Глава 4

«Встреча прошла в дружественной, непринужденной обстановке. Писатель Карпов ответил на вопросы присутствующих на встрече писателей и читателей, затем он и его секретарь Ольга Фишман исполнили несколько песен. Также, на сцене выступил известный актер Владимир Высоцкий со своими патриотическими песнями. Зрители остались довольны встречей. Среди зрителей был замечен и министр культуры СССР Махров, который очень благожелательно отозвался о творчестве Карпова»

— Что это за канцелярщина? — невольно фыркнул я — Откуда?

— Отовсюду! — хихикнула Ольга — Только «Литературка» и «Комсомолка» дали нормальные развернутые статьи, остальные все в таком духе. Но сразу замечу: тон всех статей очень благожелательный, а «Известия» и «Правда» отметили, как ты хвалил советскую власть, сделавшую все возможное для красивой жизни творческой интеллигенции, и как ты призывал эту самую интеллигенцию поддержать власть в ее начинаниях. А также, не называя имен, упомянули о том, как ты критиковал своих коллег, отошедших от идеи социализма.

— А Панкин что? Что написал насчет критики Стругацких? Зря я наверное их пнул. У нас ведь этого не понимают. Могут счесть за команду «Ату их, ату!». Сказано, что разочаровались в социализме — значит нет им места в литературном мире, значит, диссиденты. Мда…честно говоря, уже жалею, что завел с ними об этом разговор. Одно дело — сказать наедине, и другое — на сцене, перед министром культуры, перед всем миром.

— Да…наверное, не стоило этого делать. Впрочем — тебе виднее, ты еще ни разу не ошибся.

— Может это и был он, первый раз — проворчал я, и встал из кресла — Пойдешь с нами бегать?

— Пойду. Надо скинуть пару килограммов, что-то я растолстела!

— Честно сказать — не заметил. Хотя…да, что-то попа стала толстовата! Скоро и в дверь не пролезешь!

— Что, правда?! — Ольга испуганно провела ладонями по бедрам, взглянула на меня и фыркнула — Да ну тебя! Издеваешься! Я правду говорю — слегка располнела! Надо браться за себя! Кстати, я и постреляю с вами.

— Не возбраняется! — сказал я, и пошел на выход из кабинета.

Высоцкий уже не спал. Я слышал шум воды из душа рядом с его комнатой, и через три минуты он вышел, вытирая полотенцем чисто выбритое лицо (усы он сбрил).

— Доброе утро! — лучезарно улыбнулся я барду и актеру — Как самочувствие?

— Издеваешься? — скривился актер и бард — Все болит! Ну все! Я даже не представлял, что и ТАМ все будет болеть!

Он показал глазами на пах, и я ухмыльнулся:

— Потянул немножко, пройдет. Человек существо выносливое. Особенно — актеры. Вас, актеров, оглоблей не зашибешь! Так что не жалуйся, одевайся, завтракаем, и на полосу препятствий. Кстати — сегодня с нами Ольга побежит, ей надо килограммы сбрасывать. Наела, говорит.

— Чего она там наела? — фыркнул Высоцкий — в самый раз баба! Я бы у тебя ее точно отбил, если бы не женат был! Такую-то красотку! Впрочем — куда мне против тебя? Молодой миллионер, красавец — да ты только пальцами щелкнешь, толпа баб набежит! Кстати, удивляюсь тебе — ты просто…хмм…святой! Я бы на твоем месте…

— Хмм…честно сказать…от добра добра не ищут. Смысл какой? — пожал я плечами — Что, у других баб как-то по-другому расположено? Система так сказать другая? Когда рядом с тобой есть женщина, полностью тебя удовлетворяющая, зачем искать что-то другое? Ради интереса? Грязь собирать?

— Ну…так-то ты прав…когда есть у тебя рядом женщина… — вздохнул Высоцкий, и я ему кивнул:

— Володь, обещаю — сделаю все, что в моих силах, чтобы решить проблему. И кстати — Махров, если обещает, всегда делает. Леша очень дельный человек, и поднялся за счет своего ума и деловых качеств. И кстати — взяток не берет, и не ворует. Я отвечаю за свои слова!

— Я слышал про него — кивнул повеселевший Высоцкий — Мужик и правда дельный. После Фурцевой — небо и земля. Та такая мразь…

— Ну хватит о всякой ерунде! Побежали из тебя бесов изгонять!

— Экзорцист проклятый! — буркнул Высоцкий, уже успевший переодеться в выданный ему спортивный костюм (их на складе — просто пруд пруди!), и зашагал за мной. Увидев в коридоре Ольгу, фигуру которой обтянул костюм на размер меньше, чем надо (чертовка!), тихо охнул и помотал головой, как цирковая лошадь. И я его понимаю. Хороша, зараза! Особенно, если до женщин тебе — ох, как далеко!

Бегали мы час. В конце так называемой пробежки бледный как мел Высоцкий едва не блеванул — я видел это по его лицу. Но надо отдать должное — ни слова жалобы. Только сдавленный мат (почти неслышный!), хрип и тяжелое дыхание. Я даже всерьез обеспокоился — не загнать бы его насмерть, вот будет хохма! Откажет сердце, и трындец! Что-то я того…ерундой занялся. Без подготовки, почти похмельного, и вот так… В общем — остановил я тренировку и повел свою гоп-компанию домой.

Между прочим — Ольга только вспотела, выносливость у нее на удивление. Впрочем — и немудрено, в моем доме в Монклере мы с ней серьезно занимались вместе с другими девчонками — Ниночкой и Лаурой. И в единоборствах она шарит, морду набить обычному мужику — запросто. И ножом может подколоть, и пулю в лоб с десяти метров уложить как нечего делать. Рядом со мной, да не научиться воинским искусствам? Исключено.

Завтра займусь Высоцким, прямо с утра. А сейчас передохнет, примет душ, и пойдем с ним постреляем. Сегодня у меня утренних лекций нет, мужики сами справляются. Зашел только, поговорил с Аносовым, узнал обстановку и удовлетворенный ушел в дом, сообщив, что у меня важный гость, и я с ним понимаешь ли общаюсь. Аносов тут же в меня вцепился — что за такой гость, и почему он здесь, а если здесь, так почему не показываю — я ему все вкратце и объяснил. Он можно сказать выпал в осадок — САМ Высоцкий?! Да ты чего?! И ты его скрываешь?! Но я тут же его осадил — потому и скрываю, что нечего ему видеть лица моих подчиненных. Обойдетесь без Высоцкого. С магнитофона песни послушаете.

В общем, Аносов остался очень недоволен, а я отправился в дом, чтобы тоже принять душ и переодеться к стрельбе в тире.

Однако пострелять в этот день мне не пришлось. Позвонили. И само собой — не те, кого я сейчас хотел бы слышать. К Шелепину. Быть через два часа. Машина уже у ворот, так что выхожу и погнал. Нет, не сразу выхожу — душ приму, переоденусь и все такое, и только потом…о чем я сразу и сообщил куратору на той стороне телефонной линии. Он ничуть не удивился, и спокойно сказал, что потому и через два часа. А не прямо сейчас. На том мы и порешили.

Ольге сказал куда еду, и она тут же вцепилась в меня мертвой хваткой:

— Пожалуйста, попроси, чтобы меня выпустили в США хотя бы на неделю! Я сына не видела уже столько времени! По телефону говорить — это не то! Сын растет без матери, понимаешь? Я не хотела тебя беспокоить, знаю, как тебе нужно мое присутствие, но на неделю! Я сама оплачу билеты! Пожалуйста!

Ольга едва не плакала, чему я был нимало удивлен — она обычно такая выдержанная, такая спокойная. И мне казалось — ее все устраивает. Сын у родителей — и что такого? Приедет, увидится. Она и в США, когда жила у меня, видела его раз в неделю, на выходных. Неужели так уж приспичило увидеть «вживую»? По телефону они с ним нередко разговаривает, я не запрещаю, тем более что переговоры оплачивает государство, а на халяву — почему бы и не поговорить? Видимо все-таки назрело, материнский инстинкт, однако. Ну что же…неделю как-нибудь без нее проживу. Буду сам на машинке печатать. Нудно, но разве без Ольги жизнь закончилась? Хмм…неделю без женщины, конечно, неприятно, но…переживу. Буду больше тренироваться, выбивать так сказать дурные мысли. О чем? Об измене, конечно. Правда не представляю себе — с кем. С какой-нибудь из читательниц? Или продавщиц в «Березке»…

Тьфу! Не успела подруга уехать, а я уже лыжи навострил налево! Ну не скотина ли?! Только что Высоцкому — чего говорил? Мда…в молодом теле есть и свои так сказать…хмм…трудности. Без ежедневного секса трудновато. Тестостерон в крови кипит, в голову ударяет!

— Попрошу… — вздохнул я, и невольно улыбнулся — Чего ты разнюнилась? Ну, съездишь! Вот дел-то! Я дорогу тебе оплачу, не беспокойся. В конце концов — должен же я оплачивать тебе сверхурочные?

Я скорчил смешную рожу, Ольга хихикнула и вздохнув, попросила:

— Когда будешь мне изменять, используй презерватив. Не хватало заразу какую-нибудь от тебя подхватить! Только вот не надо такую постную физиономию делать! Знаю я вас, мужиков…и тебя знаю. Тебе три раза на дню надо, иначе ходишь сам не свой.

Я промолчал и только махнул рукой — отстань, мол! На том мы и расстались. Ольга отправилась переводить «мои» песни на английский, а я к черной волге, дожидавшейся меня за забором.

Высоцкий в это время был у себя в комнате. Перед уходом я зашел к нему, сказал, что меня срочно вызвали в Москву — он не спросил, кто и куда. А я не сказал. А если бы спросил — сказал бы, что в министерство культуры для решения вопроса по выпуску пластинок.

Кстати, смешно сказать, но ни хрена никакой прибыли от этих самых пластинок я не получил! Нет — какие-то там деньги были, но такие смешные, такие убогие, что это даже смешно. Уж точно на эти деньги ни квартиру не построишь, ни машину не купишь. Я уже знал, что на самом деле певцы в СССР зарабатывают не на пластинках, отчисления с которых просто грошовые. Они зарабатывают на концертах. И не просто на концертах, а на ЛЕВЫХ концертах. Нет, не так: концерты на самом деле не левые, они нормальные, а вот деньги, которые певец получает за концерт — именно что левые. Организаторы химичат с билетами, получают деньги, билеты уничтожают, деньги делят на всех — на музыкантов, на организаторов, и собственно на певца. Потому все концерты всех советских эстрадных певцов были под неусыпным вниманием контролирующих органов, и время от времени кого-нибудь из всей «шайки» все-таки сажали. И надолго сажали, за экономические преступления в СССР сроки ай-яй какие! За нетрудовые доходы в тысяч пятнадцать и расстрелять могли! Смешно, ага…а за убийство могли дать лет десять. Вот такое оно, странное советское правосудие. Почему-то самым страшным деянием здесь считается факт того, что некий гражданин заработал приличную сумму денег. Нищим быть — прилично. Богатым — неприлично. Перекос, однако.

В кабинете Шелепина сидел и Семичастный — куда ж без него? Правая рука Генсека, без него ничего не решается. И это правильно. Один — справедливый, умный, и насколько можно таким быть наверху — чистый. Второй — силовая составляющая. Спецслужба, которая не брезгует ничем, никакими методами. Он берет на себя все возможные грехи, если таковые тут имеются. Впрочем — как без греха? Политику чистыми руками не делают.

— Здравствуйте! — приветствую я совсем по-граждански, тем более что я ведь не в форме. Глупо бы выглядело армейское обращение, когда ты в клетчатой рубашке-безрукавке и джинсах. А еще — во вражеских кроссовках.

— Привет — буркнул Семичастный.

— Здравствуйте, Михаил Семенович! — Шелепин как всегда был максимально вежлив и корректен. Я вообще не помню, чтобы он повышал голос, кричал и вообще яростно выражал свои эмоции. От него такого и не ждешь. Это Семичастный, с его грубой, как топором вырубленной физиономией, готов разразиться матерной тирадой, а Шелепин не таков. Впрочем, и от Семичастного я такого не слышал. Внешность обманчива. А то, что он мне тыкает, и вообще обращается как-то…хмм…как к подчиненному, младшему по возрасту, так это и понятно. И совсем меня не обижает.

— Присаживайтесь!

Шелепин показал на стул возле его стола, напротив, через стол от Семичастного.

— Небось, гадаете, зачем вас позвали? — Шелепин улыбнулся — Но вначале спрошу, как у вас идут дела. И есть ли какие-то просьбы, в чем-то имеется недостаток?

— Дела наши лучше некуда, учеба идет, я наблюдаю за процессом, практически все делает группа Аносова — как и планировалось. Их квалификации, с учетом занятий со мной, хватит с лихвой для того, чтобы обеспечить необходимый уровень занятий. Если обо мне лично — я слежу за учебным процессом, пишу книгу, нянчу Высоцкого. Но вы и так все знаете. А насчет просьбы…Ольга просится на неделю к своему сыну. Назрело. Она ребенка не видела уже давно. Обстановка на месте вроде как разрядилась, так что ей скорее всего ничего не угрожает.

— Скорее всего! — фыркнул Семичастный — Чушь! Откуда ты знаешь про обстановку?! Сейчас ее захватят американцы, выдоят информацию по-полной, и все этим закончится! Я против!

— Соглашусь — усмехнулся я — Но ребенка увидеть нужно. А значит…

— Значит — пускай едет сюда! — пожал плечами Семичастный — Пошлем к ее матери людей из посольства, они с ней поговорят, и ближайшим рейсом — в Москву. Квартира у нее есть, жить есть где — вот пусть и тетешкает своего сынка.

— Согласен — повторил я — И еще просьба…Высоцкий.

— Знаю — скривился Семичастный — В принципе, согласен, держать его вдалеке от жены — глупость несусветная. Но это не наших рук дело, будем исправлять. Вот как ты с ним закончишь, решишь, что он уже все, здоров — вот и пусть валит в свой Париж. Точно он вернется?

— Вернется! — убежденно ответил я, и кивнул — всегда возвращался. И никогда не гадил на свою страну. Хотя пытались его раскрутить некие журналюги. Да и по большому счету — он ведь совсем не дурак, Володя прекрасно понимает, что здесь он как сыр в масле катается, а там — кому он нужен? Что будет делать? Это здесь его на руках носят, а там он — Никто, и звать его Никак. Так что пусть едет к своей бабе.

— Хорошо — кивнул Семичастный — Так и порешали.

— Вот, почитайте — Шелепин протянул мне несколько скрепленных между собой листов машинописного текста — Если есть какие-то замечания…может что-то еще вспомнили, что-то очень важное…тогда сразу говорите.

Я молча взял листы в руки, уже догадываясь, что сейчас прочитаю, и углубился в текст. Начало, как и всегда в таких докладах состояло из полнейшей воды, но дальше…дальше был просто улет! Вся информация, которую я некогда передал Шелепину, была здесь, в этом докладе — обработанная, сжатая, переведенная на сухой, суконный язык доклада. Тут было и про то, что учение Маркса хотя и всесильно, потому что верно — но для того времени, когда оно писалось. А теперь, в нашем счастливом социалистическом обществе люди изменились, стали другими, и значит — учение Маркса требует поправок. И такой поправкой будет теперь частная собственность на средства производства. То есть фактически этой речью открывалась Новая Экономическая Политика.

Часть доклада была посвящена и построению нового, советского человека, как нации, состоящей из множества национальностей, переварившихся в котле социализма и создавших новое гордое имя: «Советский Человек». Говорилось о том, что нужно прекратить практику растаскивания советских людей по национальным квартирам — хватит поддерживать сепаратистские идеи, поддерживать национализм и местечковость. Советский человек — вот новая нация, которую теперь будет поддерживать государство. Ее, и никакую иную. И в связи с этим, целесообразно полностью изменить деление страны на республики по национальному признаку. Необходимо установить новые административные границы, которые будут установлены так, как удобнее вести народное хозяйство.

Прошлись по политике — приоритетными шагами ближайшего будущего названо ядерное разоружение и установление хороших отношений с Соединенными Штатами Америки, так как от этого зависит все будущее Земли. И наоборот, с некоторыми странами, которые называют себя коммунистическими, а сами погрязли в махровом троцкизме — нам совсем даже не по дороге. Эти страны названы не были, но тут все ясно-прозрачно: Китай. Это его сейчас пнут в зад кирзовым сапогом. Да, Китай штука опасная, в будущем люди не очень-то это понимают. Пока он здесь не поднялся, пока не превратился в монстра из двухтысячных годов…надо его опередить.

Сказано было, что человек, вооруженный марксистско-ленинским учением не гнушается использовать опыт даже проклятых капиталистов, перенимая их уловки и хитрости в целях строительства развитого социализма. Ну да, слова «проклятых» здесь нет, как и «уловок с хитростями», но я все это легко прочитал между строк. Язык большевиков всегда был красочным и пафосным — я это прекрасно помню из исторических и художественных источников. Те, кто составлял этот доклад (неужели Сам?!), были достойными продолжателями дела старых большевиков.

Ну и так далее. Доклад был большим, развернутым, и достаточно четким, воды на удивление мало и то, только в самом начале. Я его запомнил — от слова до слова, мельком просмотрев все листы.

— Как вам в части, касающейся творческой интеллигенции? — спросил Шелепин, взглянув на просматривающего какие-то бумаги Семичастного.

— Обычно — пожал я плечами — Как и всегда. Творческая интеллигенция должна поддержать власть в начинаниях, и все такое прочее. Слышали, видели.

— Так поддержат? — усмехнулся Шелепин.

— Не-а… — тоже усмехнулся я — Как там сказал товарищ Ленин про интеллигенцию? Она не соль земли…

— А как у вас с этим обстоит дело? Ну…в будущем? С творческой интеллигенцией? Мы, кстати сказать, на эту тему не очень-то разговаривали. И вы нам ничего конкретного не писали. Вы вот сейчас небось гадаете — зачем вас вызвали? С какой стати дали прочитать доклад? Который видел строго ограниченный круг людей.

— Да, с какой стати? — с готовностью откликнулся я — Конечно, я ваш советник, но…неужели от меня требуется править ваш доклад? Да кто я такой, чтобы ТАКОЕ делать?

— Ну во-первых, вы не просто советник, не прибедняйтесь. Вас это не красит. Не надо строить из себя сиротинушку. Вы особо доверенное лицо, облеченное такой властью, какой нет у многих государственных деятелей. И это прекрасно знаете. А вызвали вас именно потому, что в отношении творческой интеллигенции у нас имеется пробел в знаниях. Вы никак и никогда не указывали в своих докладах о том, как вела себя творческая интеллигенция в последние годы перед развалом Союза, и после этого развала. Поддерживала ли она существующую власть, а если поддерживала — каким способом власть добилась поддержки, ведь идеологическая составляющая в отношениях власти с интеллигенцией сошла на нет.

— Хмм…я мог бы и написать на эту тему — хмыкнул я — Стоило меня тащить сюда, тратить ваше время?

— Ты что, не с той ноги встал? — буркнул Семичастный, сдвинув брови — Тебя спрашивают, значит, отвечай! Напишешь! Когда домой приедешь! А пока — рассказывай все как есть!

— Да рассказывать особо-то и нечего — вздохнул я, и скривился — Мне даже говорить на эту тему неприятно. Но да ладно. Начну с писателей. Власть в моем времени на писателей клала с прибором. То, что советская власть тетешкает, облизывает каждого, даже самого завалященького писателя — для меня просто что-то запредельное. Государство платит невероятные деньги за книги, которые даже в сортире на горшке читать и то не хочется! Знаете, почему я так поднялся в вашем времени на своих книгах?

— И почему? — усмехнулся Семичастный.

— Потому, меня жизнь научила писать, потому, что в моем времени писатели выживают только за счет умения заинтересовать читателя! Потому что мы брошены государством на произвол судьбы! Почему-то считается, что главное для пропаганды это телевидение и кино, а книги — это никому не нужный архаизм. Официально так не говорят, да, но судя по поведению высшего руководства страны именно так дело и обстоит. Они считают, что их электорат книг не читает!

— Кто?! Элек…кто? — недоуменно поднял брови Семичастный.

— Народ. Избиратели — усмехнулся я — В отличие от советского народа, единого, как один человек и выбирающего того, кого ему прикажут выбрать (Семичастный нахмурился, Шелепин затвердел лицом), в моем мире того же президента на самом деле выбирают. И могут выбрать совсем не того, кого надо для страны. И потому власть, выдвинувшая своего кандидата на выборах борется за каждый голос электората. И считается, что этот самый электорат ни хрена ничего не читает! Он только смотрит телевизор и ходит в кинотеатры! А потому — надо поддерживать телеканалы и кинопроизводство. Но не писателей. Писатели в две тысячи восемнадцатом году практически нищеброды. Профессиональных писателей, живущих на гонорары очень малое количество. Большинство где-то работает, а романы пишет в свободное от этой самой работы время. И честно сказать — не особо старается писать. Для большинства — это просто хобби, и небольшая прибавка к зарплате или пенсии. Как у меня, к примеру. Нас приучили выживать, и потому попав в тепличные условия советского времени, я буквально зафонтанировал высококачественными романами! Которые были благодарно приняты читателями всего мира. Тот, кто не умеет писать, тот, чьи романы в моем времени не востребованы — не выживают как писатели. Перестают писать. Или продолжают писать «в стол», матеря тупых читателей, не понимающих гениальности данного автора.

— И что, нет никаких премий? Ничего такого нет от государства? — недоверчиво спросил Семичастный — Ну хоть как-то ведь должно государство влиять на литературу!

— Никак не влияет. И никаких премий! — криво усмехнулся я — Вообще-то для большинства моих коллег и для меня лично — это больная тема. Вот хоть убей — я не понимаю, ну почему, почему у государства такое скотское отношение к писателям?! Ведь не дураки же нами правят, совсем не дураки! Но! Они выделяют гранты каким-то дурацким театрам, дают безвозвратных денег продюсерам, режиссерам абсолютно тупых, и даже антигосударственных фильмов! Огромных денег дают, из того же министерства культуры! Наших денег, взятых у народа в качестве налогов! Зачем?! Почему?! Коррупция?! Откаты?!

— Что такое откаты? — заинтересовался Семичастный.

— Вы еще даже не знаете, что такое откаты — грустно усмехнулся я — Девственное, чистое время! Взятки знаете, а откаты — нет! «Откат», это когда некий чиновник дает денег на некий проект, а тот, который этот проект создает, дает чиновнику за подпись под документом на выделение денег пятнадцать процентов и выше, до пятидесяти процентов от общей суммы выделенных средств.

— Так это взятка и есть — пожал плечами Семичастный — Просто название ей поменяли. Но запросы, конечно, ужасающие. Это же настоящий грабеж! А если не хватит денег на съемки того же фильма после того, как дал откат? И что тогда?

— Снимать дешево и всякое дерьмо. Экономя на всем, что возможно. Как у нас говорят: «Строить из говна и палок». Вот смотрите, что получается: в этом времени никто не ждет от тех же писателей, что написанная ими изданная государством книга принесет прибыль. Главное, чтобы она прошла рогатки цензуры и была идеологически выдержана. А то, что она пылится потом годами на полках книжных магазинов — никого не интересует. То же самое дело в моем времени со съемками кинофильмов. Главное — получить деньги, растащить, или как у нас выражаются — «распилить» бюджет, снять на оставшиеся гроши какую-нибудь дрянь, чтобы можно было сказать — вот он фильм, мы обещали снять, и сняли! И все деньги потратили! И придраться не к чему. А то, что фильм нафиг никому не нужен, никто его не хочется смотреть, так это все бывает…даже у голливудских компаний. А что говорить про наши, маленькие и мелкие. В моем времени кинодеятели зарабатывают не на сборах от фильмов, а на распиле бюджета съемок. Опять же, мы говорим не о Голливуде — о российском кинопроизводстве. Голливуд — там все ясно. Сняли хороший фильм — заработали денег. Сняли дрянь — под зад коленом, и даже студию закрыли. Кстати — вам обязательно нужно учесть этот момент. Если государство выделяет средства на кинофильмы, оно должно получить отдачу. Не смог снять так, чтобы тебя смотрели и отдали тебе денег — пошел вон! В черный список тех придурков, кому больше никогда и ни при каких обстоятельствах не давать денег на съемки. И судить их за бездарную растрату государственных денег! Как и чиновника, который выдал эти деньги — вероятно, за тот же самый откат.

— Видать, накипело у тебя на кинодеятелей! — ухмыльнулся Семичастный.

— Еще бы не накипело! — едва не скрипнул зубами я — вообще-то я поддерживал ту власть, которая существовала в России в момент переноса меня в этот мир, но…иногда идиотизм происходящего меня настолько бесил, что хотелось пойти к Кремлю и кричать: «Эй, вы там, вы что, ничего не видите?! Ослепли, оглохли, разум потеряли?! Вы чего творите?!»

— Зато они выковали из тебя несгибаемого писателя, который в этом времени теперь как сыр в масле катается — ехидно поддакнул Семичастный, и тут же посерьезнел — А что ты сказал о том, что делается антигосударственное кино? Как так может быть? Разве цензуры не существует?

— А они очень хитро делают — вздохнул я — Вот есть некий Бондарчук…хмм…да, я понимаю, глупо вышло. Забыл! Есть здесь такой — Бондарчук, актер, гениальный актер — я не побоюсь этого слова. И есть его сын, который стал…кем? Кем становятся дети морских офицеров? Ну да — морскими офицерами. А этот стал режиссером. Фильмы начал снимать. И вот представьте себе фантастический фильм, который снимали несколько лет, в который вбухали много миллионов — долларов, разумеется, и разумеется — солидный кусок от этих долларов выделен министерством культуры.

— Гадюшник! Это министерство культуры — какой-то гадюшник! — не выдержал Шелепин — То Фурцева чудила, то…кстати, а как там Махров, в чем-нибудь грязном еще не испачкался?

— Нет — отрезал Семичастный — Кроме связей с секретаршами и студентками ни в чем больше не замечен. Не ворует, взяток не берет, работает хорошо.

— Он и до студенток добрался! — пробормотал я очень тихо, но Семичастный меня услышал:

— Добрался. Предупреди его — хватит разврата. О душе надо думать! Иначе мы о ней подумаем…

Мда. Надо сказать Леше…аморалка на высшем уровне не приветствуется. И чего это он в разнос пошел? Вроде раньше такого не было, когда в издательстве работал. Хотя…что я знаю о его личной жизни? Он ведь не распространяется на каждом перекрестке о том, кого и как трахает.

— Ну так давайте дальше, Михаил Семенович! — прервал мои мысли Шелепин — Что там с интеллигенцией в вашем времени? И вы не закончили по сыну Бондарчука.

— Ну да. Сын. Снял дорогущий фантастический фильм с очень сильными спецэффектами. Потом вложился в рекламу — огромные деньги. Реклама этого фильма слышалась из каждого утюга!

— Как твои песни? — ухмыльнулся Семичастный — Знаешь, что ты сейчас самый популярный певец в СССР? Говорят — из каждого окна только Карпов и поет!

— Да? — слегка растерялся я — Не ожидал. Не знал. Но я закончу, ладно? Ну так вот, я расскажу вам сюжет. На Землю прилетает космический корабль — огромный диск. В корабле сидит молодой инопланетянин, ученый, гуманоид. То есть такой же человек, как и мы. В дальнейшем выясняется, что Земля находится в галактическом карантине, так как ее обитатели, то есть мы — очень злые существа, постоянно воюем, убиваем друг друга. Вот и постановило галактическое сообщество, что контактировать с нами — запрещено. А ученый взбунтовался, угнал корабль и полетел на Землю, чтобы доказать — земляне добрые, пушистые, и на них возвели напраслину. И вот он прилетает. Наши, российские военные запрашивают — кто он такой и зачем прилетел. Само собой — инопланетянин не отвечает. И тогда они решают его сбить. И сбивают. И не просто сбивают, а так, что корабль падает на Москву, разрушая при этом целый микрорайон. Корабль-то не боевой, защиты у него нет. Инопланетянин остается жив, выходит из подбитого корабля, и тогда на него набрасывается толпа местных парней с палками и арматурами — «нечего тут делать инопланетянам, возвращайтесь к себе»! Бей гада! Ну там дальше история продолжается, любовь с местной девушкой — куда же без сахарных соплей? Девушка оказывается дочерью генерала, который отдал приказ сбить ученого, и…неинтересно. Дальше уже не интересно. Суть вот в чем: наш, российский режиссер снял фильм, в котором русские военные показаны абсолютными идиотами, которые во-первых сбивают инопланетный корабль, который никак и ничем не выказал агрессии, во-вторых, сбивают его так тупо, так идиотски, чтобы он упал на город и убил, покалечил массу народа. Далее: русские люди показаны совершеннейшими ксенофобами, готовыми убить любого, кто не их нации, веры, и вообще выглядит не так, как они. Показаны кровожадными дикарями, готовыми наброситься на иноземца просто за то, что он не такой как они. Притом, повторюсь, инопланетянин не выказывал никакой агрессии. Я лично считаю этот фильм идеологической диверсией, очерняющей граждан страны и создающей негативный образ и русского народа, и российских военных. И напомню, все это было снято за деньги государства, которое этот фильм и очерняет. И если бы это был один такой фильм! Их множество! Государство кормит червей, которые разъедают его тело! Вот что такое интеллигенция моего мира!

Семичастный крякнул, и что-то пометил у себя в бумагах. Ну а я продолжил:

— Вернусь к литературе. Премии в литературном мире есть. Не государственные премии. Их учреждают различные фонды с абсолютно сомнительным происхождением финансирования, или вообще частные организации. Премии эти считаются престижными в кругах тех, кто считает себя интеллигенцией, то есть — у оппозиции власти. Практически восемьдесят процентов нашей интеллигенции, если не больше — оппозиционны власти, которая ее кормит. Так вот: чтобы получить престижную премию в так называемой Большой Литературе, или как ее у нас называют сокращенно «Боллитра», нужно, чтобы в романе рассказывалось о злодеяниях советской власти, о лагерях политзаключенных, о зверствах «кровавой гэбни» (киваю хмурому Семичастному), о современной тупой и злобной власти, которая угнетает свой народ, только тогда роман имеет шанс получить премию. Например — крупную престижную премию завоевал некий роман о том, как советская власть издевалась над казанскими татарами, высылая их на смерть в Сибирь.

— Казанскими татарами? — фыркнул Семичастный — Да чем им советская власть помешала? Как жили, так и живут — не хуже, и не лучше других.

— Роман просто глуп. Он полон несуразностей, логических нестыковок, писательница, которая его писала, абсолютно не представляет, о чем писала. Но роман получил премию в Боллитре. Потому что раскрыл преступления советской власти. Кстати — по нему и фильм сняли, такой же тупой, как и книга, даже еще хуже.

Я помолчал, собираясь с мыслями, и продолжил:

— Знаете…я против гонений на пастернаков и солженицыных, вы это знаете. Но все-таки какая-никакая цензура нужна. И нужно нечто среднее между абсолютным равнодушием государства и безудержной поддержкой так называемой интеллигенции. И нельзя отдавать весь издательский бизнес в руки частного капитала. Это дурно заканчивается, проверено годами. Советская власть всегда поддерживала интеллигенцию, давала ей столько всего, что…честно сказать, я не знаю — за что им все это давали. Я когда жил в Доме творчества насмотрелся на эту «соль земли». Честно сказать — восемьдесят процентов тех, кто там был — гнать поганой метлой, а не книжки их издавать. Жалкие интриганы, которые только и смотрят, обсуждают — кто больше премий и званий получил, да на какой машине ездит. Пауки в банке. Ладно…завершая, скажу: опираться нужно не на так называемую интеллигенцию, насквозь прогнувшую и вечно оппозиционную, а на инженерно-технических работников! Ученых! Педагогов, которые воспитывают молодежь! Врачей! Вот кого нужно поднимать! Вот кто наша элита, цвет нации! А не клоуны, развлекающие народ! Актеры да певцы. Комедианты, почему-то считающиеся элитой. Нужно прекращать практику поддержки бездарностей, получающих деньги только за то, что его книга идеологически выдержана. Это рыбы-прилипалы, которые плывут туда, куда поплыл их хозяин, и питающиеся крошками с его стола. Если книги неинтересны, если их не покупают — будь они хоть трижды идеологически выдержаны, гнать автора поганой метлой! Другой вопрос — что надо аккуратно наставлять авторов, чтобы они писали не только интересно, востребовано, но еще и в нужном контексте! Вот для того и нужна правильная, дельная цензура. Без перехлестов и глупости, как в случае с Пастернаком и Бродским. Думаю, что в рамках министерства культуры должен быть создан комитет, занимающийся этим вопросом.

— Так и занимаются уже… — вздохнул Семичастный — То ты требуешь ослабить узду, то хочешь цензуры…тебя не поймешь.

— Да что тут понимать?! Тут только и можно сказать: «Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет!» Вот что такое сейчас советская цензура! Суслов, больше похожий на ожившую мумию фараона — вот ваша цензура! Разве Суслов должен определять — что издавать, а что нет, что показывать, а что нет?! Да от его присутствия молоко скисает!

Шелепин и Семичастный заулыбались, а я продолжил:

— Вон, Махров — пускай создает специальный комитет, подберет в него дельных людей, которые и не воруют и взяток не берут (Только секретарш на столах раскладывают! — хохотнул Семичастный), они и будут определять — кому издаваться, а кому нет! И ему на подпись! И так же фильмы! И создать черный список бездарей! Да, будут ошибки, да, будут просчеты, но не ошибается тот, кто не работает! И вообще нужно разработать максимально четкие критерии, по которым цензор станет определять ценность представленного ему материала. Направить его мысль!

— Вот вы этим и займетесь! Критериями! — поймал меня Шелепин.

— Инициатива наказуема! — хохотнул Семичастный.

— У нас говорили: инициатива имеет инициатора — уныло буркнул я, и добавил, скривив губы — насчет секретарш на столах, а что, лучше если секретари на столах? Будем радоваться, что у наших чиновников нормальная ориентация. Хе хе…

— Тьфу! — сморщился Семичастный — нам только этого не хватало! Секретарей на столах! Ладно, Карпов, ситуация ясна. Будем думать.

— Да, спасибо за информацию, она была ценной — задумчиво сказал Шелепин — Учтем. Можете быть свободны. Работайте, Михаил Семенович!

И я отправился работать.

* * *

— Может еще денек подождать? Может я еще не готов?

— Володя, хватит трусить! Это совсем не больно!

— Ага…иглы-то вон какие! Они до самого сердца достанут! Может ты задумал меня убить?

— Если бы я задумал тебя убить, то вначале привязал бы к столу, хорошенько попытал, чтобы узнать твои новые стихи и сочинить на них песни, и только потом убил бы. А так — какой мне гешефт от твоей безвременной кончины?

— А может ты патологический маньяк! Может тебе всласть мучить актеров! Может ты не любишь актеров!

— А я и не люблю актеров. Но не настолько, чтобы убивать их таким экзотическим способом. Все, хватит болтовни! Расслабься и лежи тихо!

И я приступил к делу. Иглы и правда втыкаются совсем не больно — ощущается лишь что-то вроде электрического разряда. Главное — попасть в нужную точку. А в мышцах так и вообще нет нервных окончаний — коли, сколько душеньке угодно!

Особого проку в иглоукалывании нет — чисто укрепляющее и все такое. Иммунитет повышает, расслабляет, снимает усталость и напряжение. А мне сейчас и нужно, чтобы снялось напряжение. И только потом…

«Потом» наступило через полчаса, когда я взял в руку блестящий шарик на цепочке и начал раскачивать его перед глазами пациента, потребовав, чтобы он внимательно следил за полетом шара. Я мог бы погрузить его в сон и по-другому, одними словами, но лучше пусть будет с шаром, так надежнее. Высоцкий перед сеансом хорохорился, говорил, что его железную волю ни один гипнотизер не пробьет, но…я только посмеивался. Давно известно — зрители, которые идут на сеансы гипнотизера куда-нибудь в цирк, или в театр (раньше часто устраивали такие представления), договариваются, что не будут поддаваться, а если увидят, что кто-то из них поддается на гипноз — сразу же толкнут, разбудят. Не подозревая, что именно вот этим самым заранее принятым планом действий они подсознательно готовят себя к тому, что поддадутся гипнозу.

Кроме иглоукалывания и гипноза — по методике Зинаиды была использована кое-какая «фарма», лекарства, воздействующие на мозг человека. Не наркотики, но…кое-что находящееся рядом. Эти лекарства есть в нашей химлаборатории, оснащенной по высшему уровню. Уж на то пошло, наши агенты должны уметь вести и допрос с использованием химических спецсредств. И они умеют.

Кстати сказать, не так просто Высоцкого допустили сюда, в святая святых, в тайную базу КГБ. Сам того не подозревая, он стал подопытным кроликом, на котором я должен обкатать технологию «промывки мозгов». Именно так — «промывку», а чем еще назвать вмешательство в сознание человека с целью изменения его поведенческих мотиваций? Если можно внедрить в голову человека осознание того, что алкоголь и наркотики пагубны для его организма, привить ему отвращение к любым «дурманам», так почему нельзя добиться и другого? Например — изменить идеологию некого реципиента. Или сделать из него «торпеду», которая «активирует взрыватель» в строго определенный момент. Например — когда увидит своего работодателя, и когда в руке у нее окажется инструмент, способный лишить жизни.

Для обывателя все это звучит цинично и гадко — как так можно поступать с людьми?! Да вы что?! Это бесчеловечно! И я отвечу: да. Это бесчеловечно. Но спецслужбы никогда не задумывались над тем, насколько морально, или аморально то, что они делают. Главное — эффективность. Главное — достигнуть цели! «Глупый самурай! Для ниндзя главное не честь, для ниндзя главное — победа!»

Конечно же, Высоцкий никогда не узнает о том, что фактически он был лабораторной крысой. Для него — я, рискуя своим положением, нарушая закон, в обход правил пытаюсь спасти его жизнь, вытаскиваю из падения в пике. Да, это правда. Но как всегда — это не вся правда. Никто и никогда не допустил бы его на Дачу, если бы я не подал идею использовать его для отработки методики гипновоздействия (так официально называется «промывка мозгов»).

В общем, я использовал доступные мне ресурсы для своей цели. Я хотел спасти Высоцкого, и я его спасу. А еще — отработаю методику гипновоздействия.

* * *

— Ты хорошо меня слышишь?

— Да

— Ты любишь свою жену?

— Да

— Ты хочешь к ней поехать?

— Да

— Ты хочешь остаться за границей?

— Нет

— Ты хочешь избавиться от алкогольной зависимости?

— Да

— Ты употребляешь наркотики?

— Нет

— Ты когда-нибудь употреблял наркотики?

— Нет

— Сейчас я буду считать до пяти. Когда назову цифру пять, ты проснешься, забыв все вопросы, которые я тебе задавал. Ты почувствуешь себя бодрым, отдохнувшим, как после долгого сна, у тебя будет хорошее настроение. Итак, начинаю считать. Один! Два! Три! Четыре! Пять!

Высоцкий вздрогнул, вздохнул и медленно открыл глаза. Сфокусировал взгляд на моем лице, поморгал, будто вспоминая, кто я такой, потом счастливо, широко улыбнулся:

— Мне такой хороший сон приснился! Будто я с Мариной…в общем — мы с ней были в постели…

Он сел на кушетке, опустив голые ступни на паркет, вздохнул, и снова улыбнулся:

— Господи, как хорошо! У меня такое настроение, будто я горы могу свернуть! Или подпрыгну, и зависну в воздухе! Давно так хорошо себя не чувствовал!

— По этому случаю надо выпить — я протянул ему стакан, наполненный водкой, специально приготовленной для такого случая — Пей!

— Зачем? — растерялся Высоцкий — ты же сказал…

— Пей! — перебил я его — Ну?!

Высоцкий замолк, внимательно посмотрел мне в глаза и в три больших глотка выпил содержимое стакана. Аккуратно поставил стакан на тумбочку рядом с кушеткой, посидел секунды три, будто прислушиваясь к своим ощущениям, и вдруг перегнулся в безудержном, вывертывавшим нутро приступе рвоты!

Я успел подставить заранее приготовленный тазик, и оставил его на коленях пациента. А пациент продолжал фонтанировать, как заправская нефтяная скважина. Вначале вышла водка. Потом — непереваренные остатки завтрака. За ними — все остальное, вплоть до желчи со слизью. Еще немного, и он бы выблевал свой желудок, но…наконец-то рвота прекратилась, хотя позывы на нее были еще минут пять.

— Это что такое было?! — прохрипел Высоцкий, вытирая мокрые губы поданной мной салфеткой — Это что, теперь всегда так будет?

— Всегда — подтвердил я сухо, забирая тазик и ставя его к стене лаборатории — Как только выпьешь хоть немного спиртного.

— Это было хреново! — выдохнул Высоцкий, попытался встать с кушетки, но его ноги подломились и он снова на нее плюхнулся.

Я не возражал — хреново, да. А ты чего хотел? В игрушки играемся, да? Нет, парень…шутки кончились. И алкоголь закончился. И наркота. Теперь ты свежий, бодрый, как огурец с грядки. Хмм…будешь свежий и бодрый, когда отойдешь от терапии. Кстати, я еще в юности слышал, что именно так и лечат алкоголиков — внушают отвращение к спиртному, а потом дают выпить полстакана водку. Их полощет, как сейчас Высоцкого — таким образом вырабатывается реакция на алкоголь.

Увы, если не применять специальных средств, раскрывающих мозг, толку от такого гипноза практически и нет. Два-три таких сеанса с вливанием в себя водки, и ментальный барьер потихоньку исчезает, растворяется. Человек снова начинает выпивать, да еще и пуще прежнего.

— Ну что же, пойдем! Тебе в душ надо, а потом — побегаем. Любишь бегать, Володя?

Высоцкий коротко простонал, а я довольно хохотнул. Ну да, палач! Так то ж для пользы дела! Пусть здоровьице подтянет. Ничего, нормально! Так-то он мужик достаточно крепкий, чисто своей природой так сказать…ну да — алкоголь, курение, нездоровый образ жизни свое взяли. Мышцы можно сказать в остатке, животик, отекшее лицо — все атрибуты обычного интеллигента, считающего слово «спорт» смешным и плебейским. Настоящий интеллигент тяжелее рюмки ничего не поднимает. Ну…так считают те, кто считает себя интеллигентами. Сталкивался, ага…

Кстати, теперь Высоцкий и не курит. А если попробует…нет, ТАК фонтанировать не будет, но потошнит его определенно. Нормально! Ибо нефиг.

* * *

— Результат?

— Не пьет, не курит, набрал спортивную форму. Карпов его гоняет, как новобранца.

— И что, Высоцкий так спокойно ему подчиняется?! Этот бунтарь? Не могу поверить…

— Верь, верь… — Семичастный хохотнул — Гоняет, как Сидорову козу! Тот матерится и бегает! Вот чего у Карпова не отнимешь — умеет он заставить людей делать то, что он хочет. Давит, давит, давит! Это танк, а не Карпов!

— Значит, методика работает…как Карпов и предсказал.

— А чего тут предсказывать? Методику разработала его подруга, так что работает. Но на широкую основу «промывку мозгов» поставить нельзя.

— Почему? Мне казалось, что мы ради этого и затеялись с Высоцким? Допустили его на Дачу, Карпов тратил на него время — зачем? Если нельзя использовать?

— Использовать можно, но если только имеется гипнотизер такой же силы, как Карпов. Или как его Зинаида.

— Неужели Карпов настолько сильный гипнотизер?! Что, второй Мессинг?

— Мессинг — аферист. Мы это выяснили уже давно. Карпов — сильный гипонотизер, который пользуется обычными средствами для введения в транс. Вся штука в том, что ввести в транс могут многие, доступен даже самогипноз. А вот внушить что-то, да так, чтобы это осталось в мозгу на десятилетия, а то и на всю жизнь — могут единицы. От чего зависит — никто не знает. Просто…вот так! Способности такие. Один поет хорошо, другой — штангу поднимает, третий…третий гипнотизирует. Его подруга обучила, врач-психиатр, а именно она и разработала эту методику — подобрала лекарства, ну и опробовала методику. На том же Карпове, между прочим.

— Интересно, она жива? Получилось?

— Почему-то я уверен, что — да. Раз Карпов в этом уверен. Рядом с ним чувствуешь себя совершенно отвратительно — этот гад всегда прав.

— Чувствуешь себя ребенком рядом с папочкой? — усмехнулся Шелепин — Папочка делает вид, что всерьез разговаривает с ребенком?

— Что-то вроде этого — вздохнул Семичастный — Как думаешь, может все-таки его не выпускать из страны? Слишком уж он ценная личность!

— Да?! И как ты его удержишь? Мы же ведь это обсуждали! Он уйдет, как горячий нож сквозь масло! Ты же сам мне рассказывал о его уровне подготовки! А он, между прочим, стал еще круче. Все эти месяцы Карпов тренировался! И сейчас тренируется!

— А что если…

— Убить? На кой черт? «Не доставайся же ты никому!»? Глупо. Пусть работает за границей. Будем считать, что он наш резидент в США. Хмм…да почему — «будем»? Он фактически и есть наш резидент! Да не просто резидент, он агент влияния! И польза от него там очень большая, ты же сам знаешь. Неоценимая польза! Гигантская!

— Знаю. Но он меня бесит. Глупо, конечно, но…

— Самодовольный, слишком умничает, для него нет авторитетов, слишком самостоятельный и самодостаточный, наглец, и вообще — слишком умный. Так?

— Так.

— Слышали уже, и не раз. Все, хватит на эту тему. Слишком много значения мы придаем личности Карпова. У нас дела есть и поважнее. Что там с «Омегой»?

— Ну вот как говорить об «Омеге», не упомянув Карпова? И опять все к нему! Пусть валит в свою Америку, черт его подери! Но потом. Когда доделает.

— Так что с «Омегой»?

— Хорошо с «Омегой». В отсев ушли только двое. Один оказался неуправляемым, и по прибытии устроил что-то вроде скандала. Потом подтвердил свою непригодность — несколько скандалов, споров с командирами, драки. Убрали спецсредством «Стрелка».

— Что за спецсредство?

— Стреляющая стеклянными ядовитыми иглами авторучка. Вот, посмотри.

Семичастный выложил на стол шариковую авторучку, ничем не примечательную, кроме одной черты — она была толстовата для простой авторучки. Председатель КГБ щелкнул кнопкой, вылез стержень, и тогда Семичастный написал на листке несколько слов.

— Вот! Видишь? Авторучка, как авторучка. Но если повернуть вот так, а потом нажать на кнопку…

— Убери к чертовой матери! — поморщился Шелепин — не дай боже…

— Ну я же в тебя не направляю — примирительно хмыкнул Семичастный — Сам спросил! Вот и показываю. Кстати, разработали по идее того же Карпова. Закончили как раз недавно. Пять стеклянных игл летят с большой скоростью, втыкаются в тело. Найти их практически невозможно — рентген не видит. Они при попадании в тело разламываются на куски. Каждая игла отравлена биологическим ядом, следы которого невозможно найти уже через час после отравления. Он моментально разлагается в теле. Паралич сердечной мышцы — похоже на сердечный приступ.

— А второй, тот, что отсеялся? Тоже бузотерил?

— Несчастный случай. Выстрел, пуля попала в голову вместо того, чтобы попасть в бронежилет. Повернулся неудачно. Печально, конечно, но их предупреждали, что все по-взрослому.

Помолчал, задумчиво добавил:

— Сегодня им привезли «кукол».

Шелепин поморщился:

— Мне неприятно об этом слышать.

— Это настоящие ублюдки! — построжел лицом Семичастный — Убийцы, маньяки, насильники и грабители. Мир станет чище, когда их не будет. Бойцы должны пройти через кровь. И если помнишь, это тоже идея Карпова. Говорит, он сам через такое проходил, когда из него готовили диверсанта.

— Ладно, хватит об этом. Госдепартамент подтвердил визит. Он состоится пятнадцатого августа. Готовься.

— Всегда готов, как юный пионер!

* * *

Я был здесь один раз. Спустился, посмотрел, и…назад. Гнетущее чувство. И понимаю, что без такого нельзя, а все равно неприятно. Как это назвать — не знаю. Гауптвахта? Тюрьма? Карцер? И то, и другое, и третье. Под землей, рядом с тиром — длинный коридор, от потолка до пола — стальные решетки. Помещение небольшое, рассчитано на десять человек. Пять двухъярусных кроватей, туалет, кран с холодной водой, и…собственно, все. Если загнать сюда тридцать человек — часть могут сидеть на кроватях, часть — прямо на полу.

Везли на двух автозаках, загнали в камеру, сделали перекличку, я расписался за прием заключенных, и конвоиры тут же уехали, сопровождаемые строгими охранниками периметра. Охранник из числа наших занял место у решетки.

Личные дела этих мразей я уже читал — их прислали прежде, чем привезли собственно фигурантов дела. Но только Я читал. Больше никто. Весь фокус в том, чтобы курсанты устранили свою «куклу» не размышляя, не раздумывая, просто потому, что им так приказали. Это во-первых.

А во-вторых…курсант должен убить своего первого врага. Или первую жертву — не знаю, как лучше назвать. Нет — жертва, это у преступников. Тут — «объект». Вот так безлико — «объект», да и все тут. И скорее всего ты никогда не узнаешь, что это был за объект, и что он совершил.

Жалко ли мне заключенных? Да боже упаси. Нет здесь ни одного, кого можно было бы пожалеть. Меня больше беспокоило — все ли курсанты смогут убить человека, не зная, кто он, и что он. А еще — чем мотивировать «кукол». Одно дело — подойти и просто перерезать глотку заключенному, который заслуживает смерти. Это неинтересно. Хотя и в этом есть свой смысл. Но я хочу сделать по-другому: пусть дерутся. Заключенному — нож. Курсанту — ничего. Убьет курсанта — останется жив. Отправим в тюрьму досиживать. Не сможет…его проблемы. Здесь были и приговоренные к смерти. И те, кто каким-то чудом ее избежал, получив максимальный срок.

Здесь, кстати, есть и три женщины — одна участница банды грабителей, убийца, вторая — отравительница, травила мужей и соседей (как в моем времени делала Инютина, убитая здесь Аносовым вместе со своей кровожадной родней), третья — приговоренная к смерти Тонька-пулеметчица. Это я ее сдал, еще два года назад. В моем времени ее раскрыли только в 1974 году, и то случайно. Тонька-пулеметчица в 1941-м попала в плен, и немцы предложили ей расстрелять группу местных жителей в какой-то русской деревне. Тонька согласилась. Положила полторы сотни людей из пулемета «максим». Так и повелось — днем Тонька расстреливала людей, ночью пила и трахалась с немецкими офицерами и солдатами. Потом она подцепила от них гонорею и сифилис, Тоньку отправили в немецкий тыл на лечение. Два года она расстреливала людей — с 41-го по 43-й год. А пока она болталась в немецком тылу, работала в госпитале, Красная армия вошла в Германию, началась суета…Тонька как-то добыла себе документы советской медсестры — на чужое имя, легализовалась, устроившись в советский госпиталь, а там в 1945 году окрутила офицера по фамилии Гинзбург и вышла за него замуж.

После войны ходила к пионерам, рассказывала про войну…она же ветеран! В 1974 году ее брат, полковник советской армии написал в анкете, что у него есть сестра, и указал ее фамилию. КГБ заинтересовалось — почему это у сестры не такая, как у брата девичья фамилия. Начали расследовать и вышли на эту самую Макарову. Тоньку взяли.

Всего она убила около полутора тысяч человек. Доказали на суде — 160. Но и этого хватило. Тонька до последнего была уверена, что ее не расстреляют — женщин в СССР не расстреливали, что бы они не сделали. Но ее расстреляли. Одну из немногих женщин. Слишком уж страшны и мерзки были ее преступления. И срока давности за предательство — нет.

Женщин отделили от общей группы заключенных и они сидели в гостевом доме, в подвале. Тоньке уже за пятьдесят, отравительнице — сорок шесть, бандитке — всего тридцать. Она лично стреляла в отдыхающих на обочине людей вместе со своими подельниками, однако — ей дали только пятнадцать лет. В злобном Мордере, проклинаемом либерастами, женщин приговаривали к смерти только в исключительных случаях. На моей памяти приговорили троих. Это та же Тонька, это отравительница Инютина, которая отравила сорок человек (пятнадцать до смерти, остальные инвалиды), и это сочинская «бизнесменша» Железная Белла, Берта Наумовна Бородкина, директор Геленджикского треста ресторанов и кафе.

Когда Андропов пришел к власти, он начал зачищать всех, кто был связан с Брежневым. Берту прикрывал Медунов, любимец Брежнева, так что ее судьба была решена. При обыске у нее нашли только деньгами пятьсот тысяч рублей. При средней зарплате в стране 170 целковых. А еще — драгоценности, и много, много всякого ценного. Беллу расстреляли. Немного не дожила до воровского капитализма девяностых — считалась бы успешной бизнес-леди.

Кстати сказать, про Берту я помнил, но сдавать ее пока не стал. Она не маньяк, а то, что ворует — так все воруют. «От большого немножко — не воровство, а дележка!» — пословица советских времен. Нет, я не уважаю воров, но с ней все было не так уж и просто. Там система такая — она обязана давать наверх. Она такая же заложница системы, как и все остальные. Да и не считаю я, что женщину нужно расстреливать за такое. Вот Тоньку — надо. Бандитку, которая из обреза стреляла в детей — надо. А за хищения — надо сидеть. Но не червей кормить. Забрать у нее все нажитое непосильным трудом, и пусть работает поваром где-нибудь в столовой — когда отсидит, конечно. И есть насчет нее кое-какие мысли… Попозже ей займусь, не до нее.

Советская система брежневского времени была построена так, что волей-неволей люди тащили с производства. Все тащили. «Чего охраняешь, того и имеешь!» — как говорил незабвенный, но ныне нелюбимый мной Жванецкий. Я знал женщину, в доме которой были залежи алюминиевых вилок, ложек, тарелок со штампом «Общепит» — это все из столовой, где она работала поваром. Она дома почти не готовила — холодильник был набит вареными куриными ногами, котлетами, винегретом и всякой такой едой. Чуть-чуть, несколько грамм не доложили в порцию, и вот, конце дня полные сумки продуктов у персонала. Проходимость-то сумасшедшая, народ идет и идет. Вроде копейки получаются с каждой порции, а на круг — сотни рублей. Вот эти сотни и передаются наверх, в трест ресторанов и кафе. Частично, конечно.

Ну а на заводах перли подшипники, инструменты, цветмет — все, что могли. С «несунами» (так называли эти «расхитителей») боролись всеми силами, но…бесполезно. Разве уследишь? Сосиски за пазуху, водку в грелку, колбасу под курткой, а потом продать соседям. Так и жили.

Вернее — так и живут. Сейчас. Я ведь в этом времени…и брежневская система совершенно не сломлена. Чтобы выскочить из колеи нужно приложить огромные усилия. А еще — дождаться, когда вымрет старое поколение, и народится новое. Вот только одна проблема — как бы новое не было хуже старого. Вон, на Украине, кого воспитали? Двадцать с лишним лет после развала Союза, и вот тебе — поколение злобных, мерзких нациков, ненавидящих все русское, зигующих и устраивающих факельные шествия, которые так и хочется назвать «фекальными» шествиями. Потому что любой нацик суть мерзкое дерьмо.

А кто виноват в том, что выросло такое поколение? Как ни странно — и Россия тоже. Оставили без внимания регион, бросили его в одиночестве, и вот что выросло! Как плесень, как черви на гниющем трупе!

Ну да, американцы постарались — вложишь пять миллиардов долларов, будет результат. Наши же ничего не вкладывали — авось само рассосется. Не рассосалось. Раковые опухоли очень редко рассасываются сами. Обычно помогает или терапия жестким облучением, или хирургическая операция.

Сталин был хорошим хирургом. Вот он бы точно ликвидировал эту «раковую опухоль» — раз, и навсегда. Хотя…по большому счету именно он виноват в том, что на Украине остались метастазы опухоли фашизма. Не сажать надо было бандеровских прихвостней — вешать! Посидели в лагерях, да и вышли, живые и здоровые. И каких они детей воспитали, внуков? Да, ЭТИХ. Вот кого надо давить! Вот кого надо истреблять безжалостно, как взбесившихся животных, как маньяков, не достойных человеческой жалости! Фашизм не имеет права на существование, его нужно искоренять каленым железом. Огнем и мечом.

И снова вспомнил Железную Беллу. На самом деле, эта баба умнейший, продвинутый руководитель. Организовать такую мафию, и столько времени продержаться — это чего-то, да стоит. Может встретиться с ней? Поговорить? Пусть повинится, сдаст свое наворованное бабло, и работает на благо страны!

Наивно, конечно. Но почему-то мне хочется, чтобы ее не расстреляли. Провести эксперимент — взять, да и перековать эту бабу! Кстати — по Высоцкому вроде как получилось, а с Железной Беллой? Нужно будет поговорить с Семичастным. А что, если я смогу «перековать» такого «монстра» как Белла — значит, методика гарантированно работает. Высоцкий сам хотел избавиться от своих дурных привычек. А тут — полное противление воздействию, и сломать этот барьер дорогого стоит. Так можно было бы любого оппозиционера «перековать».

Кто-то скажет, что это неправильно, что это не по-человечески, что…ну, много можно найти аргументов «против». И я соглашусь. Да, это нехорошо. Но государство стоит на насилии. Насилии над личностью, насилии над обществом. И то, что хорошо государству, обществу, в целом частенько идет в противоречии с благом отдельной личности. И вот здесь нужно держать баланс, равновесие: каждая личность важна, но что важнее — отдельная личность, или все сообщество? У военных такого вопроса не возникает. «Вперед! В атаку!» — вот и весь ответ.

А вот либералы всегда считают, что важнее соблюдать интересы каждой личности, даже в том случае, если это идет во вред большинству. Что меньшинство может диктовать большинству свои условия, так как главное — соблюдение интересов каждого, а не коллектива в целом. И тогда начинается перехлест. Тогда устраиваются гей-парады, тогда нетрадиционное меньшинство диктует большинству свои правила поведения. И это касается не только и столько гомосексуалистов — через пятьдесят лет черное меньшинство США, которое составляет пятнадцать процентов от населения страны будет диктовать свои правила поведения семидесяти пяти процентам населения белых, красных, желтых. Не дай бог сказать, что ты не любишь черных! Или просто назвать негра негром! Тебя тут же уволят с работы — и это в лучшем случае. А могут и засудить за расизм! Совершенно дикий откат от сегрегации белыми черных, к угнетению черными белых.

Да, США сами виноваты в своей беде. Сейчас они гнобят черных, зверски ущемляя их в правах. (Только недавно вышел закон о запрете сегрегации, но…пока работает слабо) Пружина сжимается. Пройдет пятьдесят лет и она так жахнет, что всему миру станет тошно. И не только США. Европа тоже взвоет. И это справедливо. Эти люди, которые десятки лет мутят воду по всему миру должны были понести справедливое наказание.

Сделав себе зарубку в памяти насчет Беллы, я открыл одно из личных дел и собрался прочитать содержимое папки, когда в дверь кабинета постучали. Ольги не было, я отправил ее тетешкать сына (пусть отдохнет, кто знает, что там впереди), так что пришлось встать с кресла и тащиться к закрытой двери. Как и ожидалось, это был Аносов — ну а кто еще посмеет беспокоить меня в святая святых, моем кабинете, в неурочное так сказать время (уже вечер).

— Привет! — сказал он устало-озабоченно и направился к дивану, на который и плюхнулся, откинувшись на спинку — Читаешь дела?

— Читаю дела… — индифферентно подтвердил я — А ты чего домой не едешь?

— Домой? — хмыкнул Аносов — Куда — домой? В пустую квартиру? Я лучше здесь заночую, в казарме. Все веселее. Тут у меня дом. Вот — к тебе могу прийти в гости. Отвлечь от дел. Поболтать ниочем. Ольгу в город отправил?

— Отправил — кивнул я, оглядывая стопу папок — К сыну. Ты же в курсе, что ее мать с Костиком приехали? Ну вот, она теперь с ним занимается. Послезавтра приедет, вечером. Как раз мы закончим с этим грязным делом.

— Закончим… — с непонятной интонацией протянул Аносов — скажи, а тебя так же учили? Ну…с куклами?

— Так же — кивнул я, вспомнив лицо того мужика, огромного, рыжего. У него пальцы были как сосиски. Если бы он сумел меня поймать — раздавил бы, как грецкий орех. Но не сумел. Я разбил ему кадык, а потом сломал шею. И да — у него тоже был нож, и он успел меня порезать. Он был очень, очень быстр! Бывший спортсмен. Убийца.

— Кому дашь баб? — опять же с непонятной интонацией спросил Аносов — Опасное это дело, с бабами. Мужиков они смогут, а баб? Может давай мы сами их исполним?

— Нет! — ожесточился я — Кому достанутся, тому достанутся! А не смогут — их проблемы. Мы здесь не в игры играем. И времени у нас очень мало.

— Что, думаешь все-таки начнется? — внимательно посмотрев на меня спросил Аносов.

— Вполне вероятно — сухо ответил я — В общем, так: нумерую папки, выписываю фамилии, пишу на листках, будут тянуть жребий. Кому какая кукла достанется, так тому и быть. У нас сейчас двадцать восемь человек, кукол тридцать. Оставшихся отдам кому-нибудь из них, сам решу — кому. И вот еще что…оружие — нож и пистолет с ослабленными патронами. Это для куклы. Курсант — безоружен.

— Эдак мы половины недосчитаемся — пожал плечами Аносов — Что-то ты крутовато берешь! Ладно, ладно! Не надо так на меня таращиться! Вообще — ты знаешь, что у тебя взгляд жутковатый?

— То есть? — неприятно удивился я — С какой стати? Взгляд, как взгляд!

— Неет… — хмыкнул Аносов — Когда ты так смотришь, ощущение, что вот-вот башку свернешь! Аж мороз по коже! И если я, уже привыкший, так реагирую, то что тогда чужие? Те, кто тебя не знает, или мало знает? То-то же…зверюга зверюгой! Так волк смотрит — вроде и не выказывает агрессии, но понимаешь — сейчас клацнет зубами, и тебе кирдык.

— Да ну тебя…ерунда какая! — досадливо поморщился я — займись лучше делом. Вон ножницы, вон бумага — режь на квадратики и ставь номера. Все польза будет…а то болтаешь всякую чушь. Кстати, может чаю попьем, раз уж пришел? Заодно расскажешь, почему и как обходишься без бабы. Чего это ты себя раньше времени похоронил? Молодой еще мужик, крепкий, сильный, при деньгах, при квартире, машине — какого черта из себя строишь инвалида? Найди себе бабу, заведите ребенка, и не одного — еще не поздно, черт подери!

— Да ну тебя к черту… — досадливо отмахнулся Аносов — С этой службой, какие бабы?! Где их искать?! Вот так и обхожусь…снами. Ладно, хватит об этом. Неинтересная тема. Где там твои чертовы ножницы. И да, давай чаю. И к чаю чего-нибудь, пирожков каких-нибудь. Один голый чай пьют только проклятые англичашки, а мы, русские, должны чай чем-нибудь заедать!

Отправить