Глава 8

О том, хорош человек или плох, можно судить по испытаниям, которые выпадают на его долю. Удача и неудача определяются нашей судьбой. Хорошие и плохие действия — это Путь человека. Воздаяние за добро или зло — это всего лишь поучения проповедников.

«Хагакурэ» Книга самурая.

 

Где ночевать? Странный вопрос, ведь правда же? Но странный он только для тех, кто не понимает. Итак, что мы имеем: засвеченную девятку, которую тормознут на первом попавшемся посту ГАИ. Мы не можем на ней разъезжать по городу, и даже переночевать в ней тоже не можем. Проедет патруль заметит машину, заинтересуется, потребует документы… и…нам конец. Значит, нужна крыша над головой.

Гостиница? Ну вот что сделает нормальный опер, если ему на самом деле нужно найти человека? В первую очередь, он обзвонит (или объедет) все возможные гостиницы. Не останавливался ли там такой-то человек? Или двое таких-то людей.

Гостиница отпадает. Что еще? Мотели на дороге в окрестностях города. То же самое. Объедут, обзвонят. Если учитывать, сколько людей работает против меня — выделить несколько бригад на обзвонку и объезд гостиниц — плевое дело. Гостиниц по городу не так уж и много. И за городом то же самое — всякие турбазы, и иже с ними. Муторная работа, но вполне выполнимая.

И куда идти? К знакомым нельзя. Все знакомые, все друзья будут проверяться в первую очередь. Ну и тогда — что? Куда?

Я оставил машину на стоянке, расположенной на краю города, на выезде. Заплатил за неделю и добавил сверху, чтобы дежурный передал ключи и документы тому, кто за машиной приедет. То есть хозяину тачки. Ну и оставил номер телефона, который дал мне хозяин машины. Дежурный должен позвонить. Конечно, существовала опасность того, что и машина может оказаться разбитой (покатаются по пьянке, и поставят на место — «Так все и было! Мы ни причем!»), и вообще ее может не оказаться, но дежурный, мужик лет шестидесяти показался мне вполне надежным. Но самое главное — разумным. Ведь могут и спросить за машину, а оно ему надо? Времена-то сложные, опасные. Разобьют башку — потом не соберешь.

Впрочем, люди обычно мало задумываются о последствиях, когда творят нечто дурацкое выжрав бутылку водки. Алкоголь превращает человека в животное, в обезьяну. Ведь обезьяна не умеет просчитывать последствия — она просто хватает, что ей приглянулось, и бежит. Вот так и у некоторых граждан сносит крышу. Но что делать… верить-то кому-то надо! Ну хоть кому-то! Хотя и понимаю, что это непрофессионально, для ликвидатора — верить на слово.

Смешно. Что, есть такая профессия: «палач»? Или «ликвидатор»? Нет такой профессии.

Задумался — а чем я могу заниматься на гражданке, если не силовыми операциями? Торговать? Нет у меня торговой жилки. Это уметь нужно, считать каждую копейку. А я деньги копить и преумножать не умею. Мне бы потратить с умом, да и ладно. Не мот, но особенно и не задумываюсь насчет трат, не парюсь на этот счет.

Юру оставил стоять с сумками на автобусной остановке, а сам пошел к «пятаку», где тусуются таксисты.

Через две минуты переговоров я уже сидел в «пятерке», очень похожей на «пятерку» оперов, которых я вырубил у рынка. Ну просто копия! Только не ржавая и номера другие. За рулем — мужчина средних лет, типичный таксист, так сказать — гусар-таксист. Он вежлив, улыбчив, и все на свете знает. Например — и то, где находится сауна, которую можно снять хоть на час, хоть на сутки. Дорого, правда, но ведь пассажиры люди обеспеченные?

Погрузился в «пятеру», на остановке подхватили Юру, и через десять минут уже стояли возле большого коттеджа — высокий забор, «украшенный» стальными пиками, стальные же ворота, с окошком-кормушкой в одной из створок. Типичное местообитание нувориша. И какого черта ему нужно устраивать здесь сауну? Зачем?

Впрочем, в наше время удивляться нечему. Сегодня нувориш, а завтра ты — нет никто, и остался у тебя только вот этот коттедж, содержать который стоит очень даже неприличных денег. Хорошо иметь свой дом, но если бы мечтающий о доме знал, сколько стоит его содержание — трижды бы подумал, поменять городскую квартиру на вот такое сооружение, или нет. Мне одно время тоже мечталось о своем доме, даже начал строить, а потом стройку заморозил — на уровне «коробки» и крыши. Не до того стало. Теперь ясно, что не зря бросил стройку. Дом с собой не заберешь, а мне в нем не жить. Или все-таки жить, но очень, очень нескоро.

Таксист нажал на звонок, и через короткое время хозяин особняка откликнулся гортанным возгласом. Да, это был кавказец. Разговаривал с акцентом, почти незаметным, но все-таки акцентом. Когда узнал, что мы хотим снять сауну до завтрашнего дня, а точнее часов до одиннадцати — назвал цену. Недешево, да. Но выбора нет — куда идти? Где пережидать ночь? Я согласился, и мы прошли внутрь. У таксиста взял его номере телефона — как ни странно, сотовый телефон у него был. Хотя… что тут особо странного? Это же не начало девяностых, сейчас сотовых телефонов уже много. Большинство бэушные, возят откуда-то из за границы, но какая разница, бэушные они, или нет? Работает, и ладно. Судя по номеру — «Народный телефон». У этих телефонов нет симкарты, они сразу настраиваются в офисе компании. Но зато дешевле всех остальных операторов. Таксист нам все равно пригодится — машины-то теперь нет.

Кавказцу (он назвался Мурадом) было на вид лет пятьдесят, хотя я могу и ошибаться — кавказцы часто выглядят гораздо старше, чем на самом деле. Но по большому счету мне плевать, сколько ему лет. Главное — есть сауна, при ней есть комнаты отдыха (три). А еще — нам обещан шашлык-машлык, пиво-воды, и всякие блага. Типа «девушк», и «чо угодно». «Чо угодно» я не пожелал, «девушк» тоже, чем нимало расстроил хозяина, явно имеющего навар с женщин наилегчайшего поведения.

Кстати — бред это полнейший, насчет того, что проститутки это женщины легкого поведения. Сколько ни сталкивался — поведение их совсем даже нелегкое. За деньги они работают, а не ради «любви к искусству», и клиентов в большинстве своем люто ненавидят. Потому я, когда остался один, без жены, долго не мог решиться вызвать себе девиц. Зная, как им неприятны клиенты, какое отвращение они испытывают от общения с ними — попробуй-ка, получи вожделенное удовлетворение. Противно.

Легкое поведение совсем у других женщин, и денег они не берут. По крайней мере — почасовой оплаты.

Мы с Юрой разделись и тут же полезли в душ, в парилку, а потом и в бассейн — довольно-таки чистый, спрозрачной водой. Очень даже солидная сауна. Хотя я за нее отдал и очень солидные деньги — в баксах это составило пятьсот «гринов». Вместе с шашлыком.

Вообще-то странно, конечно — никакого обслуживающего персонала, только сам хозяин (если это хозяин, конечно). Сауна не в коттедже, а сбоку от него, отдельным домиком. И вот что еще бросилось в глаза — стиль постройки не кавказский. Строил какой-то местный человек. Кавказские накрытые дворы, и заборы с полумесяцами — вот их стиль. Скорее всего этот коттедж у кого-то купили. Или отжали — что для девяностых совсем даже не большая редкость.

Когда вернулись в зал для отдыха, там, где мы раздевались, на столе уже стояли тарелки с шашлыком, лепешки, зелень, помидоры, огурцы — все, как положено. Помидоры и огурцы наверное тепличные, но очень неплохие. Съедобные.

Ели молча. Юра ничего не спрашивал, а я рассказывать не хотел. Собственно и рассказывать было нечего. Завтра будет видно, что собственно нам придется делать. Вернее — Юре. Я-то знал, что буду делать — свалю из города. А ему еще мать хоронить, да и квартиру без присмотра не оставишь…

— Андрей… — вдруг начал Юра, и запнулся, а я помогать ему затевать беседу не стал. Сидел, и засовывал в себя куски мяса, как оголодавший волк.

— Андрей… — повторил Юра, и продолжил — А может ты заберешь меня с собой?

— Куда заберу? — искренне удивился я — И с чего ты решил, что я куда-то уезжаю? Может я так и останусь здесь, в городе?

— Не останешься — вздохнул Юра — Ты завтра скорее всего сунешь мне денег, чтобы я не помер с голоду, пока все не устаканится, а сам уедешь. Далеко уедешь. И скорее всего не вернешься. А я останусь здесь — в нищете, один, никому не нужный, никому не интересный. Потому я и говорю: возьми меня с собой!

— И как я тебя возьму? У тебя даже документов нет! Тебя первый же мент заластает! А уж про заграницу и говорить нечего — загранпаспорт, визы, и все такое прочее. Да и зачем ты мне? Вот что ты умеешь?

— Умею работать на компьютерах, сеть знаю.

— И зачем мне компьютеры и сеть? Драться, стрелять — ты не умеешь. А для чего ты еще нужен?

— Я могу тебе служить. Ну как ты говорил — слуга! Могу готовить, стирать, в магазины ходить! Да и с компьютерами — почему это тебе компьютеры не нужны? Сейчас без компьютеров никак! И самое главное — я верный человек! Я тебя не предам! И ты не забыл — я тебе дал номера счетов. Если ты сумеешь добыть оттуда деньги…

— Я же сказал — я тебя не забуду. Добуду, или нет — большой вопрос. Но если добуду — ты получишь свой кусок за информацию. Мда… что же с тобой делать? Верный человек, говоришь? А если это тоже финт гэбэшников? Может ты просто ко мне в доверие втираешься?

— Не втираюсь! Ну как мне доказать? Я не знаю… — голос Юры был едва не плачущим, но честно сказать, меня это не трогало. Я так-то достаточно сентиментальный человек, но не готов к самопожертвованию. Ситуация, когда Юра может оставаться агентом КГБ — слишком реальна. Логика говорит, что так следовало сделать. Если бы Юра был кадровым агентом, и умел лицедействовать. А оно мне нужно, проверять его? Проблем и так хватает.

— Завтра решим! — туманно ответил я, и потянулся за очередным куском шашлыка. Но не взял его. Потому что дверь открылась и в нее начали входить люди.

Их было шесть человек — все кавказцы. Молодые, крепкие парни с короткими дубинками в руках. За их спинами маячил хозяин сауны, и само собой, ясно, откуда дул ветер.

— Эй! — сказал один из парней, выступив вперед и поигрывая короткой бейсбольной битой — Бабло давай, оставляй все, и вали, куда хочешь! А то башку расшибу!

— Во-первых, с чего ты решил что у меня есть деньги? Во-вторых, почему-то я не верю, что когда я отдам тебе деньги, ты оставишь меня в живых. Ведь я тогда вернусь и накажу тебя. Так зачем ты требуешь, чтобы я отдал? Это же глупо. Можешь — так возьми сам!

— Ты сказал, что я глупый, да? Я глупый?!

Кавказец явно специально ярил себя. Непрофессионал. Профессионал не тратил бы время на разговоры, а сразу разбил голову битой.

— Эй, Мурад! — крикнул я, видя физиономию хозяина (или управляющего?) — Что происходит? Кто эти люди? Таксист знает, куда мы пошли, тебе не удастся скрыть наше исчезновение! Слышишь?

— Да слышу я, слышу — Мурад явственно хихикнул, и негромко добавил что-то на незнакомом языке, то ли азербайджанском, то ли дагестанском — я не знаю. Не разбираюсь в кавказских языках.

Видимо это была команда атаковать, потому что парни двинулись вперед, изготовив дубинки к бою.

Дубинка мелькнула в воздухе, и со стола брызнула зелень, остатки шашлыка. Красными брызгами растекся шашлычный соус, смешавшись с вишневого цвета густой кровью. Мой нож вонзился в подреберье нападавшего, рассекая сердечную мышцу, вспарывая брюшину поперек тела. Это самое тело еще не поняло, что умерло, но глаза владельца организма уже остановились и остекленели.

Меня залило кровью, брызнувшей из разреза, а сам я скользнул в сторону, пропуская мимо себя очередной удар — другого, еще живого противника. Этому я перерезал глотку, и теперь тот стоял, недоуменно и как-то даже обиженно глядя на кровь, потоком льющуюся сквозь зажимающие рану ладони.

Трех других я прикончил так же быстро, практически походя, короткими, скользящими движениями передвигаясь по полу. Двое умерли с перерезанным горлом, последнему я воткнул нож в печень и с некоторым даже удовольствием потянул нож вверх. Почему с удовольствием? Может потому, что не люблю людей, которые нападают на мирно отдыхающих граждан. Ну, какого черта, правда?! Такой кайф обломали!

Кстати, ошибка — надо было искоренять нас тогда, когда мы ляжем спать, и где-нибудь под утро. Когда люди расслаблены и плохо соображают. Вообще-то я нормально соображаю в любом состоянии спустя полсекунды после пробуждения, но кто это знает? Логичнее было бы все-таки дождаться, когда разоспимся.

Да, насчет удовольствия от убийства: это правда. Мне нравится убивать всяческих негодяев. Раньше я думал, что удовольствие от убийства возникает потому, что я убиваю именно негодяев, вроде как мир чищу. Но по зрелому размышлению понял — все не так просто. Ведь я убиваю только, исключительно подлецов, так как я могу с полной ответственностью говорить, что от убийства обычного человека не получу удовольствия? Просто от убийства в чистом виде!

Это отвратительная мысль. Я отгоняю ее от себя уже минимум как полгода. Но это логично, и это правда. Побочных эффектов у «мутантара» много, и у каждого индивидуально, но есть одно общее — «мутантар» развивает склонность к насилию, и даже к убийству. Я понял это после того, как после нескольких неприятных инцидентов с моими помощниками я рассказал об этих случаях Сазонову. Он тогда сразу прекратил колоть уколы моей «гвардии» и перестал их тренировать. Без объяснений — сказал, что так надо.

Хозяин сауны бросился бежать, когда последний из убитых мной боевиков еще не успел упасть на пол, удивленно глядя на красные ручьи, пробивающиеся между пальцев зажавшей шею руки. И пришлось мне за Мурадом гнаться по двору, благо что двор этот был хорошо освещен красивыми желтыми фонарями — не спрячешься! Если только добежать до коттеджа и там закрыться. Но… не судьба.

Я притащил его в зал отдыха сауны, привязал к стулу и начал допрос. И само собой, первое, что меня интересовало: какого черта?! ЗАЧЕМ эти придурки на нас напали?

И второе — есть ли еще в коттедже те, кто может доставить нам неприятности.

В коттедже больше никого не оказалось — что меня сильно удивило. Я не поверил, и послал туда Юру — проверить информацию. Пошел Юра, само собой, очень неохотно — кому хочется лезть в пасть к тигру? Вернулся без проблем, сообщив, что дом пуст, как после апокалипсиса. Ни одного человека.

Во время допроса «хозяин» сауны, и соответственно всего поместья, сообщил, что на самом деле он совершенно не хозяин, а что-то вроде управляющего этого вертепа. И что действительно, это дом некогда принадлежал другому человеку.

Я не стал допытываться, как тот человек перестал быть хозяином дома, продал ли он его, или отжали — какая мне разница? Меня больше интересовало, с какого рожна эти типы на меня полезли. С чего вдруг проснулся такой нездоровый интерес?

И как оказалось — моя вина. То ли я так расслабился, посчитав себя в безопасности, то ли этот чертов Мурад оказался патологически жадным и завистливым человеком — но что есть, то есть: увидев у меня в руках пачку долларов (всего десять тысяч!), он решил, что эта пачка должна найти правильного хозяина. Особенно после того, как мы отказались от проституток, которых этот Мурад навязывал нам с истовостью маньяка.

Да, как и большинство саун нашего времени, это был просто публичный дом. Девицы здесь не жили — их сюда привозили по вызову. В основном они стояли на улице в центре города, контролируемые так называемыми «соточниками». Соточниками их называли потому, что девица, которая желала стоять в «хлебных» местах платила бандитам за крышу эту самую «сотку». С каждого клиента, разумеется. Плати, и стой. Села в машину, уехала… пропала. Куда пропала — никому не интересно. Твои проблемы.

А вот девки, что работали с кавказской группировкой были совсем из другой категории. Фактически — рабыни. Их набирали или по объявлению (желающих было предостаточно, особенно сельских «красоток»), или буквально похищали, заставляя работать на износ, подсаживая на наркоту. Паспорта у них сразу отбирали, денег на руки не выдавали, а все, что им нужно для работы и жизни приносили доверенные лица хозяев, среди которых были и женщины.

Кстати сказать, я всегда был лоялен к такому явлению, как проституция. Глупо отрицать, что проституция существует уже тысячи лет, и как бы ее ни пытались искоренить, она процветала и будет процветать. Пока существует секс — будет и проституция. Другой вопрос, КАК девушки попали в эту «отрасль народного хозяйства» — по своей воле, или же вот так, как в этой кавказской группировке.

Кстати, в городе именно кавказцы в основном крышевали фирмы досуга, я это знал точно. Славянские группировки, практически все — считали, что «крышевать шлюх» есть «западло», и с этим делом связываться не надо. Я не знаю, почему так, и вообще не особо интересовался этим видом «бизнеса», он как-то прошел мимо меня (А видимо зря! Надо было поинтересоваться! И прижать тварей), но вот теперь пришлось все-таки столкнуться — абсолютно случайно, и абсолютно в «не то» время. Вот на кой черт мне сейчас эти разборки? А придется вмешаться! Иначе потом совесть загрызет! Ну да, вот такой я чувствительный. Гложет меня эта зубастая, гложет! Не могу пройти мимо несправедливости!

Паспорта нашлись здесь же, в доме — сейф имелся на втором этаже. Здоровый такой сейф, по-моему еще дореволюционный. А может и нет — но старый сейф, неподъемный. Хрен ты такой унесешь! И вскрыть его — проблема. Если нет ключа. А ключ был.

Денег в сейфе лежало мало — тысяч пять баксов, не больше, но тоже хлеб! Не оставлять же их ментам. Почему ментам? Да потому что когда сюда заявятся менты, то эту пачку точно как минимум ополовинят (если совсем уж трусливые окажутся), а скорее всего просто положат в карман и потом поделят. Кто-то скажет, что это неправильно, что честные менты так не делают? Да вы ни хрена не знаете, что делают честные менты! Вы вообще ничего не знаете из того, что делают менты, судя о их работе по дебильным телесериалам!

Честный мент — это тотмент, который не торгует наркотой. Который не сливает информацию врагу, нанося вред своим коллегам и тем, кого он взялся защищать.

Честный мент искореняет преступников, работает на износ за жалкую зарплату! И если он прихватит чуток бандитских денег — государство от этого точно не обеднеет. Все равно конфискованные деньги пойдут на какую-нибудь чиновничью хероту — например, купят под его толстую чиновничью задницу новый автомобиль, ведь на «старом» трехлетнем передвигаться уже стремно!

Меня всегда бесило, когда обыватели вопили что-то вроде «минты казлы!» — рассказывая, как им ненавистны «мусора». И самое интересное, когда случалась беда — ограбили, обворовали, избили — те самые, что вопили про «казлов», бежали и бегут к «мусорам». Казалось бы — ненавидишь ты ментов, так разбирайся сам! Зачем бежишь к презираемым, ненавидимым тобой существам?! Ан нет. Сразу начинается: «Я налоги плачу! Вы обязаны меня защитить! Вы обязаны найти преступников!» И куда только девается ненависть — подобострастная улыбочка, подчеркнуто-вежливое обращение. Если не большой начальник, конечно. Там хамье еще то…

Паспортов было десятка два. Как объяснил Мурад, который оказался довольно-таки слабым человеком (всего один палец сломал, а он уже всех своих подельников и сдал!), реально в наличии семнадцать девушек. Куда делись еще три — Аллахом клялся, что не знает.

Клятвам я его не поверил, пришлось хорошенько врезать по ребрам — пару наверное сломал. И тогда выяснилось, что девушки умерли от передоза или сердце отказало — этого Мурад точно не знал. Их подсаживали на иглу, а потому и деваться было некуда.

Наркоманка никогда не перестанет быть наркоманкой — я не верю в излечение от наркозависимости. Хотя… кто знает? Если хотя бы одна из них выживет, остановится — это уже результат. В настоящее время шансов у них нет.

— Вызывай все экипажи! — приказал я Мураду, который тяжело дышал, стоя у стены — всех девушек сюда. Скажи — богатый клиент, хочет много девушек и чтобы был выбор. Пусть соберут всех — больные, не больные — без разницы. Понял?

— Понял! — Мурад хрипло выдохнул и засопел разбитым носом, выдувая из него кровавые пузыри — ты меня убьешь?

— Пока не решил — равнодушно пояснил я — но если не вызовешь, или плохо вызовешь, предупредишь своих подельников, будь уверен — умрешь наверняка. И страшно умрешь. Я тебе вырежу глаза, отрежу руки и оставлю так умирать. Веришь?

— Верю… — бледный Мурад кивнул, и обреченно потянулся за трубкой сотового телефона, который я ему протянул. Его сотового телефона.

Первая машина приехала минут через двадцать. Ворота открыл Юра, я же контролировал Мурада, стоявшего сбоку от ворот — чтобы не предупредил и не удрал.

Это была раздолбанная «шестерка»-жигули, видавшая виды и мечтавшая, чтобы ее наконец-то пристрелили и перестали мучить.

Когда из машины полезли девицы, у меня глаза полезли на лоб — как они уместили семерых девушек на заднем сиденье?! Пусть даже и худеньких девиц. Семь! Они их там штабелями укладывали, что ли?

С переднего сиденья выбрался молодой кавказец лет двадцати пяти, крепкий, накачанный — типичный борец. Его костюм «Адидас» распирали могучие мышцы, на шее блестела толстенная, в палец золотая цепь, на руках — два здоровенных золотых перстня-печатки. Ну и само собой — сотовый телефон, как знак принадлежности к обществу богатых людей. Когда-нибудь сотовые телефоны станут доступны всем, даже нищим и бомжам, но пока что до этого далеко. И телефоны дороги, и сама связь.

Это был охранник, или, точнее, сутенер. Он внимательно огляделся по сторонам, увидел Юру, увидел меня, хотел что-то сказать, и тут заметил Мурада. Заметив, шагнул к нему, и подойдя ближе нахмурился — видимо увидел на лице своего «коллеги» мазки крови. Надо было заставить этого негодяя умыться, чтобы не демаскировать наши действия, но мне было если честно лень — ходить с ним, следить, чтобы не нашел где-нибудь топор или пистолет — вот нахрена мне это надо? Главное — говорить может, машины вызвал, так что пусть хоть на земле в луже крови валяется.

Я не дал борцу возможности что-то сказать. Короткое, быстрое движение, и нож погрузился в его тело по самую рукоять, оставив на куртке спортивного костюма лишь тонкую темную полоску. Крови не было, нож вошел между ребрами, рассек сердце, и вся жидкость пошла в грудную полость. Только когда тело уже упало на плиты двора, под ним начала растекаться лужа — чисто демонстрация воздействия гравитации Земли навытекающую жидкость.

Водитель успел запереться в машине. Пришлось отправить Юру за лопатой (предварительно узнав у Мурада, где лежит весь инструмент), ну а потом разбил лопатой боковое стекло, выволок водителя наружу и свернул ему голову.

Где все это время были девицы? Стояли, сбившись в кучку и тихо завывали. Тихо потому, что я сказал — если они начнут визжать, с ними будет то же самое, что и с их охранником.

Потом девиц увели в подвал — Мурад показал, где находятся камеры, в которых содержали похищенных людей, за которых собирались получить выкуп. Сейчас камеры пустовали, но явно в них только недавно кто-то был — запах нечистот, пота, крови, запах страха и безнадеги. Камеры были сделаны не так давно — видно, что здесь некогда находились какие-то хозяйственные помещения, то ли склады, то ли мастерские. А потом подвал разделили на клетки, и в этих клетках держали людей — как скот.

Девушкам ничего объяснять не стал, лишь сказал, что когда все закончится (а все скоро закончится), они будут свободны и пойдут, куда захотят. И бросил на пол в клетку пачку паспортов, сказав, чтобы разбирали свои.

Трупы загрузили в машину, машину отогнали в дальний угол двора — чтобы не маячила. Битое стекло смахнули в сторону, а крови было совсем немного — ну так, лужица, не захочешь, так и не заметишь.

Вторая машина появилась минут через пятнадцать после первой. Мурад объяснил, что все машины разбросаны по городу в разных районах, так что время прибытия у них разное.

С этой машиной произошло то же самое, за исключением того, что водитель не сообразил запереться. Он только тихо завывал и что-то бормотал то ли по-чеченски, то ли по-дагестански. Пока я не свернул ему шею.

Без шума не обошлось — одна девица завизжала, и минуты три издавала визг такой громкости и такой высоты звука, что у меня заболели уши. Пришлось дать ей пощечину — после того, как мои увещевания не имели успеха. После пощечины она вырубилась, и мне пришлось нести ее в подвал на плече.

Охранник четвертой машины все-таки что-то заподозрил, и это едва не стоило жизни Юре. Когда я двинулся на сутенера, чтобы нормально прирезать, охранник выдернул из-за пояса джинсов «макаров», и пару раз выстрелил — не прицельно, трясущимися руками. Попасть в таком случае он должен был обязательно, вот только не туда, куда хотел, а совсем даже наоборот — куда бог пошлет. А послал бог пулю в живот Мураду (есть все-таки в мире, работает закон Кармы!), вторая же пробороздила плечо Юры, едва не снеся ему оттопыренное ухо. Не сильно пробороздила — так, слегка поцарапала. Крови почти что и не было.

Охраннику с пистолетом я перехватил горло ножом, предварительно выбив из руки пистолет, загремевший по каменным плитам. Он еще не успел упасть, зажимая горло с хлещущей из-под руки кровью, а я уже убил водителя, сидевшего за рулем «девятки», и вытаращившего глаза в абсолютном, лишающем разума ужасе.

Две девушки упали в обморок, когда я убил охранника, так что потом пришлось их приводить в чувство — одну привел, другую так и пришлось тащить на плече.

Мурад все еще был жив, когда я вернулся из подвала и запер ворота. Он лежал у стены дома, зажав живот обеими руками, стонал, бормотал что-то по-своему и просил вызвать ему скорую помощь. Ага, щас прям! Скорую ему! Я что, идиот? Добить его надо, чтобы не шумел.

— Юра, иди сюда!

Юра подошел, неуверенно глядя то на меня, то на Мурада. Остановился в шаге, замер. Кажется, что он понял, чего я хочу.

— Добей!

Я протянул ему окровавленный нож, Юра протянул руку. Рука дрожала, буквально ходила ходуном и я с вдруг вспыхнувшей неприязнью подумал о том, что ни черта он не сможет! Ничего не сможет. Бесполезный он напарник! И не напарник вовсе.

Видимо мои мысли отразились у меня на лице, потому что Юра вдруг перестал трястись, и вцепился в рукоять протянутого ему ножа. Постоял секунду и шагнул к лихорадочно блестевшему глазами кавказцу. Тот что-то бормотал — то ли молился, то ли слал проклятия убийцам.

Дурак! Я же ему можно сказать благодеяние делаю — освобождаю от мучений. А там, если он вел себя хорошо (по Корану, конечно), он попадет в рай. А в раю… ооо… как хорошо в раю! Гурии! Пиры! Толпы девственниц и груды шербета! Просто замри и дай перерезать себе глотку, и все это у тебя будет. Или не будет — но тут уж не ко мне претензии. Что нажил!

— Стойте! Стойте, пожалуйста!

Нож замер в руке Юры, он оглянулся. И я оглянулся. Чтобы увидеть небольшую бледнокожую девчонку с огромными синими глазами. Волосы у нее были белыми — то ли от природы, то ли от покраски, а прическа короткой, как у какой-нибудь зарубежной модели. Или как у лесбиянки-кобела. Девчонка шла от машины и тянула к Юре руку:

— Дай! Дай мне нож!

Юра вытаращил глаза, и глупо спросил:

— Зачем?!

— Я его зарежу! Дай! Он подсадил меня на иглу! Мразь! И насиловал со своими дружками! Дай я его зарежу! Пожалуйста!

Я осмотрел девчонку снизу доверху, и сердце у меня екнуло. Уж очень она была похожа на ту девчонку, которую я некогда… не спас. Ту, которую мучили и убили бандиты. Я за нее отомстил, но ей-то что с этого? Ей уже все равно… Но хоть эту спас. Хмм… наверное. От наркоты спасти нельзя, но… Не хочу думать об этом. Несколько лет жизни я ей все-таки прибавил. А девчонка правда красивая! Удивительно красивая!

— Юра, дай ей нож — кивнул я, и мой напарник (все-таки напарник, ведь он решился, почти сделал) отдал девчонке нож. Та взяла его неумело, но крепко — обратным хватом. Рука ее теперь не дрожала.

Я следил за ней — мало ли… нельзя судить о человеке, вернее о его способности нанести вред — по внешности. Большинство маньяков выглядели в высшей степени благообразно и вызывали доверие у жертв. Как Чикатило, к примеру. Махнет девчонка ножиком — и нет несчастного Юры. Да и самому отворачиваться от нее не стоит — те, кто недооценивает потенциального противника, долго не живут.

Но девушка не выказала никакой агрессии ни ко мне, ни к Юре. Она вообще выглядела странно — остановившийся взгляд, движения, как у зомби — медленные, плавные. И одновременно дерганные. По крайней мере так изображают зомби в голливудских киношках. В жизни я же ведь их не встречал, так что точно сказать не могу.

Подойдя к стонущему Мураду, девушка наклонилась над ним, и секунд двадцать смотрела мужчине в глаза. Потом каким-то механическим, металлически-каркающим голосом сказала:

— Помнишь меня? Помнишь, как я просила меня не трогать? Помнишь, я говорила, что еду к маме? Что меня ждут? Что будут плакать? Ты смеялся. Сейчас тебе смешно? Смешно?! СМЕШНО?! СМЕШНО?!

С каждым «смешно» она вонзала нож в тело Мурада — куда попадет. В плечо. В грудь. В лицо. Неглубоко, чтобы только нанести рану. Чтобы сделать побольнее. А когда он попытался закрыться руками, что-то залопотал, вытаращив глаза от ужаса — она стала бить в руки — колоть, резать, рубить. Ее белое платье покрылось пятнами крови — кровь брызгала из ран, заливая ей и одежду, и лицо, и через пару минут девчонка выглядела так, будто ее валяли на полу в какой-нибудь бойне.

Напоследок она воткнула нож в живот Мураду, и хохоча, двумя руками потянула рукоять вверх, рассекая до самой грудины.

Мурад к тому времени то ли был мертв, то ли потерял сознание — в любом случае, он уже не сопротивлялся и сидел, бросив руки на землю рядом с собой и повесив голову на грудь. Скорее всего — мертв, потому что когда тебе распарывают брюшину, ты тут же очнешься и начнешь как можно громче вопить.

— Возьми! — девушка протянула залитый кровью нож Юре, и тот отшатнулся, как от ядовитой змеи. Все-таки слабоват мой напарник!

— Давай сюда — протянул я руку — Тебя как звать?

— Рита. Или Марго… Маргарита я — бесстрастно-опустошенно сказала девушка, и побрела к машине, в которой ее привезли. Залезла на заднее сиденье, и осталась сидеть, прикрыв глаза и запрокинув голову.

— Совсем у Ритки крыша поехала! — вполголоса сказала пухленькая девчонка, на вид лет пятнадцати, не больше — Колется постоянно, все больше и больше. Говорит, иначе не выдержу.

— Все колются? — не выдержал, спросил я.

— Почти все. Или курят. Или бухают! — пояснила другая девушка, худенькая брюнетка в школьной форме с коротким подолом. На ней белые чулки и от нижнего края юбки до края чулков виднелась полоска голой кожи шириной с ладонь. Это должно было выглядеть очень сексуально — для педофилов, мечтающих подмять школьницу-малолетку (она и изображала такую школьницу), но мне было только противно. Да, я за легализацию проституции, но лишь для того, чтобы государство наконец-то взяло под официальный контроль все публичные дома и подобные заведения — как и было когда-то, до революции. Чтобы девушек осматривал доктор, и чтобы в «работницы» публичных домов не попадали вот такие несчастные малолетки. Взрослые имеют право распоряжаться своей жизнью как хотят — пусть хоть в топке сожгут свою жизнь, но эти подростки…

Тело у них как у взрослых женщин, а вот мозги! Ну как можно сесть в машину к нескольким кавказцам? Как можно было поверить и пойти на работу к этим уродам? Неужели не понимали, чем это может кончиться?

Именно официальный контроль. Потому что все, без исключения подобные организации находятся под контролем — только вот неофициальным. Обычно их крышуют как раз те, кто должен бороться с подобным явлением. То есть — менты. И это давно уже никому никакой не секрет. И только потому, я считаю, проституцию не легализуют — что бы себе ни напридумали добропорядочные обыватели. Никто не заботится о нравственности, все просто и тупо до полного бесстыдства: если проституцию выведут на свет, легализуют, доходы крышующих ментов сразу упадут. А ментам это надо?

Время от времени по телевизору показывают, как менты разгоняют очередной бордель, как идет борьба с уличной проституцией. Смешно. Разгоняют тех, кто чем-то не угодил — кого-то ведь надо щемить? Иначе — зачем нужны менты?

— Что с нами сделаете? Что дальше?

Это та же «школьница». Она смотрит на меня, кусая пухленькие губки, и похоже что готова расплакаться. Или броситься бежать. А мне сцена вдруг напомнила старый фильм «Белое солнце пустыни» — сейчас и речь скажу, как товарищ Сухов. Мне даже вдруг стало смешно — ни к месту, ни к времени.

— Девчонки! — начал я, пару секунд собираясь с мыслями — Ваши паспорта внизу, в подвале. Я забрал их у ваших… хмм… хозяев. Сейчас мы отведем вас вниз, к остальным девушкам. Не пугайтесь, все вы уйдете отсюда и пойдете туда, куда вам надо. Мы ничего плохого вам не сделаем. Ваших обидчиков мы убили. Вопросы есть?

— Кто вы? — «школьница» недоверчиво посмотрела мне в глаза — Как вас звать?

Юра было дернулся что-то сказать, но я медленно повел головой справа налево — молчи!

— Никак. Никак нас не звать. Скоро за вас возьмутся менты — завтра. Или послезавтра — когда кто-то обнаружит трупы. Потому вам завтра надо уехать куда-нибудь подальше и переждать.

Девушки переглянулись, а я махнул рукой:

— Все, пошли!

— А почему мы сейчас не можем уйти? — «школьница» оглянулась на ворота поместья — Зачем в подвал? Что вы хотите с нами сделать?!

— Нам нужно где-то провести эту ночь — не стал скрывать я — а если сейчас вас выпустить, вы привлечете к себе внимание. И нам тогда отдых не светит. Так что сидите пока в подвале, а утром мы вас отпустим. Еще вопросы? Или хватит?

Девушки промолчали и по одной потянулись туда, куда я показал. Ко входу в подвал. Ну а мы за ними.

Юра жил все эти дни как в тумане. Он боялся своего спутника, но при этом он им восхищался. Это был не человек. Человек не мог двигаться с такой скоростью. Человек не мог творить того, что творил его напарник. Он убивал с такой легкостью, так небрежно, что казался ангелом смерти, спустившимся с небес, чтобы покарать грешников. Ни малейшего сомнения в правильности своих действий, никаких угрызений совести или самокопаний. Просто, легко и даже с легкой улыбкой — увидел таракана, раздавил его, пошел дальше. Разве таракана жалеют?

Лицо. Лицо этого мужчины — оно притягивало взгляд. Жесткое, с глубоко запавшими будто горящими глазами, оно иногда становилось мягким, улыбчивым, и тогда Юра видел того, прежнего Андрея Каргина, не Самурая. Он знал историю Каргина, ему рассказали. И Юра сочувствовал Андрею до глубины души. Но при этом все-таки боялся. Если Самурай решит, что Юра мешает его планам — он уберет его с дороги, как кучу мусора.

У Самурая имелись свои принципы. Он был палачом, и убивал только тех, кто этого заслуживал. С его точки зрения. Он присвоил себе право судить и карать, и ни одно государство мира с таким поведением своего гражданина никогда и ни за что не согласится. И не согласилось. И теперь Самурая травят, как волка за флажками. И какой бы Самурай ни был умелый, сильный, быстрый — с государством ему точно не сладить. Государство раздавит любого, ибо его ресурсы — людские и финансовые — поистине безграничны. И Юра это прекрасно понимал, он не был дураком.

Но Юре хотелось быть рядом с ним. Впервые в жизни он делал что-то важное, пусть даже и не укладывающееся в рамки закона. И Юра хотел быть похожим на Самурая. Бесстрашным, непобедимым бойцом, не знающим сомнений.

После того, как Самурай перебил сутенеров, Юра вдруг задумался — а что будет, если он и в самом деле останется рядом с Каргиным? Что его ждет? И недолго думая, спросил об этом самого Самурая.

— А сам ты как думаешь? — Самурай задумчиво посмотрел на Юру.

— Ты же меня не убьешь? — серьезно спросил Юра, не сводя глаз с собеседника.

— Нет. Не убью — кивнул Самурай с самым что ни на есть серьезным выражением лица — не за что. А просто так я никого не убиваю.

— А мое предательство? Я же тебя сдал гэбэшникам!

— Предают родину. Друзей. Я не родина и не друг. Так как ты мог меня предать? Ты делал то, что нужно было сделать для выживания. И я тебя не виню. Я тебя понимаю, хотя и не одобряю.

— Я могу остаться с тобой?

Самурай помолчал, посмотрел на Юру, и тому вдруг почудилось, что в глазах Каргина мелькнула грусть. Да такая грусть, что сердце вдруг заледенело и засбоило. Юра понял, почему тот назвал себя самураем.

— Ты понимаешь, почему я назвался Самураем?

Юра едва не вздрогнул. Он что, мысли читает? И тут же сам себя отругал — читает! Сам говорил — читает! Но только прикоснувшись, на расстоянии не может. Или может?!

— Почему?

— Потому что я иду к смерти. Настоящий самурай всю жизнь готовится к смерти. Он ищет ее. Вся его жизнь — путь к смерти. И все, кто окажется рядом с ним, когда он найдет смерть — умрут. И ты умрешь, если останешься рядом со мной. Лучше будет, если ты отойдешь в сторону, займешься своей жизнью, своими делами. Обещаю, я не забуду тебя, и если сумею вытащить те деньги, что ты мне посулил — подкину тебе на жизнь. Не забудь — тебе еще мать хоронить. Если пойдешь со мной — не похоронишь. И потеряешь всю свою жизнь. А еще — ты мне помешаешь. У тебя нет документов, а придется выехать за границу. Я выехать смогу. Потому завтра я отвезу тебя туда, откуда ты сможешь добраться до своей квартиры, а сам поеду на кладбище. Я должен похоронить мою подругу. Должен!

— Прости… не обижайся только, ладно? А зачем тебе ее хоронить? Ее ведь там нет. Это тело всего лишь оболочка, душа улетела. И ты подвергнешь свою жизнь опасности только ради того, чтобы увидеть, как пустое тело закопают в землю?

Самурай посмотрел на Юру пустым, холодным взглядом, и у того сердце ушло в пятки. Вот сейчас двинет, и башка с плеч! Что в голове у этого странного типа? Ох… язык мой — враг мой!

— Мне нужно побывать на похоронах. Кое с чем разобраться — медленно, глядя в пространство ответил Самурай после недолгой паузы — А потом я свободен. Относительно свободен. Абсолютно свободных людей нет. Хотя… если только какой-нибудь святой отшельник в тайге? Да и то он зависим — от дичи, от людей, приносящих ему подношения. От погоды. От здоровья.

— Неужели тебе не хочется жить? — снова вырвалось у Юры — я не понимаю! Ведь ты еще молодой! Я знаю, что у тебя погибла семья, но ведь ты мог бы найти любимую женщину! Она бы родила тебе детей! Зачем умирать?! Я не хочу, чтобы ты умирал! Ты хороший человек, я знаю! Не надо тебе умирать! Ты посмотри, сколько подлецов живут, и ничего им не делается, живут себе, и живут, а ты умрешь?! Это ведь несправедливо!

— У меня была женщина — лицо Самурая сделалось каменным — и завтра я буду ее хоронить. Я должен выполнить свой долг перед ней. Хотя бы так.

Он помолчал, бросил взгляд на Юру, и его лицо вдруг озарилось слабой улыбкой. Самурай на несколько секунд сделался тем, кем он в принципе и был — молодым мужчиной с приятным, хотя и немного резковатым лицом, на котором не было никакой печати — «убийца». Печальные глаза, тонкие губы со складкой в уголках — просто человек, а не супермен, способный уничтожать врагов, как клопов.

— Ты правда считаешь меня хорошим человеком? — спросил Каргин, продолжая улыбаться — Даже после того, что ты рядом со мной видел?

— А что я видел? — пожал плечами Юра — ты заступился за несправедливо обиженного человека, убил негодяев. Наказал плохих людей. Освободил из рабства девушек, которых мучили бандиты. При этом не пострадал ни один хороший человек! Так в чем ты плох?

Самурай вдруг нахмурился, отвел глаза, будто что-то вспомнил и не хотел об этом говорить. Потом тоже пожал плечами:

— Может быть и так. А может и не так. Я старался быть справедливым. Я хотел справедливости — всем. Но это утопия. Не может быть справедливости для всех. С точки зрения волка — справедливо было бы сделать так, чтобы овцы своим мясом утолили его голод. Он ведь не может есть траву! А справедливо ли это с точки зрения овец? Все относительно, Юра. Жить… наверное, все-таки мне хочется жить. Но при этом я понимаю, что скорее всего скоро умру. Меня будут ждать на похоронах. Обязательно будут ждать. И уйти оттуда будет очень трудно. Глупо, правда? Когда знаешь, что идешь практически на верную смерть — и все равно идешь…

Мы выехали из коттеджа около десяти часов утра. Именно выехали, а не вышли — я сидел за рулем крузака, который обнаружил в гараже. Новенький черный крузак, пахнущий краской и рыкающий мощным движком. И самое главное — пока что нигде и никак не засвеченный. Девушки, которые сидели в подвале его не видели. Прежде чем выехать, я сходил в подвал и бросил в одну из клетушек связку ключей от всех камер. Так что пока девицы открывались замки, мы уже успели уехать.

Ночь девушки провели в подвале, но это вряд ли сказалось на их самочувствии — мы натащили им еды, питья, и даже спиртного — благо, что вина и водки в доме было запасено на месяцы вперед. Бросили им всякого тряпья — матрасы, одеяла, подушки — чтобы можно было поспать, ну и ведра — чтобы справлять нужду. Ничего, не рассыплются. Ругались, конечно, мол — отпустите, ироды, прямо сейчас отпустите! Но я само собой не поддался. И на слезы — тоже.

Когда бросал ключи, сказал, что они могут грабить дом сколько хотят, но если не хотят, чтобы их обвинили в убийстве сутенеров — пусть как можно быстрее сваливают из города. То есть повторил то, что говорил ночью — авось до них все-таки дойдет.

То, что они опишут меня и моего спутника ментам, если (когда) попадутся — в этом я не сомневался. Зачем им меня беречь? Своя рубашка ближе к телу.

Прежде чем ехать на кладбище, поехали в центр города. Существовал, конечно, риск того, что машину узнают — не всю же диаспору я вырезал, кто-то да остался. Ну и узнали, и что? Стекла тонированные, кто сидит внутри — не видно. Гаишники остановят — так деньги все решат. Слава богу, нужды в деньгах у нас нет. Откупимся. Вот от гэбэшников не откупились бы. А от этих — запросто.

Купил, все что мне нужно было в небольшом магазинчике, о котором многие и не знают. Парик, краску для лица, и все такое. Потом заехал в магазин для… хмм… в общем — для бедных. Ужасные штаны «прощай молодость», ужасные ботинки, в которых ногу стягивало так, что казалось — сунул ее в «испанский сапожок». Орудие пыток инквизитора.

Кстати, всегда поражало — почему дорогие итальянские ботинки надеваешь в магазине и пошел, кажется, что ходишь в них всю жизнь и давно разносил? А если купить ботинки фабрики «Скороход» и попытаться выйти в них в город — обезножишь на неделю, сотрешь ноги в кровь. Ведь вроде все похоже — кожа, нитки, ничего больше! Но те носятся годами и не убивают твои ноги, а эти стирают их до кровавого мяса!

В общем — нашел более-менее мягкие стариковские ботинки невероятного уродства (и где они такие только берут?!), и теперь пытаюсь их «разносить», сидя на кожаных сиденьях джипа и делая зверскую рожу.

Похоже, что рожа моя настолько сейчас зверская, что мой напарник серьезно обеспокоился — чего это я так озверел? Пришлось объяснить. И чувствую — паршивец еле сдержался, чтобы не расхохотаться. А что смешного? Здоровые ноги — это очень важно. С больными ногами далеко не убежишь!

А потом я стал стариком. Согбенным, морщинистым, дряхлым стариком с деревянным батожком. Жаль, что батожок мой не такой, как у Сазонова, который, кстати, и навел меня на мысль об изменении внешности. Я конечно героический парень, и вообще самурай, но вот как-то перехотелось мне умирать. Хочется посмотреть на мир — я же ведь нигде еще и не был! Ничего не видел! А чтобы посмотреть — надо, как минимум, выжить.

Я не обольщаюсь — мол, нарядился, и стал невидимкой. Но мне нужно подойти к могиле, а я боюсь, что если пойду в своем обычном виде — подойти мне не дадут. Начнут действовать раньше, чем мне это надо.

Странно, правда, только мне ужасно захотелось пожить. Ну, просто пожить — для себя! Не только для того, чтобы судить и карать! Жить, как большинство людей в мире — тихо, скучно, обыденно. Как в анекдоте:

«— А что ты будешь делать, когда выйдешь на пенсию?

— Куплю домик с верандой, кресло качалку. Сяду на веранде в кресло-качалку и буду так сидеть — день, два, неделю…

— А потом?

— А потом начну качаться»

Закончил трансформацию за полчаса до времени «Ч». Как раз, чтобы спокойно доехать до кладбища, припарковаться и влиться в ряды скорбящих. Чтобы завершить свое преображение, я загнал машину в посадки за городом рядом с кладбищем, и пользуясь зеркалами джипа все устроил.

На парковке у кладбища как всегда сидят женщины, торгующие искусственными цветами (неужели у них кто-то покупает эдакое убожество?). Кто делает все эти венки, искусственные розы и гладиолусы? Целыми днями крутить из бумаги кладбищенские цветы… спокойная, бесцветная жизнь!

Нет, я не хочу такой спокойной жизни. В моем представлении спокойная жизнь выглядит несколько иначе. Например — небольшой такой домик на острове Керкира. Веранда, и на ней кресло-качалка. А я сижу, смотрю на море, на закат и тихо-тихо так начинаю раскачиваться. Ну да, просидев неделю без раскачивания. Или две.

Юру оставил в машине, строго-настрого наказав не высовываться и сидеть «до победного». Перед тем как подъехать к кладбищу, в тех же посадках устроил тайник, в который сложил оружие и самое главное — деньги. Вдруг придется бросить машину и бежать что есть сил — не с дипломатом же скакать? Да еще и отбиваясь от преследователей. Конечно, я рассчитывал, что никто не обратит внимание на седого старичка с отшельничьей бородой, но кто знает? Не надо считать противника идиотом. Чревато.

Юре сказал, чтобы он ждал меня два часа. Если по прошествии двух часов я не появлюсь — идет куда хочет. Или — куда может. Значит, я не смог появиться. Возможно — уже мертв.

По дорожкам, под палящим солнцем, постукивая палочкой. Уступаю дорогу похоронным процессиям, упорно тащусь вперед, горбясь и прихрамывая.

Сегодня день похорон, автобусы-«пазики» с черной полосой по боку медленно, скрипя сочлениями и попердывая вонючими глушителями, пробираются по асфальтированным дорожкам, доставляя свой груз до выкопанной в желтой глине яме. Все там будем. Кто-то в глине на Жареном Бугре, как местные называют район кладбища, кто-то в черноземе на Березиной речке, кто-то на горе в Заводском районе. А кто-то вылетит из трубы черным дымом, чтобы оставить после себя только горстку пепла. Из праха вышли, в прах уйдем.

Здесь, на кладбище, как никогда понимаешь бренность своего бытия. Может и правда мы живем в Аду? Отбываем свой срок, чтобы умерев отправиться лучший мир? Или просто придумали себе утешение, ведь так обидно признавать, что твоя душа, твой разум, твоя личность отправится в небытие! Насовсем. Навсегда.

Где именно находится участок я узнал в администрации кладбища — там на стене висит огромная карта кладбища, этого города мертвых, и на ней все участки помечены. Если ты обладаешь пространственным воображением и не совсем идиот в картографии — найти искомое место вовсе не сложно.

Когда подошел к выкопанной яме, возле которой уже торчала металлическая табличка с фамилией, именем, отчеством покойницы, катафалка еще не было. Но стояла группа рабочих — четверо, и среди них мужчина одетый почище, явно или бригадир, или мастер. Остальные трое в потертых, выцветших робах, с лицами не отягощенными лишним интеллектом.

Кстати сказать, только совсем ничего не смыслящие в жизни люди могут думать, что землекопы, копающие ямы под могилы — совсем опустившиеся в жизни люди, алкаши и бомжи. Отнюдь, на место могильщика-землекопа всегда была чуть ли не очередь, и брали сюда совсем не всякого. Очень высокие зарплаты, а еще — чаевые от клиентов. Знаю одну бандитскую группировку, которая поднялась именно на кладбище — все землекопы были ее участниками. Конечно же, со временем они уже не держали в руках ничего кроме рюмки и ствола, но начинали именно так — с рытья могил. Странные годы, странное время… Время зверей.

Возле этих четверых стоял памятник, на камне которого было выгравировано лицо моей покойной подруги, и ее данные. Сазонов постарался, точно. Денег небось вывалил кучу — чтобы за такое короткое время все суметь организовать. Но я отплачу ему — если останусь жив.

Стоя чуть в сторонке, на дорожке, я мониторил обстановку вокруг себя, внимательно отслеживая любых потенциальных противников, но пока что ничего опасного не замечал. Да, я отметил для себя «Волгу», стоявшую в тридцати метрах на противоположной дорожке, и «БМВ» с наглухо тонированными стеклами в пятидесяти метрах — с другой стороны. Но больше никаких достойных внимания объектов не было. Если не считать четверки рабочих, которые слишком уж внимательно смотрели по сторонам, и лица которых не очень соответствовали потертым робам. Слишком чисто выбриты, да и прически у них… не как у могильщиков. Скорее, как у оперов. Похоже, что ждут меня. Ага… вон как зыркают по сторонам! И выправка не как у работяг. А я было хотел подойти, поговорить насчет установки памятника…

Кстати — а чего они его притащили? Вообще-то, насколько я знаю, памятник устанавливают не сразу, а через несколько месяцев после похорон. Чтобы сгнил гроб и земля осела. Впрочем, возможно я и ошибаюсь. Нет у меня опыта в могильных делах.

Я на могиле жены и дочки не был несколько лет. Трусость? Нет, скорее — самосохранение. Я не уверен, что на их могиле не вышибу себе мозги. Не могу видеть их лица на памятнике. Живые, смеющиеся, такие родные лица.

Впрочем, их там нет, моих любимых. Они во мне. В моем сердце, в моем мозгу. А там… там просто оболочки, в которых нет души. И мне ужасно хочется, чтобы загробный мир и правда существовал. Ведь тогда я смогу с ними встретиться…

Катафалк подъехал в половине первого. Опоздал на полчаса. В нем не было никого, кроме угрюмых парней, явно работников похоронного агентства, и распорядителя похорон, юриста, которого Сазонов нанял, чтобы тот проследил за всеми процедурами. Мать Надина умерла полтора года назад — рак. За месяц сгорела. Так что никому о похоронах не сообщили. Наверное у Нади была какая-то родня, но ни я, ни Сазонов о ней не знали, потому сообщить о смерти их родственницы никому не могли.

Да и зачем? Что им Надя? Наследство? Что у нее есть, чтобы родня активно возбудилась по поводу наследства? Квартирка в Ленинском районе? «Старый фонд», построена еще пленными немцами. Вещички, кое-какие украшения, что я ей дарил — все осталось в моей квартире, в которую я со времени нападения на меня на шоссе ни разу даже не попробовал войти — по понятным причинам. Когда-нибудь, возможно, я все-таки туда вернусь. Но не сегодня, не сейчас. А может и никогда не вернусь. Вскроют квартиру чужие люди, выкинут наши фотографии, наши вещи — что получше возьмут себе, остальное, как и фото — на помойку.

Гроб с телом Нади поставили на табуреты возле могилы и отошли в сторону, повинуясь жесту юриста. Прощаться с моей женщиной было некому. И уходит она в иной мир среди грубых, равнодушных мужиков. И виноват в этом я. Косвенно виноват, конечно — не я же ее убил. Но виноват. И ничего с этим не поделаешь.

Я поднялся со скамеечки возле одной из могил, и заковылял к гробу. Я старался изобразить все так, будто какой-то старик заинтересовался чьими-то похоронами и решил подойти — совершенно случайно. Нет, я не обольщался в том, что меня, де, невозможно узнать. Узнают. Но какое-то время мне это даст — время, чтобы уйти. Или — чтобы принять решение.

Снайперов я не боялся — здесь нет высотных зданий, негде засесть снайперу. А все возможные места, где можно стрелять с земли я обошел, осмотрел. Бугор, он и есть бугор — все, как на ладони.

Бледное лицо, накрашенные губы. Хотели сделать так, чтобы Надя выглядела как живая. Свои деньги они отработали.

На лбу бумажка с молитвой. Я не атеист, и не воцерковленный, я вообще непонятно кто. То ли верю, то ли не верю. Но даже если бы я не верил — пусть будет, хуже-то не будет. Хуже уже некуда. Прах и тлен.

Я наклонился над телом, дотронулся до руки Нади и едва не вздрогнул от холода. Ее рука была ледяной, и странно, если бы было иначе. Сердце сжалось от боли, защемило, и глаза заволокло влагой. Все. Теперь — все!

— Опускайте! — скомандовал распорядитель, и сотрудники агентства взялись за ремни. Глухо застучал молоток. Гроб тихо ушел в прохладное зево могилы, а я поднял горсть земли и бросил ее на крышку. Все. Долг исполнен. Теперь надо уйти живым.

Я повернулся, и оценил ситуацию: отход был перекрыт «рабочими». Они уже не прятались под своими личинами — стояли, держа в руках пистолеты, расслабленно, но готовые взорваться фонтаном движений и пуль.

Из «Волги» вылезли пятеро.

Из «БМВ»…да, это они. Трое моих бывших друзей, и с ними вместе два человека, одного из которых я знал — Сергачев. Пока четверо держали меня на мушке, мои друзья подходили ко мне шаг за шагом, и я с тоской вглядывался в их лица. Сколько вместе пережито! Сколько раз плечом к плечу я с ними сражался против всего мира! И вот…

Как так вышло? Почему? Деньги? Страх?

— Почему? Деньги? Страх?

Я сам не заметил, что сказал эти слова вслух. Они услышали, лицо Янека исказилось в гримасе ярости и досады. Потом оно снова разгладилось и приобрело выражение, которое никогда не с летало с его смазливой физиономии — проказливое, насмешливое, доброжелательное.

— Андрюх, ну а ты как хотел? У нас семьи! Ты не забыл, что мы женились? Что у нас дети теперь есть? И кстати — мы не подписывались участвовать с тобой в акциях по ликвидации! Извини, ты сам по себе, мы сами по себе.

Косой и Казак потупили взгляды. Им было стыдно. Но они согласны с Янеком. Янек всегда был шустрее остальных. Вот и сейчас он выступил первым. И ни малейшего стыда.

— Предать друга легко, Янек? Ничего в душе не ворошится? Сердце не щемит?

— Слова. Все — слова! — криво усмехнулся Янек — Слова ничего не значат. Ты зачем сюда пришел? Умереть? Ты же у нас самурай — ты ищешь смерти. А мы не ищем ее. Мы жить хотим. Так что ты сам по себе — мы сами по себе. Сдайся, Андрей. Иначе…

— Иначе вы меня заставите? — кивнул я, рассеянно глядя по сторонам — И что сделаете? Убьете? Что вам за это обещали?

— Не хотим мы тебя убивать! — это уже Косой. Покраснел, видимо все-таки его проняло — Если только не заставишь! Сдайся! Отсидишь. Выйдешь — деньги у тебя есть, ничего страшного. И на зоне живут. И мы поможем, если что.

— Ну, спасибо… друг! — ухмыльнулся я — Вы хотя бы дождались, когда мою подругу закопают. Не стыдно, на могиле-то?

— Своя рубашка ближе к телу — хрипло выдавил из себя Косой — А Надю жаль. Но мы ни причем. Ошибка вышла!

— Ошибка вышла! — вмешался гэбэшник которого я не знал — Им был отдан приказ вас задержать, а они начали стрелять. Эксцесс исполнителя! Сдайтесь, я гарантирую вам жизнь!

— Так это вы отдали приказ тем, кто стрелял в меня на трассе? — медленно спросил я, вглядываясь незнакомца, и уже зная ответ.

— Я же вам сказал — голос мужчины резок и неприятен. Он точно раздражен — Я отдал приказ задержать! Стрелять только в крайнем случае!

Мужчина осекся — понял, что прокололся. «В самом крайнем случае» — это слишком растяжимое понятие. Вот его и растянули. А результат сейчас лежит под этим холмиком, прекрасная и холодная, как лед.

И я двинулся вперед, войдя в боевой режим. Теперь я это делал легко и просто — даже усилия воли не надо. Просто весь мир становится медлительным, скучным, едва передвигающимся в пространстве. Звуки низкие, трубные, будто труба, сзывающая мертвецов на Страшный Суд. Пора всем получить по заслугам.

Батожок у меня не простой. Нет в нем стального клинка, но… сам по себе, сделанный из прочного, выдержанного дерева — он страшное оружие. Великий фехтовальщик Мусаси своего противника на поединке просто забил оструганным веслом, будучи с похмелья, после ночи, проведенной в борделе. Я тоже провел ночь в борделе, в руках у меня деревянная трость — так чем я не Мусаси?

Только вот противник у меня не один, и в руках у противников не мечи — пистолеты. Но разве это может быть преградой самураю, готовому умереть? Особенно, если он мутант.

Трость ударила по запястью ближайшего, стоявшего с пистолетом в руке. Рука сломалась в месте удара, согнувшись почти под девяносто градусов там, где сгибаться не должна. Пистолет полетел на землю.

Выстрелить успел только четвертый — шустрый оказался парень. И лучше бы он не стрелял — я-то успел уйти с траектории выстрела, а вот те, кто бежали на помощь от «Волги», не успели. Куда умудрился попасть этот недоделок — я не знал. Главное, одного из бегущих как в замедленной съемке парня сбило с ног, будто ему в грудь врезали кувалдой. У «макарова» хорошее останавливающее действие, и на короткой дистанции он вполне даже неплох. Вон как парнишку приголубил!

Мысли ворошатся где-то на периферии сознания. Теперь не время для мыслей, теперь — только действие. А если задумаешься, какой конечностью двигать — можно ведь и упасть. Как та многоножка, которую спросили, как она ходит со столькими ногами. Только я, в отличии от многоножки, упаду навсегда. Навечно.

Разинутый рот Сергачева. Он что-то кричит, но что именно, кому кричит — разобрать не могу. Изо рта вырывается только что-то вроде ыыыы… ррр… аааа… рррр… Будто рычит огромный волк. Или медведь. Утробно так рычит, и совершенно непонятно. Я ведь звериного языка не знаю.

Прости, Сергачев, хоть ты и сука еще та! Придется и тебе полежать рядом со товарищи! По голове тебя бить не буду — мало ли, спишут еще по комиссии, и останутся работать только лишь вот такие ублюдки как этот, рядом с тобой. Тот, кто убил мою Надю. Не сам убил, да — но какая разница? С его подачи! До московского его начальника я добраться не сумею… пока не сумею. А вот до него — запросто! И нет тебе пощады!

Гэбэшник уже почти достал пистолет, когда мой деревянный «меч» вонзился ему в горло. С перебитой гортанью не живут, но я все-таки добавил еще и в висок. Теперь — точно конец.

И тут же едва успел уйти от быстрого, очень быстрого удара, направленного мне в горло! Янек! Ах ты ж сука… про вас как-то и забыл, увлекшись выбиванием мозгов у ваших кураторов! А тем временем…

Янек был очень быстр. Очень. А еще — у него великолепная техника. Вот только есть одно «но» — Янек знает не все, что следовало бы знать. Контрудары, блоки — вроде бы и знает, но… немного не так, как я. Все-таки молодец Сазонов — и ЭТО предусмотрел.

Сбоку прилетело от Казака — ногой. Блокировал тростью и тут же нанес удар в пах — теперь долго не сможет заниматься сексом, уверен. Пусть простит меня его Галинка. Да и голени его не поздоровилось — блокировал-то я жестко, если не сломал, так трещина — это запросто. Ах ты ж… друг! Бывший друг. Интересно, как вы сумеете перевести предприятие на себя?! Ведь оно принадлежит мне — и охранное агентство, и магазины, и недвижимость. Подпись подделаете, да? Кто мол, потом, будет дознаваться — переписал я имущество на вас, или нет!

Косой медлил, но наконец-то и он «разродился». Этот попытался ударить сзади, в затылок, и тут же получил жесточайший тычок тростью в солнечное сплетение. Не, ребята, здесь вам не тут, чтобы — вот! У меня уровень покруче, чем у вас, и я немного быстрее. И точно — сильнее. У вас был курс уколов в усеченном варианте, не такой, как у меня. И тренировки мои были пожестче, и почаще. Вам до меня, как до вершины Эвереста! Без ложной скромности, да.

Все-таки пропустил от Янека, пока ронял Косого — заехал он мне по уху. Вскользь, метил-то в висок, но не сложилось. А вот у меня сложилось. Руку я ему сломал выше локтя — поймал на отходе из серии. А потом выключил ударом в скулу. Хлестким таким ударом, с виду совсем не сильным. Нокаут. Не стал я их убивать. За-ради нашей прошлой дружбы. Прав был Сазонов — не поднялась у меня рука. А у них вот — поднялась…

А потом началась настоящая свистопляска. Те, что из «Волги», не мудрствуя лукаво, просто начали меня убивать. Всеми доступными им способами, а именно: подвергнуть меня процедуре отравления свинцом.

Нет, от пуль я увернуться не могу, при всей своей скорости. Но вот заметить, как в твою сторону поворачивается ствол, как палец начинает давить на спусковой крючок — это запросто. То есть нужно лишь вовремя заметить и отпрыгнуть в сторону. И будет мне счастье. Или не будет. Зато пуля пройдет мимо.

Как я скакал! Интересно было бы посмотреть со стороны на это безобразие! Мордовороты с перекошенными от злости и напряжения лицами палят, как заведенные, и не могут попасть! А я дергаюсь из стороны в сторону, прыгаю, пригибаюсь, и всяко своим видом изображаю, что не желаю получить пулю в жизненно важные органы, но желаю набить морды этим чертовым придуркам. Кто это зрелище видел — век не забудет. Ну только представить — седой старик с палочкой выписывает кренделя, как цирковой акробат, а перед ним стоят несколько мужиков с пистолями и палят почем зря!

Впрочем, долго я скакать не собирался. Это в моем ускоренном восприятии мне показалось, что прыгал как тушканчик я не меньше минуты, а то и дольше. Скорее всего, с того момента как я уронил Янека и по мне начали стрелять прошло не более трех-четырех секунд. Но и за эти секунды по мне успели выпустить не меньше чем десяток пуль. Две из которых все-таки меня зацепили — одна пробороздила мне бок, сразу зашедшийся жгучей болью, вторая зацепила левое плечо, тоже кроваво, болезненно, но не очень опасно. По крайней мере — для меня.

Попасть в дергающийся и скачущий объект с десяти метров совсем не просто, особенно если у тебя от волнения прыгают руки. Помню, как читал «В августе 44-го», про «качание маятника вразножку». Это когда ты бежишь, дергаясь из стороны в сторону и слыша, как пули свистят у твоего виска, и надеешься добежать до врага и перехватить ему глотку прежде, чем пуля снесет тебе череп. Вот и я так — вразножку. Скакал через оградки, дергался, пригибался, стараясь не выпускать противников из поля зрения. Но все-таки добежал.

Нет, никого не убил. Но покалечил изрядно — руки, ноги, сотрясения мозга — все, как учили. А затем бросился к БМВ, истово надеясь, что ключи остались в замке зажигания. А когда добежал, почувствовал, как в мою спину ударило что-то тяжелое, горячее, острое, как кинжал. И я упал головой в салон. Во рту сразу стало солоно, в груди хрипело и очень хотелось откашляться. Только вот кашлять я уже не мог. Только хрипеть, булькать и пускать розовые пузыри.

 

Отправить