Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Промозглый ночной ветер ворвался в блиндаж, закружился по столу, заставляя вальсировать документы, поиграл огоньком керосиновой лампы и умчался через щели между бревнами. Стеценко закурил папиросу и спросил у меня:
— Будешь?
Я усмехнулся. Он покачал головой и спрятал пачку. Наверное, я был единственный некурящий офицер в нашей бригаде, а сегодняшняя ночь была не лучше и не хуже многих. С чего бы мне начинать курить?
— Ну и дурак, — резюмировал Стеценко и вытянул ноги, чтобы погреть подошвы ботинок у печки.
Я потянулся и встал с топчана. Нужно было проверить посты. Расправил шинель, застегнулся на все пуговицы и затянул потуже портупею с шашкой и револьвером.
— Ну-ну, давай, проявляй служебное рвение. Авось полковник заметит… — Стеценко задремал на своей табуретке, вытянув ноги и привалившись к стене.
Снаружи было зябко. Я втянул голову в плечи, но потом подумал, что не стоит оно того, распрямился, надел фуражку и зачем-то провел пальцами по козырьку. Сквозь ночную тьму виднелись огоньки папирос, которые курили солдаты в окопах. Мерцал непостоянный, мигающий свет от небольшого костерка, который развели бойцы, на чью долю выпало сегодня ночью не спать. Вообще-то костер разводить нельзя — светомаскировка. Вдруг вражеский наводчик направит сюда огонь артиллерии, или проплывающий высоко в облаках цеппелин решит сбросить свой смертоносный груз на наши позиции? Но ведь солдатам-то было холодно! И они не могли укрыться в условно теплом блиндаже, как я или Стеценко.
Я подошел к костру и сказал:
— Прикройте огонь, а то с этих станется пальнуть сюда чем-нибудь посерьезнее…
Унтер-офицер мигом соорудил из брезента и двух винтовок что-то вроде ширмы и прикрыл пламя с той стороны, где находились враги.
— Мы ж совсем маленький, ваше благородие… Холодно так.
— Пусть горит пока, там посмотрим. Нагрянет полковник с проверкой, что делать будем?
Солдаты потупились, я спросил:
— От разведки что слышно? Не вернулись?
Унтер почесал подбородок и сказал:
— С полчаса назад на той стороне пошумели-пошумели, а потом все затихло. Может, сцапали нашего ротмистра?
Другой солдат, кажется, его фамилия была Кислица, в ответ на реплику унтер-офицера буркнул:
— Нашего ротмистра сам черт не сцапает. Он же заговоренный. Правда, господин поручик?
Я поморщился. Когда о ком-то говорили, что он заговоренный, это как бы снимало всякую ответственность с носителя такой репутации. То есть все заслуги и удачи могли приписать этой заговоренности, а если, не дай Бог, человек погибал, то можно было покачать головой и сказать, что, мол, от пули никакая заговоренность не спасет. А наш Феликс был настоящий ас в своем деле. Ему удавалось добывать сведения в совершенно немыслимых ситуациях и всегда возвращаться живым и здоровым. И сохранять жизни своих бойцов. Поэтому солдаты его любили и побаивались, а за глаза называли "нашим ротмистром". Интересно, как они меня называли?
— Ротмистр Карский — прекрасный офицер. Он всегда возвращается, так? — полуутвердительно сказал я.
Солдаты одобрительно покивали, а я бросил:
— Ракету не проспите, бойцы, — и пошел дальше по траншеям.
Мне уже делали выговор за фамильярность с солдатами, но себя пересилить я не мог. Многие из этих людей были гораздо старше и опытнее меня, да и вообще… Не так я был воспитан, что ли? Да и в офицеры попал по большому счету случайно. По крайней мере, я мог быть уверен, что никто из ребят моей штурмроты не выстрелит мне в спину.
Тут я вспомнил про случай в седьмой стрелковой, когда их поручика, который распускал руки без повода, просто не сняли с колючей проволоки, на которой он повис во время атаки. Солдаты просто ничего не сделали…
У пулеметной команды в землянке кипела жизнь. Их главный — вахмистр Перец — мировой мужик, несмотря на фамилию. С фамилиями в нашей штурмроте был вообще цирк. Как говорил Феликс — "Шапито!" Ни одна проверка или просто построение-перекличка в присутствии высших чинов не обходилась без казусов. Кстати, парень с фамилией Казус тоже был.
Я постучал в дверь землянки, услышал хриплое 'Да-а!' и вошел.
Солдаты повскакивали, а вахмистр Перец рявкнул:
— Смир-рна-а!
— Вольно, — скомандовал я, и солдаты уселись по местам.
— Ваше благородие, не хотите бараньей похлебочки?
— Это как это, господин вахмистр? Какая-такая баранина? От тыловиков вроде не поступало…
— От них вообще мало чего поступает… Тут вчера цеппелин хутор разбомбил, люди-то в погребах спрятались, а баран вот не уберегся. Так хотите?
— А-а, давай.
Я подсел к котлу, взял чистую ложку и зачерпнул варева. Как говорила моя мама, пока горячее — пойдет.
Солдаты рассуждали о войне и политике. Меня им бояться было нечего, я пулеметной команде не начальство, да и вообще… Я мало кому начальство. Заместитель командира штурмроты, поручик, кавалер Серебряного креста IV степени. Солидно звучит, а? А по-настоящему — студент-недоучка, закончивший офицерские курсы по ускоренной программе и брошенный на фронт "затыкать дыры"…
Солдаты говорили.
— Когда этих побьем, что делать будем?
— Вон, Степной фронт с лоялистами не справляется. Небось, туда перебросят. Нет, вахмистр, вот ты вроде умный мужик, можешь мне объяснить, как можно быть такой сукой, как лоялист?!
— Ладно тебе, Панкратов! Хорош кипятиться! Мы здесь с тобой баранью похлебку наяриваем, а лоялисты, небось, сухпай фирменный, оттуда…
— Да хоть икру красную! Нет, я понимаю — Протекторат. Воюют себе и воюют. Как люди. Ясно где наши, где чужие, кто друг, а кто — не очень. Одно слово — цивилизация! А лоялисты!? Вроде ж свои в доску, а ведь хуже зверей! Господин поручик, что скажете?
Я отложил ложку и посмотрел на Панкратова. Это был молодой голубоглазый солдат одного со мной возраста. Волосы коротко пострижены, на щеке — свежий шрам. Наверное, идейный.
— А я вот что скажу, рядовой Панкратов. Мы сейчас воюем за что, как думаешь?
— Как это? За Его Высочество Регента, Святую Веру и Великую Империю! — он так и произнес это все, с большой буквы.
Я заметил, как вахмистр улыбнулся уголком рта и пригладил усы, чтобы скрыть улыбку.
— Рядовой Панкратов, — медленно проговорил я, — Не знаю как вы, а я воюю за то, чтобы мои близкие не голодали, чтобы мы с вами через пару лет могли спокойно работать, и, кроме того, чтобы ни я, ни вы, ни какой-либо другой наш человек не унижался перед чужим дядей. А обеспечить это все может только, как это? Его Высочество Регент, Святая Вера и Великая Империя, которой пока нет. Но обязательно будет.
Панкратов смотрел на меня непонимающе все время, пока я высказывался, и только под конец, когда я начал говорить, ну, все с большой буквы, он утвердительно кивнул. А потом спросил:
— А лоялисты?
— Ну-у, как тебе объяснить? Лоялисты — это те, кто готов унижаться перед чужим дядей, чтоб сейчас поесть фирменный сухпай.
— Я ведь и говорю — сволочи! За ноги людей на опоры вешают…
Тут в разговор вступил Фишер. Он был подносчиком патронов в пулеметной команде, поскольку ни на что другое не годился. Интеллигент до мозга костей, худой, сутулый и с пенсне на носу. Так вот, Фишер сказал то, о чем я давно думал:
— Послушайте, — заговорил Фишер, — а ведь там, в окопах у лоялистов, сейчас сидят какие-нибудь парни, и точно так же, на точно таком же языке называют нас шовинистами, оборванцами и Бог знает как еще. И вспоминают, что мы людей в синей форме расстреливаем без особой волокиты.
— Так это ж лоялисты! — возмутился Панкратов, — Если синяя форма — значит, сволочь, это даже моя бабушка знает!
Фишер почесал макушку и, задумчиво глядя на Панкратова, сказал:
— И свой Панкратов у них есть. Только стрижка у него не короткая, а и ругает он нас почем свет стоит. Мол, имперцытакие-сякие… И бабушка у того, ихнего Панкратова, тоже есть…
Я что-то стал терять нить разговора, встал, кивнул вахмистру и вышел.
Луна выглянула из-за туч, и неверный серебряный свет окрасил траншеи, поле, изрытое воронками, колючую проволоку и все остальное в замогильную цветовую гамму.
Откуда-то со стороны окопов второго взвода неслись звуки песни, я решил пойти послушать. По пути я встретил Стеценко, который сидел на краю окопа и ковырял что-то в подошве ботинка, бубня матерно под нос. Когда он меня заметил, то ругнулся и заявил:
— Пропалил подошву насмерть! Заснул, пока тебя не было… Сучья печка!
Я подумал, что печка моя, и, значит, он сейчас меня назвал сукой. И даже не заметил этого.
Второй взвод пел "Черный ворон". Их было человек десять, они сидели на дне окопа, курили, и в перерывах между затяжками подпевали красивому чернявому парню, который чистил ружье. Я сделал ладонью успокаивающий жест, мол, сидите, не надо… Понятно ведь, что каждый раз, как велит устав, козырять проходящему мимо офицеру — это просто праздник для души, но если в окопе хотя бы нет ветра, то стоит встать в полный рост…
— Над мое-ею голово-оой,
Ты добы-ы-ычи не дожде-ошься…
Черный ворон, я не твой…
Звук взрыва разорвал тишину ночной идиллии и заставил меня пригнуться. На той стороне происходило что-то невообразимое: треск пулеметных очередей, хлопанье винтовок… Вдруг в небо взлетела красная ракета. Секунда, вторая… Ракета взорвалась в небесах, оставив после себя ощущение праздника и две светящиеся точки, которые стремительно приближались к земле. Феликс! Думать было некогда.
— Рота, к бою!!! — заорал я и побежал по траншеям.
Солдаты, заспанные, выскакивали из землянок и блиндажей, бежали на боевые посты. Суматоха поднялась невообразимая. Я в бинокль попытался разглядеть, что происходит там, на той стороне. Толком ничего не было видно, какое-то мельтешение и общий хаос.
Меня нашел командир роты, капитан Тенегин.
— Поручик! Что за самоуправство?
— Господин капитан… Феликс, то есть ротмистр Карский идет на прорыв. Ракета была.
— Та-ак… Ладно, принимайте командование ротой, — сказал капитан и побежал куда-то.
Я, честно говоря, оторопел. Как это — принимайте командование? Вдруг мне показалось какое-то движение между траншеями. Глянул в бинокль — Феликс! Бежит в полный рост по полю к нашим позициям, стреляет на ходу из револьвера. А где его бойцы?
— Рота! Прикрываем ротмистра! — крикнул я, достал револьвер и стал садить из него в сторону вражеских окопов.
Солдаты защелкали затворами и открыли огонь. Феликс все понял, упал на землю и пополз. Я вылез из окопа и пополз ему навстречу. За мной направился кто-то еще. Я оглянулся — Стеценко. Без ботинка.
Феликс укрылся в какой-то воронке, где-то на четверти пути до наших окопов. Мы скатились туда кубарем, и я сразу кинулся к ротмистру. Он был ранен и зажимал руку повыше локтя, чтобы остановить кровь.
— Что? Что? — я не мог найти слов.
Носовым платком, благо, он был чистый, перевязал Феликсу руку прямо поверх одежды, и только потом посмотрел ему в глаза.
Ротмистр выглядел ужасно. Лицо — почти черное, мешки под глазами, кровоподтек на лбу…
— Что случилось?
Феликс помотал головой и сказал:
— Давай отсюда выбираться.
Мы втроем ползли к окопам, уже грязные до ужаса, и Феликс наконец сказал:
— Всех… Всех потерял…
Я на минуту задохнулся. Семь бойцов-разведчиков, лучшие солдаты бригады — мертвы. Саня-прапорщик, Петров вечно серьезный — все. Что же там все-таки случилось?
В окопах нас встретили солдаты, санитар по-нормальному перевязал рану Феликса. Он глазами что-то искал, потом глянул на меня и спросил:
— Связь со штабом есть?
Я сразу не понял.
— С каким штабом?
— Не дури, поручик! Верховное Командование нужно, срочно!
Я соображал секунду, потом сказал:
— Это в бригаду надо.
— Давай, давай, давай… — и мы с Феликсом побежали в штаб.
Как у него сил хватило? До штаба бригады — три километра. Где-то половина пути — по траншеям. Остальная часть — по лесу. Тоже не сахар. Феликса шатало, но он бежал. Видимо, что-то действительно серьезное.
Дежурный офицер, какой-то незнакомый капитан, сначала не хотел нас пускать, но увидев шальные глаза ротмистра, вызвал полковника. Феликс что-то шепнул ему на ухо, тот изменился лицом и достал откуда-то телефонный аппарат зеленого цвета.
— Штаб корпуса? Это полковник Бероев. Мне Верховное Командование. Красный! Понимаете, красный!!!
Красный — это точно нечто настолько серьезное, что я даже не могу себе представить. Когда началось наступление, степень важности была 'желтой'. Что же тогда сейчас происходит?
Полковник передал трубку Феликсу. Видимо, ему ответили, потому что он вытянулся в струнку и сказал:
— Ваше Высочество, говорит ротмистр Карский, разведка пятой сводной бригады. Седьмая Имперская армия прорвала фронт, окружив девять дивизий Протектората. Высшее руководство противника готовится к переговорам. Протекторат выйдет из войны. Срок измеряется днями, — он говорил все это очень четко, без запинки, стоя навытяжку.
После того, как ротмистр передал трубку полковнику, он качнулся и обрушился на пол.
Перекладывая его на лавку, я осознал, что где-то потерял фуражку. И что теперь с этим со всем делать?
Знаете, я не люблю кавалеристов. То есть понятно, что они хорошие вояки, и вроде бы как на современной войне без мобильных войск никуда… Но это, наверное, врожденное. Не люблю их форму, их золоченые палаши, и, о Боже, их плюмажи на киверах.
Феликс говорит, что это зависть. Мол, девушки чаще обращают внимание на кавалеристов, потому как они выглядят мужественнее. Куда нашим хаки-шинелям до их парадных мундиров с аксельбантами… Хотя сам ротмистр себя не причисляет ни к одному роду войск. Разведка, и все. Кстати, Феликс — герой. То есть не герой, а Герой. Звание Героя Империи ему присвоили позавчера, а наградной крест вручал лично Его Высочество Регент. Но мне не завидно, на удивление. Наверное, потому, что он лежит в госпитале, а я нахожусь со своей штурмротой на переформировании. Из нас делают батальон. И, какой кошмар, одной из рот этого батальона буду командовать я. Я — начальство!
Так вот, о кавалеристах. Сейчас двое таких бравых ребят сидели напротив меня и радовались жизни. Будь проклят тот момент, когда мои ноги понесли меня в эту корчму. Мало, что ли, заведений? А теперь сиди и смотри, как хамоватые красавцы… с плюмажами на киверах… В общем, на этих красавцев смотреть было противно.
Время от времени я ловил на себе их взгляды, но официант уже принял мой заказ, и просто необходимо было дождаться его.
— Официант! Можно бутылку чегемского? — щелкнув пальцами, возопил один из кавалеристов.
Удивительно, что у нас с ним сошлись вкусы. Я тоже люблю чегемское и заказал бутылку минуту назад.
— Простите, но последнюю заказал господин поручик, — официант был сух, холоден и корректен, и чем-то напоминал вампира.
— А мы заплатим! — сказал второй кавалерист.
— Господин поручик заказал раньше.
— А мы заплатим больше!
Вот почему я ненавижу кавалеристов. Из них так и лезет чувство превосходства. Это так оставлять было нельзя.
— Господа, я сделал заказ и отменять его не собираюсь, — мне пришлось слегка повысить голос, чтобы они услышали меня через два стола.
Один из кавалеристов приподнялся, чтобы разглядеть меня… Или для того, чтобы я разглядел его погоны ротмистра. Но я решил стоять до конца.
— Господин ротмистр, я не собираюсь отменять заказ.
— Поручик, давай по-нормальному! К чему тебе лишние проблемы?
Кроме кавалеристов я ненавижу еще, когда незнакомые мне люди считают возможным применять в разговоре такой вот панибратский тон.
— Мне действительно ни к чему проблемы, господин ротмистр. Мне нужен мой заказ.
Официант молча наблюдал за нашей перебранкой. Когда я договорил, он ушел, и через некоторое время у меня на столе стояла бутылка чегемского и все остальное. Кавалерист-ротмистр там, за своим столом, сказал шепотом, но так, чтобы я услышал:
— Ур-род.
Во мне проснулась холодная решимость подождать его после того, как пообедаю. Поэтому я подозвал официанта и сказал ему:
— Отнесите бутылку господину ротмистру. Возможно, это вино поможет ему ощутить себя немного более счастливым. А мне — чаю, пожалуйста.
Пьяный человек фехтует на порядок хуже трезвого. А фехтовать нам сегодня явно придется. Дуэльный кодекс предписывает поединки до первой крови, и меня это полностью устраивало.
Там, за "кавалерийским" столом, бушевала буря. Ротмистр был в бешенстве. Наверное, потому, что я его поимел. То есть, таким людям, как он, на это наплевать. Главное, чтобы вино было. Но тут ведь был его младший по званию товарищ! И полкорчмы поняло, что я поимел ротмистра.
Я не люблю кавалеристов из-за этого гонора. Как же так, какой-то там поручик-пехота, посмел отправить ему бутылку вина с барского стола!?
По правде говоря, на это и был расчет.
Они ждали меня на крыльце. Только их было не двое, а четверо. Кроме ротмистра с товарищем тут еще присутствовали два нижних чина — усатые вахмистры. Дело пахло жареным. Хвала Всевышнему, какой-то незнакомый мне премьер-майор в таком родном хаки оказался поблизости и спросил:
— Господин поручик, какие-нибудь проблемы?
— Не знаю, — пожал плечами я. — Господин ротмистр, какие-нибудь проблемы?
Ротмистр скрипнул зубами:
— В соответствии со статьей 27 Дуэльного кодекса, я вас вызываю!
— Оскорбление достоинства и чести? — меня тянуло смеяться. — Это я-то вас оскорбил? Господин майор, будьте моим секундантом.
Премьер-майор глянул на меня, потом на кавалериста. Он ведь тоже был пехотинцем и потому кивнул, и мы все вместе отправились на пустырь за госпиталь. По традиции все дуэли проходили на этом пустыре. Ближе к медицине — это раз, развлечение пациентам — это два. И место удобное.
Я объяснил майору ситуацию, и он одобрил мое поведение. На пустыре не было никого. Полянка между кустами, которую мы выбрали, вполне подходила для задуманного. Тем более, я заметил одну интересную деталь, которая потом могла мне пригодиться.
Кавалерист в это время расстегивал пуговицы мундира. Я снял портупею, повесил шинель на какой-то куст и размял руки. Шашку из ножен доставать пока было рано.
В одной гимнастерке меня пробрало до костей. Ветер продувал насквозь. Однако когда я глянул на своего противника, мне стало смешно и я забыл про холод.
Под мундиром была дикая кружевная рубашка. Такие, наверное, носили в позапрошлом веке всякие казановы и ловеласы. Но представить в этом наряде нормального офицера было весьма сложно.
Премьер-майор тоже улыбался. Он зачем-то посмотрел на часы и сказал:
— Начнем, господа? Правила известны — бой идет до первой крови или до потери сознания одним из вас. В пах и в спину не бить, лежачего тоже. Приступайте.
Я резко выдернул клинок из ножен и пару раз описал в воздухе восьмерку. Шашку мне делали на родине предков — в горах, так что качество стали и всего прочего было отменное. Палаш ротмистра оказался вызолочен от эфеса до острия, и выглядел каким-то несерьезным. Но недооценивать противника не стоило.
Ротмистр атаковал сразу, без прелюдий. Молниеносным выпадом он чуть не достал меня, но я отпрянул и парировал. Кавалерист стал наседать, делая короткие, хлесткие удары, не давая возможности контратаковать. Мне приходилось отступать и парировать. Противник был явно опытный и умелый.
Пришлось пустить в ход хитрость, которую я наметил еще до начала дуэли.
Я потихонечку отступал, пока пяткой не почувствовал небольшую ямку, над которой завис мой каблук. Тогда я отпрыгнул и сбил атаку кавалериста. Он, ободренный успехом, ринулся на меня, и, не заметив ямку, споткнулся, потерял равновесие… Я воспользовался этим, полоснул его по кисти правой руки: палаш взмыл в воздух и, задребезжав, воткнулся в землю. Мне удалось провести подсечку, и противник оказался на земле. Пощекотав клинком ему подбородок, я буркнул:
— Достаточно, господин ротмистр?..
Он не успел ничего ответить. Послышался свисток, и из-за госпиталя выбежали трое солдат в мундирах саперов и с красными повязками на рукавах. Патруль, так его!..
Бежавший следом за солдатами молоденький подпоручик приблизился к нам и проговорил ломающимся голосом:
— Господа офицеры! Прошу немедленно разойтись, иначе мне придется написать рапорт!
Рапорт — значит разбирательство. И хотя дуэль была проведена в соответствии с кодексом, меня затошнило при мысли о возможной бюрократической волоките.
Я отдернул шашку от гладко выбритого подбородка кавалериста и сказал:
— Всего хорошего, господин ротмистр! Удачного дня, господа!..
Загнал шашку в ножны, взял из рук премьер-майора, моего секунданта, шинель и накинул ее на плечи.
Уже уходя, я слышал, как ротмистр говорил одному из вахмистров:
— Я бы этого поручика в два счета уделал… если б не патруль!.. П-пехота, мать его так!
Я зло плюнул на землю и ускорил шаг. Знаете, я все-таки не люблю кавалеристов…
В бинокль городок казался симпатичным, ухоженным и безопасным. Я рассматривал ратушу XVIII века и думал о том… что башенка с балкончиком на ней является удобным наблюдательным пунктом или хорошей позицией для снайперской пары. Надо бы раздобыть оптику помощнее…
Городок назывался коротко и ёмко — Клён. Как мне доложили, здесь имелся минеральный источник и раньше был санаторий. Феликс уже успел прошвырнуться к окраинам городка и сказал, что в санатории вроде как расположилась казарма лоялистов. Еще он сказал, что охраняют городок знатно, мышь не проскочит… Что-то затевают господа в синей форме — к гадалке не ходи.
Я спрыгнул с лафета сорокпятки и засунул бинокль в футляр. Моя рота должна была совершать обходной маневр, и нужно было еще раз убедиться, что все в порядке.
— Стеценко!
— Господин поручик? — он зевал во всю глотку и не стеснялся.
— Закрой рот!
Стеценко нарочито клацнул зубами и заухмылялся. Потом спросил:
— Слушай, а правда нам оказали великую честь совершить обходной маневр? — и продекламировал:
"Двести два солдата и восемь лошадей…
Пушечное мясо для вражьих батарей!"
И опять зевнул.
— Подпоручик Стеценко! — мне начало передаваться его безразлично-расслабленное состояние, и я решил действовать радикально, — Построить личный состав роты на опушке! Раздать всем двойной боекомплект! Десятиминутная готовность!
Стеценко фыркнул, застегнул верхнюю пуговицу и побежал поднимать людей.
Я поковырялся в планшете и выудил оттуда карту местности. Городок Клён располагался на возвышенности над берегом реки. Местность тут была холмистая, изрезанная оврагами. Всяко лучше, чем по чистому полю в атаку идти!
Предстояло еще сообщить людям боевую задачу, а я сам четко не представлял, что и как надо делать.
Полковник сказал коротко. Мол, город будет атакован нашей родной пятой сводной бригадой при поддержке полевой артиллерии. Силами двух рот должен быть осуществлен обходной маневр, с правого и левого флангов. Сия задача поручается на правом фланге — седьмой стрелковой роте, на левом — десятой штурмовой, то есть мне. И все. Действуйте, господа офицеры, проявляйте инициативу. Как сообразите что к чему — доложите в штаб. Вот вам пожалуйста…
Я пялился в карту. С левого фланга, к самому берегу реки тянулся узкий длинный овражек. Заканчивался он метров за пятьдесят от окраины городка. Хоть и неглубокий совсем, метра полтора, и ручей по дну течет, но…
— Посыльный! — ко мне подбежал невысокий, красивый чернявый солдат. — А-а, рядовой Мамсуров… Сейчас отнесешь эту записку в штаб, полковнику. Потом мигом в расположение роты!
Достал листок бумаги и расправил его на планшете. Коротко изложил свои соображения по поводу обходного маневра и сложил листок вчетверо.
— Бегом, Мамсуров, бегом!..
Мамсуров убежал. Я пошел к опушке рощицы, где Стеценко уже построил роту. Бойцы зашушукались, потом притихли. Стеценко пробежался несколько шагов, остановился передо мной, отсалютовал и рявкнул:
— Личный состав десятой штурмроты построен, двойной боекомплект выдан, господин поручик!
— Вольно, бойцы!
Солдаты расслабились. Слава Богу, мне удалось установить с ними нормальные отношения… Не то, что бы эти две сотни ребят любили меня, нет! Просто мы нашли самый оптимальный вариант сотрудничества — я их по-всякому прикрываю и стараюсь не нагружать сверх меры, они в свою очередь прикрывают меня и подчиняются моим приказам. Ну, не был я кадровым офицером, белой костью… Пришлось вырабатывать свои методы командования и взаимодействия с личным составом.
— Вахмистры, унтера, прапорщики, капралы — ко мне! Остальным — разойтись. Костров не разводить, вещи не раскладывать… — потом добавил: — Ребята, выступать, возможно, придется в любую минуту. Так что будьте готовы.
Солдаты зашумели, разошлись. Человек пятнадцать нижних чинов столпились вокруг меня. Я развернул карту на планшете и заговорил, показывая на ней:
— Нашей роте поручено совершить обходной маневр. Задача малоприятная, сами понимаете… Хотелось бы и выполнить ее, и этот день пережить. Так?
В ответ одобрительно забурчали. Я продолжил:
— Видите этот овражек, с левого фланга? Он неглубокий, метра полтора всего… Но вот если удастся по нему подобраться к окраине города, мы свалимся синемундирникам как снег на голову. Двигаться придется медленно, пригнувшись. Почти ползком. Проверьте у бойцов снаряжение, чтоб ничего не звенело и не бряцало. Чтобы у всех были каски. И вот еще — скорострельные карабины подвезли?
— Ждем, господин поручик, — ответил вахмистр Перец, командир пулеметной команды.
— Как пришлют — распределите по взводам, чтобы в каждом хотя бы по три-четыре штуки было. С нашими дурами в городе много не навоюешь…
Вахмистр одобрительно закивал. На самом деле наши винтовки по дальнобойности, надежности и убойности превосходили почти все известные образцы отечественного стрелкового оружия, но вот необходимость передергивать затвор после каждого выстрела значительно снижала скорострельность. А в городских условиях это будет поважнее дальнобойности…
— Ну, вот как-то так, господа… Всем все понятно?
— Так точно, господин поручик!
После того, как все разошлись по своим подразделениям, я присел на землю, облокотившись спиной о ствол молодого клёна. Черт его знает, что день грядущий нам готовит…
Послышался рокот двигателя грузовика. Привезли новые карабины. Я наблюдал, как солдаты разбирают оружие и тихо радовался двум вещам: патронов, магазинов и карабинов было много — чуть больше сотни стволов с полным боекомплектом. У нас появлялись добавочные шансы на успех.
— Г-господин по-оручик! — прибежал рядовой Мамсуров, раскрасневшийся и шумно дышащий от долгого бега.
— Ну что там, Мамсуров?
— Господин полковник передал ответ, — и протянул мне бумажку, сложенную пополам.
На ней было написано в стиле нашего полковника — очень коротко: 'Одобряю, действуйте. Начинаем 5.00'
Я глянул на часы — было 21.17. Вечера теперь — по-летнему светлые, стемнеет не раньше половины одиннадцатого… Бойцы успеют выспаться.
Отпустив Мамсурова, я прозрачно намекнул нижним чинам на отбой пораньше. Про караулы не беспокоился — с этим проблем не было, да и помощники у меня толковые — один Стеценко чего стоит, хотя и мерзавец редкостный…
Один вопрос не давал покоя — наша бригада вот так запросто расположилась в пяти километрах от городка и никто нас не заметил? Как-то мало похоже на правду… Хотя, мало ли… Полковник у нас, слава Богу, не дурак.
Меня клонило в сон.
Проснулся ровно в 4.55, как по будильнику. Вокруг уже кипела жизнь — солдаты готовились к бою. Я встал, потянулся, провел рукой по портупее с оружием — шашка и револьвер были на месте.
Неподалеку Стеценко втолковывал что-то паре солдат. Я хотел позвать его, но потом заметил, что у меня дрожат руки. Черт!
Спрятав ладони за спину за спину, я окликнул своего зама.
— Га-аспадин поручик!?
— Командуй выдвигаться к овражку, Стеценко. И поставь в авангард ребят поглазастее…
— А я сам в авангарде пойду, можно?
Я нахмурился. Если потеряю замкомроты — не прощу себе всю жизнь. Но Стеценко парень ушлый и въедливый до тошноты — не подведет.
— Добро. Только аккуратно.
Стеценко побежал отдавать приказы. Я решил, что пойду с пулеметной командой — как раз в центре колонны.
Не дожидаясь приказа из штаба, мы выдвинулись.
Бойцы шагали по мокрой от росы траве, стараясь не шуметь. Где-то неподалеку начинался овражек, и нужно было его не прозевать.
Не прозевали. Солдаты попрыгали на дно, тихо матерясь — ручей оказался довольно глубоким, вода заливалась за голенища сапог и в ботинки. Мои сапоги были повыше солдатских, так что вода внутрь не попала, но грязи помесил знатно. Вахмистр Перец подавал бойцам ящики с пулеметными лентами, те нагружали их себе на спины и уходили в утренний полумрак. Спустили и четыре наших пулемета — два станковых и два ручных. Я помог пулеметной команде и, после того, как передал ящики на руки одному из бойцов, зашагал по дну ручья.
Вдруг небо осветилось зеленоватым светом — ракета! Бригада пошла в наступление…
— Всем пригнуться! Без моей команды из оврага ни шагу. Огонь без приказа не открывать! — шепотом заорал я.
Солдаты передали приказ по цепочке. Сразу стало тише, и двигаться мы стали медленнее.
Первый взрыв разорвал тишину где-то вдалеке. Затем еще и еще — работала полевая артиллерия. Потом к знакомым звукам стрельбы сорокпяток добавились более гулкие и редкие — похоже, лоялисты открыли ответный огонь. Видимо, гаубицы… Черт бы их побрал!
Вдруг колонна замерла.
— Мины!.. Мины… — пронеслось среди солдат.
Проклятье! Я как мог быстро отправился к авангарду. Солдаты уступали мне дорогу, прижимались к краям оврага.
Ребята уже занимались делом. Двое со щупами обыскивали стенки оврага и дно ручейка. Стеценко подобрался поближе ко мне и сказал:
— Чуть заметил! Там лягушка противопехотная торчала, я уже и ногу поднял, чтоб шагнуть… Еще секунда — и хана мне, десятой роте и обходному маневру. Тьфу!.. — потом Стеценко выматерился.
Солдаты извлекли со дна ручейка еще три мины, и мы двинулись дальше. Оставалось метров сто, когда к артиллерийской канонаде прибавились новые звуки — несколько хлестких взрывов, частые винтовочные выстрелы и пулеметные очереди.
— Господин поручик!.. Что это? — боец по фамилии Панкратов явно нервничал, он постукивал пальцами по цевью карабина.
— Бог его знает!
Но я-то догадывался… У седьмой стрелковой роты не было глазастого Стеценко в авангарде, и, похоже, они напоролись на мины… Тут-то наши синемундирные друзья их и накрыли. Первым желанием было поднять роту в атаку, отвлечь на себя лоялистов… Потом бросил:
— Движение не прекращать, темп не менять. Атакуем только по моей команде!
На другом конце городка и на холмах перед Клёном стрельба не затихала. Похоже, бойня там была в самом разгаре, и сложно было понять, на чьей стороне удача.
Наконец, мы добрались до выхода из оврага. Под ногами хлюпало, спина затекла от постоянного движения пригнувшись, бинокль лупил меня в грудь при каждом шаге. Представляю, каково было солдатам.
Я протер бинокль и глянул на здания, которые виднелись сквозь туман. На черепичной крыше одного заметил силуэты нескольких лоялистов, но, похоже, смотрели они не в нашу сторону.
— Рота! Ползком выдвинуться на позиции по линии от того разлапистого дерева до валунов! Пулеметной команде — станковые по флангам, ручные — рядом со мной, по центру.
Указанная мной линия была метрах в тридцати от первых зданий, и я молил Бога, чтобы нас не заметили.
Солдаты ползли по мокрой от росы траве, занимая свои места для атаки. Я скорчился в три погибели за кочкой. Вахмистр Перец с ручным пулеметом, Панкратов с карабином и субтильный подносчик пулеметных лент Фишер составили мой персональный резерв. Мамсуров-посыльный тоже затаился где-то неподалеку. Стеценко орудовал на левом фланге.
Внезапно повисла тягучая тишина. Похоже, лоялисты отбили атаку бригады, и теперь наш полковник перегруппировывал силы. Что было с седьмой стрелковой ротой? Я не хотел об этом думать.
Наконец в голове прояснилось, ритм сердца пришел в норму. Пришло четкое осознание — вот оно — самое время! Я вытянул шашку из ножен, расстегнул кобуру с револьвером и встал в полный рост:
— За Веру, Регента и Отечество! Рота-а-а — вперед!!!
И помчался к городу.
— Урррра-а-а-а!!! — за мной послышался рев двух сотен глоток и топот сапог по земле. Поехали!
Лоялисты попытались открыть огонь, вроде бы кого-то даже задели… Я выдернул левой рукой револьвер из кобуры и выстрелил на бегу пару раз по силуэтам в синих мундирах. Краем глаза заметил, что Панкратов размахнулся и швырнул гранату на крышу…
Оглушительно грохнул взрыв и нас обсыпало каменной крошкой и осколками…Сверху упало тело в синем мундире…
Я подбежал к ближайшему зданию и заглянул в окно. Громадный детина в лоялистской форме и заломленном на затылок кепи дергал затвор винтовки. Выстрелил в него из револьвера прямо сквозь стекло, пуля попала в бедро, и лоялист упал. Над ухом раздался еще один выстрел, и грудь синемундирника расцвела красным… Панкратов! Он тут же прикладом высадил окно и забрался внутрь. Я зацепился носком сапога за какой-то выступ в стене и ввалился следом. За нами карабкались еще бойцы моей роты. Слышалась стрельба и грохот в других домах.
Мы с Панкратовым принялись обыскивать здание. Когда поднимались по лестнице на второй этаж, навстречу нам выскочили два лоялиста — один держал наперевес винтовку с примкнутым штыком.
Я крутанул шашкой восьмерку, сильно врезав по стволу винтовки и, присев, полоснул синемундирника по голени.
— А-а-а-а-а… — тон голоса лоялиста с каждой секундой становился все выше…
Панкратов в обнимку со вторым скатился с лестницы, издавая дикий рев и норовя направить ствол карабина на врага. В итоге ему это удалось, и он выстрелил в живот своему противнику. Тот обмяк. Панкратов вскочил, очумело потряс головой и выстрелил лоялисту в голову.
— Чтоб не мучился… — пробормотал он. — А с этим что делать?
— Перевязать, связать, допросить. Займись. Для допроса найди кого из капралов.
Панкратов склонился над "моим" лоялистом. Я утер рукавом пот с лица и стал подниматься по лестнице.
На втором, мансардном, этаже никого не было. Я шашкой подковырнул оконную раму, выдернул ее и вылез на крышу. За трубой можно было укрыться, и решение устроить здесь наблюдательный пункт просто напрашивалось.
Мой бинокль был расколот надвое. Револьверная пуля застряла в одном из окуляров и даже порвала мне гимнастерку… Оказывается, меня чуть не убили… И как я не почувствовал удара? Пришлось его выбросить и рассчитывать только на собственные глаза.
Рота заняла что-то около двадцати домов на окраине города. Похоже, мы навели среди господ лоялистов немалую панику, дальние окраины горели — там ударно поработали сорокпятки. В районе ратуши тоже клубился дым, оттуда слышался какой-то лязг и грохот.
Я наметил позиции для пулеметов — два четырехэтажных здания и водокачка. Надо бы послать кого-нибудь к пулеметной команде, пусть занимают. Последними словами про себя проклиная отсутствие раций, крикнул:
— Эй, там! Посыльного ко мне!
Лоялисты куда-то растворились. Похоже, перегруппировываются. Я не очень-то представлял, что делать дальше, и решил закрепиться в домах. Когда появился посыльный, мысль уже дозрела:
— Бегом к пулеметной команде, пусть занимают те здания и водонапорную башню!
Солдат исчез. Я спустился с крыши и принялся командовать. Солдаты выбрасывали из домов мебель, перегораживали улочки баррикадами. Мы оставили несколько домов и теперь держали квартал с водокачкой по центру.
Позиция была неплохая — подойти к ней можно было только по двум нешироким улочкам или дворами, или с тыла — по тому самому овражку, который использовала наша рота. Можно было довольно долго здесь продержаться, если только гаубицы лоялистов не обратят на нас внимание…
Мимо меня пробежал Лемешев — толковый капрал из второго взвода. Я окликнул его:
— Лемешев! Разведайте там по поводу подвалов, погребов, ну и так далее! Если лоялисты развернут гаубицы…
— Понял. Господин поручик, подкрепление придет?
Ах, черт! Как же это я?!
— Лемешев! Организуй Мамсурова, пускай дует в бригаду за подкреплением!
Капрал козырнул и отправился выполнять приказы. Сколько у нас оставалось времени до тех пор, пока лоялисты не очухаются?
Оказалось — нисколько. Матерная брань, хлопанье выстрелов и какой-то грохот, доносящиеся со стороны одной из узких улочек, дали понять, что короткая передышка закончилась. Синие мундиры мелькали в окнах домов, укрывались за какими-то бочками и ящиками, перебежками продвигались по улице в нашу сторону. С водокачки ударили пулеметы команды Перца, заставив лоялистов спрятать головы. Мои ребята садили вдоль улицы из карабинов, время от времени показываясь из-за баррикады. Солдаты, засевшие в зданиях, пока не обнаружили свои позиции. Кто там командиром? Вишневецкий? Молодец! Подпустить поближе — и потом гранатами…
К этому времени я забрался на свой наблюдательный пункт на крыше, прихватив винтовку старого образца — дальнобойность могла мне пригодиться. Отсюда было видно, что неприятель накапливает силы в двух кварталах от нас, занимает позиции для броска через дворы. Что происходило на второй улочке, понять было сложно — обзор закрывала раскидистая крона дерева.
Между ветвями замелькало что-то белое. Флаг?.. Раздалось хрипение, повизгивание и вдруг — голос из громкоговорителя:
— Господа имперцы! Не стреляйте! К вам идет парламентер! Вышлите офицера для организации встречи! — и так несколько раз.
Я кубарем скатился с крыши и побежал к позициям Вишневецкого. Вездесущий Стеценко пристроился рядом и на бегу пропыхтел:
— Мамсуров ведет три роты по оврагу. Тяни время, через двадцать минут будут…
Я забрался на второй этаж здания, в котором занял позицию подпоручик Вишневецкий. Его усатая раскрасневшаяся физиономия тут же возникла передо мной.
— Господин поручик! Разрешите организовать встречу с парламентером?
— Организуй мне лучше белый флаг. Сам пойду…
Через минуту он принес мне какую-то белую тряпку, я взял из рук ближайшего бойца винтовку (моя валялась, безбожно забытая, на месте импровизированного наблюдательного пункта на крыше), нацепил на штык тряпку — и (О, Господь Всемогущий!) заметил, что это дамские панталоны, все сплошь в изящном кружеве!
— Вишневецкий!!!.. Застрелю! — рявкнул я.
Со стороны вражеских позиций снова забормотал громкоговоритель, из-за стены показался белый флаг. Я крикнул в окно:
— Эй, лоялисты! Не стреляйте, высылаем офицера! — и, ребятам: — Прикройте. Не поминайте лихом.
Схватил винтовку с проклятыми панталонами и бодро спрыгнул на кучу щебня прямо из окна второго этажа. За спиной слышал клацанье затворов — бойцы готовились в случае чего подороже продать мою жизнь.
Разгоняя в голове мрачные мысли, я двинулся навстречу парламентеру в синем мундире. Его флаг смотрелся куда как солиднее — нормальное древко с обрывком белой простыни.
Подойдя на расстояние в пару метров, я отсалютовал и сказал:
— Добрый день. Чем обязан?
Лоялист с нашивками уполномоченного вяло махнул рукой и буркнул:
— А, поручик, как будто ты не знаешь…
— Может и знаю. Но хотелось бы от вас это услышать, — важная птица мне попалась, вон какие планки на груди, хотя выглядит не намного старше меня.
— Да вот хотел бы обсудить от лица эмиссара Новодворского условия почетной сдачи гарнизона…
Я поперхнулся. Условия сдачи?!? Эмиссар Новодворский?! Какого лешего он говорит? А лоялист еще больше вверг меня в ступор следующей своей фразой:
— Дурак он, наш Новодворский. Отбил вашу атаку с холмов и с вашего правого фланга, а основные силы проворонил… Вы, вообще, кто?
— Сводная пехотная бригада. Честно говоря, мы не планировали принимать капитуляцию… — я говорил сущую правду, и думать я о таком не мог, готовились каждый квартал с боем брать.
В глазах вражеского парламентера мелькнуло какое-то неясное чувство. Он опустил взгляд и с усилием выговорил:
— Послушайте, господин поручик… Поймите, здесь ведь учебный центр, ребята желторотые совсем, только от мамкиной юбки… Два батальона всего ветеранов, так тех вашим обходным маневром, который через холмы, так потрепало, что название одно осталось… Я за нас, командиров не прошу, я за ребят прошу! Не надо как под Запольем… Они ведь не идейные даже, набрали так, кого попало…
Когда он сказал про Заполье, я понял, в чем дело. Тогда кавалерия захватила в плен три сотни лоялистов и порубила всех саблями. При этом сначала рубили руки, потом головы. Ненавижу кавалерию! А этот суровый мужик просил за своих ребят, новобранцев. Он думал что мы — главные силы бригады! А мои слова о том, что мы не планировали принимать капитуляцию, он воспринял так, как будто мы не собирались брать пленных! Только новых баек о зверствах имперцев нам не хватало…
И будь я проклят, если не раскручу эту ситуацию насколько возможно!
— Ну что ж, — я постарался говорить как можно более сурово, — Я не уполномочен вести такие переговоры. Могу лишь обещать, что походатайствую перед начальством. Кроме того, уверяю вас, мои подчиненные не тронут пленных…
Лоялист посмотрел на меня благодарно.
Через два часа подошедшие на помощь к нам роты разоружали лоялистов. Потрепанная бригада входила в город. По итогам мы взяли в плен около четырех тысяч недообученных рекрутов и еще три сотни закаленных в боях вояк.
Я смотрел на солнце и жмурился. Как же это так вышло, что штурмроту приняли за основные силы бригады? Лоялистские командиры, да и давешний парламентер скоро поймут, что дико ошиблись и проклянут тот день, когда родились на свет…
Перед моими глазами мелькнуло что-то белое и до боли знакомый голос сказал:
— Э, герой-дипломат! Пока товарищи кровь проливают, он тут панталонами размахивает! Цирк-шапито какой-то! Непорядок, поручик!
Это был Феликс — с романтично перевязанным лбом и той самой тряпкой в руке.
— Уверен, этот случай занесут в учебники. А панталоны твои в музей войны поместят! — сказал он и помахал у меня перед носом изящными кружевами.
С черепичных крыш зданий барабанили крупные капли талой воды, добавляя шаловливые нотки в четкий ритм походного марша. Рокотал барабан, ротный флейтист старался вовсю, выводя мелодию. Солдатские сапоги дружно топтали чуть сыроватую землю дороги.
— Эй, ты чего такой кислый? — Феликс смотрел сверху вниз, с седла.
Под ротмистром выплясывал красивый серый жеребец с короткой гривой и выразительными глазами.
Я устало махнул рукой. На душе было тяжко, хотя ясной причины этому не наблюдалось.
— Смотри, день какой! — Феликс тронул поводья, и конь с места взял в галоп, оставив после себя небольшую радугу в поднятых копытами брызгах из лужи.
Денек и правда был хоть куда: настоящий, весенний. Я видел, что люди как-то приободрились, исчезла эта гнетущая атмосфера, которая царила в моей штурмроте весь февраль и март. А у меня в голове витали какие-то нехорошие предчувствия, смутные и неясные.
Издалека, обернувшись в седле, ротмистр Карский крикнул мне:
— Эй, пехота! Я вперед, найду вам местечко потеплее, чтоб задницы себе не простудили!
Солдаты одобрительно погудели ему вслед. Любят они Феликса — он же у нас герой. А меня? Любят меня солдаты?
Колонна двигалась по обочине дороги. Сутулая фигура Стеценко отделилась от строя и двинулась мне навстречу.
— Поручик! — сказал он, закуривая, — Вот я тебя никак не пойму… Зима была, в окопах мерзли, жрать было нечего — ты ходил, улыбался, анекдоты травил. Сейчас — солнышко, теплынь — а ты пасмурный, как тот филин. А?
Я задумался о том, почему филин может быть пасмурным, потом тряхнул головой и ответил:
— А, не бери в голову. Лучше подумай, где солдат разместим.
— Так ротмистр Карский вроде…
— Ну да, ну да… А если ночевать в поле придется? Без палаток у нас полроты завтра легкие выкашливать будет. Бегом в обоз, узнай про палатки.
Стеценко мрачно глянул на меня, выплюнул папиросу и сказал:
— Язва ты, поручик. Докурить не дал, тьфу на тебя, — он махнул рукой и пошел в направлении, противоположном движению колонны.
Я ухмыльнулся и вспомнил старую армейскую мудрость: 'Чем бы боец ни занимался, лишь бы задолбался". Пускай в обоз сходит, вреда в этом никакого не будет, а вопросы дурацкие от него закончатся.
Я, придерживая шашку на боку, побежал вдоль колонны на положенное мне место — в авангард.
Ротный штандарт вяло полоскался на ветру, флейтист с барабанщиком пока не играли, отдыхая. Небольшой городок, через который мы проходили, был нейтральным, лоялистов здесь замечено не было, и слава Богу. Процедура зачистки города 'от чуждых элементов' весьма малоприятна… Хотя наше командование принципиально придерживалось политики 'чистых рук' и 'лица, чья связь с противником не доказана', никаким репрессиям и не подвергались, я думаю, мало кому понравится, когда в дом врываются десяток солдат и переворачивают все вверх дном в поисках синемундирников или доказательств сотрудничества с врагом хозяев дома… В прифронтовой полосе это было обычным делом и тем более — на только что занятых территориях.
Из окон выглядывали девушки и строили глазки солдатам. Волей-неволей мои бойцы отряхивались, подтягивались и старались выглядеть как можно более браво.
Ко мне подбежал капрал Лемешев и козырнул:
— Господин поручик, разрешите…
— Говорите, Лемешев.
— Тут такое дело… — он замялся, — Этот городок называется Тренчин, я родом с хутора неподалеку..
— Ну и? Отпроситься хочешь?
— Невеста у меня недалеко живет, за следующим перекрестком, господин поручик…
— Ну, так давай бегом к ней, Лемешев! Чего стоишь? Давай-давай! — глядя на счастливую спину бегущего Лемешева, я крикнул ему вслед: — С утра чтоб нашел роту и явился ко мне!
Барабанщик с флейтистом понимающе улыбались, я, собственно, тоже.
Когда мы проходили мимо следующего перекрестка, я увидел, что на крыльце кирпичного двухэтажного дома Лемешев вовсю целуется с какой-то симпатичной светловолосой девушкой. Солдаты загомонили, раздались смешки, но тут Панкратов из пулеметной команды крикнул:
— Лемешеву — ура!
— Ура, ура, урааа!!! — откликнулась рота.
Лемешев, очумелый и счастливый, оторвался от улыбающейся невесты и помахал нам рукой.
Барабанщик взялся за палочки, флейтист поднес флейту к губам и, переглянувшись, они снова завели походный марш.
Мы выходили из городка по дороге, петляющей между полями, на которых зеленели озимые. На душе было радостно.
— Гляди, что я присмотрел! — сказал Феликс, указывая рукой на раскинувшуюся на пригорке усадьбу, — Там флигель большой, солдаты поместятся, а офицеры в доме заночуют. Управляющий — из сочувствующих. Обещал даже ужин с хозяйкой организовать. Пани Бачинская, вроде как молодая и очень даже хорошенькая, вот как!
Я удивленно покачал головой:
— Знаешь, ротмистр, ты продолжаешь меня удивлять своими талантами…
Феликс приосанился и сказал:
— Во-от! Цени! Чтоб ты без меня делал?
— Спал бы в палатке, вот что, — буркнул я и зашагал к усадьбе.
Солдаты уже располагались во дворе. Поставили винтовки в козлы, кто-то сушил портянки, другие разожгли костер и варили что-то в большом котле. Панкратов, мой старый знакомый, развалился на копне сена, положив руку под голову и пожевывая травинку.
Я расстегнул одну пуговицу на воротнике, оглядел двор и, приметив поленницу рядом с разобранным станковым пулеметом команды вахмистра Перца, направился туда, намереваясь присесть и вытянуть ноги.
Сидя на поленнице, я хорошо видел большой белый дом с колоннами и массивным балконом над входом. В какой-то момент на балконе появилась стройная фигурка в платье. Хозяйка?
Опершись на перила, молодая женщина осмотрела двор, остановилась взглядом на мне, а потом как-то изящно развернулась и упорхнула в дом.
Через секунду офицеров пригласили осмотреть комнаты для ночлега. Я повосхищался настоящей кроватью с матрасом и резными ножками, бросил вещмешок в угол, сполоснул лицо в умывальнике, глянув в зеркало на недельную щетину, провел рукой по щеке, хмыкнул и отправился искать ужин.
Ужин нашел меня сам. Пани Бачинская прислала управляющего пригласить 'господ офицеров отужинать'. Я отправился за управляющим, на ходу разглаживая форму и приводя себя в Божеский вид.
— Кавалер ордена Серебряного Креста, господин поручик. эээ… — управляющий замялся, не зная, как меня представить.
Я отодвинул управляющего, и как можно более искренне улыбнулся и сказал:
— Здравствуйте!
Пани Бачинская как-то незаметно перехватила инициативу в свои руки, рассадила всех за стол, причем Феликс оказался по правую руку от обаятельной хозяйки, а я напротив. Я откровенно наслаждался вечером — еще бы! Домашняя еда, молодое вино и симпатичная пани, которая смеялась над сомнительными шуточками Феликса, внимательно слушала байки Вишневецкого и поглядывала на меня своими светло-карими глазами.
Я совсем разомлел от выпитого вина. Или от взглядов пани Бачинской? Скорее всего, от того и от другого. Я уже полгода не видел таких симпатичных и ухоженных молоденьких женщин, а пани кроме этого обладала обворожительной улыбкой и приятным голосом.
Вишневецкий играл на рояле, хозяйка под аккомпанемент исполнила несколько произведений. В основном — дремучая лирика, которую я не очень-то жаловал. Однако после полугода маршей и строевых песен ее голос показался мне ангельским. Что-то такое защемило на сердце, появилось смутно знакомое чувство, как будто я упускаю что-то очень важное, значимое…
После ужина все вышли на балкон. Солдаты внизу жгли костры, пели. По-хорошему нужно было проверить караулы. Мне стало жалко своих разомлевших подчиненных, и я, оставив Стеценко и Вишневецкого в доме, отправился к бойцам. Когда я спускался по лестнице, пани Бачинская, стоявшая рядом с Феликсом, послала мне воздушный поцелуй и сказала:
— Доброй ночи, поручик!
Я козырнул по привычке, потом понял свою оплошность, улыбнулся и сказал:
— Доброй ночи, пани. Спасибо за гостеприимство — от меня и от солдат.
Я гулял под весенними звездами, переговаривался с караульными и думал о пани Бачинской. И потом, когда лежал в настоящей постели, пятый раз за полгода, тоже думал о ней.
Подснежники нашлись у стены флигеля — пять нежно-фиолетовых цветочков. Какого черта я решил сорвать их и подарить очаровательной хозяйке — не знаю…
Поднимаясь по лестнице к ее комнате, я думал о том, как со словами благодарности подарю цветы и скажу какой-нибудь очередной корявый комплимент. Наверное, ей часто говорят комплименты…
Дверь спальни пани Бачинской тихонько отворилась, и оттуда выскользнул Феликс, на ходу заправляя гимнастерку в галифе. Он что-то насвистывал себе под нос, сбегая по лестнице, и удивленно воззрился на меня, остановившись.
— Ты чего здесь? — как-то неуверенно спросил он.
— А… На балкон хотел выйти… — я смял за спиной подснежники в кулаке.
— Так это тебе другая лестница, слева от входа… — и быстро сбежал вниз по лестнице.
Я стукнул кулаком с подснежниками в стенку. Ну, надо же! Чего уж тут непонятного?..
Проклятая слякоть забивалась за шиворот, в сапоги, в перчатки, в душу.
Ненавижу зиму. Но марку приходилось держать — боевой дух моей штурмроты упал гораздо ниже ртутного столбика на термометре.
Четвертый день мобилизованные в лоялистском городке подводы вывозили нас из окружения. Первые два дня все было терпимо — лошадки резво бежали по твердой замерзшей дороге, лоялистов не попадалось, мы делали по 30–40 верст в сутки. На третий день снова ударила оттепель, и начали заканчиваться припасы. Где их взять, эти припасы, когда вокруг только сожженные синемундирниками хуторки или укрепленные пункты с гарнизонами?
— Господин поручик, разрешите обратиться? — Фишер из пулеметной команды соскочил со своей телеги и поджидал меня на обочине.
— Обращайтесь, Фишер, — вяло махнул рукой я.
— У пулеметной команды закончилась тушенка. Крупы совсем нет, с сухарями тоже проблемы. В других подразделениях ситуация не лучше.
Я потер лоб ладонью. Если уж интеллигент-Фишер обратился с таким монологом, значит, всё — наши дела оставляют желать лучшего.
— Спасибо, Фишер. Вы свободны, — сказал я, и солдат побежал догонять телегу с пулеметной командой.
Я пытался найти какой-нибудь выход из ситуации. Выход был только один — найти еду и крышу над головой.
— Стеценко! Карту! — потребовал я.
Он сидел, свесив ноги на другом крае телеги, и начал рыться в планшете, бурча при этом:
— Жрать нечего, ноги мокрые, командир ругается — отлично день проходит, знаете ли!
Но карту все-таки нашел и даже развернул на нужном месте.
— Вот, мы здесь, — сказал Стеценко.
Я впился взглядом в это произведение военной топографии и сразу мысленно вычеркнул в голове несколько возможных мест. Потом мой взгляд наткнулся на проселочную дорогу, ведущую, судя по карте, вглубь леса и там прерывающуюся.
— Так. А это что такое? — вслух проговорил я.
Стеценко переполз ко мне, посмотрел, куда на карте указывает мой палец и небрежно так сказал:
— Пф-ф, это старая контрразведка перемудрила. Базы тактического резерва отмечать на карте нельзя, а дорогу к ним — можно. Вот умора, а?
Ничего себе умора — база тактического резерва! Так! Это выход!
— Ро-ота, слушай мою команду! — поднялся во весь рост на телеге я, — Через пять верстовых столбов будет поворот направо. Сворачиваем!
Солдаты на телегах загомонили, оживились, получив четкий приказ. Лошади пофыркивали, пытаясь быстрее протащить телеги по дорожной грязи.
Поворот мы чуть не проворонили. Никакого указателя, так — две колеи и все.
— Оружие к бою! Первый взвод — в головной дозор! — командовал я.
Подбежал Вишневецкий:
— Господин поручик, что там такое?
— Если повезет — все, что нам нужно. Если не повезет — лоялисты. А скорее всего — и то, и другое.
— Понял, — сказал он и убежал к своему взводу.
Солдаты спрыгивали с телег в грязь и мокрый снег, тихонько матерились, готовили оружие. По моим расчетам, база располагалась за ближайшей рощей, и поэтому двигаться нужно было осторожно.
Скоро прибыл посыльный из дозора — рядовой Мамсуров. Мамсуров вообще часто бывал посыльным — бегал быстро.
— Господин поручик, там… — Мамсуров задыхался от быстрого бега, — Там десятка четыре лоялистов! Жратвы у них — во! — солдат сделал жест пальцем по горлу.
На секунду повисла мертвая тишина. Бойцы переглядывались, а потом защелкали затворами винтовок, зашумели и стихийно двинулись в сторону базы.
Командиры охрипли строить солдат в боевые шеренги, пытаясь придать упорядоченность неожиданному порыву.
Лоялисты нас не ждали. Первыми же залпами была сметена охрана ворот, потом солдаты ворвались внутрь, прикладами, кулаками и штыками раскидали синемундирников и в общем порыве бросились к дверям склада — длинного здания с железной крышей.
Вахмистр Перец из пулеметной команды грозным рыком остановил бойцов, и они расступились, дав пройти мне и Стеценко. Все-таки остатки дисциплины у них сохранились.
Кто-то из бойцов протянул мне связку ключей, и мне удалось подобрать подходящий. Замок клацнул, тяжелые створки отворились, и бойцы хором ахнули.
…стеллажи, заставленные банками с тушенкой, консервированными фруктами и овощами. Ящики с галетами, крупой, яичным порошком. Сыры на верхних полках, свисающие с потолка копченые окорока и колбасы… Вино в бутылках, спирт в канистрах, шоколад в плитках — у меня в голове помутилось, а в животе заурчало, когда я взглядом обвел эти райские чертоги!
— Хватит на всех! — заявил я. — Вахмистр, организуйте раздачу продуктов питания немедленно!
Своими словами я, видимо, предотвратил солдатский бунт, бессмысленный и беспощадный.
— Часовые… Э-э-э… — Стеценко лежал на груде мешков, его расстегнутая шинель была в крошках от галет, рядом лежала вскрытая банка тушенки, в руке он сжимал почти пустую бутылку вина. Вдруг он запел: — Ча-а-асовой услышал, выстрел дал! В команде сделалась трево-о-ога, на фрунте пробил барабан…
— Стеценко! Что часовые, я спрашиваю? — я сам тоже выпил, но немного — грамм пятьдесят спирта для профилактики простудных заболеваний.
— Бдят! — сказал Стеценко и всхрапнул.
Я пнул его в подошву сапога, но Стеценко не отреагировал. Ну и черт с ним.
Сейчас вся моя штурмротапредставляла из себя нечто подобное — нас можно было взять без единого выстрела, тепленькими. Я вышел на улицу и подошел к курящему здесь же Вишневецкому — он, наверное, единственный кроме меня был адекватным сегодня.
— Останемся здесь на пару дней? — спросил Вишневецкий.
— Останемся. Только этот бардак надо будет прекратить, завтра же.
Вишневецкий кивнул, и мы с ним пошли в обход склада, выполнять обязанности часовых, которых и в помине не было.
Первым их заметили караульные, которые ближе к обеду вылезли-таки на крышу и осматривали окрестности, покуривая шикарные папиросы из запасов тактического резерва.
Когда я взобрался наверх, чтобы разобраться в ситуации, мне стало не по себе. В каком-нибудь километре от нас по дороге тянулась огромная колонна беженцев. В бинокль я разглядел детей, женщин. Мужчин почти не было, по крайней мере, я разглядел только пару стариков — во главе.
Видимо, нас тоже заметили, поскольку колонна остановилась, и к нам направился как раз один из этих седобородых старцев.
— Рота, в ружье!!! — закричал я.
Солдаты забегали, пытаясь найти свое оружие и оправиться после вчерашних обильных возлияний и сытной пищи.
Через несколько минут бойцы рассредоточились, заняли позиции у окон, за забором, на крыше. Я и заспанный Стеценко пошли навстречу старику, который нерешительно остановился метрах в пятидесяти.
Старик близоруко щурился, пытаясь разглядеть нас. Видимо, ему это удалось, поскольку он приосанился, поправил свой изрядно потертый полушубок и сказал:
— Ну слава те Господи, имперцы! — при этом 'имперцы' он произнес с ударением на первом слоге. — А я-то уже думал… Господин поручик, разрешите обратиться?
Дедок явно служил в молодости, выправка у него была будь здоров!
— Обращайтесь, — улыбнулся я.
— Там, — он указал за спину, — две тысячи людей, мы из Перепутья бежим от башибузуков уже вторую неделю. Ни еды, ни теплой одежды толком нет, а что было — все в ход пошло. Господин поручик, там дети малые… Помогите чем сможете? Я ж не для себя прошу…
Стеценко только фыркнул за моей спиной, а я повернулся, шикнул на него, а старику сказал:
— Что уж тут… Поможем, чем сможем. Заворачивай сюда свою колонну!
Я оглядел пустой склад и пнул носком сапога картонную коробку из-под галет. Если честно, мне было немного жалко всего того изобилия, которое перло здесь из всех углов еще вчера вечером.
Но оно того стоило! На всю жизнь запомню ту девочку лет пяти, которая уплетала за обе щеки тушенку с галетами, а потом посмотрела на меня и сказала: 'Спасиба, дядя офицел!'.
Эти люди были нам благодарны настолько, насколько это вообще было возможно. Сначала солдаты хмурились, отгружая ящики с припасами, но потом, ловя благодарные взгляды женщин, оттаяли и даже помогали организовать кормежку всей этой массы народа.
В животе у меня заурчало — все-таки не ел с утра, замотался и как-то забыл про еду. Я развернулся на каблуках и зашагал к выходу из склада.
— Господин поручик! С нами перекусите?
На каких-то тюках сидели солдаты во главе с вахмистром Перцем и чем-то хрустели. Я подошел к ним, достал из кармана фляжку со спиртом и сказал:
— Предлагаю культурный обмен, бойцы.
— О-о-о, — ребята оживились, и несколько рук протянули мне сухари.
— Из старых запасов? — спросил я и захрустел сухариком.
А что? Нормально!
— Огонь! — крикнул я, разрывая легкие.
Окопы полыхнули залпом, а потом зачастили, захлопали одиночными выстрелами. Я ловил в прорезь прицела чужой винтовки синие мундиры и стрелял, стрелял… Свистнула пуля. Пришлось пригнуться, и вовремя — по брустверу простучала пулеметная очередь.
— М-мать! — ругнулся я. — Откуда у них пулеметы?!
Стеценко скрючился у стенки окопа, костяшки пальцев у него побелели — он мертвой хваткой держал револьвер в одной руке, а другой пытался расстегнуть верхнюю пуговицу гимнастерки.
— Ручные, с дисковым магазином. Альянс, паскуды, несколько вагонов этого добра синемундирникам прислали, — мой зам приподнялся, пальнул пару раз из револьвера и спрятался обратно в окоп. — Теперь они нам вставят!
— Еще посмотрим, кто кому вставит, — неуверенно сказал я и, пригнувшись, побежал по линии окопов в блиндаж.
Черт бы побрал этот полустанок, эту железнодорожную развилку и лоялистов, которым она позарез необходима!
Когда я вошел в блиндаж, снаружи грохнуло, мне на фуражку и шинель посыпался песок. В углу солдат-связист ковырялся в рации.
— Боец! Связь есть?
— Минуту, господин поручик!
— Позовешь меня, я сверху буду.
Я развернулся на каблуках и вылез в окопы. Ох, мать-перемать! Лоялисты снова шли в атаку.
Под прикрытием нескольких броневиков, которые поливали наши окопы огнем из пулеметов, густые цепи синих мундиров продвигались к нашим окопам.
— Ро-ота! Гранаты — товсь!!! — заорал я и бегом побежал к расположению пулеметной команды на правом фланге.
— Вахмистр! Прекратить огонь! — приказал я.
Вахмистр Перец удивленно выпучился на меня, но дал отмашку своим пулеметчикам.
— В чем дело, поручик?
— Всем укрыться в окопах! Подпустим их поближе. Мамсуров, раздать бутылки с зажигательной смесью!
Чернявый боец, исполняющий обязанности посыльного, рванул за бутылками. На несколько секунд над окопами моей роты повисла тишина. Я помедлил, глядя, как солдаты разбирают гранаты и коктейли. Уже слышались выкрики лоялистских командиров, рокот моторов броневиков.
— Ну, с Богом, — проговорил я, и потом уже гаркнул во всю глотку: — Дава-ай!
Одновременно с бойцами поднялся в окопе в полный рост и приложил винтовку к плечу.
— О-огонь!
Что-то около пятидесяти человек в синих мундирах оказались в наших окопах. Завязалась рукопашная. Какой-то рябой лоялист кинулся на меня, на ходу дергая затвор. Я видел грязь на штыке, трясущиеся пальцы своего врага… Отшвырнув бесполезную винтовку, кинулся ему под ноги, повалил, принялся выкручивать винтовку у него из рук. Он пару раз больно пнул меня ногой, а потом я отпрянул, дернул из кобуры револьвер и выстрелил ему в грудь.
К этому времени все закончилось. Я попытался отереть грязь с лица рукой, но только больше запачкался. На поле перед окопами горели уже четыре броневика, лоялисты откатывались на свои позиции, не заботясь о мертвых и раненых товарищах, синие мундиры которых покрывали пространство перед окопами.
Бойцы выбрасывали трупы врагов из траншей, перевязывали раны. Фишер из пулеметной команды накрывал тела погибших соратников брезентом. Мы потеряли восемь человек.
— Господин поручик, вас вызывают! — крикнул связист из блиндажа.
Ну.надо же! Как они вовремя, однако. Через минуту я был у рации.
На связи был незнакомый мне полковник по фамилии Барковский. Он кричал очень громко, но из-за помех и стрельбы я его еле слышал:
— …до прибытия состава на полустанок!.. любой ценой, слышите!!! Обеспечьте выгрузку личного состава…частей особого наз……полустанок до последней капли крови!
Я закатил глаза: любой ценой, до последней капли крови… Как меня все это достало! Но части особого назначения — это хорошо. Я их в деле не видел, но по слухам они ребята серьезные. И называются как-то интересно, на римский манер…
Снаряд рванул совсем рядом, и из окопов послышались крики — зацепило кого-то из бойцов.
— Санита-а-ар! — заполошно орал кто-то.
Я выскочил из блиндажа, суматошно огляделся, отметив краем глаза покосившееся здание полустанка на фланге нашей линии обороны, жмущихся к стенкам окопов солдат, задранное вверх покореженное дуло пулемета и иссеченный осколками кустарник между нашими позициями и позициями лоялистов.
И как нам было обеспечить выгрузку?
— Вишневецкий!
— Я! — молодой комвзвода возник как из-под земли.
— Бери своих людей, пару пулеметов и дуй к полустанку — укрепитесь там, зря не высовывайтесь. Мы ждем подкреплений, нужно продержаться, пока не прибудет поезд!
Вишневецкий кивнул, козырнул, а потом спросил:
— Господин поручик, а когда он прибудет?
— Надеюсь что скоро, Вишневецкий, очень надеюсь…
Я видел, как он пригнувшись бежит к своим людям, по пути рассказывая всем о подкреплении, как приободряются солдаты. Пожалуй, оставлю на него роту в случае чего… В случае чего? Тьфу ты, что за напасть в голову лезет?
Пришлось быстро перемещать линию обороны, учитывая потребность прикрыть полустанок, да и тот факт, что гаубичная батарея лоялистовздорово пристрелялась по нашим позициям — тоже.
Вторая линия была хлипкой: неглубокие окопы, еле-еле укрепленные мешками с песком пулеметные гнезда. Ни тебе блиндажей, ни 'лисьих норок' — беда, в общем.
Хорошо, что лоялисты дали нам передышку. Не знаю, что у них там происходило, а может, мы их просто сильно потрепали, но позиции рота сменяла в довольно спокойной обстановке.
Долго отдыхать нам не дали. Заняв позицию в окопе, я в бинокль наблюдал нестройные ряды синемундирников, приводящих себя в порядок под прикрытием небольшой рощицы. До нас доносился рокот моторов — значит, броневики были все еще здесь. И за холмами на горизонте не дремала гаубичная батарея.
Лоялисты пошли в атаку под прикрытием огневого вала — гаубицы лупили метрах в пятидесяти перед первыми рядами синих мундиров. На удивление огонь прекратился недалеко от наших окопов. Я не сразу понял, что они боятся повредить железнодорожное полотно, берегут коммуникации для себя!
Артобстрел кончился, но легче не стало: до нас добралась их пехота. Мы просто не успели остановить огнем наступающего противника, и на наших позициях завязалась рукопашная схватка. Я вытянул шашку из ножен и, наметив себе вражеского сержанта с саперной лопаткой в руке, бросился в атаку.
Следующие несколько минут слились для меня в бесконечное багровое мгновенье, которое закончилось пронзительно-звонким свистком паровоза.
Войти с помощью соц. сетей: