Глава 3

— Итак, еще немного записок, и перейдем ко второй части Марлезонского балета — усмехнулся я. Кто там у нас следующий? Ага…вот:

— «Вы растрачиваете свой талант на дешевые сказки! Неужели нельзя было написать настоящую книгу — о жизни, о труде, о свершениях советского народа? Я считаю, вы незаслуженно получили Ленинскую премию! У вас надо ее изъять, а вам запретить печатать ваши разлагающие людей книги! Идите работать на завод, или в село, хватит писать всякую чушь! Окунитесь в народ, узнайте, чем он дышит! И тогда попробуйте написать что-то нормальное, а не эту дрянь!»

— Я вам скажу, чем дышит народ — покивал я, состроив печальную гримасу — Воздухом! И даже скажу на чем он сидит…(пауза…зал зашумел, захохотал) — на земле! Все мы на Земле. Явно это писал мой так называемый коллега, конъюнктурщик, который решил срубить себе денег на романах о трудовых буднях. Получается у него не очень хорошо, премий и званий не дают, вот и злится, несчастный. Понимаю, да. Не одобряю, но понимаю! Во все времена были и будут успешные, и будут те, кого обидели — не дали напечататься, не читают, не любят. Это нормально. Ну а что касается той «дряни», что я пишу…людям она почему-то нравится, эта «дрянь». Может потому, что пишу для них? То, что они хотят прочитать? И не думаю ни о каких премиях и орденах. Они как-то сами ко мне приходят. Вы пишите так, чтобы людям нравилось, а все остальное само придет. И меньше зависти и злобы. Тогда народ к вам и потянется.

— «Кто победит в войне, если столкнутся Советский Союз и США?»

— Я думаю — победит Советский Союз. Но эта победа будет страшной, ценой невероятных потерь. Цивилизация будет отброшена на сотни лет назад. Я не верю в ядерную зиму, которой нас пугают ученые. Не верю в то, что на сотни лет вперед планета будет покрыта льдом и пеплом. Но то, что потери будут огромными — это точно. И не дай бог, какой-нибудь безумный ученый придумает оружие, способное расколоть земной шар…вот тогда все будет очень плохо. А что касается просто войны, без ядерного оружия — нам нет равных. Вспомните Великую Отечественную — как мы надавали по сусалам тем, кто подмял под себя всю Европу? Можем и повторить, если что. Русский человек долготерпим, но не дай боже его разозлить! (гром аплодисментов)

— «Пишут, что вы спасли президента США Никсона. Расскажите — как вы его спасли. И почему на вас охотилось ФБР. И вообще — зачем вы спасали президента вражеской страны? Вы работаете на США? Вы шпион?»

— А что, прямо так и писали — «Писатель Карпов спас президента Никсона?» — я удивленно посмотрел в зал — Не припомню такого. Там получилась идиотская ситуация — я встретился с президентом Никсоном, по его приглашению. Мы обедали с ним и его супругой, разговаривали о спорте — президент большой поклонник бокса. Говорили о литературе, и вообще — о мире. И о политике тоже. А когда уехали из Белого дома, на нас напали агенты ФБР, попытались убить. Уже потом я узнал, что президент Никсон каким-то образом вычислил антипрезидентский заговор в рядах ФБР, разоблачил заговорщиков, и на него тоже совершили покушение. Он долго находился в коме. Так вот эти самые предатели из ФБР почему-то решили, что сведения о заговоре предоставил Никсону именно я! И потому решили меня убрать. Кто-то распустил слухи, что я раскрыл заговор в спецслужбе США. Вот и результат — мне пришлось бежать из США, бросив свой бизнес, бросив дом, деньги, бросив все, что я обрел, работая в США! В настоящий момент ситуация разрядилась — президент крепко принялся за чистку рядов в своих спецслужбах, так что скоро я снова поеду в США — как уже сказал — мне нужно сыграть в кино, уладить свои дела. Потом снова приеду в Союз, и снова уеду за границу. Родина моя здесь, но работаю я по всему миру. И это нормально. Когда-нибудь настанет время, и все желающие съездить за границу туда поедут. Скоро, очень скоро! Уверен в этом! И убедятся, что наша страна, наша Русь гораздо лучше берега турецкого, точно!

Я помолчал, сделал паузу, собираясь с мыслями, продолжил:

— Что касается Никсона, почему я всегда выступаю за него…он лучший президент в истории США. Уверен, он остановит войну во Вьетнаме, и кстати — именно потому его хотели убить. Кое-кому из «ястребов» в американской власти очень не понравились его попытки прекратить эту бессмысленную бойню. Ведь на ней они хорошо зарабатывали! Эти люди связаны с военно-промышленным комплексом, им надо, чтобы по миру разгорались войны. Война — это не только кровь и смерть. Война — это огромные деньги, это капитал, который можно на ней заработать. Никсон хорошо относится к Советскому Союзу, он готов заключить договоры об ограничении гонки ядерных вооружений, истощающих и нашу страну, и США. А что касается «вражеской страны«…нигде у нас не написано, что США страна вражеская. Да, есть там наши враги — я о них только что говорил. Но простой народ, простые люди не считают нас своими врагами, поверьте мне, я с ними много общался! Многие относятся к нам очень хорошо, а большинство — просто живут своей жизнью и не думают ни о какой политике. Им, честно сказать, на всех и на все наплевать — была бы крыша над головой, и было бы что поесть. Ну а вопрос насчет шпионства я просто проигнорирую по причине его абсолютной глупости. Итак, следующая записка:

— «Вы почему не женаты?» (смех в зале)

— Хмм…товарищи, давайте я буду откладывать в сторону те записки, вопросы которых уже были…так будет правильно. Итак…кладем эту женитьбенную записочку вот сюда (кладу на столик перед собой слева). Следующая… «Как вы относитесь к Солженицыну?» Мда…честно говоря, Солженицын меня уже достал! И это притом, что я ни разу с ним не общался! Кладем вот сюда. Сейчас я быстро просмотрю сразу несколько, вы не скучайте, ладно? Если у кого-то есть вопросы — говорите, я отвечу. Оля, займись!

— Товарищ Ефремов хочет спросить — откликнулась Ольга.

— Замечательно. А я пока буду просматривать записки…вот еще три по поводу моей холостяцкой жизни — ну никак людям не нравится мое счастье! Так и хотят загнать в ЗАГС! (Зал снова захохотал).

— Михаил Семенович… — Ефремов тяжело поднялся, и я вдруг вспомнил, что жить ему осталось совсем недолго…он умрет 5 октября этого года, от сердечного приступа. И с ним уже после смерти случится странная история…вернее — не с ним, ему-то уже будет все равно. В его квартире через месяц будет сделан обыск. Чего искали работники КГБ — никто не знает. Генерал, инициировавший расследование и обыск отказался пояснить вдове Ефремова — что им было нужно. Ходили странные слухи — якобы фантаста посчитали инопланетянином и пытались найти свидетельства его инопланетного происхождения. Я когда прочитал об этом, очень удивился. И вдруг подумал — а может не инопланетянином? Может они искали ПОПАДАНЦА?! Такого как я, к примеру! Мол, знает будущее, слишком уж знает будущее! Фантазии, конечно…но я ведь и есть фантаст. И еще, как там говорил Резерфорд? «Достаточно ли эта идея безумна, чтобы быть верной?»

— Михаил Семенович — повторил, глядя на меня фантаст, рассказами и романами которого я зачитывался с самого детства. «Белый рог», «На краю Ойкумены» — это вечное. На все времена. И к этому фантасту у меня нет претензий. Он на самом деле классик и фантастики, и просто литературы. И человек замечательный.

— Вам приписывают способность видеть будущее. Я читал об этом и в наших газетах, и в зарубежных. Конечно, вы будете отрицать ваши способности — чтобы меньше получить хлопот. Но я, который всегда говорил, что возможности человеческого мозга практически безграничны — допускаю, что вы можете видеть это самое будущее, угадывать, рассчитывать его. И вот мой вопрос: как вы видите это самое будущее Земли. Как пойдет прогресс? Когда мы построим базы на Марсе и Венере, базы на Луне? Когда полетим в дальний космос? Когда осуществятся мечты человечества? И да — спасибо вам за добрые слова в мой адрес. Если я на самом деле сумел пробудить в вас талант писателя-фантаста, добившегося таких высот — значит, жил не зря. Вы вашими книгами дали радость сотням тысяч, миллионам людей.

— Как и вы, Иван Антонович — улыбнулся я мэтру фантастики, ученому и путешественнику с мировым именем — не было бы вас — не было бы и меня, как фантаста. Ну а теперь по вашему вопросу…да, иногда у меня бывают прозрения, я так это называю. Иногда я вижу будущее, иногда даже что-то сбывается. Но это нормальное явление! Я же фантаст! А у нас, фантастов, мозг работает совсем по-другому. Мы копим информацию, и на основе этой информации создаем некую теорию. Наша теория чаще чем у других людей оказывается верной — просто потому, что наш мозг в этом направлении работает гораздо более эффективно. Мы как вычислительные машины, вначале накапливающие сведения, а потом выдающие результат. Будущее Земли? Я могу предсказать его с большой вероятностью примерно на пятьдесят лет вперед. Нет, не будет за это время баз на Марсе или Венере. И на Луне не будет. Не хватает у нас пока что сил, чтобы осваивать даже самые близкие планеты. Сил, и умения. Человечество будет занято совсем другим — тем, чем занято и сейчас: поисками средств пропитания, войнами, политикой и накоплением средств. Мир поделен, но будут пытаться отгрызть кусочки той, или иной территории, будут создаваться и рассыпаться государства, перевороты, хунты, террористические акты — все, как обычно. Ну да — автомобили будут более совершенными, да — самолеты еще мощнее и быстрее. Но люди останутся теми же. Только…немного хуже. Да, это не фантастика, это правда. Назовите это…»футурологией». Наукой прогнозов о будущем. Так вот, как футуролог я вам скажу — мало что изменится, и точно ничего не изменится к лучшему. Вот были бы у нас гипноизлучатели, как в романе уважаемых Аркадия и Бориса Стругацких, промыли бы мы мозги человечеству, вот тогда бы люди изменились. А так…нет, ничего нового. Лишь бы не было войны! Лишь бы не было… Не знаю, ответил ли на ваш вопрос, но…снова перейду к запискам (я показал на горку записок перед собой). Эти вот — про мою женитьбу и про мою личную жизнь вообще — сколько у меня было любовниц, считаю ли я гарем нормальным делом и все такое (зал шумит, хохочет). Про любовниц не скажу, про гарем промолчу. «Руссише туристо — облико моралес!» (смех в зале). А вот эта горка — все про Солженицына. Не ожидал, что эта тема так волнует моих коллег. Какое им дело до Солженицына? Пиши книжки, получай премии — тебе какое дело до бывшего зека? Ну и вот небольшая горка настоящих вопросов. Я быстренько пройду по ним, и перейдем ко второй части встречи. Зря что ли я притащил эту гитару? Если ружье висит на стене в первом акте, что это значит? Ну, вы знаете. Итак:

— «Правда, что вы убивали людей в Америке?»

— Это были не люди. Это были бандиты, которые хотели убить меня и других людей. Я их убил, о чем не жалею.

— «У вас американские награды! И вы считаете себя патриотом нашей страны? Да вами должны заняться компетентные органы!»

— А они мной и занимались, эти самые органы. И не нашли в моих действиях ничего криминального. А наград американских у меня пока что одна — от полиции Нью-Йорка, за спасение двух полицейских от верной смерти, и за помощь в нейтрализации уличной банды. Вот, пока что и все.

— «Вы правда победили Мохаммеда Али?»

— Правда. Два раза. Я не хотел его бить, но он оскорбил русский народ, оскорбил русских женщин. За то и получил по морде.

— «Вы богатый человек? Сколько у вас денег?»

— Я богатый человек. А сколько у меня денег — не знаю. Миллионы. И что характерно — ни одного из этих миллионов я не украл.

— «Почему вы ездите на кадиллаке, а не на советском автомобиле?»

— Потому, что кадиллак лучше, и потому, что могу.

— Ну да ладно. Наверное — на сегодня хватит вопросов. Давайте я вам чего-нибудь спою. Только не очень много, хорошо? А то, наверное, все уже устали. Оля, подай гитару, пожалуйста…

Я играл и пел минут сорок. Исполнил песни, которые пел на девятое мая. А потом — песню на стихотворение Пастернака. «Никого не будет дома…» Обожаю эту песню. За ней — «Город золотой». Следом — «Я в весеннем лесу пил березовый сок». Закончив ее петь, сказал в зал:

— Поверьте, нет лучше, чем наша родина! Красивее! Роднее!

Зал громко хлопал, кто-то закричал: «Браво!». А я посидел, подумал, и поманил Ольгу:

— Оля, иди, исполни пару-тройку песен. А я пока передохну.

Ольга, смущаясь, поднялась со своего места и пошла на сцену. Я передал ей гитару, а сам спустился в зал и сел в первом ряду, возле Махрова.

— Колись, чего приехал? Сам, лично! — спросил я Махрова, довольно щурившегося, как сытый кот.

— Потом скажу, не здесь — ухмыльнулся Махров — После всего будет банкет. Сейчас накрывают в столовой. Или уже накрыли. Кстати — деньги министерство культуры выделило! Гордись!

— Уже горжусь — хмыкнул я, и оглянулся на Высоцкого, который с интересом слушал балладу о ведьмах — сам решил, что ли?

— Нет. Оттуда — позвонили — он показал в потолок — да я и сам хотел тебя увидеть. Давно уже не общались. Ты куда-то пропал… Все тайны, тайны. Нет, не спрашиваю — куда ты время от времени исчезаешь. Понимаю, государственная тайна. Ладно…тут тебе кое-что передали.

— Кто? Что передал? — насторожился я.

— Коробку. Потом отдам. Оставил в кабинете директора. И записка: «Карпов знает, что делать». Кто передал? Прислали фельдпочтой. Оттуда. Ну и…все.

Ольга исполнила еще четыре песни, встала, поклонилась под аплодисменты зала, и объявила:

— На этом, с вашего разрешения, вечер прошу считать завершенным. Спасибо вам, что пришли, мы были очень рады с вами встретиться!

— Мало! Еще Карпова! Карпова давайте! Пусть споет! — закричали из зала, я вздохнул, встал, осмотрел зал.

— Так время уже позднее, товарищи! Небось устали!

— Не устали! Детское время! — хохотнули в зале, и по рядам прокатились смешки. Народ не спешил расходиться, ждали. И тогда я предложил:

— У нас тут знаменитый гость! Владимир Высоцкий! Попросим его что-нибудь исполнить? Раз уж попался в наши загребущие руки! Володя, уважишь народ?

Высоцкий встал, под гром аплодисментов улыбнулся, махнул рукой, и начал протискиваться между рядами. Подошел ко мне, пожал руку, а потом мы с ним обнялись. Ей-ей я был рад его видеть. Все-таки человек он если и не однозначный, то совсем не пропащий, это точно. Никогда не гадил своей родине. В отличие, например, от того же Окуджавы, который настолько ненавидел свою родину, что в конце жизни ни одного доброго слова о ней не сказал, и даже умирать уехал за границу. Не знаю, за что он так ее возненавидел. Его никогда не преследовали по политическим мотивам, он жил — как сыр в масле катался. Мажор. И за что Окуджава возненавидел Россию?

И кстати сказать — история с Окуджавой для меня лично очень и очень печальна. Потому что песни его на самом деле хороши.

Вообще, для меня это всегда было если не трагедией, то…поводом досадовать и расстраиваться. Ну вот к примеру — Акунин. Я читал про приключения Фандорина, и мне было очень интересно. Очень. А через некоторое время в голове Акунина что-то щелкнуло, и на мой взгляд — он просто спятил. Сделался патологическим русофобом, махровым оппозиционером. Везде, где только мог — поносил свою родину, которая его подняла, дала ему все, что могла дать, и больше того. Живет себе во Франции, в поместье, купленном на деньги, заработанные в России и эту самую Россию поносит почем зря. После этого я уже не мог читать книги Акунина. Противно! И песни Окуджавы тоже больше не слушаю. Возможно, что это неправильно, возможно — надо отделять автора от его творчества. Автор может быть полнейшей мразью, но его творчество на самом деле замечательно. Ну…это как из грязной гусиной задницы вдруг вылезает золотое яйцо. Но вот не могу я забыть, что это яйцо вылезло из сраной задницы, и все тут! Я вижу перед глазами эту задницу, и мне противно брать «золотое яйцо» в руки.

— Владимир Семенович незаслуженно забыт советской властью, абсолютно незаслуженно забыт! Его песни, стихи — это народное, это плоть от плоти нашего народа! И я рад вам его представить сейчас, с этой сцены. Думаю, министерство культуры в ближайшем будущем озаботится тем, чтобы творчество Владимира Высоцкого ушло в массы не с затертых магнитных лент, а как и положено — с дисков фирмы «Мелодия», с телеэкранов и радиоэфиров. Просим, Владимир Семенович!

Высоцкий выслушал мою тираду с легкой улыбкой, потом повернулся ко мне и как принято у актеров — поклонился. Поклонился и залу:

— Вы правда хотите услышать мои песни?

Голос. Господи, этот голос Высоцкого! Его ни с чем не спутаешь — хрипловатый, сильный, даже жесткий. Голос моего детства, голос юности. Аж мороз по коже! И раздвоение — один «Я» сейчас спокойно смотрит на стоящего рядом со мной человека-легенду, с которым только что ручкался и обнимался, и этот «Я» считает происшедшее нормальным делом. И второй «Я» — тот, кто слегка обалдело разглядывает Высоцкого, и думает: «Да ладно! Не может быть! Но это же ОН!»

— Хотим! Давай, хотим! — голоса из зала и с улицы.

— Тогда, ладно. Но только недолго, хорошо? — улыбается Высоцкий и я отдаю ему гитару. Он садится на стул, пристраивает гитару…

Играет он, честно говоря, хреново. Пару аккордов, трени-брени, но сразу об этом забываешь, когда хриплый голос начинает свою вязь рифмованных строк. Зал молчит, а голос выводит: «Я ЯК-истребитель, мотор мой звенит, небо — моя обитель!»

Спев песню, Высоцкий помолчал, глядя в замерший зал, и как-то даже несмело, даже жалко улыбнулся:

— После песен, который пел мой друг Михаил, я не могу исполнить ничего другого. Не тянет на юмор, не тянет на обычный шансон. Потому — не взыщите.

И он снова заиграл, заговорил…

«Сегодня не слышно биенья сердец… …а сыновья, уходят в бой!»

Потом была песня о Земле (Она затаилась на время), «Черное золото», еще несколько жестких военных и жизненных песен. А закончил он «По обрыву, по над пропастью» — с надрывом, со слезой досады и злости.

Отыграв, встал, и поклонился залу. Зал взорвался аплодисментами, и на этом наши «посиделки» на самом деле закончились.

На банкет пригласили всех, кто жил в этот момент в Доме творчества, и конечно же — прибывших туда звезд. Они, кстати, должны были и заночевать здесь, в свободных комнатах — чтобы не добираться до Москвы после банкета подвыпившими, не вполне так сказать в разуме. Тем более что время уже позднее.

Перед банкетом я забежал вместе с Махровым в кабинет директора (не утерпел, заставил показать заветную коробку). Посмотрел содержимое коробки, и едва не ахнул — иглы! Там были иглы для иглоукалывания! Кстати, теперь понятно, как так «случайно» здесь оказался Высоцкий. Решил — при первой же возможности узнать у него — кто его сподобил приехал на мою встречу с читателями и коллегами.

Рассадили нас на банкете так сказать по степени значимости — за одним столом сидели Махров, Стругацкие, Ефремов, Высоцкий, администратор Нина Викторовна, директор Дома творчества, ну и мы с Ольгой, соответственно. Стругацких посадили через стол, прямо передо мной. Рядом — Ольга, и Махров с Высоцким. Ефремов — рядом со Стругацкими.

Стол хороший — много бутербродов с копченой колбасой, осетриной, с икрой нескольких видов, салатики, мясная нарезка, само собой — селедка с луком, куда же без нее? Особенно под водку.

Водки хватало, как и шампанского, как и вина. Пьют у нас много и умело — литераторы же! «Уговорить» бутылку водки в однова — плевое дело, у многих по внешнему виду и не скажешь, что только что высосали поллитру. Впрочем — тому способствует хорошая, сытная закуска.

Я проголодался, набросился на салаты с бутербродами, но Нина Викторовна заговорщицки подмигнула и сказала, чтобы я не налегал — будет и горячее. И оно было, да — уха из осетрины! С удовольствием похлебал, чес-слово! Пил я только шампанское, и то немного — так, для поддержания тостов. А они были — время от времени кто-нибудь в зале поднимал тост то за литературу, то за присутствующих. Ну и само собой — за родину, за нашу советскую страну. Досталось тостов и мне — примерно половину от общего их количества. Я громко благодарил, отпивал из бокала и ставил его на стол. Я не люблю вкус вина или водки, и вообще спиртного, потому пить просто ради того, чтобы ощутить вкус этого самого спиртного считаю делом глупым и совершенно непродуктивным. Ведь опьянеть я не могу. Мой мутировавший организм мгновенно разлагает алкоголь, превращая его в воду и горючее для организма. Никакого опьянения. Алкоголь — яд, а с ядами мое тело расправляется радикально.

Когда выпили, поели, мой спор со Стругацкими разгорелся с новой силой. И как ни странно — на меня набросился и Ефремов, чего я уже никак не ожидал. И начал спор как ни странно именно он.

— Михаил Семенович! — начал Ефремов, и видно было, что он старается подбирать слова — Я очень благодарен вам за добрые слова в мой адрес, очень уважаю ваше творчество, но…я с вами не согласен. Я считаю, что со временем человек будет изменяться в лучшую сторону! А у вас я постоянно прослеживаю мысль о том, что человек суть животное, на котором имеется тонкий налет цивилизации, и если содрать этот налет — останется лишь животное, руководимое низменными инстинктами! Так вот — это неправда! Вся история человечества доказывает обратное! Люди отдавали свою жизнь, преодолевая инстинкт самосохранения! Жертвовали собой! И вы этих людей называете животными?! Нет, я с вами совершенно не согласен!

— Во-первых, давайте-ка мы вместе поймем — а какие инстинкты вы называете низменными? — усмехнулся я — Инстинкт размножения? Инстинкт самосохранения? Какой из инстинктов так плох, что его можно назвать «низменным»?

— Я немного неверно выразился, в полемическом запале — улыбнулся Ефремов — Но мою мысль вы поняли, уверен. Человек совершенствуется с течением времени! И наш, советский человек становится все лучше и лучше! И зря вы так о коммунизме — я верю, что в конце концов человек станет настолько совершенным, что на самом деле не понадобится никаких сдерживающих его факторов! Законов, власти, карающих органов! Уверен в этом!

— А я вот не уверен — вздохнул я — Вернее уверен, что никогда человек не станет настолько совершенен, чтобы стать равным…хмм…ангелам. Только ангелы совершенны, человек же состоит из плоти и крови. Нет-нет, это я так…никакой теологии! Говорите, что человек даже преодолел инстинкт самосохранения? А вы не думали над тем, что в данном случае действовал еще более мощный инстинкт? Инстинкт сохранения популяции? Отдать жизнь за то, чтобы сохранились другие люди! Чтобы выжили дети этого человека! А что касается человека, который становится все лучше и лучше…позвольте вам не поверить. Увы…жизнь показывает, что никакая идеология не изменяет людей. Им хочется получать, и не хочется работать. Если никто не видит — они готовы украсть, сделать пакость. А уж если голову туманит алкоголь…тут вообще простор для безобразий.

И я тут же вспомнил убитых мной милиционеров, которые пили прямо в отделении, и решили меня ограбить. И возможно — убить. Нарвались не на того…а то бы до сих пор обирали пьяных, убивали и грабили. Нет, все-таки правильно я расправился с этой шайкой. Нет хуже бандитов, чем оборотни в погонах. Эти — совсем беспредельные.

И еще вспомнил писателя, который влачит сейчас не просто жалкое — ужасное существование. Один из моих любимых писателей, по книге которого снят великолепный фильм: «На войне, как на войне». Курочкин. Одним несчастливым днем он шел с зимней рыбалки, и остановился у театральной доски с афишей, на которой красовалась реклама этого самого фильма. И вот на беду — рядом оказались милиционеры. Они заметили странного типа в тулупе и валенках (с рыбалки же!), от которого пахло спиртным. Грелся на льду, сто грамм выпил. Вот запах и остался. Милиционеры потащили Курочкина в отделение. Он пытался говорить, что является писателем, что вот это афиша к фильму, снятому по его книге. Но Курочкина никто не слушал. В отделении его зачем-то стали бить — может сказал что-то не так, может обещал пожаловаться. Его избили так, что у него возник инсульт. После инсульта он ослеп, оглох, он не мог читать, говорить, у него отнялась половина тела. Через 8 лет ада — а по-другому такую жизнь назвать нельзя — он умер. Честно сказать — я не помню, чтобы милиционеры, которые его фактически убили понесли хоть какое-то наказание.

Я мог бы рассказать Ефремову еще многое — и об убитом в 1975 году актере Ленфильма Владимире Костине — его забили до смерти милиционеры. И о маньяках, которые мучили и убивали людей. И это все тоже были люди. И они ничуть не изменились с самого что ни на есть средневековья. Как и люди где-нибудь за границей. Как люди на всей Земле.

Кстати — вот аргумент сторонникам теории создания человека неким божеством, или Богом: людей будто единовременно создали, как по щелчку пальцев, и эти самые люди никак не изменились за тысячи и тысячи лет. Как там сказал Воланд? «…они — люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или из золота. Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…»

Но ничего этого я не сказал. Улыбнулся Ефремову, и подумал о том, что надо ему сказать…о чем? О том, что необходимо заняться лечением его сердца? Чтобы через несколько лет не случился инфаркт? Интересно, и как я ему это преподнесу? Под каким соусом? А надо бы…мужик он правда хороший.

И тут подключились Стругацкие. Начал Борис:

— Вы на самом деле считаете, что обладаете даром предвидения? — спросил он с иронией, глаза его блестели, ехидная улыбка на губах. Понятно — обиделся, решил меня как-нибудь приопустить.

— Хмм…есть такое дело — улыбнулся и кивнул я — Только этот дар очень нестойкий. Что-то могу предсказать, а что-то нет. Притом, что вариантов будущего неисчислимое множество. Даже сообщая кому-либо о грядущих событиях мы неминуемо изменяем судьбу. И предсказания становятся невозможны.

— Так говорят все предсказатели — улыбнулся Аркадий — Наговорят семь верст до небес, а потом — все изменилось! Мол, я и не говорил, что сбудется! Вот вы — можете предсказать судьбу…ну…к примеру тому же Ивану Антоновичу? Что с ним будет через год? Через пять лет?

Я посмотрел на Стругацкого, перевел взгляд на Ефремова. Тот ждал, едва заметно улыбаясь. Мол, давай! Дерзай! Футуролог хренов…

— А что именно я должен предсказать? — вздохнул я — О творчестве Ефремова? Так он классик, его будут помнить и пятьдесят, и сто лет вперед. И читать. Он ученый с мировым именем — как его не помнить? Или вы хотите знать дату его смерти? Так я вам ее не скажу. И ему не скажу — если он не захочет. Единственное, что попрошу…Ивана Антонович, займитесь вашим сердцем. Оно в очень плохом состоянии. Если не займетесь — долго не проживете. А что касается вас, Аркадий, Борис…

— Да! Что касается нас?! — весело перебил меня Борис — Предскажите так, чтобы мы поверили! Дайте что-то такое, чтобы не туманное, и без этих, присущих всем пифиям…хмм…ну вы поняли. Опишите нашу жизнь на несколько десятков лет вперед!

Меня вдруг охватило веселая, бесшабашная ярость. Захотелось выложить все, как есть! С датами, с подробностями, со всем, что прилагается! Но я не мог. Полностью — не мог! Но кое-что я вам все-таки выдам! И вам это вряд ли понравится.

— Как уже сказал — вы разочаровались в советской власти. Не верите ни в коммунизм, ни в социализм. И вообще в социалистическую идею. Сказать напрямую вы боитесь — сочтут диссидентами, начнут гнобить. Как Пастернака, к примеру. Потому вы поступили хитрее — сочиняете книги, в которых пытаетесь рассказать людям, как плох социалистический строй. Делаете это умело, профессионально, хитро. Проживете вы долго. Первым уйдет Аркадий. Когда — не скажу, не в моих правилах. Но вы еще хорошо поживете. Вторым — Борис, который переживет брата на 20 лет. Вы станете идолами будущей оппозиции, противников государства, противников власти. Они будут видеть в вас прозорливцев, светочей, Мессий. Ваш «Трудно быть богом» — удивительно антисоветская книга, и надо отдать вам должное, вы написали ее так, что не очень умный человек решит, что речь идет совсем не об антисоветчине. А на самом деле одна, главная мысль прослеживается во всем романе: «Насильно сделать счастливым нельзя!». И вызывает на мысль: а что собирались сделать большевики?

Я следил за лицами Стругацких, пока говорил, и видел, как они мрачнели, белели, оба поджали губы и похоже, едва сдерживались, чтобы не послать меня в пешее эротическое путешествие.

И еще — я поймал взгляд, который Аркадий бросил на задумчивого и тоже хмурого Махрова. Он наблюдал — как министр культуры реагирует на мои фактически обвинения Стругацких в антисоветчине?

Но уже не мог остановиться. Меня несло. Вся горечь, все злоба, вся обида за обман выплескивалась в моих словах. Я вырос на книгах Стругацких, я бредил Руматой, я путешествовал и боролся вместе с Максимом Каммерером. А оказалось — это просто завуалированная антисоветчина, и ничего больше. И люди, на которых я едва не молился — долгое время разрушали мою родину, мою страну. Вернее — пытались ее разрушить, мечтали о том, чтобы Советского Союза не было. Рассказывали, что социалистическая идея умерла! И в конце концов — может их маленькая капелька в потоке помоев в конце концов и стала решающей, когда этот самый поток подмывал фундамент великой страны. Моей страны. Советского Союза.

Солженицын не так опасен — он открыт, он явен, как враг. А вот такие люди, влиятельные, умные, люди, книги которых читают миллионы и миллионы…эти опаснее.

— У вас не будет могил. Ваш пепел, как вы и завещаете, развеют на Пулковскими высотами и в Подмосковье. У вас будет музей, куда станут приходить люди, ваши поклонники. И да, вы еще напишете достаточное количество книг. Но уже не превзойдете себя самих. Из-под вашего пера будут выходить памфлеты, мало похожие на настоящую фантастику. Ну вот, как-то так. Убедил я вас?

— Откуда вы знаете о том, что мы завещали кремировать нас и развеять прах? — резко спросил Борис — Подслушивали? КГБ? Я так и знал! Вы вечно суете свой нос, куда не следует! И похоже правду про вас говорят — вы агент КГБ! Я ни секунды больше не останусь рядом с вами! Аркадий, пойдем отсюда!

Борис резко поднялся и зашагал к дверям. Аркадий встал после паузы, пожал плечами, хмуро посмотрел на меня:

— Ну что же…беседа была…интересной. Прощайте, коллега.

Стругацкие вышли, сопровождаемые недоуменными взглядами всех, кто был в столовой Дома Творчества, а затем в зале снова зашумели — стук вилок и ножей, гул голосов, смех, тосты…банкет шел своим чередом. Народ ел и радовался жизни.

За нашим столом молчали. Потом Махров недоверчиво помотал головой:

— Язык мой — враг мой! Ну кто тебя за него тянул? Еще и жалобу дождешься…скажут, что оболгал именитых писателей.

— Плевать — буркнул я, настроение которого катастрофически ухудшилось. Махров по большому счету был прав — зачем мне это? Что, после моих слов Стругацкие изменят свое мировоззрение? Перестанут писать свои якобы фантастические, а на самом деле политические памфлеты с либеральной начинкой? Я и в моем времени не скрывал своего отношения к неоднозначности личностей Стругацких, за что был неоднократно забросан дерьмом из толпы дебилов-хейтеров на всевозможных псевдолитературных и воровских сайтах.

Да, я вырос на творчестве Стругацких, и тем сильнее уязвлен их обманом. Кстати, не так уж и хорошо они писали — по меркам 2018 года. Если какой-нибудь из созданных ими романов написал молодой автор будущего — черта с два он бы издался, да и в электронном виде его роман никто не стал бы читать. Почти никто — читатели есть даже у любого автора, даже самого дерьмового.

Хотя…может я и не прав. Вполне вероятно, что такой автор смог бы пролезть в Боллитру, получить признание, премию. Чем ни вычурнее, чем ни заумнее и скучнее роман — тем больше у него шансов получить литературную премию. Главное — чтобы в нем критиковали «совок» и тосковали о «свободах», которые само собой — придут с запада.

Я невольно улыбнулся — представляю, если бы мои «любимые» хейтеры 2018 года слышали мой диалог со Стругацкими — визгу было бы! Вони!

«Как ты посмел своими грязными руками касаться святого?!» Святые — это Аркадий Натанович и Борис Натанович. Для либерастии они давно уже канонизированы, и понятно — почему.

Так вот приятно было бы послушать визг этой либерастической шелупони, треск их рвущихся пуканов и вопли: «Доколе! Как ти смеешь?!».

Бгг…смею, дурачки! Еще как смею! Для меня нет авторитетов и идолов. Существует лишь логика и Правда. И я стараюсь этой самой Правды придерживаться, насколько хватает сил. А вы, неуважаемые…просто идите лесом. Барабан на шею! Воняйте себе на рутрекерах, флибустах и иже с ними. Больше-то вы ничего не умеете, кроме как вонять. Бездари несчастные.

Эх, Стругацкие, Стругацкие…сколько интересных, искрометных книг вы могли бы написать! Я бы мог подсказать вам кое-что о будущем, и вы бы точно прослыли провидцами, великими футурологами! Но не хочу. Я в вас разочарован. Я вычеркнул вас из своей жизни навсегда.

И как оказалось — рано я вычеркивал. Буквально через десять минут Стругацкие снова появились за столом. Сели на стулья, помолчали под взглядами слегка оторопевших моих соседей, а потом Борис сказал, обращаясь ко мне:

— Приношу свои извинения. Я был груб с вами. Но вы очень уж сильно задели за живое. И мы признаем наличие у вас некого дара предвидения. Почему бы и нет? В истории были такие люди, и не один. И сейчас есть! Ванга ведь существует! Вы верите в то, что она может предвидеть?

— Сложный вопрос — хмыкнул я, подумав секунды три — Большинство из ее предвидений работа болгарских спецслужб, собирающих досье на посетителей этой женщины. Но судя по тому, что я слышал — она все-таки что-то умеет. Иначе…иначе не смогла бы собрать такую аудиторию. У меня есть теория на этот счет. По ней — вокруг Земли существует некое информационное поле, в которое отправляется вся информация, которую человек накапливал всю свою жизнь. Некий информационный банк. И если уметь к нему подключаться… Способности человеческого мозга до конца не исследованы, и есть теория, что мы использует только десять процентов его мощностей. Скорее всего, это ерунда, но…откуда берутся гении? Откуда — гениальные счетчики, или люди, которые помнят все, что услышали и увидели за всю свою жизнь? Кстати — я сам такой, не гениальный счетчик, нет — у меня абсолютная память. Так что я помню все, что читал или слышал. Вообще — все. Что касается предвидения…а вдруг информационное поле может проникать и сквозь время? И так можно считывать информацию на годы, десятилетия вперед? Кстати, дарю идею романа — напишите про человека, который после катастрофы вдруг начал видеть будущее! А ему никто не верил. Его называли аферистом, глупцом, преследовали, и…а вот не знаю, что дальше. Убили? Нет. У меня есть правило — главный герой никогда не умирает.

— А почему? — заинтересовался Аркадий.

— В самом деле, почему? — поддержал Борис.

— Я считаю, что после прочтения романа у человека должно быть хорошее настроение. И не признаю никаких оптимистических трагедий. Герой должен жить! И все тут. Могут умереть второстепенные герои, могут умирать герои третьего плана, но главный герой всегда жив! Человеку нужен позитив, неприятностей ему и в жизни хватает. Зачем портить настроение читателю?

Помолчали, потом Махров налил в бокал вина и жизнерадостно объявил:

— Давайте выпьем за то, чтобы все присутствующие жили долго! И чтобы в их жизни был только позитив!

Все выпили, я тоже. Потом Ольга наклонилась мне к уху и сказала:

— Я выйду с Ниной Викторовной…попудрим носик!

— Фи! — шепнул я — нельзя сказать: «Я хочу в туалет?» Какая пошлятина!

Ольга фыркнула и привстав, отодвинула стул. Женщины отправились по направлению к выходу, а разговор продолжился. И снова Борис Стругацкий:

— Вы вот обвинили нас в утере веры в светлое будущее коммунизма! Но ведь мы писали о мире Полудня, так как мы могли писать о том, во что не верим?

— Знаете…я думал об этом — вздохнул я — Вы описали такое карамельное, такое сладкое будущее, которое просто не может существовать. И оно, это будущее — всего в сотне-другой лет впереди! Я оставлю в стороне мысль о том, что человека нельзя изменить за какие-то две сотни лет. Вспомните — на сколько лет протянулась обозримая история человечества? Тысячи! Тысячи лет! И что? Человек изменился? Иван Антонович — это и к вам вопрос. Это ведь на вашей идее братья Стругацкие написали Мир Полудня. Что, за несколько тысяч лет человек сильно изменился? Только ростом повыше стал — потому что есть начали сытнее, а в психологии…ничуть он не изменился. За исключением отдельных экземпляров. Но исключения только подтверждают правила. Но речь сейчас не об этом. Вернемся к тому же миру Полудня — у меня ощущение, что вы довели идею коммунизма до абсурда. Дети, которые не видят родителей, живут в интернатах, не имеют своей воли в выборе не только профессии, но даже и увлечений — вы считаете это нормальным? Не верю. Вы умные люди. А значит, взяли идею коммунизма, довели ее до абсурда, показали, что будет, если коммунизм на самом деле восторжествует. Люди-винтики, люди-муравьи, роли которых расписаны навсегда, на века. И они ничего не могут изменить. Вы описали страшный мир. И значит — вы хотели показать его ущербность. А «Трудно быть богом»? Замечательный роман. Приключенческий, интересный — я обожаю сцену с Будахом, где Румата играет роль бога. И что видят читатели в этом романе? Справедливых, умных, честных прогрессоров, которые пытаются изменить общество на чужой планете, в чужой стране. Бескровно пытаются изменить. Гибнут, страдают… Вот только никто так и не задался вопросом: а кто их просил изменять это самое общество? С чего вдруг эти прогрессоры решили, что имеют право его изменять? Чего они туда лезут?! И в результате — кровь, смерть, гибель людей. Так и видятся комиссары, которые решили, что лучше знают, как жить людям в чужой стране. И пытаются изменить этих самых людей — не спрашивая согласия. А «Обитаемый остров»? Общество, которое там описано — это калька с советского общество. Пропаганда, которой промывают мозги, доносительство, низкий уровень жизни. Мир наизнанку, да? Массаракш! Повторюсь — ранние ваши произведения прославляли социализм, поздние — рассказывают, как плох советский строй. Вы искусно заплетаете так, что трудно найти концы веревочки, но если потянуть…все равно можно распутать.

Я замолчал, посмотрел на Стругацких. Они тоже молчали, опустив взгляд. Потом переглянулись и Аркадий сказал:

— А вы…вы верите в социализм? Вы верите, что здесь что-то может измениться. Ну вот допустим — вы правы. Хотя вы и не правы. Но пусть будет такое допущение. Разве писатель не должен предупредить своих читателей, куда катится мир? Разве не задача писателя указать дорогу? Пусть даже ту, по которой нельзя идти!

Ага! Вот ты и попался. Я в точку угодил! Разочарование — вот что сквозит в ваших книгах!

— А я думаю, что писатель должен развлекать читателя. Скрашивать его жизнь, делать ее яркой и позитивной. И еще — немножко учить. Ну так…походя, без нажима и пинков в зад. Видите, как мы разнимся? Вы мессианствуете, я развлекаю. Но вернемся к социализму. Я вам предсказываю, что капитализм, как и социализм в том виде, в котором он сейчас в Советском Союзе — мертворожденные формы государственного строя. Они нежизнеспособны. Один выжимает из людей все соки, отбрасывая, как шелуху, второй — занимается уравниловкой и неэффективен экономически. И что из этого следует? Следует, что нужно создать другой строй — средний между капитализмом и социализмом. На самом деле это будет социализм, но только с некоторыми, присущими капитализму чертами. Например — почему не быть частной собственности не только на личное хозяйство, но и на средства производства? Почему не позволить людям работать на себя, а не на государство, или на какого-нибудь другого частника? Помните НЭП? Ведь тогда так и спасли экономику страны. И при всем при том нельзя отбрасывать плановое ведение народного хозяйства! Нельзя ввергать страну в хаос капиталистического рынка! Это дурно закончится! (Ага…проверено! Помню, как пенсионеры примерзали к полу в своих ледяных квартирах, помню, как по полгода не выдавали пенсии! Вот вам настоящий, незамутненный капитализм!). Государство должно регулировать экономику, при этом позволяя своим гражданам свободно зарабатывать деньги. И это единственный путь, по которому следует идти! Вот посмотрите — так все и будет. Сейчас у власти стоят умнейшие люди, и они точно понимают, куда следует идти стране, по какому пути. Предсказываю — у Советского Союза великое будущее — на века! Я сам, лично, все делаю для того, чтобы это будущее было.

— И каким образом? — серьезно спросил Аркадий — С помощью своих книг? Вы серьезно думаете, что они могут ТАК повлиять на умы людей, что людей пойдут правильной дорогой?

— Почему — нет? — улыбнулся я — Ладно, ладно! Я не мессия! Я просто пытаюсь наладить отношения СССР и США, сделать так, чтобы две великие державы не душили друг друга, чтобы они развивались вместе. Почему бы нам не поделить мир на двоих? Бояться надо Китая — он удушит весь мир в ласковых объятьях. Я вижу в будущем, которого может и не быть — если СССР и США — сделают правильные шаги навстречу друг другу…я вижу, что Китай поступил именно так, как я вам сказал — он взял лучшее от капитализма, взял лучшее от социализма, и состряпал нечто, названное им социалистическим обществом. В котором государственные предприятия спокойно уживаются с миллиардерами. И никто там уже не говорит, что в основе каждого крупного капитала лежит преступление. Кстати — очень даже ошибочная сентенция. Маркс ошибался. И да, между прочим — этот самый Маркс, физиономию которого мы видим едва ли не на каждой стене, был патологическим русофобом. Да, да…он ненавидел русских. Считал нас недочеловеками. Как, впрочем, и его друг Энгельс.

— И вы не боитесь такое говорить вслух? — удивленно спросил Аркадий — Это же самая настоящая крамола! На святое замахнулись!

— Да ладно вам…здесь все свои — усмехнулся я криво — неужели кто-нибудь из присутствующих побежит на меня стучать? Да не в жисть не поверю! Вы же меня не заложите? Ну вот! Хе хе хе…да ладно, шучу я. Никакой крамолы я не сказал. Учение Маркса не всесильно, и все меняется с течением времени. Страна жаждет перемен, и они будут, уверен в этом. Я даже ВИЖУ это. А наша задача, задача писателей, творческой интеллигенции — помочь руководству нашей страны, поддержать их начинания. Уж на то пошло — разве мы не должны этой стране?! Она нас вырастила, вскормила, она платит нам невероятные деньги, в сравнении с тем, что получают тех же советские служащие, рабочие, крестьяне. Мы ведь как сыр в масле катаемся! Повторюсь — о таких тепличных условиях, наши коллеги за рубежом могут только мечтать! Да, там гонорары выше. Но чтобы пробиться к читателю, писатель должен ТАК расстараться, так суметь поймать волну, на которой думает читатель, что нашим писателям и не снилось! Наш наваяет роман о производственных буднях сталеваров, присыплет его щепоткой любви, юмора и ведрами пафоса — вот тебе и деньги. Государство эту дрянь издаст, и будет она пылиться на полках магазинов. Но за границей не так! Совсем не так!

— Вы уверены, что перемены будут? — тихо сказал Борис, снова посмотрев на Аркадия. Ощущение было таким, будто они обмениваются мыслетелеграммами. Телепаты, однако!

— Уверен! — отрезал я, и внимательно посмотрел в глаза Борису, следом переведя взгляд на Аркадия — Иначе просто нельзя!

— Спасибо! — кивнул Аркадий, и я честно сказать не понял — за что спасибо? Но спрашивать не стал. Вариантов несколько, один — оба поняли, что я знаю что-то такое, что дает мне возможность утверждать наверняка — перемены будут. И это совсем не предвидение.

— Да, спасибо! — кивнул Борис — Может и правда что-то изменится? Вы были правы — мы разуверились. Сами видели, что происходило при Брежневе. Застой, безнадега, и никакого просвета. Ну какой тогда позитив? А если будут перемены…в общем, посмотрим.

Мы сидели еще около часа. Банкет закончился далеко за полночь. Вернее, не закончился — кто хотел, остались допивать и доедать, но это уже самые стойкие. Часть присутствующих на банкете отвели в их комнаты — сами они идти практически не могли. Когда мы с Ольгой вышли на воздух, сытые и усталые, ко мне вдруг подошел тот самый старшина, с которым у нас возник конфликт на входе. Он помялся секунды две, потом попросил:

— Можно с вами поговорить? Я извиниться хочу…ну…за то, что вас не узнал. И что вашего секретаря задел. Простите!

Я хмыкнул, пожал плечами:

— Ты чего, старшина? За что извиняться? Да у меня к тебе никаких претензий! Перестань! Ну нес службу, да. Не узнал — и чего? Я сам себя по утрам бывает не узнаю. А в последний год я все больше бородатым ходил. Так посмеялись, да и забыли! Не беспокойся — если думаешь, что я жаловаться побегу — даже и не думай. Боже упаси стучать! Лучше идти поешь, выпей — у тебя служба уже заканчивается. Нина Викторовна! Угостите старшину, голодный небось! Ну, все, давай! Шагай, старшина! Удачи тебе по службе и по жизни!

Старшина ушел с Ниной Викторовной, успокоенный и довольный, а ко мне тут же подошел Ефремов. Он был мрачен, и я ждал, что сейчас он мне выговорит «за все хорошее». Иван Антонович настоящий коммунист, а еще, как ни странно, на мой взгляд — трансгуманист. Наука — как средство улучшения жизни человека, освобождение его от страданий, избавление от старости и смерти.

— Извините, Михаил Семенович…мне показалось, что вы и правда знаете дату моей смерти. Прошу вас, скажите. Что, недолго мне осталось?

Я помолчал, посмотрел в глаза писателю, которого бесконечно уважал, вздохнул:

— В этом году. 5 октября. Очередной сердечный приступ. Если не займетесь лечением — все так и будет. Сколько проживете после лечения — я не знаю. Но может и еще несколько лет. Вполне вероятно. Слишком уж вы износили себя. Мне очень жаль, Иван Антонович…очень.

Мы помолчали, я не знал, что еще сказать. Ефремов думал о чем-то своем. Потом он неожиданно выдал:

— А я согласен с вами насчет информационного поля. Так все и есть. Вы же сам писатель, знаете, это чувство, когда будто кто-то пишет вашими руками? Текст выходит свободно и легко так, как если бы его нашептывали на ухо. Я уверен — это и есть подключение к информационному полю. Когда я писал рассказал об алмазах в Якутии — я именно так и писал. И потом оказалось — угадал, раскрыл государственную тайну. Мне тогда крепко досталось, нервы потрепали…

— Да, я знаю такое чувство — усмехнулся я — Оно у меня частенько бывало. Кстати — и Булгаков об этом говорил — когда он писал «Мастера и Маргариту» — будто кто-то водил его рукой.

— Спасибо, Михаил Семенович — Ефремов протянул мне руку — надеюсь, мы еще увидимся. Ну а если…не увидимся, то…так тому и быть. Встретимся в информационном поле Земли!

— Встретимся… — вздохнул я, и подумал, что возможно это будет очень нескоро. Интересно, сколько я проживу в этом мире? Может я вообще вечен, как Агасфер? Всегда думал — как бы я жил, если бы знал, что буду вечно молод? Знал, что проживу тысячу лет? Хочется заглянуть за горизонт, посмотреть, что же там, вдалеке!

— Ну что, прощаемся? — услышал я знакомый хриплый голос.

Высоцкий. Он весь вечер был тих и мрачен, не участвовал в разговорах, только ел и пил. Больше — пил. Выпил очень много, но на нем это никак не отразилось. Ну…почти не отразилось. Стоял он твердо, не шатался, только речь немного замедлилась, да глаза неестественно блестели.

— Я обещал тебя вылечить — говорю легко, как бы между прочим — Ты согласен?

— Обещал? — теряется Высоцкий, и недоуменно смотрит мне в глаза. Потом морщит лоб, и неуверенно, как-то растерянно говорит — Да, обещал. А ты…правда можешь? Ну это…излечить? Закодировать, как сейчас говорят.

— Могу…наверное — усмехаюсь я — Только учти: после лечения ты не сможет употребить ни спиртное, ни наркоту. Ни в каком виде не сможешь спиртное — даже в конфетах. А если попробуешь наркотики…лучше не надо. Будет очень плохо. Можешь даже умереть.

— Даже так? — удивляется Высоцкий, и я буквально чувствую, как «шестеренки» в его голове начинают крутиться, скрежетать, выталкивая из глубин мозга решение.

— Так — киваю я, надеясь, что это именно так. Зина научила меня методике гипноза, погружения в сознание, но…я не особо этим пользовался. Вернее — практически не пользовался. Устраивал несколько сеансов гипноза на больных психлечебницы, в которой она работала, и у меня получалось. Но чтобы вот так, с обычным человеком… Впрочем — у меня есть еще иглоукалывание, и это дополнительный фактор, способствующий успеху.

— А когда? — задумчиво прикидывает что-то Высоцкий.

— Сейчас — киваю я — Прямо сейчас. Идем ко мне на дачу, и ты поживешь там некоторое время. Дня два нужно, чтобы из тебя вышел сегодняшний алкоголь, а потом и приступим. И я тебе обещал, что погоняю по полосе препятствий — вот и давай, решайся! Но сразу скажу — решишься, так — раньше, чем я тебе разрешу, с территории дачи ты не выйдешь.

— А пойдем! — Высоцкий махнул рукой, будто отрубая что-то в своем прошлом — Давай!

— Сейчас…только Махрова захвачу…Леш, ты где запропал? Пойдем ко мне ночевать. А завтра поедешь. Только сразу предупреждаю — у меня бухать нельзя.

— Да какое бухалово? — искренне удивился Махров — Хотел бы нажраться, так на банкете бы нажрался. Впрочем, я уже и нажрался… Да поехали! Посмотрю, как ты там устроился! Как живут, понимаешь ли, лауреаты Ленинской премии и параллельно мультимиллионеры. Буржуи, в общем.

— Сам ты буржуй! — нарочито обиделся я — Буржуи, это те, кто не работает. А я пашу, как папа Карло! Так что ты давай не заговаривайся! Ишь, буржуя нашел!!

— Плохо изобразил — деловито сказал Махров — Не умеешь играть! Поучись у своего друга Высоцкого, как надо играть роль!

— Володя у меня пока что поживет — зевнул я, глянув в темное, покрытое россыпью звезд небо — Будем из него демонов изгонять. Бесов.

— Правда, штоль?! — удивился Махров — Кнутом будешь сечь? Ну, чтобы из истязаемой плоти вышли все бесы! Верный способ, да. Подтверждаю!

— Инквизитор хренов! Интересно, кого ты там порешь? Секретаршу? — фыркнул я, и махнул рукой помалкивающей в паре шагов от нас Ольге — Оля, пошли! Пойдем, мужики!

— Мужики в поле пашут — деловито сообщил Махров — Я не могу ходить пешком, мне по статусу не положено. Где это видано, чтобы целый министр культуры пешком бродил? Что люди подумают? Давай на машине поедем.

— Пешком! — безжалостно отрезал я — Жир растрясешь! Ишь, пузо наел! Тебя вообще надо посадить на диету, пока не похудеешь! Топай, топай ножками!

— Ладно, погоди — щас скажу, чтобы водитель с машиной ждал в Доме творчества. Потом позвоню, вызову его. Пять минут, не больше!

И Махров исчез в дверях центрального входа.

Ольга поежилась:

— Прохладно. Только что жарко было, и вот…

— Черт! Забыл Махрову сказать, чтобы коробку забрал! — досадливо сморщился я.

— Какую коробку? — не поняла Ольга, но я пояснять не стал. Только махнул рукой. Но Махров не забыл — появившись и в самом деле через пять минут, он сунул мне в руки знакомую коробку и запыхавшись, буркнул:

— Твоя, ты и тащи. И вообще — ты накачанный, спортсмен, тебе и груз тащить. А я хилый, нежный, больной чиновник — мне нельзя тяжести поднимать!

И мы пошли по улице, переговариваясь и перешучиваясь. Идти недалеко — полчаса средним шагом, и мы уже на месте. То есть — у ворот моей «Дачи».

— Это твоя…дача? — дрогнувшим голосом спросил Махров — Вот ЭТО твоя дача?

— Это. Моя. Дача! — хохотнул я, и подошел к воротам. И ворота тут же поползли в сторону — без лязга, без скрежета, просто утонули в стене, бесшумно, и от того как-то…магически. Тем более что не было видно ни охранника, ни привратника.

— Добро пожаловать на дачу! — сделал я приглашающий жест, и наша маленькая группа прошла за ворота, которые тут же начали закрываться. По дорожке мы прошли к дому, окна которого были освещены. Нам открыла одна из дежурных горничных — Маша, женщина лет тридцати пяти, розовощекая, статная, чуть полноватая. Она носила косу и пухлые губы ее постоянно норовили сложиться в улыбку.

— Здравствуйте! — очень доброжелательно встретила она нас, стоя возле открытых дверей — Михаил Семенович, ужин подать?

— Ох, нет! — чуть не вздрогнул я — Только что с банкета! И так обожрались! Маша, приготовь, пожалуйста, комнаты для двух гостей — каждому по комнате. Обеспечь туалетными принадлежностями.

— А все готово! — улыбнулась Маша — Все есть. Кровати застелены, зубная паста, мыло, все на месте. Пойдемте, я покажу вам ваши комнаты. Или может быть все-таки чаю попьете на ночь?

— Я спать! — откликнулась Ольга и зевнула.

— А мы все-таки попьем чаю — сказал я, и поглядел на своих спутников — или спать?

— Попьем — кивнул Махров, разглядывая обстановку дома. Глаза у него были по плошке, и я его понимаю. Роскошь на взгляд обычного человека просто бесстыдная.

Высоцкий молчал, было видно, что он тоже слегка удивлен, но только слегка. Видимо он уже бывал в таких богатых домах.

Через десять минуты мы сидели за столом в гостиной, Маша наливала нам в бокалы чаю (я не терплю чайных чашек! Только здоровенные фаянсовые кружки наподобие пивных), а на столе стояли домашние печенья, пирожки и варенье трех видов — клубничное, малиновое и вишневое. И само собой — в вазочке нарезанные лимоны. Я пью только зеленый чай с лимоном.

— Так! Колись, что это за заведение? Куда мы попали? — потребовал Махров, испытующе глядя на меня.

— Моя дача! Я же сказал!

— Вот это дача, так дача… — задумчиво протянул Высоцкий — Знаешь, когда видишь такое, сразу понимаешь, что такое иметь несколько сотен миллионов долларов. Приятно, наверное, быть таким богатым?

Я задумался, и после паузы ответил:

— Знаешь…честно сказать, я как-то и не чувствую, что настолько богат. На самом-то деле мне мало что нужно. У меня в Монклере, недалеко от Нью-Йорка хороший дом — не такой как этот, поменьше, но очень хороший. Сад. Под домом — тир и спортзал. Недавно я купил виллу на побережье, но так и не успел в нее вселиться. Решил переехать в теплые края — там до Голливуда близко, работать удобнее. А еще — хочу купить яхту и походить по океану. Дисней обещал научить меня управляться с парусами. Машину могу купить — самую лучшую. Есть-пить могу все, что хочу. Ну и…все, в общем-то. Деньги для меня инструмент. И способ оставаться независимым. А вообще я очень неприхотлив — могу месяцами питаться одной тушенкой, вскрывая банку ножом. Одежду я люблю самую простую — джинсы, свитер. Чтобы не стесняла движения. По бабам я не бегаю, любовниц не покупаю. Дурных привычек не имею — не курю, не пью. Развлечения — люблю пострелять из разных видов оружия. Трачусь на стволы и патроны. Еще — спорт, единоборства. Ну вот, в общем-то и все.

Высоцкий и Махров посмотрели на меня эдак туманно-туманно…и промолчали. А что они скажут? Совсем другая жизнь. Как на Луне. Или на Марсе. Что тут обсуждать? И тогда я перешел к главному.

— Парни… — начал я серьезно, и оба моих гостя посмотрели на меня внимательно, видимо почуяв, что сейчас я выдам нечто эдакое — Я вам кое-что сейчас расскажу, но это государственная тайна. Леша, насчет тебя я абсолютно спокоен, ты и так носитель гостайны. Володя, насчет тебя я спокоен в плане того, что ты никогда сознательно не причинишь вреда своей стране. Но ты можешь не понимать, что именно можно говорить, а что нет. Итак, я вам расскажу, что это за дача, и что я здесь делаю. Да, это моя дача — по всем документам. Мне, как и всем лауреатам Ленинской премии положен участок в Подмосковье. Вот это тот участок и есть. На нем и выстроена дача. А к ней — несколько специальных построек. Сейчас на территории живут три десятка молодых парней, военных, которых инструктора и я лично обучаем…хмм…спецприемам рукопашного боя и стрельбы. Это будущие телохранители, офицеры КГБ. Существование их строго засекречено. Даже то, как они тренируются является государственной тайной. Володя, рассказывать кому-либо, под каким-либо видом об этом объекте строго запрещено. Конечно, никто никаких подписок с тебя не возьмет, просто дай слово, что ты никому не расскажешь.

— Конечно же не расскажу! Обещаю! — пожал плечами Высоцкий, глаза которого блестели, и явно не только от выпитого. Вообще-то он еще тот авантюрист, судя по рассказам его современников. Любил погонять на машинах, предпочтительно — иномарках, пошуметь, похулиганить.

— Тебе нельзя их даже видеть, потому из дома ты будешь выходить только тогда, когда во дворе их нет. Мы с тобой будем заниматься, бегать по полосе препятствий, будем стрелять, и…будем лечиться. Я буду тебя лечить. Когда ты выйдешь с моей дачи — не сможешь употреблять спиртное и наркотики. По крайней мере — я очень на это надеюсь.

— То есть — надеюсь? — не выдержал, вмешался Махров — Стопроцентного результата, значит, нет?

— Сто процентов гарантирует только Госстрах, и то не гарантирует — усмехнулся я — Но рассчитываю, что все пойдет как надо. 99 процентов на успех. Главное, чтобы потом не сломал барьер.

— То есть как — «не сломал»? — снова фыркнул Махров — Он может снять твою кодировку?

— Может, конечно, если постарается — пожал я плечами — не с первого раза, но сможет. Но надо ли ему это? Володя, тебе это надо?

— Хмм…что именно? — рассеянно спросил Высоцкий, и мы с Махровым усмехнулись: похоже, что на самом деле пора спать.

— Пойдемте-ка спать! — скомандовал я — Мне работать с утра, вы-то выспитесь. Отсыпайся, Володя, набирайся сил, скоро они тебе понадобятся.

— Звучит как-то угрожающе! — с немного нервным смешком ответил Высоцкий, а я встал и пошел к двери.

— Маш, покажи гостям их комнаты. И ванные комнаты, туалеты…

* * *

— Знаешь, Миш…мне сегодня в голову пришло, что я не тем занимаюсь! — улыбнулся Высоцкий, демонстративно окидывая взглядом столовую, и поднося к губам чашку с чаем — И почему я не писатель-фантаст?

— Так напиши чего-нибудь. Фантастическое! — тоже улыбнулся я — Писателей-то пруд пруди, а вот тех, кто добился успеха по пальцам можно пересчитать.

— Как думаешь, почему? — оживился Высоцкий — Какова формула успеха?

— Это ты у издателя спроси — кивнул я в сторону Махрова, помятого, непривычно сонного. Обычно от него просто шибает энергией, но сегодня он мучается похмельем после вчерашнего. Опять же — выспаться я им не дал, поднял можно сказать спозаранок, в восемь часов утра.

— Миш… — поморщился Махров и схватился за голову — Ох! И зачем я пил те последние три рюмки?! Ведь не хотел же! Формула успеха, говоришь? Да кто знает эту чертову формулу?! Вот кто ее узнает, тот будет невероятно богат и успешен! Как Карпов, например. Написал свои дурацкие книжки о драконах, да мальчиках-волшебниках, а народ визжит! А народ требует продолжения! И вот как теперь это понять? Ну кто, кто знал, что людям нужен мальчик— волшебник? Или история о найденыше-рабе, который стал великим бойцов и королем?!

— Я знал! — усмехаюсь, и подмигиваю Махрову — ты же знаешь, у меня дар предвидения. Вот я и догадался — о чем надо писать. Но формулы успеха все равно не знаю. Знаю, что нужно людям, и даю им то, что они хотят. Вот и все.

— А это и есть формула успеха — задумчиво протянул Высоцкий — Угадать то, что нужно людям, и дать им это. Вот ты и вывел эту самую формулу!

— Тут главная задача — ЧТО угадать! — фыркнул Махров — И вообще, Карпов чертов конъюнктурщик! Он чувствует, что нужно людям и пишет именно это! Он отвратительный удачливый и гениальный конъюнктурщик! Ни одного такого писателя не знаю — чтобы вот так нагло, чтобы в кратчайшее время и на самую вершину! Да и вообще — человека такого. Колдун, точно! Знаешь, Миша, что тебя все на самом деле считают колдуном? И поговаривают, что ты точно тот самый преподаватель из магической академии, и только прикидываешься обычным человеком. Я и в американских газетах читал об этом, и у нас поговаривают. Кстати, чего ты там трепался насчет Володи? Кто его гнобит? Бред это самый лютый! Пластинки не выпустили? Выпустим! Ему что, играть запрещают? Или за границу не дают выехать? Владимир Семенович, ну-ка, скажи веское слово! Что, так уж тебя советская власть задрючила? Иностранные машины не дает покупать? На рено кто ездит? «Жигули» разбил, волгу разбил. Владимир Семенович точно не бедствует, Миша! А насчет пластинок — вопрос решается!

— А почему мне не дают визу во Францию? — Высоцкий был мрачен, как туча — Я жену не видел уже два года! Миш, ты думаешь, почему я пью?! Вот скажи, есть повод, или нет? Мне не дают увидеться с женой! С любимой женой! Она во Франции, а я здесь! И что остается делать?!

— Леш, а правда, какого черта? — не выдержал я — С хера ли ему визу не дают?

— Это было до меня — пробурчал тоже помрачневший Махров — Я думаю, скоро решим этот вопрос.

— А говоришь, не гнобили! — усмехнулся я — Помоги человеку, ну какого черта, в самом-то деле он не может увидеться с женой?

— Да решим, решим вопрос! — досадливо поморщился Махров, допивая чай — Ладно, ехать пора. Где тут у тебя телефон? Позвоню водителю.

Я показал Махрову, где стоит телефонный аппарат, он позвонил, вернулся за стол. Ухватил бутерброд с колбасой, пожевал, снова поморщился:

— Ох, трещит голова! Найди мне аспирина, что ли? Или еще чего-нибудь такого…нет, больше никогда не буду напиваться на банкетах! И вообще — напиваться! Может и меня закодируешь? Хотя нет, не надо. У нас — кто не пьет, тот враг и шпион. Нельзя не пить. Это только всякие там писатели могут вести себя как хотят, и класть на всех, а нам, чиновникам, так нельзя.

Отправить