Эпилог

В детский дом к Петьке мы попали только через неделю после Нового года, когда отгремели праздники и жизнь начала входить в спокойное русло. Мы вызвали его через строгую дежурную воспитательницу, довольно долго простояв возле запертых дверей.

Женщина объяснила, что у них карантин по случаю эпидемии (какой эпидемии – не пояснила), ушла, и мы еще минут пятнадцать толкались внизу, у стенда с плакатами, расписанием занятий и всевозможными приказами по заведению. Потом все-таки появилась, строгая, холодная как лед – без Петьки.

– Он не может выйти, наш врач запретил ему выходить из карантинного блока. Приезжайте в другой раз. И вообще – дни посещений у нас строго определены, и мы не собираемся менять правила в ближайшие несколько лет! До свидания!

Она повернулась, чтобы уйти, но тут вмешалась мама:

– Стоять! Директора сюда, быстро!

Оооо… мама, особенно поздоровевшая мама… это Малюта Скуратов в юбке! Это карающий меч правосудия в руке Ангела Смерти! Что там ей какая-то жалкая воспитательница, посмевшая ей перечить?!

– Как вы смеете?! – Воспитательница шагнула назад, но мама нависла над ней во весь свой немалый рост:

– Смею! Если ты, тварь, сейчас не приведешь директора – клянусь, я приведу сюда толпу обэхаэсовцев, выверну весь этот дом наизнанку и тебя, сука, заставлю крепко пожалеть, что ты сделала все не так, как я тебе сказала! Бегом! Пока не поздно!

Директор появился так быстро, будто он стоял где-то рядом, за дверью. (Может, оно так и было? Подслушивал?) Увидев нас, сделал строгую мину, заложив большие пальцы рук за ремень штанов, строго спросил:

– Кто такие? И что вам тут нужно? Что за хулиганство?!

– А ты нас не узнаешь, да? – Мама кивнула, будто утверждаясь в своих подозрениях, подошла ближе и холодно, бесстрастно спросила: – А покажи-ка нам, куда ты дел все то, что мы привезли в подарок детям. Проведи, так сказать, экскурсию! Ну! Давай!

– Я не понимаю, о чем вы говорите! – Директор побледнел, но не потерял присутствия духа: – Я вас первый раз вижу! Вон отсюда, иначе вас сейчас выведут! А потом я еще и заявление в милицию напишу! Хулиганы! Бандиты! Василий! Петр! Леша!

Я посмотрел за спину директора – из-за него выдвинулись трое здоровенных парней, чем-то похожих на директора – то ли отекшими мордами, то ли габаритами. Родня? Или подбирал по своему образу и подобию? «Голубой воришка», точно!

– Вон отсюда… прощелыги! – Директор покосился на мордоворотов, многозначительно похлопывающих по ладоням обрезками труб, и еще больше напыжился: – Пошли вон!

Я не успел ничего сделать. Мама подскочила к негодяю и с размаху врезала кулаком в его толстое брюхо так, что тот хекнул, выпучил глаза и согнулся буквой «Г», зажав пузо руками. Хороший удар, да!

– Браво! – Варя радостно захлопала в ладоши и, сделав шаг, пнула в доброе лицо директора заведения. Тот пискнул и повалился на каменные ступени.

Двоих парней я свалил за секунду. Они посыпались, как кегли. Третьего бить не стал – отобрал оружие ударно-дробящего действия, зажав кисть руки болевым приемом, ласково спросил:

– Петя – в изоляторе, да? Проводи меня туда. И вот что – не будешь сотрудничать, я тебе руку сломаю в трех местах. Веришь?!

Парень верил. Потому часто-часто закивал и через несколько секунд уже семенил вдоль коридора к железной двери, запертой на ключ.

Петька лежал на кровати, привязанный эластичными бинтами. Он был горячим, как огонь, и едва узнал меня, когда я потряс его за плечо. Узнав, заплакал:

– Я… я… я хотел тебя найти! Они забрали все! Директор! И его жена! И еще другие! Меня поймали! Колют что-то! У меня горит все внутри! Били! Говорят – я сумасшедший и меня отправят в детдом для умственно отсталых, если я буду болтать! А я все равно, все равно расскажу! Они негодяи! Негодяи! Воры!

– Что колют? – Я повернулся к «сопровождающему», посмотрел ему в глаза долгим, страшным взглядом, и тот испуганно залепетал:

– Я не знаю! «Серу», наверно! Чо еще-то?! Это не я! Это директор! Я только воспитатель! Это он приказал! Мы ни при чем! Его спросите!

– Воспитатель… – Я коротко ударил парня под дых, и «воспитатель» замер на полу, скрючившись в позе эмбриона. Потом взялся за ремни, притягивающие Петьку к кровати, и разорвал их легким рывком. Поднял мальчишку на руки и понес вон из комнаты.

Петька прижался ко мне, обхватил рукой за шею, посмотрел в глаза, тихо спросил:

– Ты уйдешь?

– Нет, не уйду! Не бойся, я с тобой! – Я закашлялся, глотая комок, застрявший в горле. Мне сейчас невыносимо хотелось убивать!

* * *

Я никого не убил. То, что я сделал, было гораздо сложнее и гораздо хуже.

Что может быть хуже смерти? Рабство, конечно. Убить – легко. Заставить человека делать то, что ему не свойственно, сделать своим рабом – гораздо сложнее.

Когда я закончил с персоналом, состоящим теперь исключительно из Тварей, все они подчинялись мне безоговорочно. А у меня втрое поубавилось энергии, которой я был переполнен с того самого дня или, скорее, ночи, когда покончил с Хозяином.

Теперь этот детский дом будет лучшим в стране и во всем мире. Не будет никогда в истории более самоотверженного, более доброго и человечного персонала, чем здесь, в этом коллективе. Я знаю, о чем говорю. Я сам это устроил.

Петьку мы забрали с собой – с разрешения директора, конечно. А пока Петька будет у нас – мама оформит усыновление. Вот и будет у меня брат. Младший братишка. Моя копия.

Впереди – целая жизнь. Долгая, очень долгая. И я пока что доволен своей жизнью. Пусть она и не всегда была радостной.

Жаль, что Наставник от нас ушел. Но я уверен – мы с ним еще встретимся. И я все время чувствую, что он где-то рядом. Следит за нашей жизнью, оберегает.

Ну а я продолжу чистить мир. Попозже. Когда немного отойду от событий последних месяцев и когда буду уверен, что нашей семье уже ничего не угрожает. Буду учить Петьку единоборствам, подберу еще таких же хороших ребят и стану для них Наставником. Отцом. И когда-то они тоже будут делать мир чище. Или, по крайней мере, его не испачкают. В этом я уверен наверняка. Иначе для чего я здесь?

* * *

«Я родился в незапамятные времена, в землянке, на берегу реки, название которой потерялось в веках. Даже свое настоящее имя мне теперь кажется незнакомым и странным – так давно это было. Мама называла меня «Волчонок»…»

«Воспоминания Белокопытова. Тетрадь первая».

Конец первой книги

Отправить