* * *

Дыбенко взял собачек и нарты. Самоедские собаки — это нечто. Здоровенная лохматая тварь величиной с теленка, которая только притворяется милой! Сожрать могут всё подряд — даже друг друга в случае большой нужды. Если погонщик зазевается — то и его тоже…

Мы гнали по белому безмолвию — я впереди, старшина — сзади, корректируя курс каюрским шестом.

— Далеко отсюда до лаймов? — спросил я, перекрикивая ветер.

— Верст десять! У них фактория на острове, как раз в устье Янги. Недалеко от того места, где я тебя подобрал. А что?

— Интересно!

— Конечно, интересно! Там у них паровое отопление, патефон и девочки! И ледокол каждый месяц прессу привозит, представляешь? Ломится сюда по Ларьегану!

А вот это была всем новостям новость. Но я виду не подал — мы охотились на медведя.

Привлекательную полынью мы нашли ближе к вечеру и решили располагаться на стоянку — Дыбенко уверял, что в новых спальных мешках и палатке нам не грозит перспектива замерзнуть. Да и настоящие морозы еще не ударили.

Я начал разговор, когда мы зажгли горелку и разогревали ужин — консервную банку гречки с мясом. В палатке было действительно довольно тепло. Собачки снаружи подвывали и поскуливали, налопавшисьпеммикана.

— Старшина, а ты как в лоялисты попал?

Дыбенко достал из-за пазухи плоскую фляжку со спиртным, открутил крышечку, приложился и протянул мне:

— Будешь?

У него там была лимонная водка.

— А я не попадал в лоялисты. Я на флоте служил — на Эвксине. «Эсминец «Старательный»! — гордо сказал он, — Ух, попортили мы крови протекторатским посудинам…» Когда вся эта катавасия в столице началась — мы как раз в Миносе стояли, на базе Альянса — бункеровались углем. Они нас и интернировали. Жили в лагере с такими же горемыками — с других кораблей. А потом пришел эмиссар Новодворский и сказал: "Всё, ребята, Империя кончилась, нынче Республика Ассамблей, а это значит — демократия, свобода, равенство и братство!" Всем раздали синие мундиры, винтовки и прочий солдатский скарб — перевели в войска. Флота ведь по договору с Альянсом мы держать не могли!

Я вспомнил, как современные боевые корабли пилили на металлолом и дернул головой. Дыбенко кивнул то ли мне, то ли своим мыслям и продолжил:

— Прибыли мы в Империю — и удивились. Нынче всё по-новому было! Вы-то, пограничники, плюнули на всё, а нам-то разбираться пришлось! Оно ведь вроде как справедливо и правильно всё получалось: вот представь — собирает волость ассамблею, выбирают туда своих представителей — депутатов. Самых достойных людей! Те всё коллективно решают, назначают эмиссаров — по конкретным вопросам. Образование там, или, предположим, защита белых медведей — и в этом они самые что ни на есть главные. Но в чужую сферу — не лезь! Потом волостная ассамблея от себя выдвигает пару человек в провинцию — там тоже у них своя, провинциальная Ассамблея… А те уже — посылают делегатов на Республику. Выходит — народ правит через своих представителей? — он усмехнулся.

Я ждал, что он скажет дальше.

— При Империи-то как было? Иерархия! Чтобы человеку, к примеру, стать директором грузового порта — он что? Правильно — учился, потом в доке горбатился, потом отделом руководил, потом — становился заместителем заместителя, потом… Потом оказывалось, что у нынешнего директора порта есть племянник, которому срать, что ты там горбатился — и он сразу после своей столичной Экономической академии становился твоим начальником… Такие порядки нам не нравились — и мы их поменяли!

— Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим!

Кто был ничем, тот станет всем!.. — пропел я.

Дыбенко сверкнул глазами:

— И построили! Теперь докер мог стать эмиссаром по портовой части — и управлять! Но…

— Но эмиссарами становились не докеры, да? Хочешь, я тебе объясню, что было дальше?

— Ну-ну, братишка, объясни… Из тебя твоя интеллигенция прямо прет!

— Фокус в том, что в Ассамблеи выбирали не самых лучших. А тех, кто мог убедить других, что его нужно избрать. Вот скажи мне, чем будет заниматься хороший доктор?

— Людей лечить — как Кауперс. Понятно дело!

— А почему он не эмиссар по медицине?

— А нахрена оно ему?

— Во-от! А если бы Кауперс, предположим, был личным доктором губернатора провинции — он бы мог стать эмиссаром?

— Э, не-е-ет! Люстрация, братишка! Мы бывших — к ногтю! Попили нашей крови, хватит!

— А разве то, что доктор пользовал губернатора, делает его плохим специалистом? Держал бы губернатор около себя идиота? — я напоминал сам себе покойного Лазаревича, который бесил лоялистов множеством вопросов.

— Ты это к чему клонишь?

— К тому, что эмиссары ваши — редкостная погань и сплошной непрофессионализм. Это стало понятно через два года, когда в стране голод начался, а депутаты ассамблей получали усиленный паёк — им ведь нужно было заботиться об освобожденном народе, верно?

— Голод устроила контра и имперские недобитки! Срывали продразверстки, занимались саботажем! Ты вообще это к чему? Агитируешь меня?

— А чего мне тебя агитировать? Тут у вас видишь, как всё неплохо получается… Вывели, наверное, всю контру — вот и жизнь закипела…

— А ты думаешь! Интеграция в мировое сообщество! Рынки сбыта! — Дыбенко воодушевился.

Но я видел, что он не так уверен в своих словах, как пытается мне показать.

— Я смотрю, нож у тебя хороший… — сменил тему я.

— Нож? Да, нож фирмы "Барлоу"! У нас таких не делают! — вдруг он погрустнел, — У нас вообще ножи не делают теперь.

— Погоди, а Сребряница?

— А что Сребряница? Переквалифицировали производство на обогащение руды. Концентрат вывозит Альянс — а ножи мы уже закупаем.

— И гречку?

— Что — гречку?

— Вот на банке этой консервной — на каком языке написано?

— А черт его знает…

Мы посидели еще немного, прихлебывая из фляжки.

— Знаешь, почему началась та война? — спросил я.

— Потому что мы заступились за иллирийцев?

— Неа. Потому что тевтоны производили то же, что и лаймы. И не хотели интегрироваться в мировое сообщество.

Дыбенко уставился на меня как баран на новые ворота, а потом помотал головой:

— Не, ну тебя к черту, поручик! Вы там на своей границе со своим нейтралитетом совсем уже… Давай лучше спать.

* * *

— Открывай глаза, братишка! Медведь пришел!

— Какой нахрен?.. — тут я всё понял, и задергался в спальном мешке на днище палатки.

Старшина хохотнул:

— Ты это… Как гусеница! — и дальше мы гоготали уже вместе.

Медведей было два — побольше и поменьше. Они стояли у самой кромки льда и высматривали рыбу. В какой-то момент тот, который побольше, резко ударил лапой — и вытащил из мутной воды что-то крупное и темное.

— Во даёт! — восхитился Дыбенко, — Бить мелкого будем — у них, говорят, мясо вкуснее.

Он протянул мне винтовку — впервые за всё время. У него их было две: одна — старая модель армии Альянса, вторая наша, имперская. Наша досталась мне.

— Бить будем вместе, чтоб наверняка. А то уйдет — проклянем всё на свете, за подранком гонявшись!

Мы лежали на пригорочке в снегу и целились в мишек.

— Ну что — огонь? — спросил Дыбенко. И тут же ответил: — Огонь!

Мы выстрелили почти одновременно — и медведи кинулись бежать. Наконец меньший рухнул.

— Ура! — крикнул Дыбенко, — Сейчас подцепим тушу за нарты и выволочем на берег — будем свежевать!

Мы возились с чертовой тушей до темноты — свежевали, усмиряли собак, рвавшихся с привязи к кровоточащему мясу. Отбивались от стаи песцов, паковали шкуру, разделяли мясо на порции… В общем — это была адская работа, и я уже проклял себя за то, что придумал такой дурацкий повод… Ну, не шпион я! Я — пехотный офицер, я могу копать, могу не копать, могу сделать, чтоб другие копали а потом стреляли… А не вот это вот всё!

— Слушай, — Дыбенко был весь перемазан в медвежьей крови и держал в руке нож фирмы "Барлоу", — Я подумал о твоих словах про вот этот вот ножик… Это что же, как про фитофтору в Коннахте получиться может?

На острове Коннахт, который входил в Альянс, выращивали в основном картошку — гнали спирт на продажу, кормили скот, ну и сами кушали, конечно. Монокультура — так бы сказал Тревельян. А потом картошку сожрала фитофтора, и начался голод — умер каждый четвертый, и каждый третий из оставшихся в живых лишился работы.

— Ну, вы же им не только концентрат продаете? Еще лес-кругляк, пушнину, золото и нефть, да?

Дыбенко задумчиво наморщил лоб.

Мы закончили, когда на небе было полным полно звезд.

— Наверное, нужно выдвигаться в отряд, — сказал Дыбенко, — А то на запах придут родственники этого мишки… Не люблю ночные поездки, но… — он не договорил.

Нас ослепил поток яркого электрического света.

— Стоять! Рьюкивверьх! Ви есть браконьеры!

Полдюжины солдат в полушубках, моторные сани и офицер — в фуражке. И как только уши у него не мерзнут?

Старшина Дыбенко попробовал договориться миром:

— Мы — заготовительная команда республиканской армии. У меня есть документы, в кармане.

— Ви пройдьете с нами. Груз будьет конфискован. РьеспубликанскаяАссамблейа дала прафительтсву оф Алайанс монополия на… Охота на польярного зверя, заготофкапьюшнины.

Я только усмехнулся, а Дыбенко — он грязно выматерился.

XIX ПАТЕФОН

— Раз два три, раз два три! — он дирижировал стеком, а девушки задирали ноги., — Выше, выше! Народ просит хлеба и зрелищ!

Патефон хрипел и надрывался, выплевывая из медного раструба звуки канкана. Завидев нас, этот необычный лайм спустил ноги со стола, встал, подошел к нашим конвоирам и заорал что-то разрушительное на своем невнятном языке. Никогда не любил языки, в которых нет четких звуков "р", "с", "л". Даже в Протекторате с их лязгающим тевтонским наречием в этом плане моим ушам было бы проще. А вот лаймы — они даже извращались в придумывании способов выработать свое уродское произношение у многочисленных мигрантов — орехи за щеки запихивали или горячую картошку в рот. Это что за язык такой, на котором правильно говорить можно только с набитым ртом?

Наконец выволочка закончилась, и на нас тоже соизволили обратить внимание:

— Я — колонель Бишоп. Армия Альянса. А вы кто такие? — говорил он абсолютно без акцента.

Одет колонель был в просторную белую рубаху, песчаного цвета галифе и, конечно, ботинки с гетрами. Куда Альянс без гетров?

Длинное породистое лицо, короткая стрижка с залысинами, в руках — стек.

— Старшина Дыбенко, республиканская армия. Нас задержали ваши люди, когда мы занимались заготовкой продовольствия.

— Вы хотели увезти пушнину. Пушнину необходимо сдавать на фактории альянса, у нас есть монополия…

— Полярный медведь — никак не пушной зверь… — возразил лоялист.

Благородное лицо колонеля вдруг дернулось, и он с размаху ударил Дыбенко стеком по лицу, потом еще и еще раз:

— Сэр! Ты должен обращаться к старшему по званию "сэр", грязное животное!

Коротко рявкнул что-то подчиненным, нас схватили под руки и потащили за дверь.

Снова заиграл патефон.

— Раз-два-три, раз-два-три! — послышался голос Бишопа, — Чего встали, коровы? Двигаемся, двигаемся!

* * *

Дыбенко был подобен тигру. Он метался по клетке и рычал. И морда у него была полосатой.

— Ну, сволочь! Ну, колонель Бишоп! Убью, скотину… Подкараулю — и убью, как пить дать! Это же ни в какие ворота — медведь — пушной зверь! Да и вообще — у них монополия на внешнюю торговлю, а не на охоту!

— А если бы Ассамблея им монополию на охоту на белых медведей выделила? Например, за поставки комплектующих к бронепоезду? Тогда исхлестанная морда бы меньше болела?

— Заткнись, просто заткнись… — Дыбенко сел на угол клетки и ухватил себя за бороду.

Я решил, что, пожалуй, с него хватит страданий, и сказал:

— Эти кретины даже не обыскали нас, ты заметил?

Лоялист на глазах оживал. Конечно, у нас отобрали винтовки и ножи, у меня вытащили револьвер, но в целом — по карманам не шарили. То ли лаймам противно было ковыряться с такими грязными животными, как мы, то ли просто обычное солдатское разгильдяйство сыграло.

— Дождемся ночи — я им такие песни и пляски устрою… — пообещал Дыбенко.

Перед тем, как на факторию опустилась ночь, произошло еще кое-что. Раздался рев, подобный грому, и все засуетились. С треском ломая льды Ларьегана, к острову подходил огромный черный корабль. Это мы потом узнали, что он был огромный и черный — теперь-то мы сидели в клетке в самом углу внутреннего двора и мерзли.

Фактория была спроектирована в виде квадрата — все здания располагались вдоль стен, и на наружной стороне их окна были узкими, как бойницы — для облегчения обороны. А двери выходили во внутренний дворик, который служил в качестве прогулочной площадки, плаца и временного склада. Еще тут стояла наша клетка, две пары колодок, совсем как в средневековье, и виселица — аккуратная, лакированная и чуть ли не вылизанная от снега и льда. Это вам не хухры-мухры, это цивилизованный Альянс!

— Как думаешь, мы сможем пробраться на ледокол? — спросил я.

Всё-таки Дыбенко служил на флоте, он лучше разбирался в подобных вещах. Старшина призадумался. Было отчего! Для него побег означал прощание с лояльностью и республикой. Обратно его не возьмут — так у них не принято. Ну, разве что в штрафбат… Это так у них арестантские роты называются, у лоялистов. Свободолюбивая дыбенкина натура взяла верх над лояльностью, и он тряхнул чубатой головой:

— Это можно! Если это "Красотка" — есть там один человечек в охране… Проберемся сначала на баржу — "Красотка" тащит с собой обычно целый караван — три или четыре баржи, но есть пару моментов…

— Что?

— Очень он до денег жадный. И, чтоб нам к кораблю пробраться — это такой переполох надо устроить, чтобы лаймам не до нас было.

Тут я довольно улыбнулся. И одно, и другое вполне решалось.

* * *

По случаю прибытия ледокола колонель Бишоп устроил грандиозный праздник. Играл патефон, слышались веселые возгласы офицеров и взвизгивания девиц. Нас никто и не подумал перевести в помещение потеплее. Наверное, просто забыли. Оно и понятно — офицеры пьянствовали, да и солдатам было чем заняться — пришли письма и посылки из дома, газеты с туманной родины. Лихие парни паковали передачи и ценные трофеи — женам и матерям. Зря, что ли, они тут морозили себе носы и прочие выпирающие части тела? Собольи шубы, песцовые манто и лисьи воротники на улицах Хедебю, Камелота или Виннеты смотрелись как кричащая роскошь, а здесь — менялись на ящик пива…

Мрачный часовой ходил по двору кругами, стуча подошвами ботинок друг о друга.

— Эй, парень! — подозвал его Дыбенко, — Предлагаю обмен!

— А? — удивился лайм, как будто первый раз нас увидел.

— Выпить хочешь? Виски? — Дыбенко потряс своей металлической фляжечкой, — А ты мне сигарету!

— Виски? Сигарета? — обрадовался лайм и пошел к нам, ковыряясь за пазухой.

Он подошел довольно близко, почти к самой решетке, нащупал портсигар и выудил оттуда пару сигарет.

— Давай, ну! — Дыбенко держал фляжку внутри решетки.

Лайм в нерешительности шагнул поближе и протянул руку с сигаретой. Старшина тут же ухватился за рукав мертвой хваткой и дернул на себя. Солдат ударился о решетку, я подскочил и зажал ему рот, пока Дыбенко снимал с пояса кольцо с ключами. Чертыхаясь и изрыгая проклятья, он подбирал ключ к замку от клетки, а я сквозь прорехи в прутьях удерживал часового, который, задыхаясь, дергал ногами. Мы не планировали убивать его — но и закричать он был не должен ни под каким предлогом. Наконец, клетка была открыта, и мы втащили часового внутрь. Он был солидно вооружен — винтовкой с примкнутым штык-ножом и револьвером в кобуре. С боекомплектом было туго, но лучше, чем ничего.

— Так что там у тебя за сюрприз? — поторопил меня Дыбенко, и я с видом фокусника извлек из рукава динамитную шашку с бикфордовым шнуром.

Старшина выпучил на меня глаза, а я развел руками: все свое ношу с собой!

Мы выбрались во двор и прокрались к поддону, на котором стояла тара с нефтью. Дыбенко размахнулся и воткнул штык в жестяной бок одной из бочек, потом еще и еще раз. Это было громко. Открылось окно второго этажа, послышался возмущенный возглас.

— Давай, братишка! — Дыбенко чиркал спичкой, дожидаясь, пока нефть вытечет посильнее, а я подбежал к отрытому окну.

— Лови! — крикнул я и швырнул прямо в руки бдительному офицеру динамитную шашку с дымящимся и безбожно коротким бикфордовым шнуром.

Лайм успел отбросить смертельный подарок, но тот ударился об оконную раму и упал внутри комнаты. Одновременно с этим заполыхала нефть, все больше и больше разливаясь по двору. Дыбенко поддал жару, расковыряв еще пару бочек и, поднатужившись, катнул одну из них в сторону ворот.

— Ну что, делаем ноги? — спросил я.

— У меня еще дело к Бишопу!

— Куда-а-а?.. — но Дыбенку было не остановить.

Он с винтовкой наперевес рванул к двери, из-за которой разносились панические крики вперемешку с мелодией канкана.

Делать нечего — побежал за ним, молясь и матерясь одновременно. Дверь отворилась нам навстречу, Дыбенко с ходу воткнул штык в плотного лайма с капитанскими эполетами и вбежал вместе с ним внутрь. Через пару секунд раздалась частая стрельба — лаймы уже перевооружили свой экспедиционный корпус автоматическими винтовками — и Дыбенко патронов не жалел.

Когда я вбежал, лоялист лихорадочно перезаряжался, вставляя новый магазин, а на полу лежали три трупа в форме Альянса. Я со своим револьвером оказался как нельзя кстати — открылись двери, и нам навстречу выбежали еще двое — я сначала начал стрелять, а потом понял, что они были не вооружены.

Перезарядившись, Дыбенко крикнул:

— Дверь! Присмотри за дверью, братишка! — и ринулся в концертный зал.

Туда, где до этого его отхлестали стеком. Я, ежесекундно оглядываясь, кинулся пополнять боекомплект. Мне достались еще два револьвера и горсть патронов — слава стандартизации, можно было не переживать — подойдут они или нет. Распихав оружие по карманам, я не мог понять, чего мне не хватает? Наконец взгляд наткнулся на жирного капитана, которого Дыбенко выпотрошил в самом начале — теперь он лежал у стены и не подавал признаков жизни. А на поясе у него были ножны с тяжелым палашом. Вот оно!

Я потратил еще некоторое время, цепляя себе на пояс портупею лоялистского капитана и с замиранием сердца слушая винтовочные выстрелы, которые раздавались из-за двери. Дыбенко буйствовал!

Когда я вошел, буйствовал уже колонель Бишоп. Лоялист таки умудрился истратить патроны, и теперь отбивался винтовкой от шпаги, которой ловко орудовал лайм. На полу лежали трупы офицеров экспедиционного корпуса Альянса и еще — в какой-то незнакомой форме.

— Свинья! Пёс! Скотина! — Бишоп плевался короткими фразами, нанося удар за ударом, и теснил Дыбенку.

Из патефона гремел канкан.

— Дай-ка я! — старшина услышал меня и отпрыгнул.

Колонель не испугался новой угрозы, только оскалился.

— Я убью вас обоих, псины! — и сделал шикарный выпад шпагой.

Я отбил его палашом, а потом выстрелил ему в ногу из револьвера. Дыбенко подошел к патефону, который заело, и он крутил одну и ту же строчку канкана раз за разом, и проткнул его штыком.

— Думаю, у нас еще есть несколько минут на экспроприацию экспроприаторов? — уточнил у меня лоялист, схватил за шкирки Бишопа и потащил куда-то.

За сценой верещали девы из кордебалета, за окном полыхал пожар.

* * *

Мы нашли пару солдатских шинелей Альянса и таким образом в общей суматохе пробрались на пристань. Хаос вокруг творился впечатляющий — мы перебили примерно треть всех офицеров и самого коменданта фактории. Да-да, Дыбенко всё-таки пристрелил его, когда тот отказался говорить, как открыть сейф. Уж больно ранимой оказалась гордость бравого лоялистского старшины.

— Меня и на имперском флоте господа офицеры зуботычинами опасались угощать, а тут этот… Островитянин! Всю морду исполосовал, гад.

Дыбенкина морда теперь посинела — сколько нужно будет времени, чтобы гематомы прошли — одному Богу известно. Баржи почти никто не охранял — все тушили пожар. Загрузить успели только одну, и нам повезло — это были тюки с пушниной. Старшина ругался, что лаймы возят мех неправильно, но в целом был доволен — если бы это были деревянные ящики, то черта с два мы бы так уютно устроились.

Закуток между штабелями тюков защищал нас от ветра, и единственным минусом было только отсутствие огня. Мы соорудили из запасной шинели что-то вроде навеса и были вполне готовы дождаться следующей стоянки, чтобы выйти на связь со знакомцем лоялиста — если, конечно, с ним ничего не случилось во время суматохи.

Капитан "Красотки" или кто-то исполняющий его обязанности счел своей задачей спасти как можно больше груза и поскорее отчалить. Это было на руку и солдатам из фактории — на острове посреди Ларьегана не так много места, и чем больше его освободится, тем легче будет справиться с пожаром.

Поэтому моряки в поте лица занимались погрузкой, а армейские — засыпали мерзлой землей горящую нефть и пытались спасти постройки.

— Я думал — рванет! — с сожалением проговорил Дыбенко.

— Мы и так немного перестарались, кажется…

— Ну, нет. Я теперь этих лаймов по всему свету травить буду! У-у-у, колонизаторы!

Я даже удивился произошедшей с ним перемене. Вроде бы — лоялист, вроде бы даже идейный… А тут такие вещи! Колонизаторы…

— А чем это от нас отличается? — спросил его я, — Мы тут с самоедами особых шашней тоже не разводили.

— А у нас при императоре-батюшке, царствие ему небесное, тут фельдшерские пункты строили, и попы детей самоедских читать-писать учили. А меха не на пиво меняли, а на патроны, калоши, тушенку и сребряницкие ножи… — он с отвращением глянул на свой клинок фирмы "Барлоу", — Ей-Богу, что угодно сейчас бы отдал за нормальный сребряницкий нож!

Ледокол отчалил примерно через три часа. Они грузили новые тюки, бочки и ящики и не проверяли баржи! На это мы и рассчитывали, но поверить в свое везение некоторое время еще не могли. Так просто?

Раздался гудок с "Красотки", и корабль двинулся по широкому кругу, огибая остров с факторией, чтобы развернуться и двинуться в сторону океана. С пожаром в фактории практически справились, и наверняка следующий рейс "Красотка" сделает совсем скоро — доставит им помощь… Хотя кто его знает — прибыль для Альянса всегда была на первом месте. Может, ради такого пустяка, как угроза существования одной фактории они и не будут гонять ледокол в два раза чаще, пока хорошенько не посчитают доходы и расходы…

— Ты вот что мне скажи, поручик, — начал Дыбенко, распарывая ножом плотную упаковку тюка и вываливая его пушистое содержимое, — Это как так получается, что Альянс — который за демократию, права человека и всё такое, так по скотски себя ведет у нас? Чего он бить-то меня сразу принялся?

— А чего они маурьев к пушкам привязывали и стреляли? А что такое маковая война ты знаешь?

— Ты по делу давай. Объясни мне, как маленькому, — старшина усмехнулся, поудобнее устраиваясь на меховом ложе.

Я задумался, а потом вспомнил одну статью из газеты, которую читал еще будучи адъютантом его превосходительства.

— Вы не понимаете, это другое!

— В смысле?

— В том смысле, что одно дело — это то, что джентльмен делает в Альянсе — на островах. И совсем другое — всё, что происходит за пределами архипелага. Если бы Бишоп отхлестал кого-то на улице в Камелоте — он бы вылетел из армии.

— То есть мы — второй сорт? Они там сторонники расовой теории?

— Бог их знает, чего они сторонники. Просто это именно так работает — разгон демонстрации рабочих в Хедебю при помощи перечного экстракта, от которого вытекают глаза — это меры по предотвращению массовых беспорядков, а разгон демонстрации в Мангазее кавалерией с плетями — это нарушение естественных прав человека.

— Тогда какого черта они поддержали Ассамблею? Им бы проще с имперцами снюхаться — там люди более практичные!

— Серьезно? — я даже удивился, — Новая Империя — более практична, чем Республика Ассамблей?

Такого определения я еще не слыхал. Но в этом был определенный смысл. Смотря что считать практичностью — если целью является выживание государства и сохранение его независимости — то да, Регент и его единомышленники были максимально практичны и рациональны. А если говорить о личной выгоде… Я видел, в каких условиях живет первое лицо Новой Империи, так что…

Я пытался сформулировать ответ некоторое время, а потом сказал:

— Видишь эти меха? Мы бы постарались втюхать им готовые шубы.

И я понял, что попался. Он очень хорошо услышал это предательское "мы" — это было понятно по блеску в его глазах. Предваряя назревающую бурю, я поднял вверх руки и сказал:

— Сдаюсь, сдаюсь. Я как бы это сказать… Ну, немножко шпион. И да, я с той стороны.

Дыбенко воспринял новость на удивление спокойно. Даже не стал приподниматься со своего места. Если бы он захотел — то прикончил бы меня прямо здесь. Я успел посмотреть на него в деле и сравнить его и мои физические кондиции — не в мою пользу. Начать стрельбу мы не могли — услышат, устраивать тут танец с саблями просто негде, и сбежать — некуда.

— Нельзя быть немножко беременным, поручик, — заявил он, — Ты хоть на самом деле поручик?

Я нервно хохотнул. Это было, пожалуй, единственное, в чем я мог быть совершенно уверенным.

"Красотка" разбивала лед Ларьегана мощным корпусом, тусклое северное солнце поднималось над заснеженной равниной. Дыбенко достал портсигар бедолаги-часового и закурил.

— Сюда бы еще самовар! — сказал он.

— И патефон! — добавил я, и мы рассмеялись — уже по-настоящему.

XIX СВАЛЬБАРД

Из раскрытого ворота алой атласной рубахи выбивались черные курчавые волосы, борода гневно топорщилась, а тулуп был распахнут настежь. Он швырял вслед удаляющейся лодке оранжевые, невыносимо яркие в этот серый северный день апельсины.

— Что?! — орал он, — Чем вы меня можете удивить? Хотите, я выстрелю в вас из пушки черной икрой? Подотритесь своими бумажками!

Один из апельсинов-таки попал в сидящих в лодке солдат, и они засуетились, отбирая его один у другого. Офицер Альянса шикнул на них, подобрал цитрус с днища и сунул в карман своих необъятных галифе.

— Что?! — снова заорал человек на берегу, — Если еще раз припретесь ко мне со своим вонючим флагом и вонючими договорами — я швырну в вас ананасом! Я здесь хозяин!

Наконец он обратил внимание на нас:

— А вы кто такие?

— Мы ищем одного молодого господина, юношу, он родом из Империи…

— Я — Сарыч, а не справочное бюро. Я — делец, и не занимаюсь благотворительностью, даже если речь идет об информации. Есть что предложить?

— Золото? — спросил я, физически ощущая, как легчает заветная коробочка.

— Ну, золото — это другой разговор. Пройдемте в зимний сад… Что-то мне апельсинчиков захотелось!

— Зимний сад? — уголком губ спросил у меня Дыбенко.

Я по привычке пожал плечами.

* * *

Златокипучий Свальбард — иначе его и не называли в старинных летописях. Раз за разом эти суровые северные острова притягивали к себе толпы авантюристов и искателей наживы. Сначала это был промысел морского зверя и мамонтовой кости, потом — китобойный ажиотаж, добыча каменного угля и, конечно — золотая лихорадка.

Власти тут не было — архипелаг когда-то входил в одно из островных королевств Альянса, но с тех пор много воды утекло, и бал тут правили контрабандисты, скупщики награбленного и намытого, золотоискатели и откровенные пираты.

Я даже не удивился, когда знакомец Дыбенки — Боуэн — предупредил нас, что единственная остановка будет на Свальбарде. Наверное, команда "Красотки" неплохо наваривалась тут, во время бункеровки углем, распродавая подороже добытые на севере Империи и у лоялистов диковинки. Боуэн за голову взялся, увидев, какое убежище мы себе устроили из драгоценных собольих шкурок, но половина унции золота из моего волшебного ящичка тут же привели его в благостное расположение духа. Он даже термос с кипятком нам принес.

Золото, каменный уголь, богатейшие рыбные, китобойные и звериные промыслы вкупе с истеричным северным климатом делали Свальбард одним из самых странных мест в мире. Здесь можно было разбогатеть и потерять всё, замерзнуть на улице или кушать апельсины в оранжерее… Сарыч был типичным представителем удачливого свальбардского дельца-нувориша. Он сделал огромные деньги на поставках угля для пароходов и местных котельных — на него вкалывало всякое отребье из опустившихся старателей и промысловиков. Но первый свой миллион он получил на золотодобыче — прииск "Талые воды" приносил хорошие дивиденды до сих пор.

Не испытывая недостатка в топливе, богачи Свальбарда жили в своих дворцах-крепостях припеваючи. С большой земли в обмен на сокровища архипелага им привозили кораблями всё, что угодно, и особняк Сарыча не являлся исключением — он был наполнен не кричащей, но орущей и вопящей роскошью.

— Вам бы помыться, ребятки… У меня, кстати, неплохая гостиница — по соседству. Там сауна и всё такое… Но — к делу. Золото-то у вас откуда? — как бы походя спросил он.

Вот это хват! Речь-то не о золоте вовсе! Тем не менее, я решил не портить отношения сразу и ответил правду:

— Новый Свет. Есть там перспективные места…

— Есть, отчего ж не быть! — согласился хозяин, — Только туда небось пока доберешься — забудешь, зачем шел! Был один такой пожилой любитель пеших прогулок… Кирила Подольницкий, черт его знает, жив или нет?

— Кир Кирыч? — удивился я, — На моих руках помер, царствие ему небесное…

Сарыч грустно поднял очи к небу, а потом снова зашагал по коридорам и анфиладам, и, наконец, вывел нас в оранжерею. Буйная зелень и пение птиц просто чудовищно контрастировали с серыми тучами и мокрым снегом, который сыпал крупными хлопьями там, за толстыми стеклами зимнего сада.

— Матерь Божья! — сказал Дыбенко.

Сарыч довольно хмыкнул.

— Хотите ананас? Да? Ну, заселитесь в гостиницу, закажете у коридорного… А пока и кофею довольно будет. Эй, человек!

Из-за двери возник самый настоящий мавр в идеально подогнанном фраке и галантно поклонился.

— Абиссинец! — сказал Сарыч, — Взял его в счет карточного долга у одного ублюдка из Альянса. Они возомнили тут себя хозяевами, думают, управы я на них не найду… Присаживайтесь! — он указал на плетеные кресла, — И рассказывайте, что за юноша и почему он интересует двух таких странных господ, как вы…

— Это почему мы странные? — ощерился Дыбенко.

— А когда имперский офицер, у которого изо всех дыр лезет "хаки", путешествует с лоялистом, да еще и из анархических матросов — это не странно? — вопросом на вопрос ответил он, и мы переглянулись в замешательстве.

— Ой, да бросьте вы девочек из себя строить! Расскажите, что за парень и обещайте, что остановитесь в моей гостинице — и я с вами побеседую, мне ведь дико интересно!

Фарфоровая чашечка кофе в его волосатой руке смотрелась как часть кукольного сервиза. Дыбенкина лапища вполне могла конкурировать, но старшина выхлебал напиток залпом и больше не притрагивался к хрупкой посуде, а мы с Сарычом смаковали продукт труда плантационных рабочих маленькими глотками. Я — потому что долго-долго не пил настоящий кофе, хозяин — наверное, потому, что любил наслаждаться жизнью.

— Ладно, — заговорил я, — Это сын людей, которым мы многим обязаны. Они попали в мясорубку и сгинули на севере — а он выжил. Политические репрессии, знаете ли… В общем, он остался жив, и по последним данным отправился на Свальбард. Вроде как у него тут есть к кому обратиться — из старой имперской аристократии.

— Ну, аристократов тут немало… Один князь у меня уголь в шахте рубит. Как искать-то будем? Приметы, особенности?

— Ну, у него такие глаза… Ну, выразительные очень, смотрит как будто прямо в душу. Виртуозно играет на скрипке, отлично фехтует, стреляет… По тарелочкам. Стендовая стрельба. Знает восемь языков — говорит без акцента.

— Так! — сказал Сарыч, — Я вот сейчас думаю, закопать вас здесь же, в саду, или помочь вам?

Я нащупал ребристую рукоятку револьвера в кармане, и увидел, как поменял позу Дыбенко. Сарыч усмехнулся:

— Ну-ну, у меня тут семь человек с карабинами на вас глядят. Не дергайтесь. Вы окажете мне услугу, а я помогу вам найти вашего золотого мальчика. Так что расслабьтесь, господа, расслабьтесь…

Мы расслабились, а Сарыч заговорил, попивая кофе:

— Юноша этот прибыл примерно полгода назад — тощий и голодный. И первым делом заступился за гулящую девку Глафиру, которую били прямо на пристани два старателя. Он их эдак ловко поверг наземь, а когда они поднялись, чтобы его отдубасить — низверг их с пирса в море. Ему нужны были деньги на еду, одежду и ночлег, и он поучаствовал в турнире стрелков — поставил на кон самого себя на 10 лет. Мол, в кабальные рабочие пойдет, если проиграет! Ну, он-то знал, что ничем не рискует… По тарелочкам стрелял, говорите? Он тут такое вытворял, что… В общем, взял главный приз и хотел уйти, но организаторы турнира обозвали его мошенником и проходимцем, поставили у стены Глафиру, а на голову поставили ей яблоко — так он попал, представляете? Одному в лоб, второму в сердце, третьему — в задницу, когда тот убегать принялся! Далась ему эта девка? Хотя дело не в девке, наверное… В общем — ему ничего не было, он в целом всё правильно сделал — а то, что они деньги на ставках проиграли — это их личное дело, и обзывать мошенником гениального стрелка — дело последнее. Ну, и связываться в тот момент с ним мало кто хотел — у него в барабане еще три патрона оставалось.

Мы с Дыбенкой слушали, затаив дыхание. А Сарыч щелчком пальцев подозвал абиссинца, и тот подал ему новую чашечку кофе. Нам никто предлагать добавки не собирался.

— Потом сюда приехали лощеные холеные путешественники из Альянса — высший свет или вроде того. Молодые дамы и господа, разнаряженные в пух и прах. Это… Это в мореходный сезон было, да. Они на яхте прибыли… Ну, и пригласили всех видных людей Свальбарда — Густавсонов, Биглей, Лаптевых, Цукермана, кое-кого из капитанов, ну и меня, конечно, тоже… В общем, искали, кто бы мог сыграть на мероприятии. Лучшие музыканты — у меня в гостинице, но скрипач-прима у меня тогда с инфлюэнцей валялся — и ваш юноша вызвался сыграть… Ну, и сыграл — мужчины аплодировали стоя, дамы плакали от умиления и просили остаться на банкет.

Сарыч закатил глаза, почесал бороду, вспоминая детали.

— Он остался, да… С лаймами он шепелявил, с месье — картавил, с тевтонами — гавкал. Он даже успел потараторитьс каким-то нихондзином — откуда там нихондзин вообще? Обаял всех и каждого, и они предлагали вашему юноше путешествовать с ними дальше, представляете? Я думаю, что он — Антихрист, вот что я вам скажу.

Дыбенко подавился, и кофе потекло у него из носа. А я спросил:

— И где нам его найти?

— Я же сказал — я не занимаюсь благотворительностью… Мне нужна помощь в одном деликатном дельце, и лучше всего — людей со стороны. Вы ребята явно бывалые, и вам от меня что-то очень-очень нужно — идеально мне подходите… Встретимся в гостинице, я зайду через часа три, как раз успеете привести себя в порядок!

* * *

Номер в гостинице был аккуратным и уютным, из крана лилось сколько угодно горячей воды, а еще кастелянша предложила нам купить по паре новых льняных рубах и штанов — как раз на смену одежды, которой занялись прачки. Здесь принимали любую валюту, драгоценные металлы и товары в качестве оплаты — у них имелась специальная таблица для конвертации цен, грубо намалеванная на аспидной доске у стойки портье.

Чистые и посвежевшие, мы спустились вниз — в общий зал, где подавали еду. Наваристый шулюм (знать не хочу, на каком мясе), свежий ржаной хлеб и маленький графин водки — это было счастье в чистом виде.

— Слушай, поручик, а чего это он про Антихриста-то? Парень ведь совсем наоборот… — опрокинув чарку, заговорил Дыбенко.

— А ты больше слушай. Сейчас узнаем, что достопочтенный Сарыч от нас хочет — и решим, как быть дальше. Ты вообще птица вольная, это я — на службе. Хочешь — разделим остатки золота — и разбежались?

— Я, конечно, птица вольная и лечу куда хочу, но ты зря так плохо обо мне думаешь… — слегка обиженно отреагировал старшина, — Может, этот парень и для меня кое-что значит? Да и вообще — куда мне теперь идти? В старатели? В контрабандисты? Ну, нет, поручик, мы пока в этой истории не разберемся, ты от меня не избавишься, и не надейся!

Я, если честно, обрадовался. Никогда бы не думал, что мне будет комфортно в компании лоялиста, но Дыбенко напоминал мне моих парней — всех сразу. Вахмистра Перца, Стеценку, Вишневецкого, Лемешева, Панкратова, даже Тревельяна и Фишера. Он был наш, точно — наш, просто так случилось, что оказался по другую сторону… Сколько их — наших — там, на другой стороне еще?

— Ты чего, братишка? — удивился Дыбенко.

— Дурацкая война! — сказал я, — Кой хрен мы с тобой друг с другом воевали?

Дыбенко хмуро кивнул:

— Я вообще теперь думаю, что мы вместе с тевтонами должны были навалять лаймам и месье. Это им нужна была та война, а не нам… А еще лучше — чтобы они все там друг друга месили, а мы сидели на завалинке и семечки плевали.

— Ага, — не менее мрачно ответил я, — Но месим друг друга мы, а лаймы плюют семечки.

— Что пригорюнились, воины? — хохотнул Сарыч, расталкивая столы и стулья своей объемной фигурой.

Он уселся, и стул жалобно скрипнул.

— Ситуация следующая…

* * *

— Мы же не будем никого убивать? — уточнил Дыбенко, прикрывая лицо воротником тулупа.

— Да уж не хотелось бы… Сделаем вид, что это ограбление…

Дальше мы молчали — начиналась метель, и говорить было сложно. Я зарекался ходить на лыжах, но выбирать не приходилось — остров Санников находился верстах в пятнадцати от усадьбы Сарыча, и пока что мы прошли девять из них. Шли по азимуту — на замерзшем льду пролива ориентиров не было.

Пурга была нам на руку — с Санникова нас бы не заметили даже при большом желании.

Когда мы подобрались к самым прибрежным скалам, Дыбенко достал белые балахоны. Мы спрятали лыжи под приметным камнем и дальше двигались с еще большей осторожностью — на каждой возвышенности останавливались и осматривались.

Наконец впереди замерцал огонь, едва видный сквозь мельтешение снега. Это был солидных размеров барак, явно не местной постройки. Скорее всего, составные части завезли в сезон на корабле и собрали уже здесь, как детский конструктор. Рядом располагались какие-то небольшие постройки: сарайчик, лабаз, поленница… Окошек в основном здании было несколько, и местные жители озаботились прикрыть их ставнями. Из двух пробивался свет — значит, внутри кто-то был.

Мы подкрались к самой стене и замерли, прислушиваясь. Завывания ветра мешали понять, что происходит внутри. Вдруг что-то громко стукнуло, скрипнуло, а потом открылась входная дверь. Мы рухнули в снег.

Какой-то человек в шубе отошел на пару шагов от входа и выплеснул из ведра в снег желто-коричневую жижу. Потом отошел чуть в сторону и набрал в котелок чистого снега. Постояв еще немного, он зашел обратно.

— Надо что-то делать, поручик! — прошипел Дыбенко в самое мое ухо, — Я замерз как черт!

Я подумал, что черт вряд ли может замерзнуть, но в целом со старшиной согласился. Посовещавшись, мы решили действовать нагло и банально.

Дыбенко замер у двери, сжимая в руках толстое бревно из поленницы. Я, чувствуя себя совершенно по-дурацки, ухватился рукой за ставень, потряс его и завыл:

— У-у-у-у-у!!!

Внутри что-то загрохотало, кто-то вскрикнул, а потом всё замерло. Они там, внутри, были в сложной ситуации. Я обошел барак и, воспользовавшись одним из сугробов как пандусом, взобрался на крышу, громко затопал и снова завыл:

— У-У-У!

Ни за что я не хотел бы оказаться на месте тех, кто сидел внутри. Просто представить: полярная ночь, остров посреди океана и кто-то воет под окном.

У кого-то там всё-таки не выдержали нервы — открылась входная дверь, сначала высунулась винтовка, а потом — человек в распахнутой шубе. Дыбенко с размаху опустил ему на башку бревно и потащил наружу. Дверь захлопала под порывами ветра. Я спрыгнул с крыши, и мы оттянули нашу жертву подальше.

Под шубой на нем была форма Альянса — только без шевронов, погон и каких-либо еще знаков различия. Винтовка тоже была стандартная. Мы переглянулись и решили продолжать. Дыбенко подкрался к входной двери и с силой захлопнул ее — это было несусветной глупостью, с крыши поехал снег, целыми пластами, и уронил старшину на землю. Он с испугу громко выматерился, и я подумал, что теперь внутри знают, что снаружи — люди.

Мы достали оружие и замерли перед окнами, где горел свет. Нужно было что-то решать.

Вдруг одно из окон распахнулось настежь вместе со ставнями, и наружу вылетела динамитная шашка. Дыбенко рванул в сторону, а я нырнул в окно.

Этому меня научили в шестой штурмроте — если из-за двери вылетает бомба, нужно тут же ломиться внутрь, противник не готов стрелять и не ждет тебя.

Я ударился головой во что-то мягкое, тут же вывернулся и откатился в сторону, выставляя перед собой револьвер. Какой-то человек пытался вдохнуть — я выбил из него воздух, ударив головой в солнечное сплетение. Думать было некогда — за окном рвануло, а я набросился на этого парня в форме Альянса и подмял его под себя, выкручивая руку.

— Есть здесь кто еще? Ну?

Черта с два он понимал по-имперски.

* * *

— Ты давай, братишка, осмотрись тут, а я с этим потолкую… — Дыбенко схватил пленника за грудки, — Ты больше в бумажках разумеешь, а я в разговорах с вот такими вот…

Он что, пытать его собрался? Я до сих пор не изучил темные стороны натуры своего спутника — не было подходящего случая. Но Дыбенко понимал основной язык Альянса, лаймиш, а я — нет. Так что пришлось сделать так, как он говорит.

Я закрыл окно поплотнее — чтобы не дуло, подкинул в железную печку-буржуйку несколько бревнышек и вышел. Дыбенко встряхнул пленного и прорычал что-то, дико шепелявя и надувая щеки. Странный язык!

В бараке было несколько комнат, и я стал открывать все по очереди.

Первая комната представляла собой кладовую — и запасы оказались впечатляющими. Не склад стратегического резерва, но… Ящики с консервами, полотняные мешки с крупами и сухофруктами, сухари, яичный порошок, лимонная кислота — да тут провизии на сотню человек! А еще ведь есть лабаз на улице — там, наверное, то, что требует низкой температуры для хранения.

Следующая комната была оружейной — и тут я присвистнул. Ровными рядами стояли винтовки в стойках, вдоль стен расположились ящики с патронами и ручными бомбами — ничего особенного, по крайней мере, пулеметов и бомбометов я тут не заметил, но количество и единообразие впечатляло.

Третья комната была чем-то вроде гардероба: на полках лежало свежее белье: нательные рубахи и кальсоны, зимняя форма Альянса — шерстяные подшлемники и тяжелые, неудобные плащи — "тропалы". Насмотрелся я на них в фактории… Еще тут, судя по всему, хранились палатки и оборудование для установки лагеря.

Оставалось две двери. Я даже не удивился, когда обнаружил стройные ряды двухъярусных кроватей. Сто или не сто, но на два взвода тут точно хватит места. Остальные и в палатках могут разместиться…

Последняя дверь открылась одновременно с глухим звуком удара и матерщиной Дыбенки.

— Старшина! — крикнул я, — Поаккуратнее там!

И зашел в комнату. Это было именно то, что мы искали — на столе стоял радиопередатчик, по стенам висели карты Свальбарда, Северного океана и арктического побережья. На карте архипелага имелись пометки — черным и красным карандашом с цифрами и датами. Я нашел наш остров и увидел там красный кружок с пометкой 2/110. Подобных кружочков было семь, рядом с одним из них значилось 20/ 240 и это были самые большие цифры. Черными квадратиками обозначались поселки, прииски и торговые фактории с указанием численности населения. В Груманте, где стоял зимний сад Сарыча, оказывается, проживало аж 7748 человек! Мегаполис по здешним меркам!

Рядом с несколькими фьордами были пиктограммы в виде якоря — по всей видимости, разведанные стоянки для кораблей. Я с пугающей ясностью осознал будущую судьбу Свальбарда.

— Спроси его — когда они прибудут? — сказал я, входя в комнату.

Дыбенко отбросил потные волосы назад и сказал:

— А я уже спросил. В конце апреля, сразу, как лед сойдет. А кто — они?

— Пойдем, покажу… Ты, кстати, как насчет повоевать на стороне Новой Империи?

Дыбенко слегка задумался:

— Это смотря против кого, поручик!

— Не переживай, тебе понравится.

* * *

Мы доволокли пленного до усадьбы Сарыча. Состояние его было весьма плачевным, и мне было откровенно жаль это несуразного коннахтского мужика. Он без лыж бежал на веревке, которую держал Дыбенко. Мы не могли оставить его в бараке и убивать не хотели — так что варинатов было немного.

— Явились? — довольным тоном спросил Сарыч, уперев руки в бока, — И чижика с собой приволокли… Рассказывайте, любезные, что да как…

И я рассказал. О готовящемся захвате островов, базах в укромных местах и отмеченных стоянках.

— Ах ты черт! — сказал Сарыч, — Я не планировал переезжать так быстро… Пообвыкся уже. А оставаться мне тут нельзя — сожрут меня лаймы, армии-то у меня нет…

— А что у вас есть? — спросил я, — Сколько человек вас поддержат?

— Если будет выбор между мной и лаймами — половина Груманта за меня встанет! Ну, и в мелких поселках — тоже найдутся… Но сами по себе люди не поднимутся — им гарантии нужны! А гарантии — это армия. А ее у меня нет — есть охрана, но это пшик против Альянса.

— Сам Альянс сюда не полезет. Это будет частная компания, — влез в разговор Дыбенко. — У них на форме нет шевронов — то есть действуют они как бы по личной инициативе, понимаете?

— Ну и что? Там будет несколько сотен человек — профессиональных военных. Я со своими разгильдяями много не навоюю, это вам не армия — развел руками Сарыч, — Пора паковать чемоданы!

— Как насчет того, чтобы стать губернатором Свальбарда? — спросил я.

— Каким губернатором? — удивился Сарыч.

— Известно каким — имперским! — и, предваряя его следующую реплику, я отрубил: — Будет вам армия. У вас есть мощный передатчик?

Сарыч набрал полную грудь воздуха, покраснел и даже начал синеть, но потом медленно выдохнул и побледнел:

— Есть. Пройдемте…

— Наверное, правильным будет, если вы со старшиной Дыбенко займетесь вооружением ваших разгильдяев — нужно организовать партию с нартами и собаками на соседний остров — там трофеев не на одну ходку. А я займусь рацией, а?

— Да-да… Эй, человек! — щелкнул пальцами хозяин дома.

Добравшись до рации и усевшись на мягкое кресло, я покрутил рукоятки, вспоминая нужную частоту. Шипение и треск помех наконец стихли, и я произнес:

— Седьмая штурмовая дивизия, прием! Вызываю полковника Бероева, прием!

— На связи седьмая штурмовая… Кто говорит?

— Адъютант его превосходительства говорит! — разозлился я, — Быстро давай!

Незнакомый радист явно растерялся, а потом раздался знакомый голос:

— Поручик, едрена мать! Нашлась пропажа! — и я представил, как он вытирает лысину платком

— Нашлась, господин полковник! Вы случайно не знаете, где в условиях крайнего Севера можно найти небольшую армию? — в ответ раздалась тишина, а потом — тихая матерщина сквозь помехи.

— Армию обещать не могу! — наконец сказал полковник, — А вот сводную роту организуем.

— Сводная рота — это просто прекрасно, господин полковник!

— Диктуй координаты, ирод!

* * *

Через пару дней я брел по заснеженной улице Груманта и с отчаянием думал, что, если полковник Бероев не выполнит обещание, и у меня не окажется здесь сводной роты — лаймы займут Свальбард в два счета. Сарыч оказался прав — добровольцы из местных не поддавались дрессировке. Нет, они были смелыми парнями, и сам черт им был не брат, но понятия о тактике и дисциплине эти сорвиголовы игнорировали напрочь! Мы с Дыбенкой пытались вбить в их головы хотя бы самые азы современного военного искусства, но заставить бывших пиратов, контрабандистов и старателей по команде закапываться в снег и тщательно прицеливаться, а не палить в белый свет, как в копеечку, высаживая магазин за магазином из положения "от бедра" — это пока казалось нереальным.

— Однако, дело есть, господин офицер! — невысокий самоед прятал лицо в меховой опушке анорака, — Так-то много дел у нас!

Он потянул меня за рукав, и я раздраженно дернул руку.

— Ты что себе позволяешь!

— Так-то разрешите обратиться, господин поручик! ТемирдейТингеев в ваше распоряжение, однако, прибыл!

Я, честно говоря, слегка ошалел от такой новости. Это действительно был он — стрелок-самородок из северных дебрей. Ну, а кого им еще присылать в качестве связного? Самоедов на Свальбарде полным-полно. и Темирдей с его характерной внешностью вполне среди них может затеряться.

— Иди, обниму, зараза!

— Так-то не надо, господин поручик. Конспирация!

— Ай, ну тебя! Веди уже!

— Далеко идти, однако. Лыжи надо или собачки.

Это было резонно. Вместе с Темирдеем мы отправились к человеку Сарыча. Ушлый абиссинец, как я понял, был незаменимым помощником, выполняя роль мажордома, завхоза и дворецкого одновременно. Он точно знал, где можно взять упряжку собак.

Дыбенко тренировал свальбардский сброд на соседнем острове: мы решили осваивать ресурсы на месте. Я волновался за безопасность этой идеи. Нет, бунта страшиться было нечего — я скорее опасался, что лютый лоялист поубивает своих подопечных. В общем, Дыбенку ждать был нечего — у него было дел по горло, так что в путь мы отправились с Темирдеем.

— Много вас прибыло?

— Нет, не много! Надо площадку подготовить для остальных… И мачту!

Я сразу не сообразил — какую площадку он имеет в виду, и тем более — о какой мачте идет речь. Тингеев уверенно правил нартами, подгоняя собачек каюрским шестом. Он держал путь к сопкам, которые делили остров на две почти равные части. С той стороны гор поселений не было — в летний сезон только старатели туда и забредали в поисках презренного металла. Подходящих стоянок для кораблей там тоже не было…

Через полтора часа резвого бега собак по снежному насту мы перевалили за сопки, и Темирдей указал шестом:

— Глядите!

Я повернул голову навстречу заходящему солнцу и увидел огромный четырехмоторный аэроплан с имперскими гербами на крыльях. Вокруг него суетились люди, устраивая лагерь и закрепляя машину, чтобы ее не повредило непогодой. Вот это да!

Завидев наше приближение, они сначала схватились за оружие а потом обрадованно замахали руками. Заснеженные лица, по уши закутанные в башлыки, родные хаки-шинели — черт побери, как я рад был их видеть!

Здесь были Вишневецкий, вахмистр Перец с неразлучным Фишером, Лемешев и еще десяток бойцов из нашей роты. Выдыхая клубы пара, мы делились последними новостями, хлопали друг друга по плечам и смеялись. Они явно не ожидали увидеть здесь меня, в курсе был только хитрый Тингеев.

— Бероев почти всех наших выдернул и сообщил о командировке. — морщась от мороза проговорил Вишневецкий, — Сказал — приказ с самого верха! Заплатят командировочные, а руководить будет какой-то адъютант его превосходительства… Про командировочные всем понравилось, про адъютанта нет. А вы здесь откуда?

— А я и есть адъютант!

— А! — Вишневецкий расслабился, — Ребята, господин поручик нами командовать будет!

Теперь расслабились уже ребята. А вахмистр Перец спросил:

— Воевать с кем будем? С самоедами?

— Зачем с самоедами? — обиделся Тингеев, — Самоеды — хороший народ!

— Правильно, Темирдей. Воевать мы будем с лаймами.

— Так они же вроде того… Союзнички! Были… — сам ответил на свой вопрос вахмистр.

— В любом случае, такой командой мы много не навоюем, — сказал я, обводя взглядом полторы дюжины бойцов, — Где остальные?

Все замялись, а подносчик патронов Фишер многознчаительно ткнул пальцем в небо.

* * *

Утро у жителей Груманта выдалось удивительным. Такого они, пожалуй, еще никогда не видели. Началось всё с яркого света прожекторов с темного северного неба и с гула моторов. Потом раздался писк и скрежет, и бодрый голос громко проговорил в механический усилитель:

— Уважаемые жители Свальбарда! С сегодняшнего дня Грумант и остальные поселки архипелага переходят под защиту Новой Империи! Церемония вручения символических ключей представителям имперских сил состоится в девять утра на главной площади. Ваше присутствие — обязательно!

За ночь люди Сарыча соорудили на площади флагшток, расчистили снег, а в качестве причальной мачты приспособили водонапорную башню, которая всё равно не работала зимой. Когда заспанный народ начал потихоньку подтягиваться, на площади их встречала торжественная обстановка — ровный строй сводной роты имперской пехоты, сверкание кокард и штыков, духовой оркестр, организованный Сарычом, и три огромных дирижабля в небе. Их гигантские сигарообразные тела поблескивали, лучи прожекторов освещали площадь, а дула пулеметов и авиационных пушек зловеще шевелились в гнездах.

Я — в новенькой шинели с золотыми погонами — стоял перед строем, чувствуя себя на своем месте впервые за последние полгода.

— Р-рота! Равнение на-а-а флаг!

Духовой оркестр, захлебываясь, заиграл имперский марш. Вверх по флагштоку начал подниматься боевой штандарт имперских войск.

— Где раз поднят имперский флаг, там он спускаться не должен! — громко озвучил классическую формулу Вишневецкий.

— Ура, ура, ура-а-а-а! — подхватили солдаты.

А потом была церемония с врученим ключей и передачи всей полноты власти на архипелаге исполняющему обязанности губернатора господину Сарычу. Сарыч, конечно, хитрый сукин сын. Но это наш сукин сын!

Так завершился вековой территориальный спор — вольный Свальбард одним прекрасным зимним утром проснулся уже в составе Империи.

* * *

Мы дожали базы лаймов за неделю. Даже несмотря на плохие погодные условия и тот факт, что дирижабли в основном были на земле, рота вычистила остров за островом с завидной аккуратностью. Подавляющая огневая мощь и численное превосходство сделали свое дело: серьезное сопротивление нам оказал только самый крупный гарнизон — они даже успели радировать в метрополию о том, что архипелаг теперь имперский.

Все запасы и вооружение оказались в распоряжении Сарыча — этого с головой хватало наспех сформированному отряду самообороны.

— Мне в Империи делать нечего, да и назад в Республику дороги нет, — Дыбенко мял в руках шапку, — Так что ты уж как-нибудь без меня дальше. А я — к Северу прикипел. Буду этих разгильдяев на путь истинный наставлять, сделаю тут из этой вольницы крепкую воинскую часть… Сарыч он, конечно, голова. Но в делах военных не смыслит! А ты куда дальше?

— Да к нему, к Сарычу окаянному. Он так и не сказал ничего о нашем парне.

Дыбенко глубоко вздохнул:

— Это, знаешь, как в сказке — придет принц и всех спасет. Если он громко скажет — "Я — ваш Государь! Кто верит в меня — за мной!" — тогда наша Республика рассыплется, и власти вашего Тайного совета конец придет, и Регент ваш закончится. Вообще — кто это придумал — Империя без императора? Как это получается, что никто толком не знает, что за люди в Тайном совете, что за человек — Регент? Хунта, как есть хунта!

Тревельян подошел сзади тихим кошачьим шагом:

— Хунта, если верить энциклопедическому словарю, есть группа военных, пришедшая к власти насильственным путём в результате переворота, и, как правило, осуществляющая диктаторское правление. Так что вы, господин Дыбенко, никого таким определением не оскорбили, а лишь констатировали факт, — сказал его светлость, — Что же касается Регента и Тайного совета — так ведь в том-то всё и дело, что властолюбие и жажда личной славы Его Высочеству чужды. А остальных должностных лиц он просто заставил поступить так же — вот и всё.

— А вы, доктор, откуда такой умный взялись? — напрягся Дыбенко, — И чего это вы подслушиваете?

Тревельян предварил мою реплику обезоруживающим жестом:

— Взялся я из абсолютно естественного места, а подслушивать мне смысла нет. Мы с господином поручиком одним и тем же делом заняты — ищем юношу со взором светлым… Только я, скажем так, по верхам, а он — внизу… И, судя по всему, на след вышел именно он — с вашей помощью. Так?

— Так, — хмуро кивнул я, — Стал бы я затевать всю эту историю с аншлюсом Свальбарда по личной прихоти!

— Ха, поручик, не прибедняйтесь! Вот представьте — приходите к Его Высочеству, швыряете шапку наземь, поясной поклон и пресловутое: "Свальбард челом бьет и в под вашу руку просится!" Красиво же!

— Это пускай, вон, они челом бьют, — я указал на Дыбенку и Сарыча, который, отдуваясь, спешил к нашей компании. Делец спускался по ступеням крыльца и, увидев хмурые и настороженные лица, тут же расплылся в улыбке.

— Я не забыл, не забыл уговор, господа! Ну, со старшиной мы уже общий язык нашли — он обещался остаться у меня комендантом архипелага и воинское дело тут наладить… И с вами полюбовно, по-доброму разберемся, всё расскажу, как есть…

Я сжал кулаки и придвинулся поближе:

— К делу!

— После того, как юноша этот отказался отправиться на той шикарной яхте, он еще пробыл у нас тут некоторое время — ждал подходящего транспорта, на жизнь зарабатывал, играя на скрипке. Не бедствовал, если честно — накидывали ему знатно! Дождался судна — "Милая Жоржетта", китобой с экипажем из месье — они набили трюм ворванью, китовым усом и амброй и шли в Мангазею через Варзугу, а потом домой. Он купил себе место на корабле, в матросском кубрике. Отплыл перед самым закрытием сезона — месяца полтора назад. Попрощался со мной весьма вежливо и сказал, что у него дедушка в столице, и он собирается навестить его в ближайшее время.

Я чувствовал себя настоящим идиотом.

А Тревельян сказал:

— Дедушка. В столице. Кто бы мог подумать, да?

Дыбенко смотрел на нас непонимающими глазами, а я смотрел на носки своих сапогов. Всё было предельно ясно. Кому-то в столицу, а мне…

— Варзуга, говоришь? Значит, мне в Варзугу.

XX ГРАНИЦА ХАОСА

Империя бурлила слухами. Шептались бабушки на завалинках, важные господа в трактирах, мальчишки в подворотнях. Переговаривались, хмуря брови, офицеры. Ворчали рабочие по пути на завод. Крестились на купола церквей крестьяне. Что-то происходило.

Говорили разное — то ли Регент помер, то ли Тайный совет взорвали в полном составе, то ли лоялисты пробрались в столицу и захватили в заложники кого-то настолько важного, что и сказать страшно. Напряжение витало в воздухе.

Еще неделю назад всё было просто и понятно — были директивы Регента, были постановления Тайного совета — и всё работало. Теперь жизнь замерла — теневые владыки Империи молчали.

* * *

— Я думал — всем наплевать, — сказал он, — Мы — динозавры. Реликт минувшей эпохи. Монархия — это рудиментарный орган, аппендикс прошлого, обреченный на ликвидацию путем хирургического вмешательства… Нынче в моде харизматичные и жесткие лидеры, а интеллигентные и добросердечные — подвешиваются за ноги… Этот ваш Регент, конечно, выбивается из общей канвы — но вот к чему это привело…

— Ваше Величество, — сказал я, — Вы, вообще-то, очень на него похожи.

— На Регента? С чего бы это?

— Так ведь он ваш дедушка. Пусть и двоюродный.

— Крестовский, что ли? Да не может этого…

Впервые мне удалось его пронять. Не всегда увидишь, как наследник трети цивилизованного мира впадает в ступор.

Я нашел его в Варзуге, в вонючем трактире, больного и в лихорадке. Хозяин оставил парня в каморке на чердаке по доброте душевной — уж больно ему понравилось, как этот юноша исполнял на скрипке. Я поил его бульоном, давал ему хинин, даже сделал инъекцию панацелина — и вот, наконец, когда он оклемался, нам удалось поговорить.

Это был странный разговор. Я шел за ним по пятам столько времени, что порой казалось — знаю его всю жизнь. Как будто принц — мой потерянный младший брат, которого у меня никогда не было. Но я-то для него был просто добрым самаритянином с невнятными мотивами. Не из одной же любви к человечеству какой-то поручик убирал дерьмо и поил трактирного скрипача из ложечки?

Вообще-то так всё и было, на самом деле. От этого юноши со взором светлым зависело — скатимся мы снова в ад гражданской войны или удержимся на этой крохотной ступеньке, созданной Регентом над бездной хаоса. Но пока он не производил впечатление человека, способного удержать в руках даже ложку, не то, что самую большую страну в мире.

— Ты вот зовешь меня Величеством, а я и понятия не имею, что это значит. Я недавно понял, кто я есть на самом деле: домашний мальчик из высшего света, совершенно не приспособленный к жизни. Не знаю ни этой страны, ни этого народа. Какое из меня Величество? Почему ты так уверен, что я вообще хочу этим заниматься? Да я бы лучше всю жизнь в кабаках на скрипке играл…

— А я бы лучше гимназистам про философов-рационалистов вещал. В этом-то всё и дело. У меня, в общем-то, не спрашивали — хочу я надевать хаки или нет. Меня приперли к стенке и заставили сделать выбор — эти или те. Выбор между злом и злом. Зло понятное, адекватное — такое, каким оно было с самого начала истории. И другое зло — то, которое притворяется добром, а потом вешает людей за ноги. Поэтому я уверен, Ваше Величество — вы будете гораздо лучшим правителем, чем любой из тех, кто решил, что управлять людьми — это замечательно. Вы не выбирали такого пути — поэтому гораздо меньше шансов, что вы окажетесь мерзавцем.

— И всего-то? Этого достаточно, чтобы доверить судьбу огромной страны в руки мальчишки?

Правды ради, у него были крепкие, мозолистые руки. Время после свержения Империи было для него непростым — он хлебнул лиха в эти годы. Больше, чем многие из нас.

— Ради Бога, Ваше Величество. Вас с детства к этому готовили! Я — посредственный офицер, а полковник Бероев — отличный офицер. Подготовка — то, чего нет у эмиссаров, и то, что было у полковника Бероева — поэтому мы побеждаем. Я всегда считал, что управлять должны профессионалы.

Он вяло махнул рукой:

— Ну, какой из меня профессионал? Я разве управлял чем-то в своей жизни? Я, можно сказать, молодой специалист, практикант…

— Так у вас будут помощники! Не верю я тому, что Артур Николаевич умер, не такой он человек! И вообще — практику вы прошли. Шутка ли — из Нового Света на Свальбард, из Свальбарда — сюда…

— А сам-то, а?

— А у меня была коробка с золотом и Дыбенко. Я вас познакомлю потом с Дыбенкой, это у-у-у какой человек! Между прочим, лоялист! А когда узнал, кого именно я ищу — ни минуты не сомневаясь пошел со мной. Как думаете — почему?

— Понятия не имею… — он был всё еще слаб, но взгляд потихоньку загорался тем самым, фамильным огнем.

Этого огня было очень мало в глазах его отца, гораздо больше — в глазах деда, и очень ярко он горел во взгляде Регента. Всё-таки они были похожи.

— Да потому, что людей всё это достало — две войны, эпидемии, разруха, голод, вечная неуверенность в завтрашнем дне… Вроде бы всё успокоилось, и появилась надежда, и вот опять… И у всех один-единственный вопрос в голове… Знаете какой?

— Знаю. Он и у меня в голове тоже: КОГДА ВСЁ ЭТО КОНЧИТСЯ?! Ты не представляешь, как мне осточертело жить, постоянно сопротивляясь обстоятельствам, перебарывая себя и окружающий мир. Я ведь… Дело ведь не в том — принц я там или не принц… У меня была семья — лучшая в мире, понимаешь? Я жил как у Бога за пазухой — я только сейчас это понял. Я наслушался про своего отца в последнее время, но…

— Хотите, я скажу?

— Про отца?

Я кивнул.

— Последнего Императора можно назвать мягким, щепетильным, плохим политиком, но… Ни у кого язык не повернется назвать его скотиной. Он был хорошим человеком и хорошим семьянином — это уж точно.

Мой собеседник задумчиво кивнул:

— Сложно быть хорошим человеком и хорошим политиком.

— И хорошим военным… — теперь настал черед кивать мне, — Но если мы хотим ЧТОБЫ ЭТО ВСЁ КОНЧИЛОСЬ — кому-то придется. Кто-то должен быть тем простым и понятным злом, каким оно было семь тысяч лет — или сколько там? Хотя мне, если честно, очень-очень не хочется…

— А почему это должны быть мы, поручик? — он впервые обратился ко мне по званию, которое стало для меня даже более привычным, чем имя.

— А почему это должен быть кто-то другой? Так уж вышло, вы — Император, я — поручик. Нужно делать свое дело так хорошо, как только возможно.

— Делай что должно, и будь что будет? Всё так просто?

— Не стоит множить лишние сущности, да?

Он явно устал и откинулся на подушку. Чертова болезнь! С одной стороны, если бы он не заболел — я бы не догнал его. А с другой — сейчас на все эти сложные вопросы отвечал бы Регент, а не поручик, недописавший диссертацию… Как я должен убедить его попытаться спасти страну, которая спокойно спала, когда за ноги вешали его отца? Когда увозили его самого, и мать, и сестер — везли черт те куда, на смерть — и никто не пискнул? А уже потом, когда синие показали. на что способны — все стали вспоминать Империю если не как потерянный рай, то как отчий дом, куда хочется спрятаться от треволнений мятежной юности — точно. И теперь сей юноша должен причинять добро и наносить радость этим людям? Стал бы я на его месте делать это?

* * *

Я впервые за пять лет ехал в пассажирском вагоне. Второй класс, однако! Здесь были полки с мягкой обивкой и стаканы с металлическими подстаканниками, и уборная, и кондуктор в шинели, и кипяток в титане — по сравнению с теплушками просто какая-то сказка. Всё-таки под властью Регента Империя выдохнула и встряхнулась, пришла в себя.

А теперь всему мог прийти конец. Я видел это в окно. И первые признаки меня пугали: на полустанке, который мы проезжали, было неубрано. Талый весенний снег никто не чистил, на сугробах виднелись собачьи экскременты и потёки мочи, чернела шелуха от семечек. Расхристанный станционный смотритель в неуставном треухе вместо красной фуражки вяло махал флажком в ответ на бодрый гудок паровоза.

Я вздохнул и посмотрел на Его Величество. Юноша спал сном праведника, раскинувшись на полке.

Вообще-то он выглядел как настоящий принц из сказки — высокий, статный, с пышной шевелюрой каштановых волос, волевым подбородком и ясными голубыми глазами, взгляд которых мог выбить дух из собеседника или внушить бесконечную симпатию. Какой-то потертый цивильный костюм, драповое пальто и башлык — лучшее из того, что мы нашли в Варзуге ему по размеру — затрапезный наряд с трудом скрывал его царственную осанку. Но это было слишком невероятно: принц в вагоне второго класса. Никто и не пытался соотнести этого пассажира с наследником Империи. Хотя порой я видел, как некоторые люди постарше, бросив взгляд на будущего Императора, задумчиво закатывали глаза или чесали затылок, пытаясь вспомнить, где они раньше могли видеть этого парня.

Мы вышли прогуляться на одной из станций: такой кирпичный вокзальчик с башенками и надпись старо-имперским шрифтом — Лесково. Здесь тоже всё было заплевано семечками.

— Возьмем пирожков? — спросил я.

Пирожник — румяный плотный мужчина — священнодействовал за своей тележкой. В тележку была впряжена низкорослая лошадка, на тележке пыхтела железная печурка. Он прямо тут из заготовок выпекал пирожки — с пылу с жару. К нему выстроилась целая очередь — трое парней, явно рабоче-окраинного вида, городовой в сером мундире и мы.

Парни отошли с полными руками вкусностей, время от времени выхватывали горячий пирожок из бумажного пакета и, задыхаясь от жара, поглощали лакомство, обжигаясь и обливаясь жиром из начинки. Пирожник вытер руки о грязно-белый фартук и поднял глаза на следующего клиента. Это был городовой — обычный, ничем не примечательный дядечка. Он слегка сутулился, шашка в ножнах неловко билась о левую ногу, фуражка сбилась на лоб.

— Дайте, пожалуйста, три пирожка с морковкой и один с мясом.

— Подходите, не стесняйтесь, — пирожник радушно улыбнулся нам, игнорируя городового.

Тот недоуменно повертел головой:

— Сейчас моя очередь!

— Господа, чего же вы ждете? Что вам подать? — снова обратился к нам пирожник.

— Извольте обслужить меня! — вскипел городовой.

— Маме своей скажи, чтобы она тебя обслужила, — вдруг вызверился уличный торговец, — Иди отсюда, пока цел.

Это было что-то новое. А точнее — слегка забытое старое. Такое я видел в самом начале… Полиция всегда получает первой — когда начинается смута. И вовсе не важно — ты верный пес режима или просто тянешь лямку за зарплату.

— Но позвольте! Какое вы имеете… — городовой схватился за свисток, но его вдруг окружили давешние парнишки.

— Не свисти, дядя, — сказал один из них, — Денег не будет. А лучше — сымай погоны и беги отсюда. Кончается ваша власть, недолго музыка играла.

"Снимай погоны" резануло меня по ушам. Я чувствовал, как напрягся за спиной наследник.

— А-а-атставить! — рыкнул я.

Парни дернулись, но напор выдержали.

— Шел бы ты, служивый, отсюда, — пирожник вышел из-за тележки.

Рукава его вязаной кофты были закатаны по локоть, и я увидел характерные синие узоры на предплечьях.

— Вы понимаете, что сейчас делаете? — я кивнул на парней, которые всё еще держали городового, — Нападение на представителя власти! Знаете, чем карается?

— Какой власти, служивый? Нет никакой власти, вся кончилась! — пирожник вдруг швырнул мне в лицо свой фартук, который успел снять неведомо когда.

Я на секунду замешкался, а пирожник уже влетел в клинч и принялся мутузить меня кулаками по ребрам. Рабочие парни пинали городового, который лежал на земле. И тут в дело вступил принц.

Это было что-то невообразимое! Он двигался плавно, как хищник, перетекал с места на место. Его движения походили на танцевальные — он даже не наносил ударов. Захват, поворот — и противник валится на землю. Блок, перехват руки — и снова враг повержен. Я успел отвесить пирожнику пару крепких ударов, прежде чем наследник ухватил его за одежду. Выписав своим внушительным телом замысловатую траекторию, этот крепкий мужчина обрушился в грязный снег как мешок с картошкой.

Глаза будущего Императора сверкали яростным огнем. Парни попытались подняться, чтобы продолжить схватку, пирожник щелкнул выкидным ножом…

— НА КОЛЕНИ!!! — его голос был подобен грому, и на колени повалились не только участники потасовки, но и весь народ, с интересом наблюдавший за происходящим.

Даже я чуть не поддался общему порыву, и только неимоверным усилием воли остался стоять на ногах. Грудь наследника вздымалась от тяжелого дыхания, он взглядом обвел толпу и те, на кого падал этот взгляд, склоняли головы.

— Как смеете вы… — начал он, и в этот самый момент раздался гудок паровоза.

— Пора! — и мы побежали к двери в вагон.

Я оглянулся и услышал растерянный голос пирожника:

— Вы хоть поняли, кто это был-то? Господи прости, да как же это? — он помогал подняться городовому.

— В столицу едет, батюшка… Дай Бог, дай Бог… — проговорил страж порядка, отряхивая грязь с мундира и заполошно крестя нас вдогонку.

* * *

Мы ехали навстречу буре. Чем ближе к столице — тем тревожнее были знаки надвигающегося хаоса. Разбитые окна, шатающиеся толпы, кое-где — зарево пожаров и звуки выстрелов. Настроение было подавленное, говорить не хотелось.

Когда поезд остановился, и мы вышли на полупустой перрон, первое, на что я обратил внимание — это полное отсутствие извозчиков. Обычно они толпились тут целой оравой, наперебой предлагая подвезти в любую часть города. Не было даже городовых, которые встречали поезда, бдительно подкручивая усы в надежде выявить неблагонадежных граждан.

Никого.

Мы прошли по плитам тротуара, и под нашими сапогами хлюпал талый снег. Один-единственный извозчик испуганно жался у самого края стоянки. Это был какой-то всклокоченный дедушка в полушубке, распахнутом на груди.

— Быстрее садитесь, господа, быстрее! Я дорого не возьму, но уезжать отсюда нужно побыстрее!

Мы прыгнули в пролетку, и он тронул вожжи.

— Встречают приезжих и грабят! Полиция сидит в своих участках и ничего не делает! Военные на патруль тоже не выходят — приказу не было! А на площади — балаболят и балаболят, цельными днями! Колонну изгадили, ступени изгадили, во дворец не суются — там преторианцы с пулеметами. Черт те что, господа хорошие, черт те что! Попустил Господь второй раз за жизнь такое позорище повидать… — его не нужно было уговаривать делиться информацией.

Лошаденка резво бежала по загаженной конским навозом и мусором мостовой. Столица, так поразившая меня обилием жизни, красок, веселых людей, теперь производила тягостное впечатление. Больше всего она напоминала прифронтовой город накануне сдачи его неприятелю.

Я оплатил дорогу и зашагал к знакомой двери подъезда. Сколько раз я отворял ее? Тысячу? Две? Пришлось в свое время побегать… Навстречу мне вышла знакомая молодая семья — у отца семейства, служащего, половину лица скрывал огромный синяк, женщина куталась в ветхий платок. Только мальчишки были все такими же веселыми — скатились по перилам крыльца и побежали во двор.

Мы поднялись по лестнице, которую я в очередной раз проклял, и позвонили в дверь. Вместо таблички с именем владельца торчали четыре гвоздика без шляпок.

Дверь открыла Настенька — на ее лице застыло испуганное выражение. Когда она узнала меня — тут же улыбнулась:

— Господин поручик? Это вы? Проходите, проходите!

А потом она увидела моего спутника и попятилась.

— Что там? — Арис, ну надо же!

Никогда бы не подумал, что этот особист способен на такую собачью преданность! С другой стороны — что я о нем знаю, если по-хорошему? Дурацкая привычка судить о людях исходя из собственных впечатлений…

— Поручик? А это… — особист также попятился.

— Да пропустите нас, наконец! — я отодвинул рукой Ариса и мы прошли, — Где Его Высочество? Как он?

— Плох… — вздохнула Настенька, — Как удар у него случился, так из кресла, почитай, не встает…

Принц скрипнул зубами.

— Проводите нас?

Мы прошли в кабинет Артура Николаевича. В квартире витал тот самый старческий дух болезни, от которого хочется бежать на все четыре стороны. Дверь открылась, и я вошел первый.

— Ваше превосходительство, разрешите доложить — ваше приказание выполнено!

Следом за мной в комнату шагнул наследник.

Регент сидел в своем кресле в какой-то пижаме, веки его были полуприкрыты и казалось, что он вообще нас не слышит. Поза его казалось неестественной, изломанной. Он медленно повернул голову в нашу сторону, широко раскрыл глаза, зрачки его расширились…

— Поручик! Здесь?!

— Приказ выполнен, ваше превосходительство! — повторил я, пытаясь не расплакаться.

— Что-о?

Наконец он разглядел моего спутника.

— Господи-ты-Боже-мой! — на одном дыханьи выпалил он, крепко взялся руками за подлокотники, напрягся и встал.

Артур Николаевич сделал несколько шагов в нашу сторону, и с каждой секундой его движения становились всё увереннее, спина распрямлялась, а взгляд обретал ясность. Он подошел к принцу и крепко сжал его руку.

— Как же я, черт возьми, рад тебя видеть! — они коротко обнялись. Регент осмотрел себя и недовольно фыркнул: — Мне нужно привести себя в порядок! А вы — действуйте. Помогу чем смогу, но время дорого… Слишком много мы его потеряли, слишком много! Вперед, вперед! Настало время молодых!

Легко ему было говорить — вперед! Я, например, очень смутно себе представлял, что вообще можно предпринять. Я должен был доставить наследника к Регенту — я это сделал. Мне хотелось просто рухнуть на кровать в своей каморке и проваляться так трое суток, но — это был еще не конец.

— Дураком чувствую себя в этом наряде, поручик. Есть во что переодеться? — это были первые слова от него за полдня.

— У меня только хаки, — развел руками я.

— Пусть будет хаки, почему нет? — кивнул наследник, — И рост у нас вроде почти одинаковый…

У меня тут были два запасных комплекта формы — полевая и парадная. Конечно, принцу я отдал парадный мундир.

Рост действительно был один, а вот в плечах он казался пошире. Золотые погоны наследник аккуратно открепил и передал мне, фуражку — тоже. Он вообще снял все знаки различия, но и в этом довольно простом пехотном мундире смотрелся гораздо представительнее, чем я — при погонах и крестах.

— Куда теперь? — спросил он.

— Есть только одно место, где я могу быть уверен в людях на все сто процентов, — ответил я.

Седьмая штурмовая дивизия квартировала на окраине столицы — как раз там, где Центральный проспект превращался в шоссе. Временно исполняющим обязанности ее командира был полковник Бероев. И, завидев меня на контрольно-пропускном пункте, он пришел в ошеломленное состояние души. А когда увидел, кто выпрыгнул из пролетки следом за мной — кажется, начал терять рассудок.

— Поручик, мать твою, это же, мать его…

— Мать его я бы трогать не стал, господин полковник, но в остальном вы абсолютно правы. Соберите людей на плацу?

— Слушаюсь! — вытянулся во фрунт он. А потом опомнился: — Тьфу ты, черт…

Плюнул, и пошел собирать людей.

Дивизия сохранила боеспособность — здесь были собраны обстрелянные, проверенные фронтовые части. Дислокация у столицы в течение последних трех месяцев — как раз после взятия Свальбарда — была своего рода наградой за безупречную службу. Патрули, частые увольнительные, хорошее питание и дополнительное денежное довольствие — солдаты оценили это по достоинству. Я видел на плацу знакомые лица — ребят из своей роты, офицеров из соседних частей. Конечно, наши вернулись со Свальбарда раньше — это на дирижаблях-то… Мерзавец Стеценко помахал мне ручкой и оскалился. Скучал я по нему!

Когда дивизия была построена, на помост поднялся наследник. Он скинул гражданское пальто и шляпу и остался в пехотном мундире, с непокрытой головой. По рядам солдат раздался слитный вздох. Он был очень похож на своего отца и еще больше — на своего деда. Высокий, плечистый, ясноглазый.

— Солдаты! Офицеры! Братья! — прозвенел его голос, — Я — ваш Император! Кто верит в меня — за мной!

И, спрыгнув с помоста, молча пошел к воротам части. Сломав строй, солдаты единым порывом кинулись за ним, и шли, оставив дистанцию примерно в два шага, радостно переговариваясь. Я, растолкав толпу локтями, оказался рядом с ним:

— Куда идем, Ваше Величество?

Он усмехнулся.

— Занимать трон предков, поручик. Делай что должно, и будь что будет, а?

За нашей спиной звонкий голос запел песню. Это был Лемешев — я давно не слышал, как он запевает. Вообще мало кто пел в Империи песни последние пару лет. Разве что преторианцы.

Вспоили вы нас и вскормили

Отчизны родные поля

Один, два, десять, пятьдесят голосов подхватили:

И мы беззаветно любили

Тебя, Империи земля! *

(*в тексте использованы слова различных дореволюционных и белогвардейских вариаций марша «Прощание славянки»)

Мы шли по центральному проспекту, по загаженной мусором проезжей части, и всё больше людей присоединялись к нам, растревоженные солдатской песней, слушали, что говорили им бойцы, пытались высмотреть Императора и светлели лицом, лишь увидев его каштановую шевелюру и блеск ясных глаз.

Мы дети отчизны великой,

Мы помним заветы отцов,

Погибших за край свой родимый

Геройскою смертью бойцов!

Вдруг поперек проспекта выехала целая колонна грузовиков, из которых начали выпрыгивать преторианцы в черных мундирах. Они перехватывали винтовки поудобнее, скалили зубы и щурились. Впереди стоял Арис.

Офицеры-пехотинцы окружили Императора, готовясь защищать его ценой собственной жизни, если потребуется. Здесь был и Бероев, и Вишневецкий, и многие другие, незнакомые мне люди в пехотном хаки и с золотыми погонами на плечах. Даже Стеценко мрачно сжал в зубах папиросу, глядя на особиста и преторианцев.

Вдруг Арис улыбнулся и подхватил песню, а следом рыкнули луженые глотки преторианцев, которые становились рядом с нами, плечом к плечу, и, обтекая грузовики, толпа солдат пошла дальше.

И если в поход

Страна позовёт,

За край наш родной

Мы все пойдём в священный бой!

На площади перед дворцом все замерло. Там тоже шевелилась толпа — площадь была заполнена, люди слушали оратора, который вещал с постамента изгаженной надписями триумфальной колонны о новом соглашении между Ассамблеей и территориями Империи, конституционной реформе и самоуправлении.

Завидев солдат, люди расступались. Сопровождаемый эскортом из офицеров, Император прошел к колонне.

Пусть каждый и верит, и знает,

Блеснут из-за тучи лучи,

И радостный день засияет,

И в ножны мы сложим мечи!.. — Император поднял руку и солдаты смолкли.

Оратор, суетливо пряча за пазуху синий бант, срывающимся на фальцет голосом прокричал:

— Вы кто такой? Вы не имеете права! Свобода собраний, свобода слова!..

— НА КОЛЕНИ!!! — грянул молодой голос.

Лоялист рухнул как подкошенный, и вся площадь увидела и услышала, с КЕМ он говорил. На колени встали сначала солдаты, потом и те, кто пришел слушать ораторов — прямо в грязь, снег и мусор. Я снова остался на ногах и стоял рядом с Императором. Он посмотрел сначала на меня, а потом на несчастного синего, который скорчился у его ног, трясясь от страха. Я понял, что нужно делать.

— Повторяй за мной! — сказал я и повысил голос, — Все повторяйте! Я обещаю и клянусь Всемогущим Богом…

— …Всемогущим Богом… — эхом отозвалась толпа.

— … в том, что хочу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Великому Государю верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться, не щадя живота своего до последней капли крови! И если я когда нарушу эту данную мной клятву, то пускай меня постигнет суровая кара — не земле и на небе! Аминь!

— Аминь! — грянула толпа, и вдруг всё взорвалось приветственными криками.

Солдаты подхватили Императора и понесли его во дворец, а я стоял посреди площади у колонны, исписанной матерными словами, мял свою фуражку и, глубоко вдыхая запахший внезапно весной воздух, понимал: наконец-то всё это кончилось!

 

Конец первой книги

---

Отправить