Глава 4

Я посмотрел в зеркало, повертелся вокруг оси – мышцы играют, ни грамма жира, все как на картинке: «Культурист». Годы тренировок, да еще с детского возраста, сделали из меня настоящую живую машину, максимально приспособленную для боя. Разве я могу проиграть? Деньги, нам так нужны деньги!

А Бес тихонько светится. Тускло так… и вроде бы больше не подрос. Я ведь не кормлю! Или кормлю? Если бы кормил, он точно бы вырос! Нет?

Вздохнул, отвернулся, начал одеваться. Что с собой взять? Капу? Смешно как-то… бои-то без правил! И какие там капы? Это настоящий бой, как на улице! Но руки надо защитить, это точно. Руки – мое оружие, беречь их – первое дело. А значит – бинты.

Оделся в спортивный костюм, оставшийся с прежних времен, снова оглядел себя со всех сторон – нет ли дырки на ткани. Вроде нет, только выцвел немного. Или мне кажется? При свете тусклой лампочки? Черт бы ее побрал! Надо «сотку» вставить! Все мама! «На электричество много уходит, выключай везде, лампочку вставь «сороковку»! И что ей скажешь? Что хочу яркого света, не хочу бродить в темноте? Она ничего не ответит, но почувствуешь себя таким ослом… живешь на ее пенсию, так как можешь выдвигать какие-то претензии? Вот заработаю денег, тогда…

Я не знал, что «тогда», но знал, что после того, как заработаю нормальных денег, все будет хорошо. И что заработаю – знал наверняка.

Уже когда возился у двери, надевая кроссовки, вышла мама. Оглядела меня с ног до головы, помотала головой:

– Неужели на тренировку собрался? Так поздно? Время-то видал сколько?

– Мам, я сегодня задержусь… ночью приеду. – Я не смотрел матери в глаза, занятый зашнуровыванием кроссовок, но мне казалось, что она видит меня насквозь и сейчас же разоблачит. И чтобы выбить оружие из рук, тут же добавил: – Хочу попробовать спарринг с ребятами. Засиделся, хочу себя проверить! Так что не переживай, все будет в порядке.

Мама ничего не сказала, только молча, пристально смотрела мне вслед, когда я выходил. А потом я почувствовал ее взгляд, когда был уже на улице. Она стояла у окна, наверное, думала, что я ее не вижу. Темная фигура, с накинутым на плечи старым оренбургским платком.

Мама почему-то всегда мерзла, всегда укутывалась – даже в жару. Говорила, что за ней гоняются сквозняки, чтобы загнать ее в могилу. Смешно – летом, какие сквозняки? Разве летний вечерний ветерок, пробравшийся через открытое окно, – опасный сквозняк?

Вечный наш повод к спорам. У мамы был пунктик – запирать, закрывать все окна, двери, затыкать все щели – не дай бог, проберется этот ужасный, страшный сквозняк и набросится на нее и на ее драгоценного сына! Которого и оглоблей не перешибешь.

Мне вдруг стало смешно и тепло на душе, я остановился и помахал «невидимой» маме. Она тоже помахала, но так и осталась стоять – как иллюстрация к стихам Есенина.

До места назначения было совсем недалеко – десять минут пешком. Привычная дорога, пройденная десятки, сотни, тысячи раз. Бордюр, побитый острой железякой дворника Исмаила, когда он скалывал лед, канализационный люк с гербом Российской империи, с тех пор еще сохранился. Желто-серая стена здания, тоже с тех времен, стоит до сих пор, выстроена на века. Поговаривали, что в революцию здесь чекисты расстреливали контрреволюционеров, мол, там есть глубокий подвал и в нем теперь стонут души убитых белогвардейцев. Время от времени пацаны договаривались туда сходить, послушать, посмотреть, но все затихало на уровне разговоров. Страшно ведь!

Мне не было страшно. Чушь собачья эти все живые мертвецы! Живые люди гораздо страшнее!

Библиотека с облупившейся вывеской – сколько книг я из нее впитал! Я сам теперь ходячая библиотека…

Старый тополь – здоровенный, умирающий… половина веток сухие. Когда-нибудь он рухнет и прямо на припаркованные под ним машины, но почему-то никто этого не боится. Люди вообще не верят в плохое, по-моему, это свойство как раз присуще только людям и больше никому. Если бы человек предполагал плохой исход дела, разве сунулся бы в какую-то дикую авантюру? Неверие в неуспех – это двигатель прогресса!

Все родное, знакомое, и чужеродный объект здесь только один – здоровенный черный джип, похожий на бегемота, намазанного маслом. Стекла наглухо тонированы, краска блестит, колесные диски сверкают.

Интересно, как они сумели сохранить такую чистоту, если все черные машины, только лишь выехав с мойки, тут же становятся серыми от грязи – свойство темной краски. Слышал, как некогда Петрович ругался по этому поводу. У него был «жигуль», крашенный в темно-синий цвет. Мол, задолбался его оттирать, для такой краски нужен личный водитель, который будет протирать машину в каждую свободную от вождения минуту!

У этой машины явно был свой «оттиратель», и в этом я убедился, когда оказался на заднем сиденье джипа.

– Ты Карпов? – Бритоголовый мужчина приоткрыл заднюю дверь, выглянул из машины: – Присаживайся, нас за тобой прислали, тебя ждут!

Секунду я думал, потом решительно забрался в салон – раз прислали, значит, прислали. Почему-то мне представлялось, что бой будет происходить тут, в зале Дома пионеров. У стены – ряды стульев, и на них важные господа – с сигарами и колой в руке! Смешно, да, но что-то подобное на самом деле и представлял!

– Я должен закрыть тебе глаза, не пугайся… – Мужчина с заднего сиденья аккуратно надел мне на голову плотный полотняный колпак, сквозь который не было видно совсем ничего, но дышать можно совершенно свободно. Воздух проходил снизу, и я даже мог видеть свои бедра, вольготно устроившиеся на бежевой коже «дивана».

Да, чувствовалась роскошь. Даже не чувствовалась, а чуялась! Пахло чем-то неуловимым, тонким, смесью запаха дорогой кожи сидений, пластика, дорогого одеколона, впитавшегося в обшивку, немного – бензином, это уже из приоткрытого на пару сантиметров окна, с улицы. Похоже, что недавно заезжали на заправку и часть пролили на крышку бензобака. Я видел следы пролитого, когда садился в салон.

В машине двое, похожие, как близнецы-братья, оба почти лысые, оба крепкие, оба – лет сорока, с лицами, помятыми жизнью, а скорее всего – руками, плечами и грудью соперников. Такие лица и уши бывают у бывших борцов и боксеров, судя по комплекции – эти были из первой категории.

Вообще-то я никогда не понимал – зачем набирать телохранителей из этого «мяса»? Ну – здоровые, да! Ну – внушают! Только проку-то от них – ноль! Что, снайпера заборют? Или успеют прикрыть своей тушей от стрелка?

Во-первых, ни черта они не будут подставляться вместо хозяина под выстрел – своя шкура дороже.

Во-вторых, пока этот бык сообразит, что пора бы убрать хозяина с линии огня, – того уже превратят в решето!

И в чем тогда смысл? Никакого смысла. Одни «понты галимые», как принято говорить у моих будущих «клиентов».

Вооружены. Стоило мне раз глянуть – сразу понял. А когда вызвал картинку из памяти, сидя уже под колпаком, разглядел подробнее – у водителя под правой подмышкой (левша?), тот, что рядом со мной – у него под левой. Пиджаки бугрятся.

Я читал, что за границей под оружие шьют специальные пиджаки, чтобы не было видно кобуры, но у нас – какие, к черту, спецателье? Если только у гэбэшников…

Ехали около часа, и когда приехали – совсем смеркалось. Я примерно определил – мы где-то за городом. То ли турбаза, то ли какой-то санаторий. Пахнет хвоей, а еще – водой, тиной, видимо с реки или озера тянет холодный ветерок. Ночи уже холодные, скоро осень – я даже слегка вздрогнул от холода.

Один из провожатых заметил, усмехнулся:

– Что, холодно? Ничего, скоро согреешься, аж вспотеешь!

– Меня назад отвезут? – спросил я, оглядываясь по сторонам и пытаясь определить свое местоположение.

– Об этом ничего не знаем, – ответил водитель, выходя из-за джипа. – Нам сказали доставить, мы и доставили. Пошли, пошли – нас ждут!

* * *

Если закрыть глаза, не видеть – все, как на соревнованиях где-нибудь в провинциальном городе. Ходят люди, пахнет табачным дымом (хоть и запрещают курить, но все равно втихую в сортире и бендешках смолят цигарки!), потом где-то далеко голос с нарочито пафосными интонациями объявляет о выходе очередного бойца. Копируют с зарубежа, точно. Раньше все было спокойно, технично, теперь везде такое – деньги, пафос и… больше ничего. Спорт как таковой давно уже не тот, что был раньше.

В раздевалке кроме меня еще пятеро – я самый молодой. Остальные гораздо старше, лет около тридцати – тридцати пяти. Похожи на видавших виды, «вышедших в тираж» спортсменов. Каковыми, скорее всего, и являются. Впереди уже ничего не светит, тренерская работа не по плечу, денег мало приносит, да и места все более-менее хлебные заняты. Куда еще идти? В телохранители? Тоже не всех берут. Возьмешь телохранителем такого, с битой башкой неуправляемого нокаутера – так он сам тебя завалит, глюк какой-нибудь придет, решит, что ты монстр, вылезший из его наркотического бреда, ну и ляжешь под гранитную плиту. Удар нокаутера – это все равно как выстрелить в башку из пистолета. Тоже можно выжить, но… можно и не выжить.

Поздоровался, никто мне не ответил. Я не удивился и не разозлился. Кто они мне, эти помятые автобусом жизни мужчины? Так… дорожные столбы с прикрученными на них венками, отмечающими конец дороги. Мелькнули мимо, исчезли за горизонтом, и… все. У них – все позади. У меня – все впереди. Просто не обращать внимания!

Переоделся, надев свои «удачливые» трусы, в которых выступал на соревновании в последний раз, перед смертью Петровича. Зашнуровал «боксерки», размял руки, пальцы, запястья. Как следует забинтовал руки, следя, чтобы конец бинта не размотался во время боя. Любая, самая малейшая оплошность может привести меня к проигрышу. А проигрыш совершенно не нужен. Деньги нужны!

Размялся, не обращая внимания на взгляды «товарищей», – наклоны, нырки, уходы, бой с тенью. Ничего, тело работает как надо. Конечно, это не пик формы, глупо было бы надеяться на иное, но вот этих, что сидят в раздевалке и следят за мной взглядами потерявших вкус к жизни баранов, я бы уложил и по одному, и всех скопом. Я чемпион, а это… так, осколки жизни.

Многие из профессиональных спортсменов заканчивают очень плохо. Пьянка, наркотики, болезни – смерть. Долго не живут. Привычка жить хорошо, привычка побеждать, и… когда все заканчивается, когда рушится карьера – не все это переносят. Начинают заливать горе алкоголем, одурманивают себя наркотиками и… гибнут.

– Я тебя знаю! – вдруг буркнул один из них, крепкий мужчина, на вид лет тридцати пяти. – Ты же Толя Карпов, да? Петровича ученик?

Я оглянулся, присмотрелся… лицо знакомое. И тут вдруг стукнуло – это же… Колька Пыхтин! Васькин старший брат! И что он тут делает?! Лицо все в шрамах, перемятое, будто по нему проехалась картофелесажалка. То-то я его не узнал! Ему вроде лет-то едва за двадцать! Или чуть больше.

– Коля?! – Я недоверчиво помотал головой. – Ты как здесь оказался?!

– Ты слышал, Ваську убили? – Николай опустил глаза, не отвечая на мой вопрос.

– Как убили?! – Я опешил, едва не ахнул. Мы с Васькой все эти годы вместе тренировались, ездили на сборы и на соревнования, жили в одной комнате, ели-пили вместе. Он был хорошим парнем!

– Ввязался в разборку, и убили, – неопределенно пояснил Коля. – В спину, шилом.

Опять – шило! Снова – шило! И Петровича – шилом!

– Давно? – спросил я, чувствуя, как настроение безнадежно портится. Уходят боевой настрой, задор, кураж. Мне бы сейчас разозлиться, вспыхнуть! Но я спокоен как танк. Как и всегда.

– Полгода назад схоронили. – Коля помолчал, спросил: – Ты с кем будешь биться? Или на карусель?

– Это как – на «карусель»? – не понял я. – У меня так-то один бой, и все. Типа – показательный. Потом – домой. Вот не знаю, как отсюда ехать. Привезли с завязанными глазами, не знаю почему.

– Новенький – вот почему, – усмехнулся Николай. – Кровью замажешься, не будут глаза завязывать. Дело-то подсудное. Уголовщина! «Карусель» – это когда тебя ставят неизвестно с кем. Как карусель навертит, так и будет. А потом останется один, тот, кто куш и сорвет. Остальные – получат за участие. На лечение, так сказать. А с кем бой?

– Игорь какой-то… из каратек. Типа – хотят доказать, что карате сильнее, чем бокс! Дураки! – легкомысленно бросил я и вдруг почувствовал, как просто-таки физически изменилась атмосфера в раздевалке. Николай и парень рядом с ним переглянулись, парень легонько помотал головой, встал, вышел из комнаты. За ним потянулись и остальные, оставив нас с Колей наедине. Коля молчал. Молчал и я.

– Что такого? Что случилось? – не выдержал я, проводив уходящих долгим взглядом. – Чего вы так всполошились?

Коля молчал секунд десять, потом вдруг порывисто встал и подсел ко мне, наклонившись к уху, обжигая горячим дыханием. Оно пахло табаком (Курит?! Боксер – курит?!) и еще чем-то сладким, травяным (Вот это так спорт!).

– Слушай меня внимательно! – зашептал Коля, все время оглядываясь на дверь. – Ты влип в очень нехорошую историю. Как это случилось – твое дело, меня в свое время соблазнили деньгами, тебя как – не знаю. Так вот, этот Игорь – чистый монстр. Как и его тренер. Не думай, что они, как тебе говорили, – балеруны и все такое прочее. Они кирпичи бьют, захотят – сердце у тебя вырвут голой рукой! Я не знаю, что это такое, то ли карате, то ли ушу, то ли еще какое хренушу́ – мне плевать, но только меня они измордовали, как будто я ребенок, а не мастер спорта международного класса, понимаешь? Правил никаких! Вряд ли тебя убьют, но то, что постараются покалечить, – это точно. Потому и глаза тебе завязали, чтобы не знал, куда тебя привезли. Если заявишь в ментовку – откажутся, мол, никогда тебя не видели. Кроме того, менты местные у них на зарплате, так что все здесь налажено, и если попробуешь на них батон крошить – закончишь как Петрович или как мой брательник! Понял? Тактика твоя такая – продержись как можно дольше и потом свались на пол, вроде как без сил! И будешь целее! Начнешь дрыгаться, строить из себя чемпиона – тут тебе и конец! Можешь и вообще не вернуться! В общем – думай сам. Я не должен был тебе этого говорить, но ты с моим братом дружил… жаль, если тебя изувечат.

– Пусть попробуют! – холодно сказал я, и Коля укоризненно покачал головой, ничего мне не сказав. Потом молча встал и тоже вышел – не оглядываясь, не говоря ни слова, будто и не было у нас с ним никакого разговора. Я остался один.

Впрочем, как и всегда. Если не считать моей мамы и Петровича, у меня не было больше друзей. Так… приятели. Не более того. Так уж сложилось. Я не испытывал необходимости в поддержке – всегда был сильным, самодостаточным. Лучшим. Много друзей заводят те, кто не уверен в себе, те, кто знает, что без друзей они никто. Ноль. По крайней мере, я так всегда считал.

– Готов? – Голос был знакомым, но человека не узнать – хороший костюм, галстук, новые, модные ботинки. Пахнет хорошим одеколоном, не приторным и не резким – вроде «Шипра», которым я, кривясь и задыхаясь от ядовитых испарений, обливаю себя после бритья. Этим хорошим одеколоном пропах салон огромного джипа. Его джипа? И тут же ясно понял – да, его.

Тренер посмотрел на меня серьезно, внимательно. Помолчал, добавил, фиксируя взглядом:

– Хочу предупредить. Биться ты должен в полную силу. Если попробуешь лечь, просто так, сам – посчитаю, что ты меня обманул. А значит, денег не получишь. Проведешь хороший бой – еще набавлю.

– Домой меня отвезут? – мрачно спросил я, глядя в серые глаза Твари, пульсирующего ярким светом. Бес питался, всасывая витающие в воздухе эманации энергии. Где ему ни питаться, как не в том месте, в котором люди страдают, испытывают боль, отчаяние, переживают из-за своих неудач. Я и раньше замечал, что на боксерских соревнованиях очень много Тварей, их как магнитом тянет на мероприятие. Бывало, на улице весь день проходишь и не увидишь ни одного Беса, а там, на трибунах, на ринге – десятки, если не сотни!

– Отвезут, не беспокойся! – широко улыбнулся тренер и показал рукой на выход: – Давай вперед, пора!

Окруженная металлической сеткой арена – как из гонконгского фильма. Даже смешно – зачем копировать так истово, так глупо? Что, нельзя было сделать что-то вроде ринга? Гладиаторы, мать их за ногу!

– Многократный чемпион города по боксу, чемпион Союза, мастер спорта международного класса – Анатолий Карпов! Против Игоря Бродского, представителя школы «Черный тигр»! Делаем ставки, господа! Делаем ставки!

М-да. Трибуны, почти как в цирке. Построено на совесть! Денег ввалили – немерено. Видать, неплохо идут дела. Телекамера? О! Прогресс, однако! А что, для тех, кто не желает светиться. Вдруг все-таки за жопу возьмут? Власть поменяется, и хана подпольному тотализатору! Хотя – вряд ли. Деньги таковы, что купят всех! Или я ничего не понимаю в тотализаторе! На бегах-то состояние проигрывают и выигрывают. А тут… гладиаторы!

Твари! Ох, как много Тварей! Давно столько не видел! Что я вру?! НИКОГДА столько не видел! Трибуны светятся, мерцают, будто включены неоновые фонари!

Показалось, что увидел пару знакомых физиономий – то ли на экране телевизора мелькали, то ли… на трибунах спортивных залов? Сумрачно на трибунах, не понять. Свет только над ареной, и там меня уже ждет старый знакомец – Игорь. Как там сказано? Черный тигр? Щас мы из тебя сделаем белого щенка! Как они любят пафосные, громкие названия, эти балеруны!

Игорь был спокоен, расслаблен и… бос. На ногах ничего – ни борцовок, ни боксерок. Типа – крутой каратека, ага!

Почувствовал, что завожусь. Сейчас мне нужно было завестись, прямо-таки необходимо! Это не тот бой, за который я получу покрытую латунью-позолотой медальку, это настоящий бой, как на улице, с Тварью! Или он, или я!

А еще я их всех ненавидел. Холодно, но истово. Это они убили Петровича! А может, и Ваську Пыхтина, болтуна, но вообще-то хорошего, доброго парня!

Твари! Собрались на пир, пожрать! Небось и денег не надо, только дай похавать! Нашу боль похавать!

Я и сам не заметил, как мысленно перешел на уличный язык. Вообще-то мама меня всегда ругала за жаргонизмы, за «феню», хотя сама нередко вворачивала такие обороты, что я только дивился – из лексикона уголовников, ее бывших «клиентов». Какие-нибудь «давить лыбу» или «галимые». У нее это бывало в минуты большого волнения, переживания. Обычно – за меня. Но когда я указывал ей на то, что она непоследовательна, требуя от меня литературной речи, – мама сердилась, говорила, что это меня не касается, что она – это она, испорченная ментовкой старая железная лошадь. А я должен говорить правильно, не коверкая язык и не уподобляясь скотам, которых мама сажала пачками и штабелями. Я перестал спорить на эту тему. Действительно, одна речь для дома, для семьи, другая – для улицы, для общения с ребятами из спортшколы, многие из которых росли в неблагополучных семьях, и если бы я начал говорить с ними на «отнюдь-пожалуйста» – подняли бы меня на смех или возненавидели бы за то, что я «задираю нос». «Такой ученый, что ли?! Завали хавальник и не выступай!» Дети учатся мимикрировать с раннего детства, абсолютно неосознанно. Среда делает человека.

– Итак, бой нааачииинается! – Комментатор завопил, копируя тон своих киношных «коллег», а я привычно встал в стойку, дожидаясь удара гонга. И дождался.

Густой, тягучий звук проплыл над притихшими трибунами, и я замер, ожидая действий противника.

Предупрежден – вооружен. Теперь я не рассчитывал на легкий выигрыш, на эффектную победу. Слишком уж были уверены в противоположном мои соперники, и слишком был озабочен Коля, который на самом деле был хорошим бойцом, и чтобы его победить, нужно было быть на порядок более умелым, сильным, ловким. И, кстати, ему точно было не за тридцать. За двадцать. Вот только выглядел Коля на десять лет старше – то ли из-за шрамов, то ли из-за алкоголя, то ли… запах какой-то дряни точно был, а где дрянь, там и кое-что похуже.

Игорь стоял расслабленно, неподвижно, слегка улыбаясь. Он был совершенно спокоен, и это беспокоило. Нет, я не боялся, но… беспокоился. И мне нужно было раскрыть возможности противника. Кто он или что он? А Бес в нем светился, пульсировал… жрал!

Вдруг мелькнула мысль – интересно, а другие Твари видят, что во мне сидит Бес? Или такая способность только у меня? И почему я ни разу не удосужился об этом спросить ни у одной Твари? Упущение!

Я пошел в атаку. Осторожно, прощупывая ударами оборону противника и старясь не выдавать своих возможностей. Пусть думают, что я просто «когдатошний» чемпион, решивший по-легкому срубить денег.

Хмм… а кто тогда я? Разве не он? Разве не решил, что по-легкому срублю много денег?! Разве я не бывший чемпион?

Игорь уходил от ударов легко, будто танцуя, не идя на обострение, и я невольно усмехнулся – да, балерун! Не зря их Петрович хаял! А потом подумал – ведь, скорее всего, и Петрович тут стоял. На этой арене. За этой металлической сеткой, похожей на загон для зверей. И Твари на трибунах смотрели, как моему тренеру бьют морду!

Меня это зацепило. Я ускорил темп, пошел вперед активней и… едва не нарвался на удар в пах! Успел подставить бедро, и оно заныло от удара. Ах ты Тварь! Я ведь забыл, что не на ринге, под взглядом строгих судей, а в клетке, где разрешено ВСЕ!

Снова нажим. Удары блокируются, не достают. Ноги – длиннее чем руки по определению, и противник беззастенчиво этим пользуется.

Хотя чего ему стесняться? Глупо даже. На войне как на войне! Бьет ниже пояса, по ногам – голени, колено (не дай бог, попадет!), бедра. Еще – солнечное сплетение, но тут уже хрен ему – во-первых, у меня пресс такой – хрен пробьешь. Во-вторых, получить локтем в голень – хорошего мало. Вишь, как сразу захромал! Эдак ногу и сломать можно. Локоток-то острый, да? Скотина!

А достать не могу! Скользкий, как угорь! И что делать? Время идет! Решил меня измотать? Да хрена тебе! Это ты меня не знаешь! Знал бы – никогда бы на такое не решился! А ноги уже ноют, отбил, гад! Стоит пропустить один удар… и мама внуков не дождется! Разобьет причиндалы!

Ну что же, морда у меня крепкая, заживет! Вперед!

Я рванулся, прыгнул, обрушил град ударов, непостижимым образом блокированных врагом! И тут же получил сокрушающий встречный в висок! Ногой, с оборота!

Отлетел, плюхнулся на пол и тут же откатился – туда, где я только что сидел, очумело глядя на летящего на меня противника, обрушилась нога, явно поднаторевшая в разбивании досок. Как там это у них называется? Тамэсивари?

Еще удар! Еще!

Взлетаю, как пружина… есть! Попал!

Отлетает! Нокаут?! Ну!

Нет. По подбородку кровь, но челюсть, похоже, что цела. И сознания не потерял. Неточный удар. Обидно!

Время идет. Сколько мы уже кружимся? Пять минут? Десять? Пятнадцать? Время сейчас не имеет значения. Только скорость и точность удара. Даже не сила – что толку от силы, если не попадешь? И это не борьба, чтобы зажать в партере и дожимать!

Кружимся, кружимся… удар… нырок… удар… блок… удар…

Бей! Бей! Бей!

Твари вопят! Крови хотят!

Ну что же, будет вам кровь!

Вперед! Серия! Еще! Удар в лицо! Хрустит нос! В ответ! Месилово!

Мясо! Мясо! Мясо! Кровь!

Хрип в груди… булькает. Пропустил сильный удар локтем. Очень сильный. Ребро сломано? Отплевываюсь кровью.

Что такое? В чем дело? Почему не могу достать гада?!

Пульсирует зеленым. Ярко-ярко, аж слепит! И двигается – быстро, как муха! Не схватить! Не поймать!

Глухая защита! Стоять! Стоять! Держаться!

Как в грушу. Как в мешок!

В голове туман, как стою – сам не понимаю. Тошнит. Пропустил прямой удар в печень. Во рту горечь.

Не возьмешь, сука!

Удачно попал – чужой Бес будто завопил, стало легче! Сил прибавилось.

Еще удар, еще! Ты что думал, я столько лет просто так хлеб ел на сборах?! А на ринге – ни за что так медали дают?! Сука!

На! На! На!

Ответные удары рвут кожу. Захват на болевой… хрена! Сука, я сильнее тебя! На! Получи!

Все можно?! На, раз все! В затылок! В почку! Позвоночник сломать! Разбить морду!

Ага! Не понравилось?! Привык кровушку пускать, а тут никак, да?

Плохо. Двоится в глазах. Надо заканчивать, иначе…

Додумать не успел. Встречный удар – коварный, быстрый, как молния! Темнота.

Холод. Голоса.

– Мертвый, штоль? Пьяный, видать!

– Кули ты вошкаешься… карманы проверь!

– Да нет карманов, внатури! Он в трусилях! Хе-хе…

– Сумку! Сумку бери!

– Ой! Шевелится вроде!

– Пошли нах…!

Я открыл глаза и с силой врезал по первому же белому пятну-морде. Морда завопила, улетела во тьму. Послышался топот ног.

– Атас! Валим! Валим!

Шатаясь, поднялся, рукой прочистил глаза, залепленные чем-то липким, подсыхающим. Видел плохо, но через минуту «настройки фокуса» и мучительных раздумий понял – я возле дома. Скамейки, негорящий фонарь, который разбили с месяц назад (похоже, что алкаши, которым он мешал бухать), кусты сирени за битым бордюром. Дом!

Сумка на скамье, а я как был – в боксерских трусах, с бинтами на руках. И тут же вспомнил – арена! Бой. Я его проиграл. Проиграл!

Взял сумку, пошатываясь, кривясь от боли в опухших ногах, покрытых ссадинами и кровоподтеками, потащился по лестнице. Лампочки, как обычно, не горели – то ли бьют их, то ли воруют. А может, то и другое сразу. Крохоборы, суки!

Дотащился до двери, начал расстегивать замок сумки – руки не слушаются. Пальцы распухли, сделались как сосиски. Возился, возился…

И тут дверь раскрылась.

– Сынок! Сыно-ок… – Мама пошатнулась, но удержалась на ногах. – Я чуяла неладное! Ведь чуяла же! Сердце было не на месте!

Она обхватила меня поперек туловища, неожиданно сильно, как клещами, попробовала принять на себя, как ребенка, но я ухмыльнулся (от чего у меня разошлись раны на губах и потекла кровь), отстранился, поднял сумку и ввалился через порог. Бросил сумку под вешалку, сосредоточенно, как автомат, вернулся к двери, поднял выроненную связку ключей, закрыл дверь, и мимо мамы – в ванную.

Мама стояла, прижав руки к груди, опершись на стену, ничего не говорила, ничего не спрашивала. И слава богу! Мне сейчас было не до объяснений, не до упреков. Залезть в ванну, смыть кровь, переодеться и спать. На большее у меня не было сил.

Раздеваться – мучение. Содрал с себя окровавленное барахло, пустил воду в ванну. Встал перед зеркалом, осмотрел себя.

Сине-желто-фиолетовый. И когда только успел поймать все эти синячины? Ощущение, что меня били, когда я был без сознания. Слишком обширны гематомы. Нос… о господи! Нос чуть на бок, опух. Сломан. Срочно нужно править, пока не захрясли хрящи!

Встал перед зеркалом, осторожно взялся… рванул! Тут же помчался к унитазу – вырвало. Желчью и кровью. Черной, свернувшейся. Удар в желудок? Или заглотил кровь изо рта? Да какая разница – откуда?

Снова посмотрел на себя – нос торчит прямо. Заживет, ничего! Губы распухли, рассечены. Брови… тоже рассечены. Ей-ей, лежачего пинал, подлец! Не мог я пропустить столько ударов!

Зубы… целы! Шатаются, но целы. Хмм… и насчет внуков маме – тоже вроде как норма. Есть шанс. Все на месте и не распухло.

Руки распухли, но это даже хорошо. Значит, ему тоже досталось! Ведь куда-то эти руки били?! Попали?!

Ничего не помню. Как везли, как привезли. Стервятников-шпану помню. Вернее, помню, что они были, что я одному врезал. Больше ничего не помню.

– Сынок, ты живой?! Сынок!

Стучит.

– Давай я тебя вымою! Сынок!

Этого только мне не хватало! Нет уж, мама… я уже большенький. Сверкать перед тобой голой задницей не комильфо! И передницей…

– Мама, все в порядке! Я полежу в ванне, и спать!

– А поесть? Я тебе приготовила котлет! Ты же любишь! С подливкой! Острой, как ты любишь!

Затошнило. Какая мне на хрен подливка, когда отбитые кишки бунтуют? Нет, точно он меня лежачего мочил. А почему не добил? Может, остановили?

Глянул на сумку – и когда это я успел затащить ее в ванную? Ей-ей, не помню. Вроде бы оставлял у вешалки… Да какая, к черту, разница? Оставлял не оставлял! Главное – она здесь, и все тут!

Вытряс содержимое сумки на пол – штаны, рубаха… тынц! На кафель выпала пачка десятирублевых купюр! Новенькие, пахнущие краской, в банковской упаковке!

Сел на край ванны, поднес пачку к глазам, будто хотел узнать – фальшивые деньги или нет. Глупо, конечно, зачем кому-то подсовывать мне фальшивки? Это такая жуткая статья – аж до расстрела! Я-то знаю!

Хмм… а этот чертов тренер выполнил обещание. И даже перевыполнил. Интересно, сколько же я продержался? Сколько раундов? Вообще-то раундов не было, было просто время… так – и сколько времени я простоял, прежде чем мне набили морду?

Обидно. Вдвойне обидно, потому что я до сих пор не проигрывал! Никому! С тех пор как переступил порог секции бокса!

А вот и вру. Себе вру. А тот Тварь, светящийся, как прожектор? Я ведь ничего не смог с ним сделать! Совсем ничего! А почему? Загадка… Только мне сейчас не до загадок, точно.

Закрыл кран, попробовал рукой воду – горячая, но вполне терпимо. И мне сейчас как раз в тему. Мне бы вообще сейчас в парную, расслабиться, а потом в ледяной бассейн! Да где парная и где тот бассейн… М-да.

Вот тебе и бокс! Вот тебе и «балеруны»! Я-то думал… Интересно, зачем Петрович внедрял нам в голову мысль, что бокс превыше всего? Что нет круче боевого искусства, чем спортивный бокс? Ведь это неправда! Как неправда и то, что все без исключения каратеки – балеруны! Нужно было убедиться в обратном на собственной шкуре, чтобы узнать истину. И эта истина не очень-то мне понравилась.

Медленно погрузился в ванну, высунув из нее только лицо. Тело расслаблялось, гудели мышцы, болели ушибленные кости… крепко досталось! Вот что значит – год без тренировок! Небось на пике формы я бы его просто размазал!

И тут же понимаю – не размазал бы. Ни черта бы не размазал! Надо признать – парень крепкий орешек и биться умеет. Не просто умеет – это монстр какой-то!

Монстр?! Монстр… монстр… что-то в голове, какое-то воспоминание… монстр… монстр! Он светился, скотина! Светился и пульсировал! Бес жрал? Жрал, да. Но пульсация была какой-то… какой-то иной! Не такой, какую я видел раньше!

Стоп. А если подумать? Бесы – суть энергетические сущности, как я понимаю. Что-то вроде вампиров. Они питаются энергией эмоций, всасывают отрицательную энергию. Но… что будет, если они наелись вдоволь? Ведь должно у них быть какое-то ограничение в питании! Или нет? Вот человек – он набил желудок, и сыт. Если его накормить свыше нормы, если буквально забить ему в глотку пищу – его вырвет! Или он умрет. Читал о сумасшедших, которые жрали, пока еда не вставала в глотке. И умирали. А почему демон должен отличаться от других существ? Существ во плоти? Может, у него такая же система питания?

И еще – разве Бес не должен заботиться о своем носителе? Как-то его поддерживать? Помогать? Ведь если он потеряет носителя, как будет жить? Куда денется?

Вопросы, вопросы… а ответов-то и нет. Сколько ни пытался прочитать что-то об энергетических сущностях, Бесах, всюду упирался в сказки о чертях да какие-то туманные религиозные притчи – о Сатане, о бесовщине, об одержимых. И больше ничего. Кстати, а может, поговорить на эту тему с каким-нибудь экзорцистом? Священником? Ведь есть такие – изгоняющие бесов?

Надо будет подумать. Когда голова придет в норму. А пока… горячая вода, мыло, мочалка… и сон! Сон все лечит!

* * *

Я «лечился» сном неделю. Просыпался, ел, пил, крался в туалет и снова засыпал. Мама требовала вызвать «Скорую помощь», пыталась кому-то позвонить, вызвать врача, но я категорически запретил ей это делать. Если вызвать «Скорую» – они увезут в больницу, потому что больше ничего сделать не могут. А в больнице до меня докопается участковый, который должен рассматривать все случаи, подобные моему (явные признаки побоев), а врачи обязаны сообщать в РОВД. Таков закон. И что я объясню? Что участвовал в боях без правил? Что мне начистил физиономию какой-то там каратека?

Нет уж. Чего-чего, но я прекрасно знаю, что этого делать нельзя. Грохнут, без всякого сомнения. Шило под лопатку – и пискнуть не успею. И как будет жить мама без меня? Кто о ней позаботится? И кроме того – а кто отомстит за Петровича и за маму, если я умру?

Знал, на что шел. И, кстати сказать, – наказан за свою самонадеянность. Шанс выиграть был, но я его упустил. Чуть-чуть неточно, чуть-чуть расслабленно, вяло – и вот тебе результат! Скажи спасибо, что денег дали! И больше, чем я ожидал! Нет – так-то я ожидал выигрыша, гораздо большей суммы ждал, но… могли ведь и вообще ничего не дать! Хоть они и Твари, но не обманули.

И все равно их надо убивать. Вот только – как? Нарвешься на такого вот монстра вроде Игоря или его тренера, и айда – свернут башку, как куренку!

В общем, к концу моего реабилитационного срока, когда с лица сошли синяки, руки-ноги стали розовыми, а не синими и распухшими, я принял решение.

Как сейчас помню, это был понедельник. Всем известно, любые важные дела начинаются именно в понедельник: «Вот с понедельника и начну!» Другие откладывают дела на десять, на сто, тысячу понедельников вперед, а я так не могу. Я человек слова – взялся – значит, делай!

Утром размялся, сделал гимнастику, порастягивал суставы, побил грушу, приделанную на стену, сходил в душ – облился ледяной водой, – чтобы думалось яснее, и пошел на кухню, где суетилась мама, непривычно молчаливая и скорбная, будто кто-то в доме заболел. Я, скорее всего. Так как у нас и кошки не было. По мне скорбь.

Пахло блинчиками! Люблю блинчики – толстые такие, пышные, дырчатые! Промасленные! А лучше даже – пропитанные сливками и сметаной.

А еще – чтобы соленые! К ним яйца всмятку – их в тарелку, посолить, а потом макать туда блинчики. А лучше пить яйца прямо через край тарелки, запивая блинчики! Некультурно, да – а плевать! Ругайся, мам, а мне зато так вкуснее! Я же не на приеме во французском посольстве и не на балу у английской королевы!

А вот еще хорошо – меду налить и в мед помакать! Прозрачный такой, цветочно-липовый! Гречишный не люблю – слишком пахучий какой-то и горький. А мама, наоборот, его любит, говорит – он полезнее! Ну и пусть ест!

– Мам, возьми… – достал из кармана пачку червонцев, положил на стол. Мама обернулась, поджала губы, вздохнула. Потом отвернулась, поддела очередной блинчик лопаткой, сбросила на тарелку, помазала кусочком сливочного масла, вытерла руки. Подала тарелку с горкой блинов на стол, поставив рядом с пачкой денег. Все молчком, не глядя на меня. Села, сложила руки на коленях.

– Ты дрался в боях без правил? – Мама посмотрела мне в глаза, и я не стал врать, кивнул.

– Тебя могли убить! (А как будто на ринге меня не могли убить! Вот же открытие!)

– Не убили же! – сглотнул слюну, схватил блинчик и быстро засунул его в рот. Эти дни я ел мало, но сегодня аппетит проснулся, и с неистовой силой. Блинчики – это вещь!

– Могли убить… – задумчиво протянула мама. – Я всю эту неделю думала, как я буду без тебя? Чем буду жить? И зачем? У меня все, что есть, – это ты. Убери из моей жизни основное – и не останется ничего. Ты хочешь меня убить?

Я слегка опешил. Вопрос был явно некорректным!

– Мам, чего ты говоришь-то?! – Блинчик застрял в глотке, и я срочно залил его уже слегка остывшим чаем. – Меня не убили, я заработал денег. А то, что меня слегка помяли, так по моей вине – год без тренировок! Тут любому бы досталось!

Прожевал блинчик, не чувствуя его вкуса, и отодвинув тарелку, добавил:

– Мам… ты говорила, у тебя есть кто-то, кто разбирается в единоборствах. Ты не могла бы меня с ним состыковать?

– Чтобы ты снова пошел драться в боях без правил? Ты же знаешь, что случилось с Петровичем! Он как-то был связан с этим безобразием, и его убили! И после всего случившегося ты идешь и дерешься? Пообещай, что не будешь больше участвовать в этих боях! Пообещай! И я познакомлю тебя с человеком, который тебя научит единоборствам! Ну?! Обещай!

– Мам, ты хочешь, чтобы я тебе соврал? – задумчиво посмотрел в окно, вытер со лба испарину. Жарко. А мама, как всегда, закупорила все щели! Даже форточку прикрыла! Вот же неугомонная!

– А не надо врать! Просто пообещай, что не будешь больше, и все! – Мама посмотрела на меня, и у меня вдруг сжалось сердце – боль в глазах! Такая боль, что моя, после избиения, никакого сравнения не имеет с ее болью! Тем более что я малочувствительный, толстокожий носорог, у которого все раны заживают в считаные дни.

– Не буду обещать, мам… – опустил взгляд и медленно, выбирая слова, продолжил: – Нам нужны деньги. Мне не в чем пойти в университет. Я не хочу, чтобы надо мной смеялись. Все будут смотреть на меня, показывать пальцем и говорить: «Вот идет нищеброд! Глянь, он одет как бомж! А еще экстерном экзамены сдал! С золотой медалью!» Ты хочешь, чтобы надо мной смеялись? А я ведь не позволю смеяться. Я ударю. И ты знаешь, чем это закончится. Тебе это надо? Теперь насчет единоборств. Мне не нужны балетные единоборства. Мне нужен человек, который на самом деле научит меня драться. Побеждать. Когда я шел на бой, то думал, что равных мне нет. Что я сильнее всех. Оказалось – нет, не сильнее. Я проиграл. Но за проигрыш мне все равно дали денег. И этих денег хватит, чтобы одеться, обуться. Купить вкусной еды. Но когда они кончатся, эти деньги, я все равно пойду туда и все равно буду биться. Так вот я хочу быть подготовлен. Буду подготовлен – никто не сможет меня победить, и у нас будут деньги. Единственное, что могу обещать, – не участвовать в боях без нужды, только тогда, когда имеется абсолютная необходимость. А еще – не рисковать. Так что тебе выбирать – или ты мне помогаешь, сводишь с нужным человеком, или я сам буду искать тренера. И будет ли он достаточно компетентным, чтобы как следует меня научить – не знаю. Есть у меня один тренер на примете, но я к нему идти не хочу! (Само собой – не хочу! Тренироваться вместе с этими Тварями – нет уж…)

– Ты уже совсем взрослый… мужчина! – Мама вздохнула, улыбнулась. Улыбка получилась, как обычно, слегка кривой – половина лица частично парализована. – Знаю, все равно сделаешь по-своему. Но спасибо, что не обманываешь! Как все-таки мне с тобой повезло! Спасибо тебе, господи! (Мне вдруг стало неловко… я же не ангел!) Я сделаю, как ты сказал. Ешь блинчики, стынут ведь. А я пойду… позвоню.

Как оказалось, дело это было совсем не простое. Мама «сидела на телефоне» до глубокой ночи, названивала, потом ей звонили, снова названивала. С кем-то говорила, заговорщицки понизив голос, иногда радостно смеялась, говоря в трубку, иногда была официально строга и холодна. Я прислушивался издалека, уйдя в свою комнату, а когда убедился, что все равно ничего не смогу разобрать – спокойно уснул, проснувшись уже в темноте, голодный и… в общем-то, вполне здоровый.

У меня ничего не болело, сердце стучало ровно, голова ясная, звонкая – как и всегда, как раньше, как несколько лет подряд. Нормальный здоровый парень, в котором проснулся интерес к жизни, стоило только как следует надавать ему по роже.

Кстати, тоже вариант. Если бы многим из тех, кто куда-то вляпался и (или) устроил людям неприятности, вовремя надавали по роже – может, они и не совершили бы своих глупостей? Не стали бы совершать преступления, а занялись чем-то полезным? «Тупа главы твоей вершина, нужна дубина в три аршина!» – так говорили предки.

Я как раз вставал с кровати, когда в дверь постучали, и послышался мамин голос:

– Можно войти?

Надо сказать, что моя мама никогда не врывалась ко мне в комнату, как это, к примеру, делали мамы моих товарищей по команде. Судя по их словам, конечно. Мама всегда говорила, что у каждого человека должно быть некое личное пространство – допускать или не допускать в которое решает хозяин этого самого пространства. Своя норка, в которую можно забиться и отдохнуть от суеты мира.

Особенно она стала щепетильной в этом вопросе, когда я стал половозрелым вьюношей, по ее представлению – дни и ночи мечтающим об обнаженном женском теле. Тем более что она как-то нашла у меня журнал с голыми девками, подаренный мне Васькой Пыхтиным.

Нет, не обшаривала постель – просто сдуру я сам его забыл на письменном столе. Мне тогда было лет двенадцать, не больше, и мама с неделю поглядывала на меня как-то странно, вроде как видела в первый раз.

Да я ее понимаю – вот только что был некий комочек плоти, орущий, пачкающий пеленки, требующий молочка и кашки, и вдруг – журнал, на котором бабы с голыми сиськами! «Не мальчик, но муж»! Который – «может вся и все»!

Представляю ее потрясение… это что-то вроде того, как если бы маленький котенок за одну ночь вырос в здоровенного тигра. Шок! Недоумение! И пересмотр всего и сразу. Вдруг вот так ворвешься ко мне в комнату, а я тут «развлекаюсь», держа вожделенный «сисечный» журнал в левой руке. Или в правой. Это уж как кому нравится…

Ну и «сестренки» – то, что мы тут вытворяли, – это точно не для маминых глаз и ушей.

Хе-хе… вспомнить приятно! Где вы сейчас, мои «боевые подруги»? С кем сейчас? Мне вас не хватает!

– Слушай меня, – мама тяжело присела на стул возле письменного стола, включила старую настольную лампу, разогнавшую тьму комнаты. («Умели делать вещи в 14-м году!» – как сказал один персонаж. Лампе сто лет в обед, старше меня, а все работает!)

– Вот тут адрес и на всякий случай – телефон. Человек этот странноватый – как мне сказали, – но он лучший, что касается того, чего ты хочешь. Если он возьмется тебя учить – считай, ты сильнее всех.

– Он тренер? Кого тренирует? Какая школа? – Я вскочил на ноги и возбужденно заходил перед мамой. – Это что, карате? Или ушу? Что вообще такое он преподает?

– Он ничего не преподает. – Мама покачала головой. – И человек своеобразный, так мне сказали. Если ты ему не понравишься – он тебя и слушать не станет. Если выслушает, будет шанс убедить, что тебе это все нужно. Ну а когда убедишь… говорю же тебе – он лучший. «Ему нет равных!» Так мне сказали. Да, вот так. Кто сказал? А тебе какая разница? Веришь мне? Значит, иди к нему. Не веришь – ищи сам. Если я сказала тебе, что он лучшее, что могла найти, – значит, так и есть.

– А если откажет? – Моего оптимизма резко поубавилось. И правда – а если откажет, и чего тогда делать?

– Если бы да кабы! – Мама возмущенно фыркнула. – Не узнаю тебя, сын! Если уж ты сумел убедить меня, что тебе какой-то там старый террорист?!

– Террорист?! – искренне удивился я. – Какой такой террорист?!

– Тьфу! – Мама в сердцах сплюнула и помотала головой. – Старею! Сказано же было, не болтай! Террорист, диверсант – как хочешь назови! Ему уже лет шестьдесят, точно не знаю сколько, и он инструктор, тренировал бойцов КГБ – спецподразделения глубокой разведки. То есть разведчики, террористы, диверсанты – совершеннейшие отморозки. Личность засекреченная, и знают о ней единицы. Знал бы ты, сколько труда мне стоило найти его, а еще большего труда – упросить людей ходатайствовать, чтобы он с тобой встретился. И чтобы не прогнал от порога! Если бы ты знал, какие интриги мне пришлось провернуть, – ты бы гордился своей мамочкой! А не задавал глупых, не подходящих к моменту вопросов!

Я расхохотался, подошел к маме, обнял, поцеловал в щеку.

– Ты моя Железная Леди! Ты моя любимая мамочка! Я всегда гордился и горжусь тобой! И я ради тебя весь мир переверну, ты же знаешь!

– Но только откажешь в просьбе не ходить на эти дурацкие бои, – грустно улыбнулась мама и прихлопнула рукой листок бумаги, лежащий на столе. – Вот тебе адрес. Это частный дом на окраине, не очень далеко от нас – слава богу, а то бы ты таскался туда ночь за полночь. Звать его Петр Андреевич, фамилия его Белокопытов. Скажешь, что от Семен Семеныча.

– Горбункова? – не выдержал я и расхохотался.

– Да ну тебя! – Мама махнула рукой, пошла к двери. Уже в дверях остановилась, обернулась ко мне, серьезно спросила: – Завтра поедем тебя одевать-обувать? Или…

– Или! – твердо бросил я и сжал в руке бумажку с адресом. – Вначале туда. А за барахлом я и сам схожу. Куплю уж чего-нибудь, не беспокойся. Чего тебе зря ноги бить? Или ты хочешь прогуляться?

– Честно сказать – никакого желания гулять нет. – Мамино лицо скривилось, и она вдруг пошатнулась. Я бросился к ней, поддержал, мама благодарно кивнула: – Проводи меня. К вечеру накатывает, ломит все – просто ноги отваливаются. И как я еще живу? Только ты меня и держишь в этой жизни, как якорь… Кстати, муки надо – кончается. И сахару надо. И масла уже нет. Как освободишься – купишь по списку, я попозже напишу… Эх, Толя, Толя… и куда ты лезешь? Лучше бы боксом занимался! Кстати, учти, двести девятнадцатую статью еще никто не отменил! Знаешь эту статью? Вижу – знаешь. Она сейчас не работает, да, но при желании закрыть по ней можно просто на раз. Так что не болтай лишнего… друзьям всяким там… подружкам. Кстати, а что у тебя с подружками? «Сестренки»-то не пишут? Нет? Жаль. Хорошие девчонки. Увидишь, скажи – я по ним скучаю…

* * *

Я посмотрел вдоль улицы – улица как улица. Ряды деревенских домов, с вкраплениями новостроек. Кооперативы дали возможность подзаработать предприимчивым людям. Это потом закрутят гайки – как и всегда бывает после нэпа, а теперь…

Мама рассказывала, что раньше, буквально «вчера», запрещали строить двухэтажные дачи. Только один этаж. Нельзя, и все тут! Иначе сразу ОБХСС, и понеслось. Это сейчас всем плевать, а ОБХСС занимается тем, что сосет деньги у кооперативщиков и завмагов, а тогда… тогда, чтобы купить автомашину на свое имя, милиционер должен был подать рапорт на имя начальника УВД. Разрешит – покупаешь. Не разрешит – ездишь на трамвае. Но прежде чем подписать – объясни, откуда деньги на машину?! Смешно? Наверное, смешно. Только – кому?

Дом Белокопытова ничем не отличался от других деревенских домов. Такие же наличники, любовно вырезанные из дерева и покрашенные белой краской, сирень в палисаднике, высокий забор в голубой краске, и вроде как совсем недавно крашенный – пахнет свежим и даже слегка царапается ногтем (попробовал!).

Поискал звонок – звонка не было. Ну и как в эту крепость попасть?

Постучал в ворота – глухой стук, а где-то далеко, то ли у соседей, то ли во дворе дома Белокопытова, залаял пес – грозно ухая, как собака Баскервиллей. И снова никого.

Ну что же, придется стучать в окно. Отодвинул задвижку на калитке палисадника, перешагивая через кустики ромашек и настурций, подошел к окошку, аккуратно постучал, невольно вглядываясь в темное пространство за стеклом. Никакого движения, дом будто вымер. Занавески раздвинуты, но не видно ни зги. Неужели в доме нет ни одного источника света? Темень какая! Похоже, что пусто. Зря тащился.

Повернулся, чтобы уйти, и… едва не налетел на мужчину, стоявшего в проеме калитки. Он смотрел на меня внимательно, серьезно, серые глаза были чуть прищурены, как если бы он перелистывал картотеку у себя в голове – мелькали листы, имена, фотографии, и вот – есть! Результат! Брови чуть приподнялись, но лицо осталось бесстрастным:

– Ну?

Меня подмывало сказать: «Не «нукай», не запряг!» – так мама говорила, когда я эдак отвечал на ее вопрос. Невежливо, однако!

Седой ежик волос, жесткое, но одновременно невыразительное лицо. Я бы определил так – бывший мент или вояка. Не из богатых – одежда недорогая, хотя и добротная – клетчатая рубашка, свободные брюки и, как ни странно – кроссовки. Почти новые, «адидасовские», мечта любого мальчишки. Не выглядит на свои шестьдесят. Максимум дашь… хмм… а сколько же ему дашь? От сорока до семидесяти!

Вот есть такие люди, возраст которых черта с два определишь. Мужчины. Хотя… женщины тоже. С женщинами – там совсем другое. Ухищрения косметики, подтяжки-затяжки. А тут – Судьба будто заколотила человека в определенную форму, вот он и находится в ней до самой своей смерти – сжатый под огромным давлением и потому меньше других подверженный внешнему влиянию.

Крепкие плечи, кисти рук, перевитые крупными венами, вот и все, что бросалось в глаза. Нет, еще – яркое зеленое свечение, идущее от человека. Тварь! Это – Тварь!

Я замер. И что делать? Уйти? Он перекрывает мне выход. Ударить? Если это Белокопытов, так он мне башку отвернет за секунду – судя по рекомендации. Так что делать?

– Ты что, оглох? – «приветливо» спросил Белокопытов (если это был он). – Чего надо-то?

– Я от Семен Семеныча! – выдавил, чувствуя себя полным идиотом. Ну и пароль! Какой дебил его придумал?! И вообще все как-то сложно – пароли всякие, тайны!

– За мной! – Белокопытов повернулся, пошел в дом, не оглядываясь, иду ли следом или нет. Я помедлил секунду, но пошел, все еще мучительно раздумывая над тем, как влип.

А еще – размышляя о том, как жить дальше. Может, пора перейти на другой уровень уничтожения Тварей? Метать ножи, стрелять из лука, арбалета? Копья опять же! Типа – дротики!

На пистолет и тем более снайперскую винтовку у меня не хватит денег. А без приспособлений для убийства я с такими типами, как Собакин или Белокопытов, не справлюсь ни под каким видом. Он, гад, подкрался – как тень! Ничего не скрипнуло, ничего не захрустело под ногами! Ни один камешек! Ни одна веточка! Ниндзя, черт его подери!

Калитка закрылась бесшумно, и я понял, почему ничего не скрипело – смазано, отлажено, как новая иномарка. Хозяин запер калитку на засов, и я обратил внимание, что изнутри ворота окованы металлом, а еще – стоит телекамера, которая смотрит на улицу через маленькую, скрытую от глаз снаружи дырочку. Мне сразу подумалось – а не были ли стекла в окне бронированными? А что, я бы совсем тому не удивился!

Датчики на длинном сарае-амбаре – похоже, что датчики движения. Хотя и не сарай это, как оказалось – небольшой спортзал, со всеми присущими всем спортзалам принадлежностями – начиная от тренажеров и штанг, заканчивая манекенами и палками, названия которых я не знал. Такие палки-мишени используют адепты единоборств, чтобы набивать руки и ноги.

Впрочем, тут были и настоящие мишени, в которых торчали метательные ножи, похожие на стальных рыбок. Мишени изрядно избиты, а ножи торчат прихотливо, составляя из себя – в одной мишени крест, в другой – что-то вроде круга с двумя «глазами» там, где им и положено быть.

Белокопытов прошел в центр зала, встал, повернулся ко мне, дожидаясь, когда я подойду, и негромко, спокойно приказал:

– Бей.

– Что? – не понял, опешил я, не ожидавший такого резкого поворота.

– Ты все-таки глухой, – дернул плечами хозяин дома. – Бей! Меня! Достань! Достанешь – буду тренировать. Нет – пойдешь отсюда на хрен! Бей!

Я принял стойку, неуверенно, стараясь невзначай не покалечить противника, ударил прямой левой, от которого он ушел, чуть качнувшись в сторону. Но я знал, что так будет, и тут же – крюк правой, снизу, в подреберье.

И покатился по полу, совершив в воздухе полный оборот. Больно, обидно, но ладно! Держись теперь, старый пердун!

Пружинисто вскочил, пошел на противника, выбирая место удара. Серия! Прямой! Еще! Снизу! В челюсть! В солнечное сплетение! Еще! Еще удар!

Все мои удары легко блокировались открытой ладонью или просто буравили воздух. Белокопытов даже не отвечал, как в первый раз, – он просто стоял, спокойно и даже как-то лениво, нехотя отражая мои наскоки. Я ни разу не смог коснуться его тела. Ни разу! Только руки – они были такими ловкими и такими длинными – как щупальца гигантского кальмара. И они были везде.

А потом Белокопытов перешел к атаке. Он валял меня по полу, хлестал ладонью, обозначая удар, тыкал пальцами и кулаком в разные точки моего тела так, что перехватывало дыхание от боли и спазма, вызванного непроизвольным сокращением мышц. Другой на моем месте уже валялся бы без сознания, выл от боли, но я упорно вставал и снова шел в атаку, безнадежно и глупо пытаясь достать Тварь.

Теперь я точно знал – против таких, как он, таких, как Собакин, мне ничего не светит. Это с мелкими Тварями я мог расправляться так, как хотел, но эти… эти мне не по зубам. Увы.

Сколько продолжалась экзекуция, долженствующая показать мне, какой я неумелый болван, – не помню. Десять минут? Двадцать? Полчаса? Мне показалось – целую вечность. Когда Белокопытов поднял ладонь, останавливая спарринг, я был выжат – морально, не физически. Физически я мог бы еще десять раз по столько, только вот какой смысл? Мне было дано задание – нанести противнику хоть один удар. Я не смог справиться. И чего тогда время терять? Буду искать другого учителя.

Повернулся к Белокопытову, слегка наклонил голову в церемонном поклоне, как видел у каратек:

– Спасибо.

И пошел к выходу. Не оглядываясь, спокойный, как манекен. Не вышло. Ну и что? Найду учителя. И не такого. Не Тварь!

– Стоять! Я тебя еще не отпускал. – Белокопытов был так же сумрачен, как и в начале нашей встречи, но в глазах его (или мне показалось?) таился смех. – Ишь, разбежался! Ты без меня отсюда вообще не выйдешь! За мной пошел…

Он прошел через неприметную дверь в конце зала, я следом, и мы оказались в небольшой уютной комнате, очень похожей на комнаты при саунах – простой оструганный, залакированный стол, гладкие скамьи, в углу – зев печи (точно, сауна!). Пахло вениками, эвкалиптовым маслом, почему-то остро – чаем (потом увидел электросамовар, из которого в подставленную чашку капала вода).

Белокопытов жестом предложил присесть за стол, сам отправился к самовару и, не спрашивая моего согласия, налил в большую чашку, пододвинув ее ко мне. Себе налил в чашку с нарисованным на ней веселым разбитным гусем, как и мне – плеснул пахучей заварки, в которую явно была добавлена какая-то травка вроде чабреца, сел напротив, кивнул на корзинку с печеньем и вафлями:

– Давай налегай! Давай-давай, а то выгоню! Не ешь – значит, обижаешь хозяина, считаешь, что он хочет тебя отравить!

Я аж поперхнулся – ну и сказанул же! Удар ниже пояса, точно! Вредный старик. Одно слово – Тварь! Но печенье взял. Стало любопытно – какого черта этому лысому от меня надо?

– Зачем тебе учиться у меня? – Белокопытов отхлебнул чай, с видимым удовольствием разгрыз твердую как сталь печеньку. – Хочешь бить людей?

– Да, хочу бить людей. И чтобы они не смогли мне дать сдачи, – так же деловито, в тон хозяину, ответил я и тоже с хрустом разгрыз печеньку.

– Ага. Понятно. А сейчас они тебе отвечают!

– Сейчас отвечают, и это мне не нравится, – невозмутимо кивнул я и макнул печеньку в чай. Ощущение было такое, будто это изделие пищепрома закаляли в кузне.

– Я слышал – сильно отвечают, да? – Белокопытов чуть усмехнулся, затем посерьезнел: – За тебя серьезные люди просили, ты знаешь?

– Мама, – кивнул я. – Уж куда серьезнее!

Белокопытов вдруг расхохотался, через несколько секунд успокоился, откинулся на спинку стула, с любопытством посмотрел на меня, сложив руки на груди:

– Да уж, куда серьезнее! Мама же! Хорошо, когда мама есть. М-да. Интересный ты кадр. Ты вообще-то знаешь, чем я занимаюсь? Кто я такой?

– Вы террорист, шпион и диверсант, вам за шестьдесят лет. Вы лучший из тех, кого может найти моя мама.

– Террорист, говоришь? – снова усмехнулся Белокопытов. – А что, в этом что-то есть, да. Я инструктор, мальчик. Специалист по специальным операциям. Сейчас я занимаюсь тем, что тренирую телохранителей. Но не всех. А тех, кто приглянулся. И тех, кто мне хорошо платит. Государству мои услуги, как оказалось, не нужны. Пенсия у меня маленькая, потому приходится выкручиваться как могу. Не банк же грабить, правда?

Я промолчал. У каждого свои проблемы. Может, и банк – если приспичит. Тому, кто ходит по улицам и убивает Тварей, ограбление банка – это «тьфу» одно. Тем более что во главе многих банков как раз и стоят Твари. Где наслаждаться неприятностями людей, как не в банках? Несчастные должники, умоляющие об отсрочке, – это не менее сладко, чем избивающие друг друга бойцы на арене подпольных боев.

– У меня нет денег, – пожал плечами я. – Я собираюсь выступать в боях без правил и заработать. Если вы меня научите. А не научите – найду другого учителя. Не лучшего, но хорошего. Вот и все.

– Откровенно. Ценю. – Белокопытов снова отхлебнул чая, посетовал: – Моя старушка в город поехала, сейчас бы блинчиков, а? Самому неохота печь. Да и как-то не по чину, нет?

Я неопределенно пожал плечами. Чего он мне втирает про блинчики? Нет мне дела до блинчиков! Какого черта?! Ты скажи, да, нет, и все!

– Ты быстрый. Ты очень быстрый. – Белокопытов впился меня взглядом своих бесцветных глаз. – Могу сказать, что за свою жизнь я встречал не много таких шустрых парней. Ты зажат в рамках строгих правил бокса. Они, эти правила, просто вбиты в твой мозг, и, чтобы сломать этот барьер, нужно приложить огромные усилия. Легче учить заново, чем переучивать. Иногда переучить просто невозможно. Возможно, как и тебя.

Ты выносливый. За сорок минут схватки – едва вспотел. Малочувствителен к боли – некоторые приемы, которые я применял, причиняют мучительную боль – до потери сознания.

Хороший материал, но сырой.

Белокопытов приподнял чашку, посмотрел ее на свет, будто она была прозрачной, поставил на стол, взглянул на меня:

– Мотивация недостаточна. Даже за деньги я не учу всему, что знаю. А тебе нужно все. Иначе ты не справишься. Знаю, кто выступает на арене, и даже знаю, кто тебя обработал. Мастера. Не тебе чета!

– Я чемпион города. Неоднократный. Чемпион Союза! – вдруг выпалил я, с досадой чувствуя, как предательски краснеет лицо. – Я не сырой! Я мастер! Мастер спорта!

– Чушь это все! – пренебрежительно отмахнулся Белокопытов. – Ваши спортивные страсти – чушь собачья! Все на зрителя, все красиво! Даже профессиональный спорт – уже другой. У вас сколько раундов? А сколько у них? Как думаешь, многие из вас смогли бы стать профессиональными боксерами? Вернее, стать-то могут многие, но вот выиграть… Понимаешь, какое дело… когда ты выходишь на ринг, то видишь перед собой товарища. Товарища, с которым решил выяснить, кто из вас сильнее. Не более того, хотя, конечно, я и утрирую. Но твой противник на арене вышел убивать! Он не вышел выяснять, кто сильнее! И потому он победил. Я тут учу не играться в игрушки, а убивать. Ты готов убивать?

– Готов! – тут же твердо заявил я, и Белокопытов прищурился, будто смотрел в прицел:

– А ради чего ты готов убивать?

– Чтобы очистить мир от скверны! – так же твердо заявил я. – Чтобы Твари не пачкали его своими погаными ногами! Чтобы не пили из людей жизнь!

– О как… – Белокопытов удивленно скривил губы. – Так ты у нас идеалист? А я-то думал, просто хочешь заработать маме на новую шубу. И себе на джинсы. Что-то я боюсь идеалистов. Они шестьдесят с лишним лет назад так начудили… до сих пор расхлебываем. А какие планы? Кем будешь работать? Учиться пойдешь? Тебе ведь сколько сейчас?

– Вы же знаете, – мрачно ответил я, оглянувшись на дверь. Мне хотелось уйти. Похоже, что моя миссия полностью провалилась.

– Может – да, а может, и нет, – жестко парировал Белокопытов. – Ты чего сюда пришел? Ищешь знаний? Так отвечай, когда тебя спрашивают! И делай то, что тебе говорят! Я говорю!

– Я закончил школу – экстерном. Подал документы в университет, на юридический. Поступил. Пойду работать в милицию. Все.

– Все? А планы о карьере? О том, как ты в одиночку разгонишь толпы ниндзя? Неужто этого нет?

– Нет. Мне нужно научиться побеждать. – Я серьезно посмотрел в смеющиеся глаза Белокопытова, и тот вздохнул:

– Понятно. Последний из могикан… идеалистус вульгарис. Без денег.

– Я заработаю на арене и отдам! Клянусь! Я всегда держу свое слово!

– Верю, мальчик, верю… – Белокопытов побарабанил пальцами по столу, вскинул на меня взгляд: – Ладно. Я тебя возьму. Ты будешь приходить ко мне каждый вечер в двадцать ноль-ноль. И обещаешь, что пока я не решу, что ты готов – не появишься на арене.

– А если я не смогу прийти в двадцать ноль-ноль? Мало ли какие проблемы у меня могут возникнуть? Мама больная, например? Или еще что-то? (Например – убийство Тварей, выпивание Бесов.)

– Тогда ты мне даешь обоснование своему отсутствию. Или опозданию. И если объяснение меня не удовлетворит – я тебя накажу. Как накажу – придумаю. Но мало тебе не покажется. И еще – до сентября ты переселишься ко мне. Вроде как на сборы. Будешь помогать по хозяйству – в уплату за обучение. Будешь смотреть, как я обучаю клиентов, помогать. Ну и вообще – я к тебе присмотрюсь. Если не понравишься, если ты не обучаем – прогоню. Согласен?

– Эээ… ммм… – Я был не то что растерян, просто ошеломлен. Как-то не рассчитывал поселиться в чужом доме в роли прислуги. А с другой стороны – что такого? Справедливо! Меня обучают – я плачу за обучение!

Мама как будет одна? Да ничего с ней не будет! Она привыкла оставаться одна, когда я на сборах. Медсестра время от времени приходит. Телефон есть. Да к тому же – не буду же я сидеть тут безвылазно? Приду, навещу – это же не тюрьма!

– «Эээ… ммм» – это что? Отказ? Или согласие? – ухмыльнулся Белокопытов.

– Согласен! – торопливо бросил я, и в голове моей был полный сумбур. Все так быстро меняется! Стремительно, как осенняя погода! Вот только что светило солнце, и тут же ливень! Прошел ливень – и за ним снова солнце! И попробуй, уследи за этой чертовой погодой, голову сломишь – гадая, что тебе предстоит через час, через день. А уж загадывать на месяцы и годы вперед – это может только брехливый Гидрометцентр, который непонятно за что получает зарплату из государственной казны.

– Когда начнем?

Спросил и вдруг подумал: «А какого хрена я так радуюсь?! Это же Тварь! Я собираюсь учиться у Твари!»

Но ведь ради того, чтобы убивать Тварей. Чтобы не дать им размножаться. Чтобы Бесы не вселялись в людей. Так разве ради этого не стоит потерпеть, забыть о том, что сидящий перед тобой человек сияет, как неоновая лампа? Что это Альфа, самый настоящий Альфа, жить которому на белом свете совсем никак нельзя! И ведь мне когда-нибудь придется его убить… да-да – убить! Потому что страшнее Альфы нет никого на всем белом свете!

– Да мы уже начали, – довольно хмыкнул Альфа и вдруг обернулся к двери: – О! Похоже, что моя старушка пришла!

Дверь открылась, и в нее вошла одна из самых красивых женщин, что я видел в своей жизни – не очень высокая, худощавая, с прекрасным, будто выточенным из мрамора лицом, она будто сошла с обложки глянцевого журнала. Фотомодель, но только не болезненно худая, как эти «героиновые» красотки, а спортивная, с небольшой крепкой грудью, оттопыривавшей майку, – «комсомолка, активистка, спортсменка!». Ей было лет двадцать пять, не больше. По крайней мере – мне так показалось. Вместо ветхой, убеленной сединами старушки, которую ожидал увидеть!

В короткой, мальчишеской прическе – само собой, ни одного седого волоска. Глаза – зеленые, колдовские, смотрят весело, бесцеремонно, обшаривая меня с ног до головы.

Я замер. Челюсть у меня отпала. Старушка?! И это что, его жена?!

– Варенька, это Толя. Толя, это Варенька… моя дочь.

Проклятый старик сделал паузу, и я выдохнул, только сейчас заметив, что сижу не дыша. Это надо же было так меня… хмм… развести!

– Пап, ну чего ты там опять чудишь? Мальчишка чуть в обморок не упал! Ты чего ему про меня рассказал?

– Да ничего, – ухмыльнулся Белокопытов. – Просто сказал, что некому напечь блинчиков. Ты в городе, а мне не по чину. И чего он так удивился, когда тебя увидел? Сам не знаю! Ладно. К делу. Толя, шагай домой, собирай вещи. Надеюсь – у тебя их не грузовик. Вечером, к двадцати ноль-ноль, сюда. И без опозданий! А то отдам старушке на расправу, мало не покажется! Хе-хе-хе…

Что ты так смотришь, Варенька? Поживет месячишко у нас. Я, может, из него за это время сделаю хоть что-то приличное. Чемпион ведь! Не хухры-мухры! Поселим его в гостевой. Ты там постелишь, ладно?

Ну что сидишь, парень, – вали отсюда! К мамочке! А вечером жду. И не дай мне повод в тебе разочароваться – пожалеешь! Кыш!

Отправить