ДИЗАЙН СОВЕТСКОГО ЭТНОФЕДЕРАЛИЗМА, ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ И ДОЛГОЕ ЭХО

Генри Хейл (Университет Джорджа Вашингтона, Вашингтон)

ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ

С момента «официального роспуска» СССР прошло уже почти тридцать лет, но ученые до сих пор продолжают осмыслять долгосрочные последствия этого события. Сейчас в нашем распоряжении есть обширный корпус литературы о распаде Союза, но большая часть этих работ написана политологами и журналистами «по горячим следам», когда времени на размышление было недостаточно. Многие из таких работ вполне прошли проверку временем: авторам удалось выявить различные факторы, которые могли способствовать крушению коммунистического режима; вот лишь некоторые из них: идеологическое и моральное банкротство коммунизма как системы; кризис доверия и вызванное им «бегство вкладчиков» от государства; резкий рост национализма; существовавшая в СССР практика привязки этничности к субъектам федерации; осознанные или непреднамеренные шаги, предпринятые либо не предпринятые Горбачевым; и действия Ельцина. При этом, хотя теперь у нас есть большой массив работ, посвященных тому, как на сегодняшнюю Россию влияет наследие прошлого, гораздо менее исследовано то, как сам процесс распада СССР – т. е. то, каким образом произошло его крушение и по каким причинам оно произошло именно таким образом, – продолжает влиять на политическую жизнь России. Есть, конечно, и важные исключения. Авторы многих из этих работ сосредотачивают внимание на том, как исчезновение СССР оставило постсоветскую Россию без институтов, с ущемленным чувством национальной гордости, жаждой восстановить свой прежний статус и подспудным имперским национализмом. Многие другие ставят во главу угла последствия экономического коллапса, которые сопровождали политический крах, породив в 1990‐х годах политический хаос и создав предпосылки для возвышения Владимира Путина и роста напряженности в отношениях с Западом в 2000‐х.

Но исследовательская повестка по-прежнему не сфокусирована на долгосрочных последствиях той причины крушения СССР, которую в прежних работах я расценивал как основополагающую, хотя зачастую ее и упускают из вида: особенности институциональной структуры СССР, заданной сочетанием этнофедерализма с наличием «региона этнического ядра» – региона, затмевающего собой все остальные в федеративной системе. По причинам, на которых я подробнее остановлюсь ниже, практически все распавшиеся этнофедеративные государства имели в своем составе такой регион, так что, по моему мнению, подобная структура является по определению дестабилизирующей. Нельзя сказать, что СССР в этом отношении был изначально обречен, но он был, безусловно, весьма хрупким, и потому не стоит удивляться, что Михаил Горбачев не сумел сохранить Союз, хотя в действительности и был близок к этому. В российском контексте это означало, что крушение СССР разворачивалось в первую очередь в форме противостояния между лидером Союза (Горбачевым) и лидером региона-ядра – РСФСР (Борисом Ельциным). Это, в свою очередь, послужило спусковым механизмом для целой серии событий, обернувшихся для России долгосрочными последствиями, в том числе напряженностью в отношениях с соседями, внутренней напряженностью между русскими «этнонационалистами» и «имперскими» националистами (и тем более теми, кто националистами не были), а также циклическим чередованием стабильности и нестабильности; причем сейчас новая волна нестабильности представляется вполне вероятной.

КЛЮЧЕВЫЕ ПОНЯТИЯ

Пожалуй, стоит начать с определения некоторых ключевых терминов, которыми я буду пользоваться ниже. Под «федерализмом» я подразумеваю государственную систему, где как минимум два управленческих уровня обладают конституционно гарантированной автономией хотя бы в некоторых значимых политических сферах и где существует хотя бы толика демократии, благодаря которой самостоятельность в принятии решений (закрепленная в Конституции) становится не просто формальностью. Согласно этому определению, СССР можно было назвать федеративным государством после – и только после – проведения соревновательных выборов на республиканском уровне в 1990 году (при этом для моего анализа интерес представляют прежде всего институты федерального Центра, возглавляемые Горбачевым, и 15 союзных республик).

«Этнофедерализм» я определяю как федеративную систему, где хотя бы некоторые (больше одного) из региональных субъектов наполнены этническим содержанием, то есть как минимум де-факто признаются местом проживания конкретных этнических групп, отличных от преобладающего этноса. Чтобы полностью соответствовать понятию «этнофедерализм», федеративное государство должно включать не только территории меньшинств, но и территорию большинства. Скажем, Великобританию нельзя считать этнофедеративным государством, поскольку институциональной автономией там обладают только территории меньшинств – Шотландия, Северная Ирландия и Уэльс, – а Англия (ядерный регион) напрямую управляется Центром, не имея, к примеру, собственного законодательного собрания, отделенного от британского парламента. Устройство Великобритании, таким образом, представляет собой систему автономий, а не федерализм, и такая система «ведет себя» иначе. В то же время СССР в 1990–1991 годах полностью соответствовал моему определению этнофедерализма. Хотя Россия не признавалась собственной территорией «этнических русских», она была таким же субъектом федерации, как и остальные, а другие союзные республики без исключения «отводились» этническим меньшинствам: Украина – украинцам, Узбекистан – узбекам и т. д. Конечно, русские в советский период, в том числе и при Горбачеве, часто занимали привилегированное положение, но каждая из союзных республик пользовалась особым статусом в отношении своей титульной этнической группы.

Вместе с тем этнофедерализм может принимать разные формы, и в настоящей главе речь идет о решающем значении одного конкретного институционального параметра: наличия ядерного этнического региона. По сути, этническое ядро в этнофедерации – это один ее субъект, по численности населения значительно превосходящий любой другой субъект федеративной системы. Тот или иной порог для определения, «перевешивает» ли данный регион все прочие, естественно, устанавливается здесь довольно приблизительно, но основной тезис состоит в том, что чем больше один субъект федерации выделяется среди прочих по численности населения, тем выше вероятность возникновения той динамики, которая здесь описывается (хотя в целях научной категоризации было бы, конечно, полезно определить конкретные «пороги»). В своей предыдущей работе я предположил, что этнически ядерным может считаться регион, где проживает либо а) более 50% населения всего федеративного государства, либо б) как минимум на 20% больше людей, чем во втором по величине населения регионе федерации. СССР очевидно соответствует этому определению по обоим критериям: в РСФСР, согласно переписи 1989 года – последней за период существования Союза, – проживало более половины населения страны, и эта цифра была куда больше, чем количество жителей второй по численности населения союзной республики – Украинской ССР.

ПОЧЕМУ НАЛИЧИЕ ЯДЕРНОГО ЭТНИЧЕСКОГО РЕГИОНА ВЕДЕТ К РАСПАДУ ГОСУДАРСТВ: ПРИМЕР СОВЕТСКОГО СОЮЗА

Дестабилизирующее воздействие ядерного этнического региона связано с тремя основными причинами. Во-первых, его существование создает естественный центр власти, у которого с большой долей вероятности может возникнуть конфликт с федеральным руководством. В частности, в нем проживает значительная доля населения союза, в результате чего у лидеров этого региона возникают и причины, и политические стимулы утверждать, что они заслуживают большего права голоса в управлении федерацией. А поскольку руководство этнического региона-ядра представляет более узкий сегмент населения союза, чем руководство федерального центра, велика вероятность расхождения их интересов и естественного конфликта между ними.

Эта тенденция усугубляется в той степени, в какой политики руководствуются эгоистическими интересами и готовы использовать эти разногласия, чтобы получить политические преимущества, подрывая власть федерального Центра ради усиления собственной. При этом из‐за большого «веса» республики-ядра и ее склонности к напряженным отношениям с центральным правительством она зачастую пользуется поддержкой широкого круга акторов, недовольных федеральными властями, становясь «центром притяжения», который способствует координации оппозиционных структур и оппозиционных сил в целом. Эта тенденция усиливается, если лидер этнического ядра поощряет ее по политическим соображениям, побуждая оппозиционных акторов сдерживать взаимные разногласия ради противостояния Центру.

Эта тенденция явно занимала центральное место в процессе распада СССР. Ельцин, поставивший свое политическое будущее на карту противостояния с Горбачевым после их конфликта в 1987 году, интуитивно осознал, что новые выборные институты, появившиеся в РСФСР в 1990‐м, могут стать для него важным «плацдармом» для влияния на траекторию будущего постсоветского развития, в то время как Горбачев, напротив, либо недооценил этот потенциал, либо рассчитывал преодолеть его влияние. В результате Ельцину в 1990 году удалось стать депутатом республиканского Верховного Совета, а вскоре после этого – его председателем. Затем, в 1991 году, он организовал учреждение поста президента РСФСР, позволявшего, хотя бы на символическом уровне, соперничать с Горбачевым. И поскольку Ельцин мог опираться на мандат, полученный напрямую от избирателей, а Горбачев – так и не согласившийся на выборы президента СССР путем всенародного голосования – на это претендовать не мог, Ельцину удалось еще сильнее задействовать рычаги влияния ядерного этнического региона.

В результате мы стали свидетелями не только весьма разрушительной «войны законов» 1990–1991 годов между Россией и Центром, которая существенно подорвала позиции Союза, но и сплочения вокруг лидера РСФСР весьма разношерстных сил, оппозиционных Горбачеву, несмотря на их порой фундаментальные разногласия относительно будущего страны. С особой четкостью это проявилось в августе 1991 года, когда Ельцин стал естественным символом и центром сопротивления попытке государственного переворота, предпринятого для спасения Союза самопровозглашенным ГКЧП. Более того, есть основания утверждать, что именно угроза, которую представлял для Центра Ельцин как лидер этнического региона-ядра, и спровоцировала попытку путча. А способность Ельцина претендовать на политическую власть в качестве главы РСФСР, в свою очередь, во многом помогла ему нанести поражение путчистам, легитимировав, к примеру, фактическое установление им контроля над рядом федеральных институтов во время путча и после него. Если бы в Союзе не было РСФСР и ее лидера, а существовали бы только 80 с лишним отдельных регионов и 80 с лишним лидеров этих населенных русскими регионов, такое развитие событий трудно себе представить.

Во-вторых, то же самое чрезмерное влияние, которое делает ядерный регион естественным соперником федерального центра, зачастую превращает его в угрозу для других этнических регионов-меньшинств. Поскольку ядерный регион представляет узкую группу избирателей, отличную от титульных групп других этнических регионов (или как минимум большинства из них), попытки руководства ядерного региона ограничить власть Центра или даже сравняться с ним могут рассматриваться представителями «регионов меньшинств» как угроза. Эти действия, однако, скорее всего будут определяться конкретными обстоятельствами. Если руководство «региона этнического меньшинства» имеет сепаратистские устремления, оно может объединить усилия с руководством ядерного региона во многих вопросах, связанных с подрывом центральной власти. Но в то же время оно, скорее всего, будет сильно обеспокоено тем, что образовавшийся вакуум центральной власти, возможно, заполнит руководство ядерного региона, которое начнет проводить еще более «имперскую» политику, напрямую отражающую интересы региона этнического ядра.

И эту динамику мы также наблюдаем в процессе распада СССР. Хотя сепаратисты, стоявшие во главе прибалтийских и ряда других союзных республик, зачастую объединяли усилия с Ельциным в его борьбе, а сам Ельцин активно старался заручиться их поддержкой, чтобы усилить свои позиции в отношениях с Горбачевым, те же самые республики чрезвычайно беспокоились, что Ельцин может просто занять место Горбачева и в конечном итоге создать еще большую угрозу для их самостоятельности. Позднее, уже после распада СССР, суть этой проблемы весьма образно выразил первый президент Украины Леонид Кравчук: «Я сплю в одной кровати со слоном; это чуткий сон – боюсь, случайно раздавит». В свете этого стоит отметить, что заявления ельцинских соратников и помощников после августовского путча, которые можно было истолковать как притязания на Крым и угрозы в адрес Украины, если она покинет Союз, в действительности сыграли важную роль в обосновании доводов Кравчука в пользу выхода Украины из Союза, и именно это нанесло СССР смертельный удар в декабре 1991 года. Что, впрочем, не помешало Кравчуку временно объединиться с Ельциным и подписать соглашение о создании Содружества независимых государств, которое позволило полностью избавиться от Горбачева и стало официальным документом о роспуске СССР.

Наконец (и это наиболее очевидный из выводов), наличие ядерного этнического региона позволяет намного легче вообразить его как отдельное государство за пределами союза. Иными словами, ядерный этнический регион, объединяющий значительную часть «основной» этнической группы (которая составляет абсолютное или относительное большинство населения федеративного государства) на административной территории, официально зафиксированной на политической карте и обладающей собственным избранным руководством и институтами государственного управления, является своего рода «протогосударством», которое существует отдельно от других субъектов союза и которое совсем нетрудно представить себе в качестве полноценного самостоятельного государства. Лучше всего пояснить это на одном примере. Хотя взаимоотношения между «Россией» и «империей/СССР» всегда были многозначными, что затрудняло выработку единого мнения о том, чтó есть «Россия», существование РСФСР «по умолчанию» обеспечивало способ отделения «России» от СССР: границы и институты уже существовали, карты были составлены и т. д. Но если бы вместо РСФСР существовал только «набор» из десятков областей, краев, автономных республик, автономных областей и автономных округов, каждый из которых был бы в разной степени и по-разному связан с федеральным Центром и союзными республиками, отведенными этническим меньшинствам, идею территориально единой «России», существующей независимо от союзного «проекта», – отдельной России, входящей в состав Союза, вместо условно понимаемой России, «неразрывно связанной» с Союзом, – было бы куда труднее концептуализировать. С этим связан и другой момент: когда регион является «этническим ядром», у его руководства возникает стимул сформировать для этого субъекта особую идентичность, которую можно мобилизовать в политических целях. Напомним, что одним из самых эффективных орудий Ельцина для мобилизации россиян против Горбачева в 1991 году (в том числе в ходе ельцинской предвыборной президентской кампании) была идея о том, что от советского интернационализма «страдает» именно Россия, которой приходится «кормить» другие республики за счет своих природных богатств. И напротив, в отсутствие ядерного этнического региона у лидеров Центра, стремящихся подобно Горбачеву сохранить союз и продлить его существование, есть куда больше возможностей добиться цели, эксплуатируя проблемы скоординированности коллективных действий у основной группы этнических территорий.

Во-первых, при отсутствии ядерного этнического региона исчезает описанная выше проблема «двоевластия». Если бы на месте РСФСР был набор из 80 с лишним регионов с собственными лидерами, трудно представить, что кто-то из них смог набрать хотя бы толику влияния, которым пользовался Ельцин, бросая вызов Горбачеву. А без единого «очевидного» – хотя бы «по умолчанию» – лидера, представляющего население и территорию, не входящую в союзные республики, которые отведены этническим меньшинствам, у этих восьми десятков региональных лидеров возникли бы стимулы для а) соперничества друг с другом за статус такого представителя и/или б) сопротивления попыткам лидеров других регионов (или чьим-либо еще) приобрести неподобающее влияние. А это, в свою очередь, крайне снизило бы вероятность того, что любой из них смог бы приобрести достаточный авторитет, чтобы стать соперником Горбачева и восприниматься как его реальная альтернатива. Соответственно, каждый из этих восьмидесяти с лишним региональных лидеров территорий, не входящих в состав союзных республик, «закрепленных» за этническими меньшинствами, также представлял бы куда меньшую угрозу для Украины и других союзных республик, поскольку его возможности влиять на политику Центра были бы намного меньше.

Наконец – и это, пожалуй, важнее всего, – у Горбачева было бы намного больше возможностей действовать по принципу «разделяй и властвуй» в отношении оппозиции из российских регионов, играя на различиях региональных интересов, «подкупая» некоторых из них и договариваясь с ними по отдельности. Ведь есть немало оснований утверждать, что именно такими действиями Ельцину удалось остановить тенденции распада на границах РСФСР и сохранить целостность Российской Федерации: внутри самой России не было ядерного этнического региона, а существовало более 50 регионов без четкой этнической принадлежности (их точное количество со временем изменилось). Ельцин умело использовал разногласия между субъектами Российской Федерации, чтобы удержать их в ее составе (в частности, за счет «скроенных по индивидуальным меркам» двусторонних договоров), хотя и в ущерб правовым и другим формам государственного единообразия. У Горбачева же просто не было возможности прибегнуть к такой тактике: к середине 1991 года его личный авторитет, да и весь потенциал советского государства (в том числе финансовый), был слишком ослаблен из‐за противостояния с Россией.

СССР В СРАВНИТЕЛЬНОЙ ПЕРСПЕКТИВЕ: ОБЩЕМИРОВЫЕ ЗАКОНОМЕРНОСТИ

Важная роль ядерного этнического региона в распаде СССР четко просматривается, если поместить эти события в международный контекст и сопоставить их с судьбами других этнофедераций. Если рассматривать СССР в изоляции, можно найти множество других факторов, объясняющих его крушение, но изучение послевоенной истории всех этнофедеративных государств в совокупности делает понятным, насколько уязвим был Советский Союз в 1990–1991 годах из‐за своей этнофедеративной структуры.

В моих предыдущих работах была формулирована и объяснена методология анализа, здесь же ограничимся таблицей 1, куда включены все государства, отвечающие моему определению этнофедерализма и существовавшие в мире с момента окончания Второй мировой войны по 2020 год. Они разделены на две категории: те, что распались, и те, что сохранились. К распаду государства я отношу либо а) выход из него не менее половины субъектов этнофедерации (после чего трудно утверждать, что союз существует в прежнем виде), либо б) начало гражданской войны, длившейся как минимум год и вызвавшей прекращение деятельности нормальных государственных институтов по всей стране (а не просто введение чрезвычайного положения в какой-либо ее части). «Сохранение государства», в свою очередь, не равносильно сохранению этнофедерализма в соответствующей стране, но лишь означает, что государство не распалось, даже если утратило этнофедеративный характер.

Как видим, наблюдается жесткая закономерность: во всех распавшихся государствах существовал ядерный этнический регион, в то время как все те государства, где его не было, сохранились. Некоторые из этнофедеративных государств с ядерным регионом существуют до сих пор, но все они числятся среди самых нестабильных полиэтнических стран мира: к ним относятся, в частности, Босния (которую, по сути, «скрепляет воедино» только присутствие натовских войск) и Бельгия. Более того, в категории «выживших» есть государства, где федеративное устройство было упразднено (то есть этнофедерализм не сохранился, но это не привело к их распаду) – таковы, например, Индонезия и Камерун. При этом ни один другой признак, кроме наличия ядерного этнического региона, не позволяет столь же четко разделить эти государства на «погибшие» и «выжившие».

Таблица 1. Закономерности распада/сохранения этнофедеративных государств (за исключением островных микрогосударств) при наличии или отсутствии этнического региона-ядра (на 2020 г.)

Так, традиция советского «псевдофедерализма» была характерна как для СССР, так и для России, но последняя сохранилась, хотя в начале 1990‐х у многих существовали опасения, что процесс распада продолжится и охватит теперь уже Российскую Федерацию. Аналогичным образом искусственное федеративное устройство, навязанное колониальными державами, в целом сохранялось в отсутствие ядерного региона, но, как правило, рушилось, если страна обладала этой институциональной характеристикой. Кейс Нигерии представляет собой наглядный эксперимент в области «распада – сохранения» государства: когда там имелся ядерный этнический регион, в стране – в результате попытки отделения Биафры – разразилась гражданская война, но после того, как новое руководство страны осознало эту проблему и разделило этнофедеральные территории страны на более мелкие субъекты, ситуация стала стабильнее и единое государство сохранилось.

В целом можно сказать, что этнофедерализм как таковой не создает особых проблем и может даже способствовать устойчивости государства, но при наличии ядерного этнического региона эта конструкция становится крайне нестабильной. Именно поэтому в 1991 году, когда благодаря демократизации советский федерализм наполнился реальным содержанием, СССР оказался в весьма трудном положении.

ПОСЛЕДСТВИЯ ДЛЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА В ПОСТСОВЕТСКОЙ РОССИИ

Последствия самой специфики распада этнофедеративных государств, спровоцированного ядерным этническим регионом, почти не становились пока объектом специальных исследований. Ниже я перечислю несколько синдромов, которые, как показывает опыт России, могут стать результатом крушения этнофедерализма при наличии ядерного региона. Они, как мне представляется, важны и заслуживают изучения также в контексте других государств.

1) Сохраняющиеся поводы для недовольства основной этнической группы: территория, экономика, личные аспекты

Поскольку СССР рухнул в результате политической борьбы между ядерным этническим регионом (РСФСР) и федеративным советским государством, сам процесс распада породил несколько эффектов, посеявших семена долгосрочного недовольства, которое и влияет с тех пор на структуризацию политической жизни в самой России и других постсоветских государствах. Прежде всего среди этих эффектов следует назвать утрату территории, но при этом необходимо учитывать, каким образом территория была «потеряна». Есть веские основания полагать, что сам Ельцин не был заинтересован в развале Союза: он хотел лишь сместить Горбачева с поста его лидера и обеспечить большее влияние в союзном государстве себе лично и российской республике, чьи интересы он официально представлял. Однако его борьба за власть с Горбачевым и опасения, которые его фигура и деятельность в качестве главы РСФСР вызывала в некоторых союзных республиках, привели к почти неконтролируемому распаду Союза, которого к тому же не желало большинство населения страны. Одним из результатов этого стал не только подрыв легитимности самого Ельцина в глазах многих россиян, но и возникновение основы для множества обид, связанных с расчленением политической территории Союза.

Во-первых, многие россияне, не одобрявшие крушение СССР, восприняли его «роспуск» как нелегитимный акт произвола. Хотя большинство жителей РСФСР смирились с ликвидацией союза как с прагматичным и необходимым шагом во избежание гражданской войны, это «смирение» не основывалось на общенациональном признании того, что речь идет о естественном процессе распада «империи» (как это, к примеру, произошло в Великобритании при расставании с колониями), или, наоборот, на этнически «пуристском» консенсусе относительно необходимости сосредоточиться собственно на России – меньшей по размеру, но более однородной в этническом и религиозном плане.

Два вызывавших беспокойство обстоятельства имели наибольшее значение в политическом смысле. Одно из них – озабоченность судьбой этнических русских, живших за пределами Российской Федерации. Для кого-то это стало глубоко личной заботой, поскольку немало россиян либо сами прожили часть жизни в других республиках, либо имели там родственников. В глазах людей это как минимум отчасти оправдывало активное участие России во внутриполитических процессах в некоторых постсоветских государствах. Кроме того, отдельные политики, в частности Дмитрий Рогозин, превратили эту проблему в «стартовую точку» собственной политической карьеры, сделав себе имя, а в конечном итоге и обретя влияние в период президентства Путина.

Другой важный предмет озабоченности имел вполне конкретный характер: речь идет о Крыме. Социологические опросы демонстрировали устойчивое мнение большинства россиян, что Крым – в большей степени, чем любой другой регион – является исторически российским, несправедливо «отданным» Украине в советский период, и что факт этой несправедливости был необоснованно проигнорирован в момент распада СССР. Поэтому, хотя до 2014 года большинство россиян не поддержало бы насильственную оккупацию полуострова российскими войсками и присоединение его к Российской Федерации, это подспудное восприятие распада Союза как акта произвола значительно облегчало задачу Кремля по оправданию своих действий перед собственным населением. Аннексия Крыма сняла недовольство не только «этнических националистов», больше всего озабоченных положением русских за рубежом, но и «имперских националистов» – тех, кто отождествляет с Россией все постсоветское пространство и считает нелегитимным его произвольный раздел. При этом стоит отметить, что по результатам опросов большинство россиян не поддерживает присоединение к России других территорий бывшего СССР – в том числе других регионов Украины, например Донбасса, – хотя и выступает за углубление интеграции на постсоветском пространстве.

Еще один повод для недовольства, связанный с характером крушения СССР, касается экономики. В советский период экономика РСФСР была тесно связана с другими республиками – а точнее, являлась частью интегрированного и централизованного целого, – поэтому борьба между ядерным регионом и Центром сопровождалась «раздергиванием по частям» общесоюзных экономических институтов еще до «роспуска» самого государства (даже независимо от зачастую не совсем успешных попыток сепаратистов в некоторых республиках «экономически отделиться» от Союза перед августовским путчем 1991 года). Разрыв этих экономических связей и нескоординированность экономических реформ из‐за самонадеянной попытки РСФСР провести их в одиночку весьма негативно отразились на экономике, во многом обусловив резкий экономический спад в начале 1990‐х. Последствия этого спада хорошо известны и широко обсуждались многими авторами, так что я не буду останавливаться на них подробно. Важно, однако, отметить, что эти проблемы позволили Путину без труда сконструировать нарратив о необходимости восстановления стабильности при создании его режима в России в нулевых. И они по сей день остаются источником поддержки Путина: 1990‐е зачастую преподносятся как негативный сценарий, по которому снова будут разворачиваться события, если избиратели отвернутся от нынешнего президента.

2) Неоптимальные отношения с соседями

Другим следствием распада государства в результате борьбы между ядерным этническим регионом и Центром стало недоверие к России во многих бывших союзных республиках – как со стороны населения в целом, так и со стороны их руководства. В большинстве стран бывшего Союза сохраняются тесные личные связи с Россией и в целом положительное отношение к ней, но и поддержка независимости остается сильной, а опасения относительно российской гегемонии не исчезают. Можно утверждать, что именно эти опасения обусловили ограниченные результаты усилий России по реинтеграции постсоветского пространства, даже в чисто экономической сфере и даже когда она обещает соблюдать права стран бывшего СССР. Отчасти в этом проявляется общая проблема ядерного этнического региона, попросту перенесенная на уровень международной интеграции: когда один из потенциальных «партнеров» слишком велик и влиятелен, другие, даже если они относятся к нему позитивно, опасаются, что он их «поглотит».

В этой ситуации любые намеки на возможные недобрые намерения, исходящие от более крупного партнера, нередко воспринимаются более слабой стороной преувеличенно (как уже отмечалось, это проявилось еще до крушения СССР в истории с притязаниями и косвенными угрозами ельцинских союзников в адрес Украины). Корни этого также кроются в структуре СССР и модели его распада: этнофедеральное устройство с выделением одного несоразмерного субъекта-ядра, связанного с основной этнической группой, посреди других, куда меньших субъектов. Поэтому даже Казахстан и Белоруссия, давно выступающие за интеграцию на постсоветском пространстве, одновременно – везде, где только можно, – за кулисами оказывают сопротивление интеграционным проектам, способным реально подчинить их России в политическом отношении.

Пока что пик этой напряженности был связан с аннексией Крыма. Если в самой России этот шаг вызвал в основном положительный отклик, то в других постсоветских государствах – даже ее союзниках – он спровоцировал серьезные опасения, и большинство из них отказались официально его поддержать.

3) Президентализм и цикличность режима

Соперничество за власть между Горбачевым и Ельциным, глубоко укорененное, как мы уже упоминали, в институциональной структуре СССР как этнофедеративного государства с ядерным этническим регионом, также является как минимум косвенной причиной установления в России президентализма. В первой половине 1991 года Ельцин успешно добился введения института президентства в РСФСР, обосновывая это отчасти необходимостью такого поста для проведения реформ (независимо от союзного Центра), а отчасти (и это было связано с первым аргументом) – его необходимостью для переговоров и противостояния с Горбачевым, который в 1991 году стал президентом СССР. В то время феномен президентализации союзных республик был характерен не только для России: после того как Горбачев получил этот «титул» в качестве главы СССР, лидеры почти всех союзных республик добились для себя президентских постов в той или иной форме, также обосновывая свои новые должности необходимостью вести переговоры с Горбачевым и проводить реформы.

В июне 1991 года Ельцин выиграл первые президентские выборы в РСФСР и использовал только что полученный мандат прямой поддержки избирателей в качестве обоснования для игнорирования или дезавуирования решений этих органов. Формально в первые два года после распада СССР высшим органом власти в России оставался Съезд народных депутатов. Он, в частности, имел право внесения поправок в Конституцию и мог упразднить институт президентства, если сочтет это целесообразным. Но на первом этапе этот орган поддержал Ельцина в его борьбе с Горбачевым и наделил президента чрезвычайными полномочиями, которые должны были носить временный характер. Однако когда Съезд вступил с ним в противостояние, Ельцин не сложил с себя эти полномочия, а в конце 1993 года организовал принятие новой конституции, закрепившей нынешнюю президенталистскую систему.

Формально российская конституция предусматривает «полупрезидентскую» систему власти, где парламенту отведена определенная роль в формировании правительства, но на практике полномочия президента позволяют ему во многом действовать независимо от парламента, в том числе и определяя состав кабинета министров. Кроме того, как я подробно объяснял прежде, символическая власть, которой конституция наделяет президента в качестве «первого лица» страны, куда важнее формальных конституционных полномочий президента и парламента. Этот символический аспект способствует координации деятельности существующих в России масштабных политико-экономических «сетей» вокруг президентской власти, независимо от того, используется эта власть в соответствии или в нарушение конституции и других законов.

Эта система как минимум подкрепляет консолидацию власти в России вокруг главного патрона, каковым выступает Владимир Путин. Собственно, если брать постсоветское пространство в целом, почти во всех странах, где в 1990–1991 годах воцарился президентализм, начался процесс консолидации власти, обернувшийся к началу нулевых ярко выраженной закрытостью политической системы. Однако возникший в результате режим, который я называю патрональным президентализмом, в высокой степени подвержен кризисам при передаче власти. Корни всех трех классических «цветных революций» на постсоветском пространстве можно найти в назревающих «кризисах престолонаследия» в рамках патрональных президентских режимов: уходящий президент не имел достаточной поддержки в обществе, чтобы организовать «управляемую» передачу власти. Но если в ходе таких революций не вносятся фундаментальные изменения в президенталистские конституции, ситуация почти неизбежно возвращается к новому раунду консервации политического процесса.

В России Путину во всех случаях перехода власти от одного лица к другому – начиная с 1999–2000 годов, когда он сам стал преемником Ельцина, – удавалось заручиться достаточной народной поддержкой, чтобы удержаться у руля. При этом каждый момент перехода – даже если он не означал реальной передачи власти, как в случае с президентством Медведева, – сопровождался конфликтами с участием элит и/или масс. Накануне выборов 2000‐го многие прогнозировали, что оппозиционная коалиция «Отчество – Вся Россия» нанесет поражение ослабленному Кремлю, но в последние месяцы 1999 года популярность Путина резко возросла. В 2007–2008 годах мы видели закулисную борьбу в рядах элит, в том числе на удивление открытый конфликт между различными силовыми структурами. Этот конфликт завершился лишь после того, как Путин четко заявил о намерении поддержать Медведева и занял ряд постов, которые – в сочетании с его неформальным влиянием – могли послужить мощными сдержками против возможных притязаний Медведева на реальную власть (которых, впрочем, не последовало). Когда же президентский срок Медведева заканчивался и Путин решил вернуться на этот пост, проведя «рокировку», начались массовые протесты 2011–2012 годов, что создало один из самых серьезных политических кризисов, с которыми до сего дня сталкивалась путинская система.

Итак, консервация политического процесса, связанная преимущественно с президенталистской системой в России, зародившейся, в свою очередь, в ходе борьбы между союзным Центром и ядерным этническим регионом, по сути, не прерывалась благодаря народной поддержке Путина и умелым действиям его команды по поддержанию этой популярности. И в этом смысле наблюдаемую сегодня в России политическую «закрытость» можно рассматривать как следствие особой модели распада СССР как этнофедеративного государства с ядерным этническим регионом.

Конечно, из этого тезиса косвенно следует, что сохранение политической закрытости нельзя считать предрешенным делом. Вопрос перехода власти приобретает в России все большую актуальность. И даже после проведения плебисцита по поправкам к конституции, позволяющим Путину занимать президентский пост вплоть до 2036 года, из‐за его старения вопрос о преемнике будет занимать все более важное место в повестке дня, усиливая связанный с ним риск расколов внутри элит и массовых волнений в ходе каждых очередных общенациональных выборов. При этом указанный риск повысится настолько, что народная поддержка Путина пойдет на спад.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Хотя в нашем распоряжении есть значительный массив исследований о влиянии коммунистического и посткоммунистического наследия на текущую политику, равно как и превосходные работы о причинах распада СССР, мало кто задавался вопросом о том, как специфика его крушения может влиять на современные политические паттерны России и других постсоветских государств. В настоящей главе я стремился дополнить упомянутые выше исследования, описав последствия самого важного, как я отмечал, процесса, обусловившего распад Советского Союза, – последствия напряженности, созданной его институциональным дизайном этнофедеративного государства с ядерным этническим регионом (РСФСР). Я утверждаю, что эта институциональная особенность естественным образом породила стимулы для конфликта между лидером ядерного региона (в данном случае Борисом Ельциным) и федеральным Центром (в лице Горбачева), который не только привел к ликвидации Союза, но и запустил цепочку событий, ставших причиной сохраняющегося у крупных сегментов населения фрустраций националистического и экономического характера, недоверия к России со стороны ее соседей (даже наиболее позитивно относящихся к Москве) и патронального президентализма ее политической системы, которая привела к устойчивой консервации политической сферы и которая, в случае если действующий российский президент станет непопулярной «хромой уткой», чревата высокой вероятностью ее внезапного «открытия» революционным путем.

Это наследие, конечно, нельзя считать определяющим. Всегда возможны субъективные решения руководства, способные повлиять на будущее развитие событий. И в процессе дальнейших исследований необходимо проанализировать, в какой степени подобные факторы играют важную роль в других государствах, образовавшихся после краха этнофедераций с ядерным этническим регионом. Но при оценке настоящего и прогнозировании (насколько это возможно) будущего России стоит учитывать наследие не только далекого, но и недавнего прошлого, которое, возможно, все еще проявляется в политической сфере.

Перевод с английского Максима Коробочкина