Юрий Владимирович Никулин иногда сетовал на свою память. Во всяком случае, никогда не был от нее в восторге. Говорил, что особенно плохо запоминал всякие даты. Но здесь у него встречались многие исключения. Помнил, например, 31 августа 1941 года – день сдачи Выборга; 14 января 1944 года – начало Ленинградско-Новгородской операции. Помнил дату вступления в партию, дни рождения отца, матери, жены и сына. И понедельник 25 октября 1948 года тоже никогда не забывал. В тот осенний день он впервые вышел на арену цирка с самостоятельным номером, а не для подсадки. Вдвоем с другом Борисом Романовым они работали репризу «Сцена у художника». Правда, придуманная отцом клоунада носила название «Натурщик и халтурщик». Сюжет был несложным. Художник-халтурщик (Борис Романов) берет натурщика (Юра Никулин) для работы над своей картины «Галоп эпохи». Для этого «живописец» сажает натурщика верхом на стул, как на коня; надевает на его голову пожарную каску, а в руки дает что-то наподобие боевой пики. У натурщика нестерпимо болит зуб и от флюса распухла щека. Поэтому он все время вскакивает с воображаемого коня и орет от боли. Чтобы успокоить боль, художник всякий раз дает ему глотнуть спирта. Натурщик быстро начинает пьянеть, безобразничать, петь, танцевать. А увидев мазню халтурщика, рвет картину.

Руководству реприза понравилась. Приказали репетировать ее для вечерних представлений. Романов и Никулин попросили Карандаша им подыграть. Он как раз работал в Московском цирке. Только мэтр наотрез отказался.

И вот наступил долгожданный понедельник 25 октября 1948 года. Молодых клоунов поставили седьмым номером в программу первого отделения. Инспектор манежа Александр Борисович Буше громко объявил:

– Клоуны Никулин и Романов!

Первый раз в жизни парни слышали о себе столь торжественное объявление. Такое не забывается. Работали они очень старательно. Публика то и дело смеялась. После премьеры все, в том числе и Александр Федорович, поздравляли студийцев с безусловно успешным дебютом. Однако на следующий день их номер сняли с программы. Ребята пошли обивать пороги начальства, чтобы узнать, кто же это сделал. Художественный руководитель студии Федорович высказывал предположение, что это дело рук режиссера Бориса Шехета. Но тот переадресовал претензии к художественному руководителю цирка Юрскому. Юрий Сергеевич замахал руками и не стал даже выслушивать студийцев:

– К Байкалову, к Байкалову со всеми своими претензиями! Меня в эти дела не вмешивайте!

Николай Семенович Байкалов (Архиереев) был директором Московского цирка с 1945 по 1958 год. Участник Гражданской войны, коммунист с дореволюционным стажем, он имел чрезвычайно сложный характер. Грузный, сутулый, со склоненной на бок крупной, стриженной под бобрик головой, он ходил неторопливо по цирку, переваливаясь с боку на бок. Как заправский старшина, заглядывал в самые укромные места лабиринтов цирка. И обязательно находил там недостатки. У Байкалова была бульдожья хватка. Любое начатое дело он поэтому всегда доводил до конца. Спорить с ним, в чем-то убедить его было чрезвычайно трудно. Сам он не пил, не курил и не терпел этих недостатков у других. Памятуя все это, Романов отказался идти к Байкалову за правдой. На год старше Никулина, он отличался и большей жизненной сметкой, приспособляемостью к той или иной ситуации. «Знаешь, Юрка, – сказал рассудительно, – если мы пойдем к Байкалову качать свои права, согласен, справедливые, то допустим еще одну ошибку. Первую мы с тобой совершили, когда предложили Карандашу пособить нам. Кто мы с тобой, а кто он. Я на двести процентов уверен, что это Михаил Николаевич сказал Байкалову окоротить нас, как зарвавшихся. А Николай Семенович ни с кем из цирковых не считается, кроме Карандаша. Так что нам с тобой ничего не остается, кроме как проглотить по горькой пилюле и впредь быть осмотрительнее».

Юра кивнул головой в знак согласия и рассказал другу анекдот. Один мужик регулярно посещал туалет в центральной части города и постоянно видел там одну и ту же служащую. Через некоторое время этого самого мужика занесло на окраину города. Зашел он в туалет и увидел там свою старую знакомую. Удивленный, спросил: «Почему вы перешли работать в такое захолустье?» – «Интриги, батенька, интриги», – ответила женщина.

В предыдущих главах я писал о том, что Юрий Владимирович некоторое время вел в журнале «Огонек» рубрику «Анекдоты от Никулина». Предложение последовало от главного редактора Виталия Коротича, который сказал: «Была колбаса от Елисеева, булки от Филиппова, а теперь пусть будут анекдоты от Никулина». Клоун откликнулся с удовольствием. Его байки пользовались сумасшедшей популярностью у читателей. Но спустя несколько месяцев рубрику стали давать с большими перерывами, а потом и вовсе закрыли. Один из замов Коротича сказал на планерке, что простецкие анекдоты Никулина как бы принижают солидный журнал международного уровня. Это донеслось до Юрия Владимировича, и он равнодушно заметил: «Ну и ладушки. А то у меня уже заканчивается коллекция». На самом деле ее хватило бы еще на сто лет. Только у советских, как любил повторять Никулин, своя гордость.

Еще через какое-то время он встретился в Кремле на одном из совещаний по культуре (мы к нему еще вернемся) с Горбачевым. Михаил Сергеич со своей фирменной беспардонностью спросил: «Юра, ты почему прекратил печатать анекдоты в «Огоньке»?»

И клоун рассказал генсеку анекдот про интриги.

– Ты не поверишь, – делился он потом со мной неподдельным удивлением, – но он так хохотал, что мне подумалось: человек, способный так ценить юмор – не может быть плохим человеком.

В 1991 году, сразу после распада СССР, в здании бывшего Института общественных наук при ЦК КПСС на Ленинградском проспекте открывался Горбачев-фонд. Мы с Никулиным поехали на это торжество. Тусовка собралась настолько крутая, что даже Юрий Владимирович в ней затерялся. Лишь бывший член Политбюро Александр Яковлев подошел к клоуну и поблагодарил его за то, что почтил вниманием столь важное событие. В жуткой тесноте мы выпили по паре рюмок, и Никулин предложил поехать на Цветной бульвар. Уже в его служебном «Мерседесе» я спросил Юрия Владимировича:

– Как считаете, у Горбачева есть будущее?

– Не сомневайся, – ответил, – этот человек без будущего не останется.

А после паузы добавил:

– Горбачев – самое большое мое человеческое разочарование.

Александр Александрович Федорович пригласил Романова и Никулина в свой кабинет, налил им по рюмке и сказал:

– Ребята, не отчаивайтесь. Таких несправедливостей на вашем веку встретится еще предостаточно. Умейте их встречать с достоинством, не падая духом, не опуская рук. Не скажу за всех студийцев, но вам двоим я точно предрекаю хорошую цирковую карьеру. И с полным основанием утверждаю: ваш творческий дуэт – один из лучших на нашем курсе. В знак этого дарю вам по книге, куда я самолично вклеил программки Московского цирка с вашими фамилиями.

Теми книгами были «Хождение по мукам» Алексея Толстого.

Руководитель студии не ошибся в своих предсказаниях. Борис Михайлович Романов долгое время работал коверным, потом – режиссером, цирковым драматургом. Еще до войны он окончил Московское театрально-техническое училище, получив профессию художник-гример. С 1949 года работал клоуном в 1-м Молодежном коллективе (программа «Карнавал на льду»), в коллективе «Цирк на воде», в пантомиме «Пароход идет «Анюта»», в клоунской группе «Семеро веселых». Первый партнер Ю.В.Никулина играл вместе с ним в «Сценке на лошади»; работал в клоунской группе Карандаша. С 1962 года как режиссер ставил главным образом клоунады, клоунские ревю, репризы для армянского, узбекского, киргизского, таджикского цирковых коллективов. Вместе с М.Местечкиным поставил нашумевшее в свое время клоунское обозрение «Шутки в сторону». Романов написал для себя и для других более 700 цирковых реприз.

А ровно через месяц после описываемых событий, 25 ноября 1948 года, в актовом зале Московского цирка прошел торжественный выпуск студийцев. Управляющий делами Всесоюзных цирков Николай Александрович Стрельцов произнес короткую, но прочувствованную речь, смысл которой сводился к тому, что всем двадцати выпускникам предстоит в дальнейшем очень много работать, чтобы утвердить себя в тех творческих коллективах, куда получены направления. И вручил всем дипломы. Никулину и Романову – красные. Так мой герой стал дипломированным клоуном.

Что он имел в те времена за душой, с каким творческим багажом вступал в бурную, сложную и непредсказуемую жизнь? Положа руку на сердце, багаж тот ни весом, ни размерами не впечатлял. На двоих с партнером Никулин владел одной более-менее приличной клоунадой, проверенной на большой публике; тремя клоунскими костюмами; собственной бутафорской фигурой из папье-маше; толстой бамбуковой палкой, расщепленной на конце, чтобы слышался треск, когда ударяешь ею по голове партнера; громадной никелированной английской булавкой, которую подарил клоун Сергей Любимов. Все.

Справедливости ради надо отметить, что кроме, так сказать, материальных, овеществленных клоунских атрибутов, владел мой герой и еще чем-то таким, эфемерным, неосязаемым, но, как оказалось, очень сильным и значимым. Бурлила в нем истовая, неуемная жажда работать на манеже, было страстное желание искать и находить, пробовать и не сдаваться. Здесь я не боюсь некоей возвышенности слога, потому что именно благодаря перечисленным качествам удалось Никулину впоследствии намного превзойти всех своих однокашников по студии, добиться на каменистой цирковой ниве успехов не просто огромных – ни с кем и ни с чем несравнимых. Если мы говорим о советском цирке, то фигура Никулина в шеренге его лучших представителей всегда будет стоять первой на правом фланге.