Как говорить с детьми о войне

Дальше: Как создать островок стабильности

«Как это, б****, возможно?»

Надежда Белахвостик: Недавно одна моя знакомая сказала: «Не в такой мир я рожала детей». И мне это показалось очень точным. В XXI веке принять войну, то, что кто-то может прийти в твой дом, разрушить его, убить соседей или друзей, решить, что теперь именно он будет указывать, как тебе жить, просто невозможно. К этому невозможно подготовиться. В фильме кроме всех ужасов, свалившихся на жителей города, меня потрясла одна деталь. У всех его героинь — молодых и пожилых, растерянных и горюющих, оказавшихся в подвалах, на больничных каталках и в разрушенных домах — был маникюр. Яркий, иногда даже вычурный. Он оттуда, из вчерашней — буквально вчерашней — жизни. Еще не сколько часов назад твоя жизнь была абсолютно нормальной, а сегодня ты лишился всего.

— Да, все так. Люди ощутили, что под ними в одну секунду разверзлась земля, почувствовали, что летят в пропасть. У них исчезла опора в жизни. И таких людей множество.

На страницах этой книги мы будем много говорить о том, что турбулентность бывает разной степени — и разная по своей сути. Могу даже сказать, перефразируя Льва Толстого, что «каждая семья турбулентна по-своему». Изначально эта книга посвящена именно людям Украины, в одну секунду оказавшимся в другой, страшной и жуткой реальности. Но по ходу моей работы — встреч с людьми, лекций, выступлений, консультаций — становилось понятно, что круг тех, для кого эта книга будет актуальной, может расшириться в любой момент. Внезапно и ужасно — как внезапно и ужасно пришли 24 февраля и 7 октября.

Наша жизнь — это в том числе умение и возможность планировать (пусть ковид и научил нас тому, что планировать сложнее, чем нам казалось раньше). Мы пытаемся представить, куда поедем в отпуск. К кому пойдем в конце недели в гости или кого позовем к себе. Когда и на что сходим в театр или в кино. Как славно проведем вечер дома и почитаем. Что будем есть на ужин. Что наденем завтра.

И вдруг возможность планировать, предвидеть самое ближайшее будущее отменяется. А еще вы ясняется, что, даже если Всевышний меня миловал и мой дом уцелел, у меня не осталось практически ничего из прошлой жизни. Я не знаю, что делать со школой собственного ребенка. Я не знаю, куда мне идти завтра утром. Я не знаю, что будет с моей работой, с моими близкими. Мой муж уходит в ВСУ защищать нас и нашу страну — и я не знаю, что будет с моей семьей, да и с самой моей жизнью.

Так в один миг меняется вся система координат. И возникает совсем другая реальность, требующая новых и очень конкретных ответов. Помогать искать их — это и есть моя работа в последние месяцы и годы.

Я долго думал, как правильно построить первую главу этой книги: переставлял материал местами, перекомпоновывал, писал новые абзацы и стирал их. Но вот сейчас прямо кожей ощутил: эта книга должна открываться вашим голосом, начинаться с ваших слов, с тех вопросов, с которыми обращались ко мне все эти месяцы вы, мои дорогие читатели, зрители, слушатели. С тяжелых ситуаций, с которыми вы столкнулись.

Война в этой книге должна сразу заявить о себе. Прямо и страшно, как она делает это каждый день. Вот отрывок из письма, пришедшего мне в самом начале марта 2022 года, — от Ярославы из Украины.

«Нас не учили, как жить на войне. Как отбросить гуманное человеческое воспитание? Что делать, к примеру, если мама увидела взрывоопасный предмет? Ведь нет времени на обсуждение, даже на объяснение. Необходимо дать ребенку указание, которое должно быть немедленно выполнено».

Это правильный и жесткий вопрос, без которого сегодня никак не обойтись. И ответ на него тоже прямой и жесткий. Нам придется подготовиться к максимуму ситуаций заранее. Здесь точно тот случай, когда ребенок должен быть готов. Это создаст для него ощущение стабильности и уверенности. Да, вот такие нынче стабильность и уверенность.

Когда у вас есть лишние полчаса — сорок минут, нужно поговорить с ребенком о том, что происходит в нашем мире. Придется сказать правду — о войне, о том, что наша жизнь резко поменялась и в ней в одну секунду появились новые правила. О том, что вы делаете все необходимое, чтобы и ребенок, и вы были в безопасности. Но для обеспечения безопасности придется выполнять правила. Это часть осознания новой реальности, будь она проклята!

Придется объяснить ребенку, что родители могут вести себя неожиданно, очень странно на первый взгляд. Раньше я часто говорил, что, когда мы, взрослые, повели себя не так, как нам самим хотелось бы, нужно обязательно объясниться с ребенком задним числом: что с нами произошло, почему наше поведение было таким. Здесь обратная ситуация. Нам нужно заранее предупредить ребенка: мы можем действовать неожиданно, не так, как действовали раньше.

Еще нам нужно поговорить с ребенком о том, что мы сами можем испугаться, — и рассказать, что в ситуации опасности мы ведем себя определенным образом. Стоит очень понятно объяснить, что наше будущее возможное поведение ни в коем случае не связано с тем, что мы недовольны ребенком, что мы хотим испугать или отругать его.

Можно добавить специальное слово, которое переводит нас в другую систему координат. Скажем, говорим «Пиноккио» — значит, начали действовать другие правила. Согласно им, мама может и крикнуть, и приказать, и схватить за руку. А потом — слово «отбой», которое означает возвращение к обычной жизни и обычным отношениям.

Если есть силы, можно поиграть в ситуацию опасности. Буквально — устроить маленькую ролевую игру. Особенно она будет полезна младшим, тем, для кого игра — важнейшее средство знакомства с миром. Это совершенно точно облегчит им сложную ситуацию в будущем, отделит ее от всей жизни человека. Ведь такую ситуацию легче принять, когда понимаешь, что она конечна, как и любая игра. И правила поведения в ней понятны. Да, нам может быть страшно, мама может прикрикнуть на меня, но это гарантированно закончится. Гарантированно.

А вот письмо, которое пришло в мою программу в октябре 2023 года — тогда в один день все изменилось и в Израиле.

Из программы «Любить нельзя воспитывать»

— Меня зовут Лара, я живу в Израиле. У меня вопрос — как сейчас вести себя? Ребенок спрашивает: почему началась война? Кто такой ХАМАС? А Палестина — это что? Я стараюсь, я ползаю по карте, давя в себе слезы… Я не хочу так учить географию! Что делать? Уходить от вопроса или отвечать сухо и без подробностей? А если в этот момент никак не можешь просто ответить?

— Нет, не уходить от вопроса. Далее вы сами даете ответ: отвечать максимально просто. И отвечать поначалу довольно сухо и без подробностей.

Это тот случай, когда стоит подождать инициативы ребенка к продолжению разговора. Иначе может получиться как в анекдотах — когда родители рассказывают детям больше, чем стоит. Ну, просто, так сказать, в порыве. Это качество, характерное для многих родителей: нам задали простой вопрос, и мы начинаем вываливать информацию — чем больше, тем лучше. А здесь, возможно, тот случай, когда нужно чуть-чуть потерпеть, ограничить себя, остановить. Подождать продолжения.

Когда оно случится, отвечайте — и отвечайте просто. Кто такой ХАМАС? Это террористы, враги Израиля. Как ни странно, есть огромная вероятность, что следующего вопроса не будет. Не подумайте — я не предлагаю способ ухода от сложного разговора. Дело в том, что нам нужно нащупать, о чем именно ребенок хочет поговорить, что для него важно. А если (или когда) будет следующий вопрос, то ребенок сам проведет вас необходимой ему дорожкой.

Есть и такая возможность: а может быть, для ребенка такой разговор с вами — это способ сохранить себя сейчас? Вот так: прийти к маме, задать простой вопрос и получить простой ответ. Простой. Это — про ХАМАС, это — про Палестину. Вокруг ребенка ведь много всего происходит, он в информационном потоке, как и все мы.

Нет причины пугаться заранее. Действительно не исключено, что он ищет простых ответов и так себя сохраняет. А что, если поискать ответы вместе? Поверьте, я хорошо понимаю, что происходит вокруг, и понимаю, что на такое действие понадобятся силы. Но процесс поиска ответов сам по себе почти всегда создает ощущение уверенности, в определенном смысле — покоя. И за одно снимает с нас, взрослых, необходимость немедленно доставать ответ из кармана. А еще это позволит вам хоть немного расслабиться и сказать: «Я и сама не все понимаю, давай поищем ответ вместе».

Вы пишете: «Я не хочу так учить географию». Но вы ведь не географию учите — вы поддерживаете разговором любимого человека. И, я абсолютно уверен, также поддерживаете себя. Это и есть рутина. Новая рутина, которая возникла — ненадолго, надеюсь, но возникла. Нам в ней жить.

Давайте я вам еще один инструмент предложу. Заведите новую традицию: каждый день у нас есть пятиминутка любых вопросов — причем в обе стороны. Так у вас с ребенком появится специальное время, в которое вы друг друга о чем-то спрашиваете, разговариваете, даже немного дурачитесь — и он точно не останется со своими вопросами один на один.

Я просто не могу не познакомить вас со следующей историей. Кто-то скажет: «В Беларуси нет войны». Нет, в Беларуси идет война, самая настоящая. У вас есть возможность это почувствовать прямо сейчас.

Из программы «Любить нельзя воспитывать»

— Меня зовут Анна, у нас в семье один ребенок, живем в Польше. Так получилось, что мы с ребенком поехали на нашу родину, в Беларусь, обновить документы. Ребенку на тот момент было два с половиной года. И в одно раннее утро к нам домой ворвалась группа захвата. Это произошло 24 февраля 2024 года, дома также были мои родители. И вот ворвались люди: маски, щиты, автоматы. Стробоскопами светили. Я выбежала, испугалась за ребенка, и меня взяли, надели на ручники. Самого момента задержания ребенок не видел. Но он слышал весь этот шум. Наш дом начали обыскивать, кричали: «Чисто! Чисто!» Ребенок вышел из комнаты, прошел мимо всех этих людей, залез ко мне на руки и смотрел. Он сонный еще был, и я тоже не очень понимала, что происходит. Потом мне сказали, что надо одеваться, и ребенок начал плакать: «Мама! Мама!» Я сказала очень твердо: «Вова, иди к бабушке». Меня увели, и мы не виделись два месяца.

— То есть два месяца ребенок был с бабушкой?

— Да. Когда я вернулась, стала замечать, что ребенок часто просыпается ночью, плачет и зовет меня. Он иногда с нами спит, но все равно просыпается и зовет. Еще ребенок не хочет укладываться спать без меня. Например, если я ушла на пробежку и ребенка укладывает папа. Однажды муж даже позвонил мне и сказал: «Возвращайся, сын очень сильно плачет, не успокаивается». Я вернулась, уложила.

— А бабушка с вами живет?

— Нет, уже не с нами. Когда сыну плохо или если у нас с ним какие-то конфликты, он всегда зовет бабушку. Он ни с кем не готов оставаться, кроме бабушки, а иногда уходит и прячется в темное место. Например, когда меня не было и он был у бабушки, приезжали родственники его развлекать. Он залезал под стол и звал: «Мама! Мама!» Теперь так тоже бывает: сын залезает под стол и скулит. Он был очень контактный ребенок, его можно было оставить с кем угодно. А теперь я не могу оставить его даже с моей сестрой. Как ему помочь прожить это? Чтобы он понимал: если я ухожу куда-то, я обязательно вернусь.

— Сколько времени вы в Польше?

— Три месяца.

— А как устроена ваша жизнь?

— Все неплохо: есть работа, мы нашли частный садик. Сын любит ходить в садик.

— А как именно он в садик ходит?

— Чаще отводит муж. Иногда, конечно, и слезы бывают, но в основном спокойно. Я даже мужу писала, как это приятно, — когда сын говорит: «Пока, мама» — и спокойно идет играть.

— Во-первых, вы в компании большинства мам. То есть вне зависимости от всех этих страшных обстоятельств, о которых вы говорите, 90% мам сталкиваются с подобным поведением. А во-вторых, история, которую вы рассказали, совершен но жуткая! Такая у меня смесь гнева и сочувствия, не передать. Но напугайте меня чем-нибудь, расскажите о каких-то вопиющих моментах в поведении сына. Что вас больше всего волнует?

— Я боюсь, что он не чувствует — мама точно вернется. Переживаю, что он скулит (правда, не со мной), плачет ночью (хотя уже реже). Про все говорит: «Хочу только с мамой». А иногда, если у нас с мужем какие-то конфликты или разногласия, он даже кидается на папу.

— У меня для вас хорошее сообщение: я бы ничего со всем этим не делал. Ребенку три года, это возраст кризиса. И в вашем случае, совершенно трагическом, не исключено, что это вас и спасет.

Три года — тот возраст, когда человек впервые осознанно переворачивает страницу, впервые осознает, что его жизнь меняется. Не исключено, что все происходящее перевернется вместе с этой страницей. Шансы довольно большие.

Очень важно, что ребенок отпускает вас, когда уходит в садик, — значит, он готов отпустить. Он стал реже просыпаться — это очень хорошо, значит, есть положительная динамика. Все его реакции нормальные. Все сто процентов реакций.

Но произошедшее, безусловно, стало для сына травмой. И для вас тоже. Как эту травму «лечить»? Быть с ним там, где вы можете. Ожидать от него чуть меньше, чем вы бы ожидали, если бы всего этого кошмара не было. Помнить, что ему на все нужно чуть больше времени — например, чтобы отпустить вас из дома.

Следующий пункт: делайте что хотите, но вы с мужем не должны конфликтовать при ребенке. Потому что у сына во время ваших ссор случается неприятный флешбэк. Я прекрасно понимаю, что между мужем и женой бывают конфликты. Но в вашем случае поступайте так: вы записали на бумажке: «Не забыть сказать мужу, что он идиот», он записал на бумажке: «Не забыть сказать Ане, что я ее ненавижу», вечером сели на кухне чайку попить и обменялись этими бумажками.

Про бумажки я шучу, конечно, но не стоит конфликтовать при ребенке. Не переживайте, что из-за этого он будет расти в бесконфликтном мире и не подготовится к реальной жизни. Ведь он ходит в садик, а там неизбежно случаются ссоры.

А вот разговор о том, как могут воспринимать войну пятилетние дети. Это к разговору о том, что «война детей не касается».

Из программы «Любить нельзя воспитывать»

— Меня зовут Елизавета, я из Киева, несколько лет мы с моей пятилетней дочерью живем в Германии. И у меня нет ответов на вопросы, которые задает мне дочь. Вернее, те ответы, которые у меня есть, не подходят для ее возраста. Она постоянно спрашивает: «Почему война?», «Правда, что там умирают люди?» Все бытовые вопросы она тоже сводит к этому. На прошлой неделе мы делаем окрошку, и дочь говорит: «Мама, а в Украине теперь такое не едят». Спрашиваю почему — «Там война». И так постоянно.

— Елизавета, я понимаю, что для вас это тяжелейшая, эмоциональная и очень-очень больная тема. Но для того, чтобы найти ответы, нам придется в эту боль войти.

Во-первых, если человек пяти лет все время выводит к одной и той же теме, это не обязательно означает, что он думает об этом день и ночь. Это означает, что тема для него, вероятнее всего, эмоционально заряжена. И поэтому для начала надо попробовать снять эту эмоциональную заряженность. Поверьте, есть способы эмоционально не заряжать вашу пятилетнюю деточку.

— Но это вездесущая тема. Ты садишься в машину…

— Нет, это разные вещи. То, что она слышит в машине по радио, — это только повод для разговора. Эмоциональную подпитку она получает от мамы и папы, это точно. А дальше, получив эту эмоциональную подпитку один раз, увидев и почувствовав, что для мамы эта тема чувствительная, она невольно начинает ее эксплуатировать. Не в плохом смысле слова, но эмоции для человека — очень важный фактор, особенно в юном возрасте.

Ваша дочка видит эмоционально заряженную маму и как будто говорит: «Мама, тебе трудно, давай об этом поговорим». То есть она произносит текст, который, вообще-то, скорее мама должна произносить. Что с этим делать? Нет иного решения — маме необходимо взять себя в руки. Выйти в другую комнату, подышать и вернуться эмоционально нейтральной — насколько это возможно.

Естественно, вы не машина. И вы не можете все время делать вид, что все хорошо. И я вовсе не призываю вас обманывать дочь. Но представьте: вы поругались, к примеру, с начальником на работе. Я думаю, что вы сдержитесь, когда придете к пятилетнему ребенку, и не швырнете при нем ручку со словами «Гаденыш какой!». А если швырнете, ребенок моментально считает эту эмоцию и будет к ней возвращать и себя, и вас.

Одним словом, с детьми можно говорить о войне, как и на любые другие темы, — но убирая эмоции, насколько возможно.

Теперь о том, как разговоры на такие страшные темы сделать не эмоциональными, а информативными. Это не значит, что ребенка надо грузить подробностями. Но помочь дочери понять, что именно она хочет узнать, необходимо. Это поможет отпустить эмоцию.

Порядок такой: поволновались, поплакали, по дышали, успокоились — и вернулись к ребенку в нейтральном состоянии. А дальше спрашиваем: «О чем ты хочешь узнать, о чем спросить?» Не бойтесь, но будьте готовы к неожиданным вопросам: дети это умеют. Есть ли окрошка сейчас в Украине? Хороший вопрос — и, заметьте, конкретный. Сам по себе этот вопрос эмоционально не заряжен. Он может казаться таковым вам, но не ей. Однако, если вы дадите эмоциональный ответ — «Боже мой, какой кошмар, не все дети могут есть окрошку», — получится вот эта эмоциональная накрутка. Мы же стараемся отвечать на конкретный вопрос, вот и все. «Мама, мы поедем в Киев?» Какой правильный ответ?

— «Пока нет. Когда-нибудь, я надеюсь, да».

— Как интересно, а я бы дал совсем другой ответ. Я уверен, что вы поедете в Киев. А вы разве не уверены?

— Конечно.

— То есть ответ — да. Вы не знаете когда, это правда. Так давайте предложим ответ позитивный («конечно»), а не полунегативный («надеюсь»). Снова: мы стараемся на такие темы раз говаривать конкретно. Давайте еще попробуем: «Мама, тебе тяжело?»

— «Я справлюсь».

— Вы блестящая ученица. Это дело взрослых. Это дело мамы. «Я классная, сильная у тебя. Давай поговорим. У тебя, наверное, накопились вопросы».

А вот разговор о папе, воюющем за Украину. Обыденность войны.

Из программы «Любить нельзя воспитывать»

— Меня зовут Олеся, я из Украины. Мой муж на фронте, я дома со своим сыном. Как говорить с ним о том, что может что-то случиться? Как не передать сыну свой страх? Как себя вести, если уже случилось самое кошмарное? Как ему объяснить, за что папа погиб?

— Какой глубокий и страшный вопрос. Я понимаю, что эта тема для вас сейчас центральная в жизни. Поэтому постараюсь ответить максимально полно и понятно. Мне кажется, вам не придется передавать сыну свой страх, ведь сын боится так же, как и вы. Возможно, всеми силами скрывает это от вас, но боится, иначе быть не может. Так что я не думаю, что вам нужно стараться оградить его от страха. Не получится, как бы это ни было горько.

Но помочь сыну разобраться со страхом точно можно. Когда мы разговариваем с ребенком, ему намного легче, если мы говорим не о нем, а о себе. То есть говорим не «Тебе страшно», а «Мне страшно». Именно тогда ребенок получает право бояться. А это очень важное право — на свои чувства. Обладая этим правом, ребенок не решит, что он ущербный, потому что боится, — ведь бояться нельзя. Нет, бояться можно: мама испытывает те же чувства. И за папу, конечно, нужно бояться, тревожиться, молиться за него.

Говорить обо всем этом с ребенком нужно честно, я абсолютно в этом уверен. Ведь это ваш общий страх, ваша общая боль. Переживать их друг с другом, вместе, намного легче. И вам, и сыну — причем ему в первую очередь.

— Но я все время боюсь, что мужа убьют, не могу от этого избавиться. Говорить об этом с сыном?

— Дорогая Олеся, я очень хорошо понимаю вас, понимаю, как вам трудно и больно. Но разговоров с вашим сыном на эту тему я бы постарался избежать. Дело в том, что такую страшную мысль ребенок не может постоянно носить в себе. Это разрушает изнутри. У него, в отличие от нас с вами, нет инструментов для того, чтобы с этим жить.

Мы не поможем ни себе, ни папе — никому не поможем, — если будем постоянно говорить, что может произойти трагедия. Да, она может произойти. Так жизнь наша устроена, так устроена гадкая война: с каждым из нас может произойти трагедия. Но это не причина принять позу змеи и замереть. Наоборот, иногда стиснув зубы, а иногда разжав зубы, нужно идти и созидать, помогать тем, кому нужна помощь. Для начала — друг другу. Потому что у нас есть мы. И это очень важно — что обнаружит папа, когда вернется. Поэтому надо верить в то, что папа вернется, а не в то, что папу убьют. Невозможно приказать другому человеку: «Верь!» Но возможно самому говорить: «Я верю!».

— Я все-таки хочу поговорить о том, как вести себя с ребенком, когда умирают близкие.

— Если случилась трагедия, ни в коем случае нельзя скрывать ее от детей. Понятно, что вы можете быть не в состоянии сразу сообщить такую страшную весть. Как только вы почувствовали, что сейчас это возможно — пусть через час-полтора, в конце дня, — сделайте это. Но не через не делю. Не только потому, что, если ребенку не сказать правду, он все равно эмоционально считает, что случилась беда, и останется с этой бедой один на один, угадывая, что произошло. Не только по тому, что, если правда раскроется намного позже, он почувствует, что его предали. Но и потому, что у него есть право знать, что происходит в его семье. Это базисное и важнейшее право.

Нужно помнить, что реакции детей на смерть близкого могут казаться нам странными, даже не адекватными. Бывает, что человек шести лет, услышав страшную весть, кивает головой и отправляется играть дальше. Это не означает, что ребенок бесчувственный. Это просто качество возраста — реакция на шок, которая может быть любой. Нам остается только принять ее и поддержать ребенка.

Я много раз сталкивался с вопросом о том, брать ли ребенка на похороны. И всегда говорю, что с определенного момента это решение ребенка. Нам же нужно с ним честно поговорить — и понять, насколько он готов, насколько ему страшно, какая поддержка ему нужна.

Многие дети, если предложить им выбор, сами честно скажут: «Я не пойду, я боюсь». Или: «Я хочу пойти». Или даже: «Я боюсь, но не могу не пойти». Естественно, каждый ребенок имеет полное право на любой выбор. Если мы лишим его выбора, это останется с ним на всю жизнь.

— А если это будет реакция гнева: «За что погиб мой папа, зачем он пошел на эту войну?» Что отвечать на такое?

— Ничего. Я же не случайно говорю, что реакции могут быть любые. Любые. Мы не сможем предусмотреть даже десятую часть из возможных. В этот момент нам нужно заботиться, чтобы человек был в безопасности в своей реакции: не разбивал руки в кровь, не выбивал головой стекло.

Но переубедить человека в состоянии шока невозможно. И не нужно. Можно чай ему носить горячий, можно водичку холодную. Можно обняться и поплакать вместе с ним. Можно сказать: «Я тебя так хорошо понимаю». Абсолютно точно нужно дать ему возможность высказаться, если у него есть такая необходимость. Но не нужно пускаться с ним ни в какие дискуссии.

Важно понимать, что мы имеем дело с человеком в шоковом состоянии, — помня о том, что и сами мы в шоковом состоянии, в состоянии горя. Нам не нужно рулить друг другом сейчас. Ему, как и нам, ужасно горько, обидно, тяжело. А в такие моменты мы слышим только себя и свою боль. Ничего не поделаешь. Нужно создать, насколько это возможно, комфортную обстановку для нас обоих. А разговаривать будем потом: через день, через два, через неделю. Сейчас важно, что мы вместе, что я рядом с тобой, а ты — со мной. Мне тоже очень-очень плохо, но мне важно, что ты не один, потому что в этот момент и я не одна.

Под конец я еще раз хочу сказать: давайте верить, давайте помогать всем, чем можем, и давайте надеяться.

А вот — о мальчике, вышедшем в России на улицу с плакатом «Нет войне».

Из программы «Любить нельзя воспитывать»

— Меня зовут Ольга, мы с семьей живем в России. Моему старшему сыну 13 лет, и в феврале [2022 года] он столкнулся, как и многие, если даже не все, с очень сильными эмоциональными переживаниями. Мы, родители, разумеется, старались ему помочь в этом, обсуждали, разговаривали. Но в итоге к весне все это вылилось в то, что он взял маркер, отправился на улицу и начал наносить на стены надписи «Нет войне». Так сын оказался в полицейском участке, куда его привезли весьма грубо. Его оскорбляли, ему угрожали насилием, оказывали давление, чтобы забрать телефон. В итоге телефон у него отобрали и просмотрели все его переписки. Личные, в группах — вообще все. Мы, конечно, разбираемся с этим правовыми методами, но у меня вопрос: как помочь ребенку справиться в такой ситуации? С одной стороны, мне не хочется говорить ему, что произошедшее с ним нормально, — и я, конечно же, так не говорю. Но с другой стороны, я боюсь, что у него развивается страх по отношению к полицейским. А вдруг когда-ни будь случится неприятная ситуация и потребуется обратиться к полицейским за помощью? Сын очень переживает, что теперь за всеми его шагами следят, что у него не осталось ничего личного. Полицейские спрашивали меня, почему же я не читала его телефон. Но я не понимаю, как вообще мог возникнуть такой вопрос.

— Мне понятны опасения вашего сына. И на мой взгляд, он абсолютно прав. Но какова его позиция по отношению к происходящему сейчас, уже после этого происшествия, которое, конечно же, было для него травмой? Он-то что сказал бы, если бы сидел сейчас вместе с вами?

— Он нам сказал, что не отступает от своей позиции, считает, что ему запрещают думать так, как он думает, но он все равно не перестанет. Но, конечно, сказал, что писать [«Нет войне»] было непредусмотрительно. Он жалеет, что попался.

— Я скажу вам что думаю. И пусть про нас думают что хотят. Мне кажется, что у вас совершенно потрясающий молодой человек вырос. Я, как и вы, понимаю, что тот путь, который он выбрал, очень опасен. И слава богу, что обошлось. Вынужден добавить: пока обошлось. Он стоит на учете, но ему 13 лет, и поэтому речь сейчас, к счастью, не идет об уголовном преступлении.

Что делать? Самое лучшее сейчас — давать сыну обратную связь. Не оставлять его одного. Говорить, что круто мыслить самостоятельно, круто иметь личную позицию в этой страшной и жуткой ситуации, круто уметь выразить свои мысли однозначно и понятно, круто найти в себе силы «выйти на площадь».

Вам как маме страшно? Ну конечно, страшно. И мне страшно. И об этом ваш сын должен знать — что мы, взрослые, тоже испытываем страх. Вашему сыну повезло: у него есть с кем раз говаривать. В процессе такого разговора вы можете обсудить и то, как теперь жить. Как влиять на действительность? Как занимать активную позицию? Как постараться не пострадать? Что нам делать вместе и по отдельности? Вашему сыну важно знать и чувствовать, что он не один. Мама рядом, она понимает и разделяет его чувства.

Что касается второго вопроса, я скажу, что абсолютно согласен с вашим сыном. Мы находимся в ситуации, когда не просто нужно опасаться российской полиции — нужно бежать от нее. Сейчас неважно, бывают ли приличные люди среди полицейских. Абсолютно точно лучше не иметь с ними дела, не попадаться, не создавать ситуации, когда сыну может понадобиться помощь полиции.

И, конечно, с такой личной позицией нужно очень серьезно подумать, как и где жить дальше. Я, естественно, не могу предлагать вам варианты. Думаю, вы и сами хорошо их понимаете. Берегите сына, берегите друг друга.

Заканчивая главу, хочу четко ответить на один из главных и частых вопросов, которые мне задавали с первого дня войны — и продолжают задавать до сих пор. Звучит он так: а нужно ли вообще говорить с детьми о войне? На страницах этой книги я буду возвращаться к нему еще много раз, конкретизировать, приводить дополнительные примеры, уточнять, задавать новые вопросы. Пока же отвечу максимально сжато и коротко — но ответить точно пора.

Причем уверен, что вы и сами, без меня, знаете ответ. Говорить нужно обязательно, непременно. Выхода нет. Часто родители рассуждают так: «Мы стараемся беречь нашего ребенка, обходить острые углы. И поэтому, когда говорим о происходящем, либо выходим в другую комнату, либо дожидаемся момента, когда ребенок ляжет спать».

Так у родителей создается иллюзия, что ребенка они сберегли. И вот тут я должен вас предостеречь, и предостеречь очень серьезно: нет, не сберегли — это именно что иллюзия. Ведь не бывает, чтобы дети не знали, что происходит дома. А если и бывает, это редчайший случай.

Просто вспомните себя в детстве: вы были в курсе всего. Наши дети — так же, как и мы с вами когда-то — знают намного больше, чем хотелось бы родителям. Более того, если дети понимают, что родители взволнованы и боятся чего-то, они начинают прислушиваться в десять раз сильнее, чем в другой ситуации.

Что происходит, когда взрослые говорят себе: «Будем беречь нашего ребенка, не станем с ним разговаривать на определенную тему»? Происходит прямо противоположное тому, чего хотят родители: ребенок постепенно теряет чувство безопасности.

Посудите сами. Что-то творится в мире, что-то творится дома — и это «что-то» заставляет родителей нервничать, волноваться, иногда повышать голос и даже плакать. Ребенок не знает, что происходит. Он подпитывается только случайными словами и фразами, которые где-то услышал.

К чему же это приводит? Ребенок начинает искать и придумывать ответы самостоятельно. А придумать в такой ситуации, как вы понимаете, можно все что угодно.

Итак, принцип номер один: мы говорим при детях и говорим с детьми. Безусловно, выбирая слова и выражения, безусловно, оберегая их, — но говорим. Это крайне важно. В противном случае дети остаются наедине с собой, своими страхами и домыслами.

Принцип номер два. Мы не должны скрывать своих чувств — естественно, не преувеличивая и не пугая ребенка. Очень важно, когда я маленький, иметь рядом взрослого, который может чувствовать так же, как я. Может огорчаться, может бояться, может радоваться. Именно поведение взрослого дает ребенку право тоже огорчаться, бояться и радоваться. Потому что взрослый своим поведением демонстрирует: так можно, все в порядке, не волнуйся — в этом проявляется наша человечность. Так мы легитимизируем право на чувства и их проявление.

Давайте еще разок. Представим, что мама 12-летнего человека всеми силами сдерживает проявление своих эмоций. Ей тоже страшно и больно, она растеряна — но делает вид, что все в порядке. Большинство детей в такой ситуации чувствуют что-то вроде: «Я не должен маму волновать. Если я скажу ей, что мне страшно и больно, она будет расстроена, это добавит ей проблем». И ребенок в свою очередь тоже сдерживается и молчит.

Если же мама делится своими страхами, мыслями, чувствами, это и ребенку дает право сказать, что ему плохо, пожаловаться, поделиться. Это великое право — почувствовать, что мы не одни, что это нормально — обняться с мамой и поплакать.

Следующий момент. Дети приходят к нам с вопросами, и это здорово. Для того чтобы они продолжали приходить, нам нужно демонстрировать им, что мы готовы ответить на любой вопрос. Еще раз: на любой. Это очень-очень важно.

Вот ребенок пришел и спрашивает: «Мама, папа, что творится? О чем вы все время волнуетесь? О чем ты, мама, плачешь? Что за разговор я слышал?» Если родители ответят: «Извини, у нас важный разговор, иди в свою комнату» или «Тебе еще рано это знать», ребенок просто замкнется в себе. И, увы, он второй раз не подойдет. Человек ведь моментально считывает посланный сигнал, особенно в юном возрасте: «Нет никакого смысла спрашивать, это только вызывает напряжение в отношениях».

Приведу пример совсем из другой области. Думаю, он будет более понятен. Скажем, приходит маленькая девочка или мальчик с невинным вопросом «Откуда берутся дети?». Мама тут же покрывается красными пятнами и, глядя в другую сторону, отвечает: «Подожди, я сейчас жарю котлеты, я не могу на эту тему рассуждать. Давай потом». Или папа говорит: «Обсудим это через пару лет» (вариант: «Иди спроси у мамы»). Ребенок мгновенно считывает, что на эту тему разговаривать не стоит. Она нервирует моих самых любимых, самых близких людей, маму и папу. Тема эта у нас запретная. Значит, я не буду об этом говорить. Я поберегу своих близких, любимых людей. Уж пусть будет как будет, ничего не поделаешь.

И тогда снова наши дети остаются наедине с самими собой. Дорогие, в такой ситуации это самое худшее, что может быть.

[В названии главы использованы слова из трека российского рэпера Влади]

Назад: Предисловие

Дальше: Как создать островок стабильности