Глава 17

Сейчас я должен сказать что-то вроде: «Мда-а…». Или: «Ни хера себе!». Или вот, очень хорошо: «Да ладно?! Что, и так можно было?!».

В общем — это я переселился из моей каморки в приличные апартаменты, в каких и живут другие курсанты. Платные апартаменты, да, но черт подери…гроши ведь на самом-то деле! Гроши для всех этих мажоров и мажорок!

И понять, чем же все-таки отличается комната для нищеброда от комнаты для отпрыска обеспеченных родителей можно только после посещения этой самой комнаты. И самое главное — после того, как заглянешь в сортир и ванную комнату. Да, да — ванную! Тут ванна стоит! Полусидячая, но ванна! Правда позеленела от времени, ее похоже что давным-давно не чистили, но самая настоящая медная ванна, с нависающими над ней кранами с горячей и холодной водой.

Откуда вода в Академии? И самое главное — откуда горячая вода? Второй вопрос совсем ерундовый: маги — на что? Ставишь емкость с водой, такую, чтобы хватало на все здание, на все нужды, на дно этой емкости помещается что-то вроде магического светильника, который подключается к разлитой в пространстве мане, и…вуаля! «Светильник», он же «кипятильник», нагревает воду до температуры кипения. Если бы ее не тратили, и если бы приток холодной воды в емкость исчез — вода постепенно совсем бы выкипела, и «кипятильник» обогревал пространство, а не воду для омовения.

А вот с первым вопросом сложнее. Как я узнал чуть раньше, в городе (как и в столице), имелась система наподобие римских акведуков. Вода, которая стекает с гор самотеком, улавливается в специальные хранилища-водозаборы, и оттуда по скрытым и открытым акведукам распределяется по всему городу. В основном, вода идет по закрытым трубам, сделанным из дерева и укрепленным производственной магией. Этим трубам уже тысяча, или даже не одна тысяча лет, но пропитанные маной стенки труб держатся до сих пор. Их не жрут червяки, не съедает коррозия — вечный материал, который не поддается даже ударам топора!

В одной из книг я прочитал, что секрет таких прочных труб уже безвозвратно утерян, нынешнего изготовления трубы могут продержаться всего лишь около двухсот лет, и потом они требуют замены.

Когда прочитал эти строки — хихикал, аж чуть слезы от смеха не потекли! ВСЕГО двести лет?! А каждую осень раскапывать и менять трубы не хотите ли?! Чтобы оставить без воды весь квартал, и на месяц остановить движение карет. Ах не хотите? Ах вы головы за это отрубите кому надо? Да, хорошее решение. Радикальное, и прямо-таки мудрое! Чик — и покатилась голова! И сразу же ремонт будет производится максимум за неделю. И еще на двести лет покой.

Итак — мой туалет почти ничем не отличается от туалета где-нибудь в земной гостинице — унитаз, раковина с кранами, и…фонтанчик! Ага, точно, оно. «Не бросай друга в биде! Биде тебе еще пригодится!»

Давление воды, кстати, держат очень недурное — водонапорная башня возвышается над Академией на высоту девятиэтажки. Все-таки удобно, когда есть горы, в горах много снега и льда. А значит — и воды.

Ванная комната выложена плиткой — тут и собственно и ванна, и душ — если тебе не хочется валяться в этом медном корыте. Слив? А канализация на что? Под городом, как я опять же узнал из прочитанных книг — разветвленная система подземных канализационных ходов, некоторые из которых старше этого города на несколько тысяч лет. Говорят, что нынешний город построен на руинах гораздо более древнего города, но сведения о предтече нынешнего «мегаполиса» то ли утрачены, то ли хорошенько засекречены. По крайней мере, ничего дельного об этом я узнать пока так и не смог.

Кровать само собой — двуспальная. Здоровенный такой сексодром — так и видится свальный грех с участием парочки-троечки симпатичных девушек и одного бледного парня. Бледного не потому, что он не управляется сразу с троими, и потому переживает, а потому, что ему досталось такое вот бледнокожее тело. Кисмет, то есть судьба — не мы тела выбираем, а тела выбирают нас. О как загогнул загогулину! Философ-библиотекарь мной бы гордился! Наверное. Или бы обматерил за глупости.

Постель свежая, не то что мои прежние застиранные простыни и подушка с комками ваты, На окнах тяжелые портьеры — дабы я мог поспать среди дня, и солнечный свет не мешал моим усталым мажорским глазкам. В прежней комнате у меня и занавесок-то не было. Конура конурой, наподобие той, в которой я жил у Велура. Только запирается изнутри, в отличие от рабской каморки.

Развешал барахло в шкафу, меч повесил на кроватный столбик — у изголовья. Нож положил под подушку, второй — убрал в шкаф, туда, где лежит мой арбалет. Ходить по Академии вооруженным было бы просто глупо. Так-то не возбраняется, но считается дурным тоном.

Из мебели тут четыре кресла и столик в гостиной, несколько стульев, большой стол, прикроватный столик, тумбочка возле кровати, огромный шкаф, в котором можно спрятать человек десять любовников и любовниц, а также груду скелетов, ковер, который лежит на полу, два магических светильника — один большой, очень яркий, и второй совсем маленький, едва светящийся — видимо ночник (вдруг курсант проснется посреди ночи и напугается темноты?! Вояки мля!)

Здесь даже дверь другая, и замок другой — массивная дверь, которую так просто не сломаешь, с внутренней стороны двери — здоровенная стальная задвижка, не надо ключом скрипеть. Закрыл — и тебя только из пушки доставать.

Про картинки на стенах, вазу для цветов, бокалы для вина и посуду — даже и говорить не буду. Одно не понимаю — если правила запрещают есть у себя в комнате, так на кой хрен тут посуда? Надо будет с этим попозже разобраться. Скорее всего, по принципу Шолома-Алейхема: «Если нельзя, но очень хочется — тогда можно». Мажоры ведь!

Сходил в душ, насладился касаниями струй горячей воды, оглаживающих тело, вытерся, и когда шлепал из душа в комнату чтобы одеться, услышал стук в дверь. Осмотрел себя — я обмотан полотенцем с вокруг бедер, ничего не торчит наружу, так что в общем-то можно и открыть.

— Кто там, Хенель?

— Это служанка, Ана.

Иду к двери, открываю…девушка нерешительно топчется на пороге. Посмотрела на меня полуголого, опустила взгляд к полу:

— Я убраться, господин.

— Зови меня просто Петр, ладно? — улыбаюсь девушке и ретируюсь в комнату, где на кровати разложена одежда, а на полу стоят новые ботинки — Ты занимайся в гостиной, а я пока переоденусь.

Закрываю за собой дверь в спальню, сбрасываю полотенце, натягиваю на себя свежее белье, потом отглаженный мундир (я его отдавал Ане для глажки), обуваюсь, и выхожу в гостиную, свежий и благостный, как только что вылетевший из рая ангел. Хорошо быть здоровым и богатым! В любом из миров.

Ана усиленно трет ковер мокрой щеткой, потому меня не видит — дверь открывается очень тихо, видимо петли хорошенько смазаны, ну а напольный ковер наглухо гасит шаги. Сразу подумалось, что если бы не было «сторожевых призраков», убийце подкрасться ко мне — плевое дело. Шагов-то не слышно!

Ана ползает на четвереньках, и я невольно ей залюбовался…платье подоткнула, чтобы не мешалось, и бедра наполовину видны из-под подола. И попка…ох, какая попка! Обтянулась тканью, круглая, как мандолина! Довольно таки…большая мандолина. Но не слишком большая, все, как я люблю!

Ужасно захотелось подойти и хлопнуть девчонку по заднице со всей своей пролетарской учтивостью! Комсомолка не должна отказывать комсомольцу!

Но…не хлопнул. Ну не такое уж я невоспитанное быдло. Ладно, была бы моей любовницей, тогда хлопок по попе — святое дело, но тут…девчонка и так меня стесняется.

— Ана! — говорю я, девчонка взвизгивает, дергает подол, стараясь прикрыть голые ноги, и…уж не знаю, или ткань такая слабая, или нитки в строчке, но только девушка так дернула, что юбка треснула и уехала вниз, обнажая вполне обычные девчоночьи белые трусики. Ана заметалась, покраснела, прикрывая обнажившийся тыл, а я не удержался и захохотал, чувствуя себя полным дураком и невоспитанным ослом. Нет, ну правда же смешно! Ну не надо было так уж истово закрывать ноги, я что, голых женских ног не видал?! Да каких только ног не видел, и в каких только позах! Ну не будь дурой, и все будет нормально!

И тут случилось то, чего я терпеть не могу категорически. Ана вдруг села на пол и разрыдалась — горько, по-детски, закрыв глаза и раскачиваясь, будто читала молитву:

— Па…аследнее платье! Одно хорошее было! Мамино! И. и…нет больше! Стыдно! Ой, как стыдно!

Смех у меня сразу оборвался. Вот кому сейчас было стыдно — так это мне. Я сел на пол рядом с девушкой — прямо как был, в мундире — осторожно обнял ее и прижал голову Аны к груди. Не переношу женских слез! Мне лучше сейчас сюда пару гопников с ножами — с этими я знаю что делать. Но как утешить женщину, рыдающую горючими слезами?! Нет…ну так-то один способ я точно знаю. Но он пригоден не во всех случаях. Например — точно не в этом.

— Ну чего ты переживаешь? — глажу девушку по иссиня-черным волосам — Купим тебе новое платье! Хочешь? Обязательно купим! Обещаю!

— Нет…не надо — слабо улыбается Ана — Я еще на него не заработала. Хорошее платье стоит статер, не меньше.

Она смотрит на меня, и я с досадой вспоминаю, что вообще-то обещал ей медицинскую помощь. Встаю, протягиваю руку.

— Пойдем!

— Куда? Зачем? — пугается она, придерживая рукой сползающую юбку.

— Пойдем! — хватаю ее за руку и веду в спальню. Девушка идет будто на ходулях, ноги прямые, не сгибаются, в глазах плещется страх. Чего она себе напридумала? Дикий ворк впал в амок и сейчас ее…того? Во всех позах и положениях? Нет…ну так-то я не против, мне уже эротические сны начали сниться от спермотоксикоза, но…не тот случай.

Хмм…а когда же будет ТОТ случай? Не слишком ли я стал ангелоподобным? У Велура не успевал считать девок, которые мне в постель прыгали, а тут…

— Раздевайся! — командую, усаживаясь на кровать — Все снимай! Ну?!

Стоит, не смотрит на меня — красная, как рак. Ну просто багровая, как это их чертова луна, которая совсем не луна!

Постояла, подумала, и начала медленно развязывать шнурки на груди. Потом так же медленно, будто ожидая что я скажу: «Хватит!» — взялась за подол, потянула…сняла платье через голову. Снова застыла, прикрыв рукой грудь — не очень большую, но очень красивую грудь.

Мда…хреново! Это чертово родимое пятно невероятно огромно! Через плечо, по боку, по ягодице и по бедру — до самого колена. Такое ощущение, что эта пакость растет, пожирая нормальную кожу.

— Снимай трусы! Ну?! — командую я, и девушка вздрагивает от моего голоса. Правая ее рука тянется к завязкам трусиков, тянет за узел…и они сваливаются к ее ногам.

— Встань прямо — так же холодно и жестко командую я — Медленно поворачивайся…медленно, я сказал! И не надо ничего прикрывать, прямо стой! У тебя нет ничего такого, чего бы я не видел в своей жизни! И ничего нового.

Оборачивается вокруг оси, смотрю. Точно, по ягодице, и вниз. Мда…вот не повезло девчонке!

— Ложись на кровать!

— Что?! — пугается, снова прикрывается руками — Зачем?!

— О Создатель! — восклицаю я с нарочитым раздражением — Да не сексом заниматься, конечно же! Лечить тебя буду! Ну?! Или сейчас выгоню и останешься со страшной мордой! Быстро в постель!

Вздрагивает, согнувшись, держа левую руку на едва заметном пушке внизу живота (ну как подросток, ей-богу!), правой прикрывая соски — семенит к кровати. Неловко, боком заваливается на нее, и так остается лежать. Ну, смех и грех! Что за дурацкая целомудренность!

— Прямо ложись! Прямо! Ну?!

Ложится «солдатиком», вытянув руки вдоль боков. Плоский живот чуть вздрагивает — то ли сердце так колотится, то ли дыхание сбилось. Груди почти не расплющились — крепкие, девичьи, торчат — как две горки!

Мда…мне сейчас только голых девок разглядывать! Примерно половина этого города меня убить хочет, а я…соски красивые, да! И бедра, попка без целлюлита. А смуглость здешним девкам идет — эдакие светлые мулатки, и загорать не надо. Только лица не негроидные, вполне себе европейские лица. Испанок напоминают, или итальянок. Или армянок. Только армянки сильно волосатые, а у этих и оволосение на теле совсем небольшое. Может, выдергивают?

Опять не о том думаю, черт меня подери! Включаю магическое зрение, начинаю рассматривать ауру, и…ахаю! Это еще что такое?! Я такого еще не видал! Это самое, что я считал родимым пятном — оно…живое! Оно пьет из девчонки жизнь! Пульсирует красным и черным!

— Послушай, Ана… — начинаю я осторожно — У тебя это пятно иногда болит?

— Все время болит — вздыхает девушка, так и лежа с закрытыми глазами — Иногда сильно болит, вечером, ночью, а иногда терпимо. Вот как сейчас. Горит огнем, и…болит.

— Скажи…а тебя никто не проклинал? — спрашиваю я, чувствую, что нащупал тропинку.

— Мама говорила…что наша соседка прокляла меня и маму — девушка отвечает не сразу, после долгой паузы — Папа женился на маме, а раньше соседка была его невестой. Он как увидел маму, так сразу бросил соседку. И на маме женился. Мама и рассказала — соседка встретила ее и сказала, что мама и ее поганое отродье сдохнут в мучениях. Мама после того заболела и умерла. А у меня с детства вот это пятно… Лекари и говорят, что не в силах его снять. А вы…вы сможете, господин?

— Зови меня просто Петр, ладно? — отмахиваюсь я — И на «ты». Ну…по крайней мере когда мы с тобой наедине. А теперь помолчи. Я должен подумать.

— Это проклятие, хозяин — вмешивается призрачная Анна — Я посещала курсы первой помощи. И преподаватель рассказывал, что болезни, которые наведены порчей, снять практически невозможно. Что снять их могут только те, кто умеет наводить порчу.

— Что, он намекал на некромантов? — удивился я — Это что же получается, я могу порчу наводить? А как это делать?

— Я не знаю, хозяин — пожала плечами Анна — И как снять порчу не знаю. Но то, что ты это можешь сделать — уверена.

Наклоняюсь над девушкой, и рассматриваю опухоль ближе. Красное свечение…а вон — ножки! Черные такие ножки, нити, которые уходят в тело! Везде, по всей опухоли — они входят в тело девушки, как вбитые в нее гвозди!

Гвозди. Ага. А я — гвоздодер! Провожу по телу девушки руками — она дрожит, мышцы напряжены, ноги сжала так, что коленки побелели. Дурочка! Если бы я захотел тебя изнасиловать — да для меня это плевое дело! Усыпил, и готово!

Кстати…а какого черта я не использую это умение в бою? Коснулся врага — и готово! Он уснул! Только вот касаться надо кожи врага — его собственной кожи, а не куртки. А он скорее всего не пожелает моего навязчивого петтинга, переходящего в смерть. Но сейчас не о том!

Провожу рукой по опухоли, ощущаю жар, будто эта пакость разогрета до температуры кипения. Мда…девушка и правда должна испытывать такие страдания, что другой бы уже окочурился! Терпеливая девчонка. Привыкла, конечно, да еще у женщин болевой порог гораздо выше, чем у мужчин — давно уже ученые выяснили.

В магическом зрении опухоль видится совсем другой, чем когда смотришь на нее просто глазами. В обычном мире опухоль плоская, чуть возвышается над кожей. Здесь же — она пухлая, толстая, отвратительная, как слизень, или как многоножка с черно-красными ногами-щупальцами!.

Аккуратно подцепляю черную ножку пальцем, тяну…чпок! «Ножка» рвется с каким-то «мокрым», сосущим звуком. Смотрю на опухоль — она задергалась, зашевелилась, а девушка вдруг охнула, застонала, и сквозь зубы выдавила:

— Больно! Очень…больно!»

Дурак! — ругаю себя, и тут же погружаю Ану в сон. Хорошо! Вот теперь можно и продолжить!

Одна ножка…друга…третья…черт подери, их тут сотня, не меньше! А может и две сотни! Но что делать?! Цепляю — отрываю, цепляю — отрываю. И замечаю — опухоль стала уменьшаться в размерах. Бледнеет и исчезает там, где я вырвал эти самые поганые «ножки». И меняет форму. «Ножки» каким-то образом все равно оказываются по периметру опухоли. Видимо это принципиально — замкнуть контур.

Еще! Еще ножка! Еще!

У меня уже дрожат руки от усталости, но я не прекращаю работу. Последнюю «ложноножку» оторвал минут через сорок, когда сил почти не осталось, а сердце стучало так, как если бы я только что закончил сорокакилометровый пробег. От опухоли ничего не осталось. Вообще — ничего! Чистая, ровная, красивая кожа, отличающаяся от остальной кожи на теле только тем, что она сейчас чуть посветлее (давно не видела солнца?).

И тогда я последним усилием выравниваю цвет кожи девчонки. А еще — привожу к тому состоянию, в котором я лично хотел бы девчонку видеть — уничтожаю волосы на теле, чуть посветлее делаю глаза, и кожу…пусть будет побелее. Что-то меня уже достали мулатки. Мулатки хороши, когда вокруг одни бледные, незагорелые мадамы — экзотика, ну как же! А тут экзотика — белоснежная кожа. Ну так пускай будет чуть побелее. Легкий так сказать загар.

Все! Готово! Отключаю Видение, осматриваю девушку обычным зрением. Прекрасная работа! Только вот вымотался — как черт знает кто! Сердце колотится, в глазах красные круги — перенапрягся. Не зря Велур использовал меня как аккумулятор энергии — небось надоело так же себя истязать. Эх, мне бы мутаген!

С трудом ворочая девушку (маленькая, а такая тяжелая!), откидываю одеяло, накрываю ее. На последних каплях сил сбрасываю мундир и ботинки, складывая штаны, китель и рубашку на тумбочку (глажено ведь!) — и плюхаюсь рядом с девчонкой. Тоже накрываюсь одеялом, и…проваливаюсь в сон, будто по башке жахнули угольным мешком. Спать! Теперь — только спать!

***

Ана проснулась как от толчка. Где она?

Сон. Ей снился сон. Будто бы она совершенно обнажена, и бежит, мчится по зеленому лугу! Солнце, ветерок охлаждает разгоряченное тело! А впереди…впереди прекрасный юноша с голубыми, как небо глазами! Его кожа бела как снег, зубы — будто жемчуг, который она видел на богатой даме. Юноша тоже обнажен, и он…хочет ее! Ана видит это — точно ее хочет! И она бросается в его объятия — сильные, горячие, и такие желанные!

Сопит. Кто-то сопит ей в подмышку. Дыхание горячее, и…ей щекотно. Щекотно?! Кто?! Где?! Почему!

И тут видит руку — ладонь лежит у нее на груди, закрывая сосок, а у ее подмышки…голова…он! Он, ее господин! Петр Син! А она, Ана, совершенно голая лежит рядом с ним!

Кровь толчками ударила в голову, в ушах зазвенело. Неужели она переспала с ним? Только как это произошло, когда?! Почему она ничего не помнит?! И неужели такой знаменитый, такой…такой красивый юноша позарился на нее, убогую?! На уродину!

Ана невольно касается того места, где у нее располагается опухоль, привычная с самого детства, и…не находит ее! Гладит, трет щеку — нет! Опухоли нет! Ана уже забыла о том, что совершенно обнажена, забыла о стыде, о том, что лежит голая в постели с ее работодателем — опухоли нет! Совсем нет!

Тихонько плачет. Рыдания все сильнее, сильнее, сильнее… И вот она уже не может сдержаться, закусывает зубами подушку и воет, выдавая в этом вое все — свою боль, свое отчаяние, свою безнадегу, накопленную за эти страшные, черные годы! И вспоминает — это он! ОН ее вылечил!

А потом вдруг нагибается к мужчине, который так и не проснулся, и начинает истово, взахлеб целовать его в горячие, упругие губы. Такие знакомые, такие желанные губы! Это его она видел во сне, это его она хотела, как больше ничего в мире — и он хотел ее…

Ана отбрасывает одеяло — парень лежит в одних трусах. И тогда она сдергивает с него остатки одежды, и видит — он тоже готов.

Она садится на него верхом, вздрагивает от разорвавшей низ живота боли, и…все ее существо заполняет наслаждение…розовое, уносящее в небеса облако наслаждения. Боли нет. Ничего нет в этом мире — кроме нее, и этого мужчины!

А потом они лежат рядом, глядя в потолок. В животе Аны сладко ноет — немного больно, саднит, но…ей очень, очень хорошо. Она ничего не говорит, молчит и ее любовник. О чем говорить? О пропавшей опухоли? Да будь она проклята, эта опухоль! Исчезла, и нечего о ней говорить!

О потерянной девственности? А зачем говорить о чем-то навсегда утраченном в этот сладкий момент, когда в животе все еще летают бабочки?

Когда-то это должно было случиться, так почему не сейчас? С красивым, желанным мужчиной? Мужчиной, который дал ей самый лучший подарок, какой мужчина может сделать женщине — он сделал ее красивой. И потому — самое меньшее, что она могла ему дать — это свою девственность. И ничуть об этом не жалеет.

Она знает, что ей с ним ничего не светит. Быть любовницей — это возможно. Мужчины, какого бы сословия они ни были — не могут обойтись без женщин. Особенно — без красивых, молодых женщин. Но женятся они только на своих. Не на прислуге, не на уборщицах и поварихах. Это только в красивых сказках аристократ женится на прекрасной свинопаске. В жизни — он завалит ее под куст, и возможно, сделает ей ребенка, никогда не признавая его своим сыном или дочерью.

Кстати — по дням…нет, она не должна забеременеть. Мать ее научила вычислять эти самые дни. Матери всегда передают это знание дочерям. Иначе у дочери могут быть проблемы…

***

Я лежал и тихо охреневал. Впервые в жизни меня вот так — взяла, да и трахнула красивая девчонка! И самое смешное — воспользовалась, моей так сказать беспомощностью! Сонным овладела!

Нет, ну любой со мной согласится — если с тебя стаскивает трусы красивая девушка, и влезает на тебя верхом — ты чего будешь делать? Вопить: «Ох нет, нет, я не такой!»?! Какой — не такой?! Педик, что ли? Нормальный мужик только обрадуется эдакой инициативе девицы! Кстати — девственницы, черт ее задери…перемазала все! Ну, ничего…сама и стирать потом будет.

И как мне теперь с ней строить отношения? Я как-то не привык к тому, чтобы спать с женщиной, нанятой мной для стирки и уборки. Я типа плачу ей три статера, она мне моет полы, а я ее «не отходя от кассы» трахаю? Ну пока она стоит на карачках, так, что ли?

Ох…вот зачем я лег рядом с ней? Вызвал так сказать на грех! И ведь вот что еще хреново — она теперь очень, очень красивая девушка! Которая найдет себе кучу мужиков — спонсоров, которые ее будут как следует содержать! Замуж выйдет за богатенького Буратинку! И на кой хрен ей какой-то там безродный ворк, который своего прошлого не помнит, а еще — сидит на крючке у спецслужб, забросивших его в эту помойную яму в качестве живца? Я ведь ей только неприятности принесу, и больше ничего.

Опять же — я что, должен был спихивать ее?! «Ну-ка, милая, спрыгни с меня! Руссише шпионо — облико моралес!»?! Тьфу! Что случилось, то случилось… И…мне понравилось.

Легонько провожу пальцами по бедру девушки, она ежится, и внезапно поворачивается ко мне:

— Вам понравилось, господин? Простите, что я…вас соблазнила! Хоть чем-то вас отблагодарить за лечение! Я ничего не умею в постели! Я никогда не была с мужчиной! Если вы мне покажете, как надо — я все сделаю! И вы не беспокойтесь…я буду работать, как и работала. Я все для вас сделаю, все на свете!

Ее голова нависает над моей, соски упираются в грудь, и…конечно же, я не выдерживаю. Хватаю и прижимаю к себе. И последним осознанным действием было — заживить «рану» девчонки. Пусть ей сразу будет хорошо. Она это заслужила.

Отправить