Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Всякий раз когда я надевал картуз и брюки в полосочку, то чувствовал себя настоящим кретином. Еще и мазнул по небритому лицу сажей, и сунул в зубы спичку — в зеркало глянул и сам испугался. Жулик, как есть жулик! Такому палец в рот не клади. Такому сразу в рожу бить надо, если в подворотне встретишь. В карманах — револьвер, складной нож и трубка с паралитическим газом, на ногах — пошарпанные полуботинки. Походку поразвязнее — и всё, хитрован как он есть.
Пьянков-Питкевич собирался в свою лабораторию и цеплял на шею неизменную бабочку. Осмотрев меня придирчиво, он одобрительно цыкнул зубом:
— Кошмар. Люмпен-пролетариат, околоуголовный элемент… Вы, главное, не помрите там раньше, чем мне заплатите.
— Если помру — обратитесь в консульство в Лакоте, там начальником охраны — Кузьма. Он в курсе. Отдадите ему трубочки и шамонит, и документацию — вас не обидят.
— На шамонит у меня документации нет, это епархия Манцева.
— А Манцев?..
— Помер.
— Вы говорили что и Лось помер.
— Нет, в этом случае я лично… Хм! Я уверен в его смерти.
Я уже собирался выходить из гостиничного номера, когда Петр Петрович сказал:
— Ведь и шамонит, тепловые лучи — это, по-хорошему, его изобретения. Да и его ли? Я думаю — он был один из тех… Из будущего.
На сей раз Пьянков-Питкевич был абсолютно трезв. И это меня пугало.
— Allons enfants de la Patrie,
Le jour de gloire est arrivé!
Contre nous de la tyrannie
L'étendard sanglant est levé, — этот голос был мне слишком хорош знаком.
И песня тоже. Правда, слышать о "сынах Отчизны" на сходке, организованной анархистами, для которых "наше отечество — всё человечество", было довольно странно. Но эта арелатская мелодия и ее текст обладали какой-то притягательной силой для революционеров — независимо от их происхождения. Она регулярно исполнялась на подобных сборищах. Рабочие даже активно подпевали — когда язык стал понятным:
— Дрожите, подлые тираны,
и ты, чужой наёмный сброд,
За ваши дьявольские планы
Вас по заслугам кара ждёт!
А вот эти строчки были куда как уместными. Противостояние картельных "жирных котов" и их наемных солдат с профсоюзами и рабочими дружинами в Сипанге иногда едва-едва не скатывалось к гражданской войне, балансируя на грани. И ненависть жителей городских окраин к выпускникам академии Паранигата и другим "солдатам удачи" уже примерно полвека как была настоящей традицией. Наемники платили трудягам той же монетой…
— Спасибо, спасибо, товарищ Саламандра! — профсоюзный лидер вытер лысину платком и продолжил: — Очень, очень вдохновляюще. И песня, и послание от товарища Шельги. Приятно знать, что мы не одни, что нас не бросили… Наше дело требует уверенности. У многих здесь присутствующих — семьи, дети. От стачечной кассы практически ничего не осталось — но с вашей помощью мы можем бастовать две, три недели, месяц! Эти аплодисменты вам, товарищ Саламандра! А теперь, друзья — выступит товарищ Гусев. Он расскажет нам о целях, тактике, о способах борьбы…
Изабелла Ли ушла с помоста и устроилась на одном из кресел у стены, изящно забросив ногу на ногу. На сцену вышел высокий смуглый и усатый мужчина неопределенного возраста с безумным блеском в слегка раскосых глазах. Алексей Иванович Гусев собственной персоной! Я впился в его лицо взглядом, пытаясь понять, что он за человек. Слова, металлически-резко вылетавшие из его рта, практически не имели значения. По крайней мере, мне так казалось поначалу, пока реплики бывшего лоялистского уполномоченного не начали касаться вещей и явлений, в которые я был вовлечен напрямую:
— … наши братья-рабочие из Гертона, Дагона, Зурбагана проливают кровь в вельде, сражаясь с мироедами-гемайнами за свободу кафров, за равенство и братство! А картельные боссы одной рукой хлопают по плечу и одобряют президента Грэя, а другой — продают порох и взрывчатку мракобесам из Наталя за баснословные деньги! Они делают прибыли на крови, на боли пролетариата! И разве вы почувствовали эти прибыли? Разве выросла у вас зарплата, разве сократился трудовой день или улучшились бытовые условия? Нет, ваш пот проливается впустую — даже не впустую, а во вред рабочему классу всей Федерации, всего мира! Разве можно это терпеть?
— Не-е-е-т… — пока еще нерешительно отозвалась толпа.
Я видел это в Империи, видел в Гертоне и других городах — пока еще не заведенные, сохраняющие ясность мышления люди пытались прикинуть все за и против. Но их раскачают, заведут, заставят показывать одинаковые жесты и орать в унисон. Гусев был хорош в этом. Он продолжал:
— Товарищ Шельга прислал нам помощь — золото! Это золото пойдет в стачечную кассу. Мы — не они! Мы не развяжем насилие первыми! Но пороховой завод работать не будет, и в наши кварталы, в промзону — они не пройдут! Они не пройдут! — он поднял вверх кулак.
— Они не пройдут! — уже более решительно откликнулись ассинибойнцы.
— С гордостью вам сообщаю — рабочие резинового завода не собираются делать шины для броневиков гемайнов, красильная фабрика — поставлять вещества для покраски военной формы, консервный завод — пищу для поганых рабовладельческих глоток! Они — с нами!
— Да-а-а! — и бурные аплодисменты.
Если в порох и взрывчатку я еще мог поверить — определенный дефицит с боеприпасами у Наталя имелся, несмотря на поставки из Протектората и Империи, то слова о броневиках и форме, и тем более — о консервах и продовольствии для гемайнов были чистой пропагандой. У воинства архиепископа Виктора ван дер Стааля вместо броневиков были лошади, вместо мундиров — сюртуки, широкополые шляпы и патронташи, а что касается питания — так тут гемайны скорее сами могли бы составить конкуренцию пищевой промышленности Сипанги… В общем — Гусев явно накачивал народ и врал весьма уверенно.
— А еще, — Алексей Иванович поднял вверх руку, призывая к тишине, — А еще сегодня с нами наши боевые товарищи со всех концов света. Товарищ Саламандра — ваша, местная, выросшая среди мангров, и другие борцы за свободу трудового народа. Их легко можно узнать по черным, как фабричная грязь и копоть, и красным, как наша кровь, повязкам на плечах. Они подскажут, как правильно сооружать баррикады, что добавлять в керосин для горючей смеси и как оборудовать огневую позицию… Слушайте их — и вместе мы заставим жирных картельных котов выполнить наши требования!
Только что ведь он говорил про обычную забастовку, да?
Подпирая плечом угол, я старался держать ангар под контролем и особенно не отсвечивать. Рядом свистело ветром заколоченное прохудившейся фанерой окно, с крыши капало: начался один из обычных для Ассинибойна дождей. Однако к звукам дождя снаружи добавилось еще кое-что, легкий, едва слышимый акцент, который резанул мне слух похоронным набатом.
Лязг металла и скрип кожи! Это могло значить только одно…
— Облава!!! — распахнулась входная дверь, внутрь вбежал светловолосый загорелый парнишка и тут же рухнул лицом вперед.
Ему в затылок прилетел весьма интересный метательный снаряд: резиновая дубинка, какими пользовались подразделения наемной городской полиции. Завибрировали в воздухе трели свистков, загрохотали мостки под крепкими подошвами сапог десятков полицейских. Что они ожидали здесь увидеть? Кого "держать и не пущать?" Против кого собирались действовать?
Явно — не против озлобленных и хищных анархистов. И не против яростного Алексея Гусева. Пока рабочие ломились наружу сквозь все двери, Гусев стоял на помосте недвижимым утёсом. Он держал обеими руками огромный, самозарядный пистолет-карабин Федерле, и, как только первые полицейские в шестиугольных фуражках ворвались внутрь с дубинками и фонарями в руках, он открыл огонь.
— БАХ! БАХ! — чудовищные пули калибра 7,63 миллиметра сбивали с ног, оставляли в телах ужасные раны.
— …это е-эсть наш после-эдний и решительный бой! — ревел Гусев и раз за разом нажимал на курок.
Анархисты — их тут было около десятка — мигом соорудили из скамей укрытие и также принялись палить в полицейских. Послышались стоны раненых, недоуменные крики, а потом резкий голос:
— Перегруппироваться! Разрешаю открывать огонь на поражение! Убейте их, парни, всех до единого!
Это уже было очень плохо. Втиснувшись в угол, я пытался не отсвечивать, но долго так продолжаться не могло — нужно было уходить, и желательно не терять из виду Гусева. Заколоченное окно было моим путем к спасению!
Я оглядел внутренность ангара: у входа лежали раненные и мертвые полицейские, в дальнем конце еще теснились рабочие, торопящиеся сбежать, подталкивая друг друга в спины и матерясь. Один из анархистов сунул руку за пазуху, а потом размахнулся… Граната! Тело сработало самостоятельно — я выбил плечом окно и вывалился наружу, прямо под ноги двум полицейским с кургузыми револьверами в руках.
— Какого… — начал один из них, но тут же у дверей прогремел взрыв, наведя суматохи.
Плечо саднило от удара, и я точно приобрел пару замечательных заноз в руки и лицо, но обращать на это внимание времени не было: я подскочил, с силой распрямив ноги и опрокинув обоих полицейских, и ринулся по мосткам — в противоположную сторону от хриплой матерщины и топота рабочих, удирающих от облавы. Мне нужно было к дамбе, где в прибрежных кустах находился мой каяк. Сходка проводилась на самой границе мангров и промзоны, на песчаной косе, укрепленной дамбой. Этот ангар использовали как склад, пока его не закрыли на ремонт из-за протекающей крыши. Поэтому большая часть работяг рванула в сторону родного завода — там они чувствовали себя гораздо увереннее.
Полицейские растерялись, они не ожидали такой толпы — сотен и сотен человек. Тонкая линия оцепления была смята и прорвана, дубинки не помогли, а револьверами они воспользоваться не успели — слишком внезапным оказалось начало перестрелки, мешал и льющий с неба дождь. Стоит отдать должное анархистам и Гусеву — они приняли основной огонь на себя, дали время рабочим уйти. А теперь пошли на прорыв, используя ручные гранаты. И снова полиция оказалась не готова.
Сходку явно слили, но информация от доносчика оказалась неполной. Вместо болтовни о стачке тут готовили бунт! Вместо полиции нужны были военные. И они уже наверняка торопились на подмогу.
Анархисты не стали дожидаться кавалерии — они рванули по заросшему кустарником пустырю врассыпную: кто-то в промзону, другие — к берегу, третьи — по мосткам на дамбу, в сторону свайных домиков и лабазов пригорода. Укрывшись за кустами, я наблюдал за творящимся хаосом, надеясь всё-таки перехватить Гусева.
Мимо пробежали взмыленные полицейские, чавкая ботинками по грязи и ругаясь. Грянуло три выстрела — и они рухнули навзничь. От ангара метнулась странная черно-белая скособоченная массивная фигура. Я вскочил:
— Товарищ! Сюда, сюда! У меня есть лодка!
Это был Алексей Гусев — залитый кровью, с "Федереле" в правой руке. Левой рукой он удерживал на плече женщину без чувств и бешено оглядывался. Услышав имперский язык, он оскалился и побежал в мою сторону. Струи дождя лупили его по лысине, по плечам.
— Товарищ? Подержите… — это была Изабелла Ли собственной персоной!
Вот ведь чертовщина! Выдержит ли каяк троих? У нее стекала кровь по виску, у Гусева наливался багровым бок пиджака. Я подхватил товарища Саламандру на руки и сквозь кусты мы пробрались к дамбе. В районе промзоны слышалась стрельба, поднималось зарево пожаров.
— Кто-то нас сдал! — прорычал Алексей, — Крыса, как есть крыса… Ну ничего, ничего, мы им покажем!
— Покажите мне свой бок! — сказал я, — В каяке есть перевязочный пакет.
— Пустяки, ей нужнее… У меня — царапина. Я — воробей стреляный!
Мы сели в лодку, которая качнулась под весом трех человек и опасно глубоко погрузилась в воду. Мадам Ли уложили на дно, сами расположились на скамьях.
— Не дурите, — настойчиво повторил я, — Покажите бок. Мне нужна будет ваша помощь с шестом, один я не справлюсь. Нельзя, чтобы вы истекли кровью. А у товарища Саламандры кровотечение остановилось, я отсюда вижу. Ее мы тоже перевяжем — как только уберемся подальше.
— Черт с вами, делайте что хотите… — Гусев, морщась, стянул пиджак, потом сорочку.
Всё оказалось не так страшно: глубокая кровавая борозда, но ребра целы, пуля прошла по касательной. Повязка легла плотно, как на курсах первой медицинской помощи. Алексей Иванович только морщился, потом надел одну рубаху, а пиджак подложил под голову Изабелле и взялся за шест, отталкиваясь от берега.
Я орудовал двухлопастным веслом. Мы отошли далеко и спрятались в корнях мангров, когда на дамбе появились военные. Они светили электрическими фонарями во все стороны, слышались отрывистые команды, пару раз — выстрелы.
— Товарищи там опытные, уйдут. Облаву этим гадам не простят, и жертвы — тоже, — сказал Гусев, — Будет дело…
Дело. Трупы, пожары, беспорядки, мародерство, разруха — это его дело? Он ведь сам, первый принялся палить в полицейских!
— Куда теперь? — спросил я.
— Давайте к рыбхозяйству. У меня там автомобиль… А вы откуда так вовремя нарисовались, товарищ? — немного придя в себя, Гусев вспомнил об осторожности.
— А мне, собственно, вы и нужны. Я по всему Ассинибойну ищу-бегаю некоего Алексея Ивановича Гусева. А оно вот как вышло… — не стал конкретизировать я.
— А Гусев — это я и есть, — кивнул он, — Так что — поможете добраться до безопасного места? Только знайте — почую, что вы стукач, как есть — пристрелю!
Я только хмыкнул в ответ.
Машина у Гусева была, прямо скажем, эпическая. Огромный черный глянцевый "Фантом", с двигателем на 120 лошадиных сил, судя по спидометру, он мог разогнаться до 70 сипангских миль в час — то есть что-то около 140 верст или 135 километров. Этот монстр на колесах считался легковым автомобилем, но размером был с небольшой автофургон.
— Вы водите? — спросил меня Алексей Иванович, — Садитесь за руль!
Сам он устроился на заднем сидении с Изабеллой Ли, которая так и не пришла в сознание. Это было мне на руку — мало ли что она начнет болтать, когда очнется? Я выжал сцепление, резковато дернул рычаг коробки передач и вдавил в пол педаль газа. Могучая машина рванулась с места.
— Помягче, помягче, — сказал Гусев, — Вы что — танки раньше водили?
Я снова хмыкнул. А что тут полагалось ответить? Нужно было побыстрее убраться из Ассинибойна — и "Фантом" наматывал на колеса ленту гравийной дороги. Лучи электрического света пробивались сквозь пелену дождя, дворники елозили туда-сюда по стеклу.
Каяк остался в сарае рыбохозяйства, угрюмый сторож обещал за ним присмотреть. Гораздо больше, чем лодка, меня беспокоил Пьянков-Питкевич, оставшийся в городе. Обладая лабораторным оборудованием и неплохой суммой денег, он мог просто скрыться — и я бы остался в дураках, с одной-единственной парализирующей трубкой. Надежда была на его алчность: денег по итогам работы ему причиталось немало в твердой имперской валюте.
Жесткий и беспринципный профессиональный революционер Гусев неожиданно бережно положил голову товарища Саламандры себе на колени и откинулся на спинку сиденья.
— Там карта между сидениями — посмотрите. Гоните до шоссе, потом сверните по указателю на Валла-валла, и вперед — миль тридцать, там есть съезд на грунтовку до Кроу… — он, кажется, уснул.
Дождь скоро кончился. Дороги в Сипанге были не хуже наших имперских трактов. Секрет отличного покрытия был очень прост — шоссе было платным — каждые пятьдесят километров нужно было раскошеливаться или покупать абонемент, так что на шлагбауме мне пришлось заплатить служащему в блестящей жилетке… Документы, кстати, никто не спрашивал.
Дальше мы ехали без происшествий, разве что Изабелла Ли в какой-то момент очнулась, села на сидении, посмотрела сначала на спящего Гусева, потом — в зеркальце заднего вида на мое лицо, побледнела и снова сомлела. Бывает! Женщины вообще — народ впечатлительный.
У Гусева, оказывается, имелась своя ферма. Двухэтажный дом из кругляка, сарай-гараж, громадный амбар. Правда, обширный участок земли был пуст — рос тут разве что ковыль да встречалось перекати-поле. Я вернулся во двор к машине, ожидая, когда Алексей Иванович разместит товарища Саламандру и переоденется. У него явно было много вопросов, и у меня — тоже.
Не удержавшись, начал ходить по двору, разглядывая всякие железяки, которые валялись тут в изобилии. Подошел и к амбару, запертому на большой замок. Правда, небольшое окошечко с мутными стеклами было разбито, так что мне удалось заглянуть внутрь. Там под рваным брезентом в кузове массивного грузовика скрывалось что-то крупногабаритное, и сдается мне — это были детали того самого механизма, на которых эти два сумасшедших пытались полететь на Марс! По крайней мере, торчащие из прорехи сопла говорили именно об этом.
— Интересуетесь? — раздался над ухом голос Гусева.
— Очень. Я ведь был у Лося… Точнее, в этом вашем "Обществе…"
— А-а-а-а, — он как-то вяло отмахнулся, — Идеализм. Кому нужен Марс и Соацера, когда у нас тут точно такие же мироеды, как и там? Черт с ним, с Марсом… Как там Мстислав Сергеевич? Дней пять его не видел.
— Плох. Я уговорил его отправиться на лечение, попытаться завязать…
— Прям-таки уговорили?.. — Гусев прищурился, потом покопался в кармане штанов, достал портсигар и закурил.
Этот человек был чертовски опасен, я чуял это. Желай Гусев меня прикончить — скорее всего, у него бы получилось. Но я ведь спас его! Это, да еще мое признание о встрече с Лосем пока удерживало бывшего уполномоченного в рамках. Я решил говорить начистоту:
— Я предложил ему возможность построить "Болид 2.0".
— Так, — Гусев затянулся и выпустил из ноздрей два клуба дыма, став похожим на огнедышащего змея, — Вы на Новую Империю работаете? Контора или…
— ИГО, — не стал скрывать я.
— А-а-а! Ну, немного проще. А я вам зачем? Убить бы хотели — убили бы уже.
Я сунул руку в карман рубашки, Гусев дернулся, но потом расслабился — не могло в нагрудном кармане таиться ничего опасного. Там было письмо — от его жены Маши.
— Это что? — поднял бровь он.
— Это вам.
Революционер взял конверт и глянул на имя отправителя, а потом заморгал — часто-часто.
— Вы почитайте, а я пойду вон к колодцу, водички попью, — мне стало неловко.
Эта неловкость осталась. Гусев, черт возьми, плакал, пока читал. А потом стукнул кулаком в стену амбара, разорвал письмо на мелкие кусочки и пошел в дом. Вернулся оттуда со связкой ключей и сказал мне:
— Мстиславу Сергеевичу, наверное, понадобится всё, что осталось от болида. Забирайте. Вы ведь за этим приехали, да? Забирайте — и оставьте меня в покое. Скажите Маше — не нашли. Умер. Застрелили меня наймиты жирных котов… — он произносил всё это с надрывом, чуть ли не в истерике, — Ну, не могу я, понимаете?! Дом, семья… Страдать она будет со мной, и мальчонка — тоже. Я ведь месяц, два побуду с ними — а потом опять сбегу. На Марс, на Сипангу, к черту на рога — революцию поднимать! Такая моя натура, ненормальная… Зачем им такой муж и отец? Я ведь предлагал ей, писал — "Приедь, Маша, будешь одета как кукла, вся в золоте, на автомобиле…" Думал — почему не приехала? А вот оно как! Оно и к лучшему для них.
Гусев распахнул ворота амбара, полез в кабину машины, достал откуда-то ручку кривого стартера и сунул ее в гнездо у самого бампера:
— С грузовиком-то справитесь? Я тут всё заранее сложил, думал — продам, а покупатели закончились. Да и Лось против был, хотя что там от Лося осталось-то… Ну, если поставите его на ноги, будет вам честь и хвала. А я… У меня тут — Саламандра, товарищи, революция. Вам меня не понять, вы — имперец. Нам с вами не по пути, но если второй болид построите — я полечу, так и знайте! Не смейте лететь без меня!
Вот и вправду — пойми его после этого.
Петр Петрович не сбежал. Он аккуратно делал свою работу, даже когда окраины полыхали, а по городу катались бронеавтомобили, полные вооруженных людей. Всё-таки он в первую очередь был фанатиком от науки, и только во вторую — авантюристом и себялюбцем.
Я добрался до него спустя три дня, оставив грузовик на рыбхозяйстве. Наемники додавливали рабочие окраины, в порту разгружались баржи со штрейкбрехерами — картели на сей раз решили не церемониться с забастовщиками и планировали потратить три или четыре месяца на обучение нескольких тысяч тамильских трудовых мигрантов. Почему тамилы? Неприхотливы, более-менее сносно говорят на лаймиш, привычны к влажному климату, готовы работать сутками, чтобы обеспечивать свои семьи на далекой родине. И вместо профсоюзов у них — кастовая система. Эти тамилы — сплошь чамары, то есть ремесленники самого низкого статуса. Их специализация — дубильное и красильное дело, то есть первичные навыки они имеют…
Добился ли Гусев сотоварищи своего? Сложно сказать. Заводы прекратили работу на несколько месяцев, рабочие остались без средств к существованию. На сколько хватит золота от Шельги, и кому оно достанется — непонятно. Было ли это то самое золото, которое мы выбросили в океан? И как его доставили на Сипангу? Понятно было только то, что потратить его в Ассинибойне пролетариям не удастся — наемники выгоняли их из бараков, вручая уведомления об увольнении, и гнали прочь из города — на шоссе. "Жилье принадлежит предприятию, вы на нем больше не работаете — добро пожаловать на улицу!"
Уволить разом несколько тысяч человек? Почему бы и нет? Административные служащие и инженеры, точно так же, как и высококвалифицированные мастера, оставались — чаще всего они тоже были акционерами и получали долю от прибыли в отличие от рабочих. Они жили в элитных районах, питались качественной пищей, имели личные автомобили — и были солидарны скорее с картельными боссами, чем с работягами. Кто будет горбатиться у станка или красильного чана — тамил или выходец из Арелата — им было откровенно наплевать. Такой интернационализм по — либертариански.
Эти самые тамилы сидели вдоль дорог, на тротуарах, под присмотром полицейских — ожидали заселения в бараки, из которых только-только выгнали рабочие семьи. Одинаковые белые и желтые одеяния, смуглая кожа, безмятежное выражение лиц. Примерно один и тот же возраст — тридцать-сорок лет. Негромкие разговоры на чудовищном пиджин-лаймиш.
— Разрешите? — я протиснулся к черному ходу в аптеку.
Именно здесь, на втором этаже кирпичного здания, Пьянков-Питкевич арендовал лабораторию. Занавеска была отдернута — значит, всё в порядке. Знак у нас был такой: если занавеска закрывает окно — случилась беда, и мне не следует лезть внутрь сразу, стоит осмотреться.
— Петр Петрович, это я! — стук в дверь тоже был условным — два коротких, два длинных.
Открыла мадам Ламоль. И почему я не удивлен? Она выглядела хуже, чем после двух лет пребывания на необитаемом острове. Осунулась, мешки под глазами пролегли, в движениях присутствовала нервозность, издерганность. Не было в ней теперь того высокомерия и надменности, как в первые минуты прибытия в Ассинибойн. Кажется, она была сильно напугана.
— Вы? Проходите, проходите… — на ней был белый лабораторный халат и бахилы.
— А-а-а, вернулись! — Пьянков-Питкевич встретил меня в коридорчике, довольно потирая руки, — А я почти закончил… Дорогая, сделай нам кофе, ладно?
Кофе? Мадам Ламоль снизойдет до того, что собственноручно намелет зерен и поставит на огонь джезву? Я не мог в это поверить — и зря. Она упорхнула за дверь, и скоро оттуда раздалось позвякивание посуды. Петр Петрович провел меня в лабораторию, на ходу заверив:
— Тут уже совершенно безопасно. Осталось разложить изделия в контейнеры…
Я глянул на целый стеллаж с матовыми трубочками, наполненными парализующим газом, и присвистнул:
— Да вы не мелочитесь! Прямо массовое производство развернули… Работает так же, как и предыдущие модели?
— Да. Пока не раздавите стеклышко внутри — ничего не будет. Тряски можно не бояться, а вот ударов и падений лучше избегать. Для таких случаев я тут между делом приспособил герметичный контейнер — на три штуки, смотрите как удобно, — он продемонстрировал что-то похожее на футляр от очков, — Берите, пользуйтесь. При вашем образе жизни — очень может пригодиться. Главное — глубоко вдохните прежде, чем применять. Действие неизбирательное — в течение первых десяти секунд выключает всех, кто попадет под струю газа.
Он явно гордился своим детищем. Я сунул футляр в карман — действительно удобно. Потом мы вместе аккуратно переложили трубки и сопроводительную документацию в три объемистых кейса и отправились на кухню — пить кофе. Мадам Ламоль поставила на стол чашки с ароматным напитком, развернула плитку шоколада, шелестя оберткой, и вышла за дверь.
— Чек выпишу прямо в отделении банка, — проговорил я, рассматривая довольное выражение лица Пьянкова-Питкевича, — А то еще прикончите меня и удерете с деньгами и изделиями.
— Ха-ха, — сказал досужим тоном Петр Петрович.
— Ха-ха-ха, — вежливо откликнулся я.
А потом мы действительно загоготали — как два кретина, громко, едва не захлебываясь, сбрасывая напряжение последних дней. Дверь приоткрылась, мадам Ламоль встревоженно заглянула в кухню — и, убедившись, что всё в порядке, снова скрылась из виду.
— Такая у нее природа — вокруг кого-то обвиваться. Не может она сама. Сначала обвивалась вокруг родной матери, потом в эмиграции, в Арелате, сошлась с одним мутным типом — его звали Гастон Утиный Нос… После — Роллинг. Но я куда как матерее Роллинга оказался — и она ушла ко мне. Как лиана, которая выбирает дерево покрепче, — Пьянков-Питкевич сделал маленький глоток кофе и зажмурился.
— Эпифиты, — сказал я и вспомнил Тревельяна. Он любил вставлять научные термины в речь, — Такие растения называются эпифиты.
— Ну, так она — женщина-эпифит. Это — в порядке вещей для такой женщины. Она красивая, утонченная, ей нужно постоянное внимание, нужно перед кем-то ломать комедию… или трагедию, например… А мне нужен кто-то, кто будет отражением моих успехов! На Золотом острове я сделал ее королевой, обвешал бриллиантами, нарядил в пух и прах! У нее была инструкция по дворцовому церемониалу — в несколько томов, представляете? Я этими томами костер разжигал полгода примерно на атолле. Здесь, в Ассинибойне очередной раз она попробовала сбежать на свободу — и столкнулась с суровой реальностью. Ей это противопоказано — столкновения с реальностью. Вот — получила очередную психологическую травму и прибежала ко мне. А я принял. Почему бы не принять? Красивая, говорю же. Пахнет приятно. И — когда я на коне, она тоже в отличной форме. Как вы сказали? Эпифит! Представляете, в лучшие времена грабила пассажирские пароходы на яхте, чтобы раздобыть нам денег для предприятия по добыче золота! Можете поверить?
Поверить в это, наблюдая нынешнее нервическое и надорванное состояние мадам Ламоль было сложно. Мы посидели еще некоторое время, а потом Пьянков-Питкевич спросил:
— Может, посоветуете, куда мне податься? Тут, в Сипанге, пахнет дерьмом — бардак только начинается, я печенкой чую. Мне нравится комфорт, уют, возможность заработать денег…
Я ответил сразу:
— Свальбард. Могу написать письмо Сарычу, он там сейчас главный. Рай для любителей дикого капитализма, формально в составе Новой Империи, а по факту — вольница. Образованные люди там в цене, деньги можно грести лопатой.
— Там холодно! — пискнула мадам Ламоль из-за двери.
— Пф-ф-ф! Сарыч на Груманте апельсины растит в зимних садах. Были бы деньги, верно?
— Верно, — сказал Петр Петрович, — Пойдемте уже в банк. Деньги мне уже сейчас нужны.
Сторож рыбхозяйства взял от меня пару свежих хрустящих купюр, только что обналиченных в банке, пошуршал ими, немного подумал и сказал:
— Тут крутились какие-то типы, спрашивали про грузовик. Вы на дороге аккуратнее, в одиночку-то.
Я кивнул. Разбои на дорогах Сипанги — притча во языцех уже примерно лет сто. В городах еще можно рассчитывать на частную полицию или наемников в плане поддержания порядка, а за их пределами — настоящее дикое поле. Общины фермеров заботились только о своих, железнодорожники не отдалялись далеко от полотна, совместные патрули шерифов, полиции и военных проезжали раз в сутки, не чаще… Да, за бандами охотились, если нападения становились слишком дерзкими и начинали мешать бизнесу. Но для человека, которому продырявили башку, чтобы поживиться содержимым его кузова или багажника, это служило слабым утешением.
Сама идея гнать в одиночку до Лакоты была отменным кретинством. Но Доусон и Коллинз отсутствовали — курьерский бизнес развивался. Других надежных людей у меня тут не было, а судя по информации из имперских консульства и торгпредства, встречу они могли выслать через сутки-двое. Что было более опасным для дела: торчать в бурлящем от гражданских беспорядков Ассинибойне вместе с машиной, набитой ультралиддитом, уникальными механизмами и шамонитом, или попробовать добраться хотя бы до Такабоги и там дождаться подкрепления?
Уже поставив ногу на подножку кабины грузовика, я обернулся к сторожу:
— Эй, мистер! Продайте ружье?
Ружье у него было впечатляющее: помповый крупнокалиберный дробовик с отполированными от долгого использования деревянными вставками и прикладом. Сторож с сомнением посмотрел на оружие в своих руках, потом пожал плечами:
— Триста. И патронов принесу. С дробью. На уток!
На уток я охотиться не собирался, а вот дополнительная огневая мощь могла пригодиться. Три сотни местных зеленых денег — это было много. Но — ИГО платит! Так что дробовик улегся на соседнее сиденье, три картонных коробки с патронами — тоже.
Их было человек двадцать. Наверное, четыре или пять семей — хмурые мужчины, заплаканные женщины, растерянные дети. Нагруженные неудобным скарбом, бывшие рабочие порохового завода, понурившись, брели по обочине, верстах в трех от указателя с надписью "Ассинибойн". Куда они шли?
Может быть, я и проехал бы мимо, но глаз мой уцепился за беловолосую чумазую девочку лет трех с двумя растрепанными косичками, которая сидела на руках у матери и, выглядывая из-за ее плеча, вдруг помахала мне рукой. Черт!
Ультралиддит, шамонит… Болид… Пошло оно всё! Я остановил машину и вылез наружу. Пока группа изгнанников приближалась — перетащил емкости с ультралиддитом и чемодан шамонита в кабину, туда же отправился и контейнер с трубками Пьянкова-Питкевича. Стало тесновато — но повернуться можно. Поправил брезент, чтобы не выпирали куски болида, и осмотрел внутренности кузова — места было много.
Через какое-то время люди поравнялись со мной и уже намеревались начать обходить машину по проезжей части, как я сказал:
— Доброго дня!
— Какой же он, к черту, добрый? — буркнул седой крепкий мужик с обветренным лицом, — С работы поперли, из домов выселили…
Потихоньку народ останавливался, прислушивался к нашей беседе.
— А куда путь держите?
— К черту на рога… Куда глаза глядят! — остальные точно так же досадливо загудели.
— Послушайте, не Бог весть что, но… Может быть, день станет немного добрее, если ехать в кузове? У вас вон — дети. Скоро дождь начнется. Нехорошо!
Люди зашумели. Девочка с косичками спрыгнула с маминых рук и подбежала ко мне:
— Дядя, дядя, мы поедем на масыне? На больсой-больсой масыне?
— Если мама разрешит, — сдержать улыбку было невозможно, — Я еду на север. Могу вас довезти до Такабоги или даже до Лакоты…
Тот самый седой смотрел на меня неверяще:
— А взамен что потребуешь? Нет у нас ничего, совсем нет!
— Ну, как на ночную стоянку станем, дежурить по очереди будем — лихого народа, говорят, тут порядочно шастает.
Рабочий развел руками:
— Это что — не перевелись еще на Сипанге хорошие люди?
— А я не с Сипанги. Я из Империи. Полезайте в кузов, только аккуратнее там с детьми — железяки всякие под брезентом.
— Дай тебе Бог здоровья!
Мужчины помогали взобраться женщинам, подавали детей, запрыгивали следом. Седой немного задержался:
— Наглость с моей стороны, но… Остановимся у Валла-валла, мы еды какой-нибудь обменять у фермеров хотим, а?
— Заедем! — я бы и сам взял чего-нибудь пожевать.
Дождь зарядил, когда мы отъехали от городишка Валла-валла. В кузове люди жевали кукурузный хлеб с телячьей колбасой, хрустели огурцами. Я даже успел выпить кофе — ядреного, черного — и теперь был готов ехать еще часа два или три — до самой Токабоги.
Кажется, они задремали там, в кузове, только какой-то беспокойный ребенок хныкал и разговаривал во сне. Грузовик подскакивал на ухабах, зубы у меня клацали — не такие они и прекрасные, эти хваленые хайвэи. Свет фар вдруг выхватил впереди, поперек дороги ствол какого-то хвойного дерева. Что за черт? Я осторожно притормозил, но выходить не торопился и полез под сиденье за дробовиком.
Стекло водительской дверцы вылетело резко и неожиданно, осыпав меня осколками:
— А ну, руки на руль! — заорал кто-то, тыча пистолетом, и подавился звуком, не увидев шофера на привычном месте.
Я вылез как чертик из табакерки и сунул ему в морду, прикрытую платком по самые глаза, ствол ружья:
— А?
— Бэ! — вылетело второе стекло и еще пистолет уставился на меня с тыла.
К этому я тоже был готов — помповик удержал правой рукой, а левой выхватил револьвер из кармана, из-под локтя направив его в сторону еще одного налетчика.
— Ситуация дерьмовая, джентльмены! — я бодрился изо всех сил, хотя страшно было до чертиков, — Даже если ваши товарищи сейчас попытаются обчистить кузов — вам это не поможет. И даже не пытайтесь в меня пальнуть — вот тут, на сидении, в этих самых ящиках лежит взрывчатка. Представьте, какой будет восхитительный фейерверк!
Бандиты растерянно переглянулись. Не было у них никаких подельников!
— Ты это, мистер! — прогудел тот, что висел на ближней дверце, — Не дури! Того! Опусти пушки!
— Нет, — сказал я.
— Опусти, говорю! — его напарник сорвался на визг и щелкнул предохранителем.
— Не-а, — последнее, что я собирался делать в такой ситуации — это идти у них на поводу.
— Давай, не дури… Эть! Аык! — они внезапно исчезли из поля зрения, послышались какие-то глухие звуки, как будто кто-то выбивал диван, а потом в окне показалась раскрасневшаяся физиономия седого рабочего.
— Готовы, голубчики. Вылезайте, нужно оттащить дерево с дороги, — сказал он и утер лицо мокрым рукавом потрепанного пиджака.
В качестве оружия седой использовал сопло болида. Конусообразная тяжелая хреновина наглухо выключила бандита, он валялся нелепым кулем на мокром выщербленном асфальте, и дождь щедро поливал его. С другой стороны кабины рабочие пинали ногами второго — он сипел и хрипел, пытаясь дотянуться до пистолета.
— Скотина! Урод! — приговаривали мужики, вымещая на налетчике всю досаду от пережитого в Ассинибойне, — Погляди, какая собака! Хрен тебе, а не пистоль!
— Баста, ребята. Вяжем их — и за работу. Нужно ехать дальше.
Ребята еще попинали вражин — для профилактики — и, связав их же собственной одеждой, забросили в кузов. А потом мы тащили под дождем чертову сосну: тяжеленную, мокрую, колючую, очень неудобную. Понятия не имею, как бы справился с ней, не будь у меня в кузове рабочих!
Наконец дерево лежало на обочине.
— Вы мне жизнь спасли, — сказал я седому.
Он только отмахнулся, но было видно, что им всем чертовски приятно. Всякому человеку приятно, когда он доказывает себе и всем вокруг, что чего-то стоит.
Кто-то из работяг сказал:
— Может, нам за этих уродов награда полагается, как думаете?
В Токабоге за налетчиков шериф насчитал по семь сотен — за каждого. Оказалось, эти двое ограбили с десяток машин и дилижансов и прикончили двенадцать человек. Свою долю я брать не стал. Деньги — это не главное. А что — главное?
Следующая глава — платная. Если вы еще не купили книгу — сайт может попросить вас сделать это.
Я впервые за всё время на Сипанге взялся за газеты. Целая стопка лежала тут же, на столике, рядом с граненым стаканом в подстаканнике и самоваром. Торгпредство Империи в Лакоте дало возможность выдохнуть и почувствовать себя практически дома. А газеты — осознать, почему мои таинственные кураторы повели себя на первый взгляд весьма странно.
Сразу по прибытии в представительство мне довелось почувствовать себя тем мальчиком из дурацкой истории про медицинские анализы: я притащил ящик шамонита, объемистую емкость ультралиддита и целый штабель газовых трубок. А молодцеватый фельдъегерь, четко следуя инструкции, взял три пирамидки горючего, не более ста грамм взрывчатки и пять трубочек. И сопроводительную документацию, конечно.
— Аэроплан до Винланда, вес ограничен… Оттуда — дирижаблем в Империю, — как будто оправдываясь, проговорил он.
— А болид? А Лось?
— Болид подождет "Магдалину", потом отправится в Яшму. Лось в сопровождении медика уже на пути в лечебницу, можете не переживать… Насколько я знаю — им займется князь Тревельян.
Ну, если Тревельян…
— А вот с этим всем мне что делать? — я растерянно обвел руками гору взрыво — и огнеопасных веществ и ядохимикатов, — И куда мне дальше направляться? Задание-то я вроде как выполнил.
Фельдъегерь пожал плечами:
— Я такой же поручик, как и вы. Понятия не имею, что вам ответить… — он пристегнул чемоданчик с образцами и документами цепочкой к своему запястью, — Мой совет — посидите, попейте чаю, почитайте газеты. В консульстве знают о вашем прибытии, скоро кто-то появится, что-то прояснит… Если нет — вечером телеграфируйте наверх.
И ушел. А я остался пить чай под присмотром заботливого торгового представителя. По-хорошему мне нужно было в Наталь: обязанностей атташе и военного советника с меня никто не снимал. И было совершенно не ясно: "наверх" для меня — это где? То есть, определенно, моим начальством был его высочество Артур Николаевич Крестовский, а связь вроде как обеспечивал Феликс Карский. Просто взять — и послать экс-регенту телеграмму? Мол, ваше превосходительство, задание выполнено, что дальше-то? Отменное кретинство.
Поэтому — удобное кресло, журнальный столик, черный тамильский чай с сипангским лимоном и пресса разной степени свежести.
Писали разное. Особенно меня, конечно, интересовали Наталь и Империя.
На первом этапе войны инициатива принадлежала богохранимому воинству Наталя. Гемайны сходу взяли Суан: жители плоскогорья не оказали сопротивления, а гарнизон регулярных войск Федерации бородатые всадники перестреляли при попытке покинуть казармы. Арлингтон, напротив, держал осаду: тут засел целый полк зурбаганских зуавов с артиллерией и несколько батальонов из других городов — бой шел в предместьях, в жилой застройке, и федералисты цеплялись за каждый дом уже почти месяц. Мнение жителей, которые прятались по погребам и подвалам, солдатню не интересовало — то ли они были на самом деле идейными, то ли их всерьез запугали зуавы.
Коммандо, после того, как перешли Лилиану, принялись выжигать всё, что могло быть использовано в качестве военной инфраструктуры, атаковать и разрушать блокпосты, мосты, железнодорожные станции, наводить ужас в городских предместьях, нападать на отряды солдат и сгонять фермеров-колонистов и жителей небольших городишек с насиженных мест, увеличивая количество беженцев на побережье и сея панику. Тысячи и тысячи всадников в мягком подбрюшьи Федерации — страшный сон, которые воплотился в реальность! При этом гемайны даже не пытались штурмовать крупные портовые города, понимая авантюризм таких действий. Это было возможно сделать при помощи Иностранного легиона — но легионеры были заняты в Арлингтоне. Конные стрелки без тяжелого оружия — пушечное мясо в плотной жилой застройке.
Федералистам потребовалось около месяца, чтобы оправиться от шока: как же, они с таким упоением убеждали себя и весь мир, что малой кровью и решительным ударом раздавят гнездо мракобесия и рабовладения и установят границу по вожделенной двадцатой параллели! И вдруг — стремительный, резкий и очень болезненный превентивный удар! Тем не менее, президент Грэй взялся за дело решительно: оперевшись на железные и шоссейные дороги, армия Федерации создала вдоль побережья сеть укрепленных пунктов, между которыми двигались конвои с тяжелым оружием и охранением в несколько сотен солдат. Поставки продовольствия — морем, постоянный обмен снаряжением, оружием, боеприпасами между городами — тоже морем. Сейчас продолжалось постепенное наращивание численности вооруженных сил — и выдавливание коммандо с прибрежной линии в пресловутые 50 миль. Где-то более успешно, где-то менее — но теперь столкновения в основном происходили в вельде, далеко от предместий крупных городов. Тактика федералистов была подобной паровому катку — ни шагу без артиллерии, постоянные фортификационные работы, прокладка железных дорог, оборудование баз с припасами.
В газетах и на радио, конечно, подняли вой — Наталь выставили агрессором. Как будто не было разрушенного Сан-Риоля, не было провокационной декларации о границах Федерации и постоянных стычек в вельде. Для всего прогрессивного человечества война началась с неспровоцированного нападения религиозных фанатиков-рабовладельцев на мирные прибрежные города.
Ситуация была специфическая: по мнению гемайнов, они не терпели поражение. Ну да — откатились, но настрелять кучу федералистов-безбожников в вельде даже удобнее, чем в пригородах! Коммандо атаковали почти без перерыва, обстрелы и налеты продолжались и днем, и ночью, потери войска Федерации несли чудовищные. Но разница в живой силе и материальном обеспечении была слишком велика — на каждого бородатого стрелка приходилось двадцать городских рекрутов. А еще — пушки, пулеметы и новое явление этой войны — бронепоезда. Линия фронта постепенно откатывалась на север, и пропагандисты расписывали великие победы армии под солнечным флагом — одну за другой. Потери федералистов замалчивались, однако ходили слухи о всеобщей мобилизации: поток добровольцев постепенно иссякал.
Натальских газет в торгпредстве не было, потому картина была неполной. Она вообще-то никогда не бывает полной, тем более, когда речь идет о ведущейся прямо сейчас войне… Протекторатские, имперские, федералистские, и, конечно, пресса Альянса — все они привирали и недоговаривали, следуя генеральной линии общественного мнения той или иной страны. Разобраться в ситуации, а тем более — повлиять на нее можно было только на месте. Мне определенно нужно было попасть в Наталь.
Однако вызывали тревогу и новости из Империи: на восточных рубежах Родины было неспокойно. Зашевелились нихондзины — столичный "Курьер" писал о захвате воинственными островитянами нескольких городов на побережье Когурё при помощи только-только приобретенных боевых кораблей: нескольких броненосцев и мониторов. Это было тревожным звоночком: Нихон всегда считал земли этого богатого полезными ископаемыми полуострова своей вотчиной и теперь пытался вернуть вздохнувшего свободнее с окончанием Великой войны вассала в свои цепкие объятия.
Насколько я знал — Имперское географическое общество отправило в Когурё несколько экспедиций, которые занимались геологоразведкой, этнографией — и налаживанием связей. Спокойные границы на Востоке — это был краеугольный камень государственной безопасности. Если там намечается изменение баланса сил — наверняка коллеги Ариса и соратники Феликса уже роют носами землю… И проблемы Наталя для всех, кто обеспечивает безопасность Родины на дальних рубежах, постепенно отходят на второй план.
При этом наверняка не мне одному в голову пришла логичная мысль, что джентльмены из Альянса могли специально предоставить Нихону дюжину устаревших кораблей, чтобы связать Империи руки и не дать ей оказывать значимую поддержку гемайнам. Гемайны — кость в горле Тропической компании. Тропическая компания — один из столпов Альянса. Бритва Оккама в действии: зачем плодить лишние сущности? Смотри, кому выгодно.
— Кузьма-а-а! — я обнял своего боевого товарища-преторианца, — Какими судьбами? Ты же вроде консульство охраняешь?
— Ну, так я и в Риоле консульство охранял, а покуролесили мы с вами — не дай Бог никому, а, господин поручик? Или правильнее — господин старший военный советник?
— Хоть горшком назови, только в печку не ставь. Ну, какие новости? Я тут уже распух от чая, а голова от газет трещит. Рассказывай!
— А что рассказывать? Должен сопроводить вас до места службы — вот и весь рассказ. Поступаю в ваше распоряжение.
— До места службы, стало быть? Что — снова в Наталь?
— Наталь, Наталь, страна моя, ты вся горишь в огне-е-е-е… — пропел Кузьма, — Выходит что так! По пути к нам еще кого-то присоединить должны, обещали полноценную боевую группу.
— Кто обещал-то? — развел ладони я вопрошающе.
Преторианец закатил глаза и ткнул пальцем в потолок:
— Высокое начальство! Вот, бумагу передали вам. Индульге-энция! С такой бумагой можно все семь смертных грехов совершать — и всё равно в рай попадешь.
Документ был серьезным. Опять — в традициях незабвенного кардинала. Сложенный вчетверо листок бумаги. "Подателю сего предоставляются самые широкие полномочия для выполнения задач по защите Империи на дальних подступах к ее границам. Всем имперским военным и гражданским чинам надлежит оказывать всяческое содействие и поддержку сему доверенному лицу Моему". И подпись размашисто — "ИМПЕРАТОР". Кузьма, читавший через плечо, поперхнулся.
— Начальство — того… Совсем высокое. Вы, выходит, руки и голос самого… Доверие!
Это самое доверие придавило гранитной глыбой, выбило воздух из легких и заставило комнату кружить вокруг меня. "Допрыгался!" — вот такая мысль вертелась в голове. Это вам не по течению плыть, решая сиюминутные проблемы. Это — стратегия! А в стратегии я ни черта не смыслил. Ведь что, по сути, предполагали эти три строчки на плотной качественной бумаге, написанные размашистым почерком? Что я должен предпринять действия, которые послужат на благо Империи и во вред ее врагам, применяя все доступные средства. По месту несения службы… То есть — в Федерации и Натале.
— И как добираться-то будем до места службы? Кто повезет-то нас?
Кузьма на едином дыхании выпалил:
— Личный Его Императорского Величества орденоносный гвардейский именной бомбовоз "Гекатонхейр"!
Я прокряхтел в ответ что-то невразумительное.
Дирижабли снова вошли в моду после того, как их стали заправлять гелием. Водород — газ взрывоопасный, и использовать его на цеппелинах, предназначенных для военных целей, было неразумным. После изобретения промышленного синтеза гелия — в Протекторате, Русильоне и Империи практически одновременно — во время Великой войны эти парящие над облаками гиганты стали настоящим чудо-оружием, наводящим страх и ужас.
Тонны бомб с недосягаемой для обычных орудий высоты, огонь и смерть с небес… Постепенно характеристики аэропланов улучшались, и они стали доставать медленных гигантов, не имея возможности их сбить, но вполне болезненно кусая из пулеметов. Совершенствовалась и зенитная артиллерия: те же самые ахт-ахт вполне доставали дирижабли, которые снижались для прицельного бомбометания.
Одно дело — гасить по площадям, не различая правых и виноватых, стирая с лица земли военные казармы, кафешантаны и доходные дома. Другое — поразить одинокую цель, уничтожить артиллерийскую батарею или бункер. Из-за облаков бомбы кидать — только военный бюджет впустую тратить. Так что цеппелины не заменили собой аэропланы, а заняли свою, специфическую нишу. В Империи после гражданской войны они оказались особенно востребованы: вместительные, грузоподъемные, не требующие взлетно-посадочной полосы — спрос на них на необъятных просторах Родины был велик. Грузовые, пассажирские, патрульные — их производили на нескольких предприятиях в столице.
"Гекатонхейр" — тот самый, личный, орденоносный, гвардейский, именной и прочая, и прочая — выглядел как огромная серебристая сигара, ощетинившаяся во все стороны стволами пушечных и пулеметных гнезд. В его силах было доставить сотню тонн груза на расстояние в пятнадцать тысяч верст. Огромный белый орел на черном фоне сигнализировал всем: эта мощь — имперская! Аэронавты в кожаных регланах и шлемах с наушниками ловко, как обезьяны, сновали по обшивке, не забывая цеплять за специальные петли страховочные тросы с карабинами. Шла предполетная подготовка.
— Всякий раз, как вижу его — впадаю в ступор, — проговорил Кузьма.
Мы с ним на пару тащили весь мой горючий, ядовитый и взрывоопасный скарб, и потому чувствовали себя вьючными лошадьми, но не восхититься грандиозным небесным кораблем не могли.
— Это что, ради нас двоих его сюда пригнали? — удивился я, — Или в Иностранный легион пополнение опят везут?
— Кажется, какие-то редкие детали на Восток. Для флотских. А нас — по пути забросят. Вроде как даже к побережью подходить не будут, передадут с рук на руки в море — вот и весь сказ.
Звучало это не очень. Так и представлялось, что обмотают меня веревкой в районе поясницы и над бушующими волнами будут опускать с чудовищной высоты на какую-нибудь утлую лодчонку, где принимающая сторона, воздевая руки к небу, попытается принять посылочку на борт, не обмакнув в студеные воды… Бр-р-р-р…
— Господа, господа! — произнес смутно знакомый голос, — Проходите, не стесняйтесь. Я вас уже заждался, всё готово к вылету.
Вот уж о ком я предпочитал не вспоминать и кого не мечтал здесь увидеть — так это Ариса. Этот столичный особист был большим любителем интриг, подковерной возни и допросов с пристрастием и крайне редко выбирался "в поле". Но, по крайней мере, в верности и надежности этого скупого на эмоции рыцаря плаща и кинжала сомневаться не приходилось. Его холодные, ничего не выражающие глаза как будто ощупывали нас взглядом.
— Это что — багаж? Поручик, вы ведь не на отдых едете…
— Полно паясничать, Арис, — хотя слово "паясничать" ему вовсе не подходило, — Это для дела. Взрывоопасно, огнеопасно и токсично. С кем можно поговорить, чтобы уложили всё в несгораемый шкаф или герметичный контейнер?
— А-а-а, это к капитану Прищепову. Пойдемте.
Он и не подумал взять у нас хотя бы контейнер с трубками. Мы так и перли, обливаясь потом, сначала к причальной мачте и потом — вверх по лестнице, останавливаясь на каждой площадке, чтобы отдышаться.
Зато — было время осмотреться. Я так и не познакомился с Лакотой — самым большим городом Сипанги. Огромные небоскребы из стали, стекла и бетона высотой в четверть версты, в сотню и более этажей — такого я еще нигде не видел! Они сверкали в лучах заходящего солнца, как огромные куски хрусталя, возвышаясь над бренным миром и демонстрируя могущество картелей. Каждая из этих современных вавилонских башен принадлежала одному из картелей — там располагались штаб-квартиры компаний, проживали боссы, управленцы среднего звена и обслуживающий персонал. Эдакие феодальные замки на новый лад.
Торговое представительство Империи на их фоне смотрелось бледно — простой трехэтажный особняк на окраине, зато — с большим участком, над которым может зависнуть дирижабль.
— Я вот что думаю, — проговорил Кузьма, проследив за моим взглядом, — Трехцентнерная бомба, положенная с нашего "Гекатонхейра" на крышу такой стеклянной коробки, пробьет перекрытия до самого подвала, рванет там — и башенка сложится внутрь самой себя. А ежели постараться, пользуясь ветром, ударить в бок саженях в полусотне над землей — то можно попробовать уложить эти домики друг на друга…
Преторианец! Что с него взять?
Мы перешли по трапу в гондолу "Гекатонхейра", матрос-аэронавт захлопнул за нами дверь и принялся закручивать вентиль.
— Рад приветствовать вас на борту, господа! — наверное, это и был капитан Прищепов: с идеальной выправкой, идеальными усами, со сверкающими золотом на черном реглане офицерскими погонами. — Мне доложили — у вас опасный груз? Пройдемте, дадите указания как его лучше хранить. Нам не нужны аварийные ситуации в воздухе.
Он определенно начинал мне нравиться. По крайней мере, потому, что взял у меня кофр с шамонитом — и его капитанское эго от этого нисколько не пострадало.
"Гекатонхейр" ломился сквозь грозовое ночное небо выше линии облаков, наперекор встречному ветру. Молнии освещали вспышками клубящиеся серые тучи внизу, серебристый свет луны отражался от металлической обшивки цеппелина. Двигатели перемалывали насыщенный озоном, разреженный воздух. Капитан Прищепов твердой рукой направлял воздушный корабль к далекой цели.
Мы с ним перемолвились всего парой слов, да и можно ли это назвать разговором?
— Вот наши рабочие частоты. Ближайший месяц "Гекатонхейр" — над Федерацией, — вот и всё, что сказал аэронавт, протянув мне кусочек картона с цифрами.
И понимай, как знаешь… Прищепов вернулся в рубку, я — в кают-компанию.
Здесь, в гондоле, было довольно тепло, горело электрическое освещение, и, если не всматриваться в толстое стекло иллюминатора, вполне можно было представить себе, что находишься на исследовательском корабле посреди моря: такое же сочетание компактности и уюта, как на "Гленарване". Мягкие диванчики, большой стол из массива, навигационные приборы, карты, глобус, книги, оружие по стенам… Наугад я выбрал с полки один из томов с потертым корешком.
«Итог сражения определяет только Бог. Но значение имеют также число воинов, состояние их духа, обеспеченность войска прочной обувью, теплой одеждой, пищей и чистой водой. Солдаты не захотят воевать, если будут бояться за жизнь своих семей и сохранность своих домов в тылу», — я закрыл книгу и задумался, глядя на карту Федерации, разложенную на столе.
Сан-Риоль, Гертон, Лисс, Дагон, Зурбаган. Эти города были мне знакомы. Я успел побывать там, прочувствовать их, понять, чем дышат их жители. Выжатый досуха, уничтоженный Сан-Риоль, от которого практически ничего не осталось. Необузданный, импульсивный, суеверный Гертон, полный предрассудков и молодой, клокочущей мощи. Веселый и беспечный Лисс со знаменитой гаванью, в которой тесно от парусных судов, с бесконечными карнавалами — даже во время войны — и Каперной, вотчиной президента Грэя и его загадочной супруги. Дагон — мрачный, грязный, грохочущий машинами и изрыгающий пламя и дым из труб. И синий Зурбаган — яростное, пылающее сердце Федерации.
Я глянул на обложку книги, которую вытянул с полки в кают-кампании и хмыкнул: "Балиан Д'Ибеллин, рыцарь." Автор — некто Юрий Семецкий. Привет из Серебряного века? Что-то читал из его творчества, ну, и биографию этого Семецкого — тоже. Странный был человек: разродился в течение трех лет дюжиной отменных исторических романов про пиратов, гладиаторов, рыцарей, храбрых горцев и туземцев Сипанги, добился чуть ли не мировой славы, его перевели не то на пять, не то на семь языков — и умер при таинственных обстоятельствах. Волей-неволей на ум пришли слова Пьянкова-Питкевича о "пророках"… Может, Семецкий — один из них?
— Поспать вам надо, вашбродь! — сказал Кузьма, входя в открытую дверь, — Планирование — это, конечно, первейшее дело, но зачем нам нужен командир, у которого ум за разум заходит от недосыпа? Вот я у баталёра полстакана рому для вас ангажировал, выпейте — и ложитесь. Утро вечера мудренее!
Ром? Пусть будет ром. Действительно, что-то меня уже не в ту степь несет… Тем более, основные моменты я уже продумал, а остальное можно было решить только на месте. Так что подшивки газет, справочники, книги и карты отправились на полку, ром — прямо в желудок, а я — в свою каюту под присмотром заботливого преторианца.
Утро оказалось ни разу не мудренее вечера. Мои самые худшие опасения подтвердились. Разве что вместо тьмы кромешной брезжил рассвет, и вместо того, чтобы обвязать меня веревкой поперек туловища — усадили в специальную корзину, довольно удобную и вместительную. Трос гудел и слегка раскачивался, студеный ветер завывал, норовя забраться за воротник, в рукава, под рубаху. Я обливался холодным потом, вцепившись руками в борта. Шутка ли — двадцать саженей? Ежели с такой высоты сверзишься — что вода, что гранит, всё едино будет!
Пользуясь почти полным отсутствием ветра, гигантский воздушный корабль завис над океанской гладью и спускал нас и груз — по очереди. Арис и Кузьма уже были внизу, а я провозился со своими драгоценными смертоубийственными гостинцами, проверяя и перепроверяя крепежи и упаковку, и всячески пытаясь отсрочить момент путешествия в этой чертовой корзине. Но — дальше тянуть было некуда, и потому теперь я со страхом ожидал, что или трос оборвется, или дно провалится — и состоится трагический полет вниз одного несчастного поручика. Обошлось.
— Масса, давай руку! — прогудел знакомый бас, и я с удивлением и радостью обнаружил пред своими очами Тесфайе, который протягивал мне свою крепкую черную ладонь.
С Тесом мне было и море по колено, так что, взбодрившись, я выпрыгнул из корзины на палубу ожидавшего нас кораблика и быстро-быстро достал из корзины свой небогатый скарб — "сидор" с одеждой и оружие. Остальное имущество уже утащили в трюм.
— Мистер Фахнерт! — я был чертовски счастлив, что старый капитан жив и еще в строю!
— Капитан Фахнерт, на секундочку, — морской волк дернул себя за козырек фуражки, а потом, не чинясь, подошел, и мы обнялись.
На этом сюрпризы не кончились — из трюма появилась кучерявая башка одного из братьев Адгербал, кажется — младшего. Его звали Эшмуназар, Эш — тот самый, который так ловко управлялся с пулеметом во время осады Сан-Риоля, самый неугомонный из троих. Арис с видимой брезгливостью подал руку Тесфайе и Эшмуназару. Кузьма с абиссинцем были уже знакомы и с Адгербалом тоже, потому они спелись и тут же принялись обсуждать дела давно минувших дней.
— Ты у нас командир, так? — Андреас Фахнерт шмыгнул носом, — Куда путь держим? Эта малышка, конечно, не "Фрези Грант", но до следующего утра мы будем в Сан-Риоле, Гертоне или Лиссе — по желанию.
— Гертон, — сказал я, — Оттуда мы начнем.
Кораблик Фахнерта так и звался — "Малышка". Несмотря на тотальное преобладание флота Федерации в океане, Наталь не собирался просто так отдавать водную стихию на откуп врагу. Ну да, у гемайнов никогда не было собственных военных кораблей и океанской эскадры. Но — было "Натальское речное пароходство" и деньги, и друзья в разных уголках мира. Так что с момента моего отбытия из Энрике-о-Навегадор многое изменилось: именно эта лузитанская фактория стала главным прибежищем натальских каперов. Вот где оторвали бы с руками протекторатскую миноноску, на которой нынче рассекали вдоль побережья Сипанги Коллинз и Доусон! Проявляя свойственную этому народу сметку и хозяйственность, гемайны в арендованных доках переоборудовали закупленные на стороне устаревшие военные и современные гражданские суда в грозные рейдеры — с артиллерией, новыми тевтонскими движками и командой самых метких в мире стрелков.
И если вдоль побережья корабли адмирала Летики еще могли обеспечить безопасность конвоев, то в открытом море одиночные суда под ультрамариновым флагом с солнцем подвергались атакам таким же яростным, как сухопутные караваны и войсковые соединения в вельде.
"Малышка" была одним из рейдеров и до сих пор ходила с экипажем из десяти просоленных морем стариков-разбойников, лично набранных Фахнертом, и дюжины стрелков — седых и бородатых, из пожилых гемайнов, которые уже не в силах были совершать многосуточные кавалерийские рейды, но еще крепко держали в руках винтовку. Они кошмарили рыболовецкие суда и почтовые пакетботы, уворачиваясь от встреч с крупными кораблями.
На баке этой небольшой двухмачтовой парусно-моторной шхуны был установлен "пом-пом" — скорострельная 37-мм пушка, похожая на "максим"–переросток, борта — легко бронированы, машинное отделение — блиндировано всерьез. Таким образом, компактный кораблик представлял нешуточную опасность для гражданских судов, не ожидающих беды.
— Поднять якорь! — громовым голосом пророкотал Фахнерт, и якорная цепь загремела, — Поднять паруса!
Старички, двигаясь ловко, экономно, совсем не по-стариковски, взялись за снасти, с шелестом белые полотнища раскрылись, наполняясь ветром. Нос шхуны взрезал океанские волны, корабль устремился вперед. Я вцепился руками в фальшборт и дышал полной грудью.
Тесфайе подозрительно поглядывал на меня. Он знал о моих особенных отношениях с корабельной качкой, но морская болезнь пока о себе знать не давала.
— Нам снова придется кого-то убивать, масса? — спросил абиссинец.
Я только стукнул кулаком по планширу, и ничего не ответил.
— Поручик, ты понимаешь, почему мы с тобой здесь, на этой посудине? — спросил меня Арис, — Почему у тебя такие невероятные полномочия?
Вопросы были явно риторическими. Но говорить что-то было нужно:
— Из-за ситуации на Востоке? У конторы нет ресурсов?
— Чтобы направить сюда боевую группу? — если бы Арис умел фыркать, я бы сказал, что он фыркнул, — У Империи не нашлось десятка спецов, чтобы устроить саботаж в тылу федералистов? Ты сам-то себя слышишь?
— Да-да, — я вяло отмахнулся — Вы можете и дальше строить из себя умника и издеваться надо мной. А можете наконец посвятить меня в детали.
— Кто-то сдал Феликса. Он в тюрьме в Зурбагане.
— Что-о? — заговоренный ротмистр Карский, неуловимый Феликс попался?
— Феликса слили лаймам, а они дали наводку людям Грэя.
Я просто стоял и хлопал глазами. Это в голове не умещалось.
— То есть вы, я, Кузьма… — в мозгу всё постепенно складывалось.
— Мы — точно вне подозрений. Это кто-то из "Заведения", кто-то свой, доверенный. Не знаю, что ты собираешься предпринять, но пошуметь нужно сильно — чтобы вся муть всплыла со дна… Кто-то зашевелится, начнет рыть носом землю — этот кто-то ведь думает, что знает всех наших людей в Натале и на побережье.
— И тут ваши возьмут его за жабры, — понятливо кивнул я.
Ситуация напоминала Яшму. Тогда Феликсу пришлось привлекать людей из моей роты из-за крота в штабе. Арис увидел проблеск осознания в моих глазах и подтвердил:
— Его и тех, на кого он работает. Пройдемся частым гребнем, не сомневайся.
— Опять — игра втемную? — я сжал зубы.
— Ну-ну, поручик, ты ведь знаешь, что всё это не просто так! И у тебя очень хорошо получается. Ты тупой и преданный, и притом — с воображением, с авантюрной жилкой… Лучшего, пожалуй, и не сыскать! — если бы Арис умел хмыкать, я бы сказал, что он хмыкнул.
Это он меня унизил или похвалил?
— Дым на горизонте! — послышался крик с палубы.
Ну вот, а гамак ведь только-только начал казаться таким удобным… Суета наверху нарастала, я высунул наружу ноги, попытался аккуратно спрыгнуть на пол, но тут "Малышку" качнуло посильнее — и я, матерясь, нелепо вывалился на дощатый пол.
— Твою ма-а-ать… — это было больно.
Есть в матросском гамаке свои прелести, но вот вылезать из него — это целая наука. И я в ней явно не преуспел. С кряхтением поднявшись с пола, запрыгнул в сапоги, подхватил помповик, нацепил портупею и полез наверх, по лестнице.
— А-а-а-а, вашбродь! — обрадовался Кузьма. — Может хоть вы этого полоумного отговорите? Закусил удила и ведет свою пиратскую шайку на абордаж. На кой черт нам сейчас абордаж?
В общем-то я был с ним полностью согласен, но команда Фахнерта придерживалась другого мнения — они уже вооружились до зубов, спустили паруса, развели пары в машине и мчались навстречу неизвестному судну. Пара стрелков расчехляли "пом-пом". Тесфайе хмуро точил бруском лезвие топора, Арис щелкал барабаном револьвера.
Я устремился на ют — туда, где крепкой загорелой рукой держался за штурвал, управляя кораблем, капитан. Он даже не стал меня слушать:
— Это "Ярдин", в рот мне ноги! Понимаешь, друг мой любезный? "Ярдин" я не упущу.
"Ярдин", "Ярдин"… Сан-Риоль! Это был один из кораблей, которые осаждали город!
— В тот самый момент, когда моя "Фрези Грант" развалилась не мелкие кусочки от ядра, выпущенного кем-то из иродов Грэя, я поклялся себе, что не подохну, пока не утоплю их всех до единого! Слышишь, я и "Секрет" утоплю, медуза ему в корму! — он был очень убедителен в этот момент.
Как он собирался воевать с блиндированным пароходом, который был водоизмещением в два раза больше "Малышки", было тайной за семью печатями. Свои сомнения я высказал Тесу и Эшу, которые в команду корабля не входили, но успели некоторое время понаблюдать за деяниями "Малышки".
— Это великие старики, масса! — сказал абиссинец, — Страшные человеки! Не сомневайся — до обеда они уже будут гулять по палубе того железного корабля.
Страшные человеки принялись за дело. Двое — из бывших натальских фейерверкеров — наконец изготовили к стрельбе "пом-пом", еще двое — ловко, совсем не по-стариковски взобрались на мачты, остальные заняли позиции у бортов. Команды им не требовались — стрелки открыли огонь, как только "Ярдин" оказался на прицельной дистанции в две версты. Ну да, на пароходе имелось два 75-миллиметровых орудия Канэ, и нас явно заметили, но сообразить, что небольшая, кажущаяся мирным рыболовецким судном, шхуна сближается для атаки — это было нетривиальной задачей.
Таким образом, расчеты матросов-федералистов метнулись к орудиям только тогда, когда наблюдатели рассмотрели расчехленное орудие. То есть — как раз на расстоянии примерно десяти кабельтовых, что соответствует прицельной дальности винтовок гемайнов. С парохода даже успели сделать по два выстрела: первый выбил щепу из фальшборта на корме, поранив кое-кого из команды, второй — раздробил нок-рею на грот-мачте, едва не сбросив вниз сидящего наверху гемайна. На этом успехи "Ярдина" закончились — остальные снаряды подняли столбы воды на значительном расстоянии от "Малышки".
Всё-таки небольшая шхуна анфас — это не самая удобная цель для наводчика, тем более — впопыхах. А дальше целиться спокойно федералистам никто не дал — защелкали выстрелы винтовок, забухала автоматическая пушка. Я раньше не видел такие орудия в действии — но теперь понял, откуда возникло название "пом-пом". Надстройка, палуба вражеского парохода — всё это оказалось усыпано градом осколков. 37-миллиметровые гранаты рвались на "Ярдине" сериями по три-четыре штуки каждые несколько секунд, уничтожая всё живое и сметая снасти и корабельный скарб.
— Абордаж! — крикнул свирепый капитан Фахнерт.
Я очумело тряс головой и пытался вытянуть из левого предплечья толстенную щепку. Наконец, это удалось, и я туго перемотал руку платком — обрабатывать рану будем потом, позже! У меня имелись револьвер и дробовик — и, черт побери, намерения поучаствовать в абордаже. То, что тактика натальских рейдеров направлена на захват груза и уничтожение экипажа, а не на утопление корабля — это уже стало понятно, и эффективность такой методы не вызывала сомнения. Но каким будет абордаж в исполнении лучших стрелков мира?
Они не стали цепляться "кошками" за борт и притягивать корабли друг к другу, учитывая тот факт, что "Ярдин" был почти на три метра выше "Малышки". Пока стрелки с мачт держали под прицелом выходы на палубу, наши матросы протянули длинную широкую доску со штырем на конце и перекинули ее на бак парохода.
Это напоминало картинки античного "ворона" — приспособления эпохи пунических войн. И первым по этому "ворону" на "Ярдин" вломился Тесфайе с топором, за ним — Эш с двуствольной лупарой и полдюжины гемайнов с винтовками. Я оказался последним — слишком долго провозился с чертовой щепкой, и, балансируя локтями, тоже перебежал на пароход и укрылся на баке за какими-то тюками.
Практичность седобородых стрелков и тут дала о себе знать. Они не стали продвигаться по палубе, не выпустив по пуле в каждого федералиста — и наплевать, шевелился или нет. Надстройка была изрешечена выстрелами из "пом-пома", но кто-то все-таки появился в окне — чтобы рухнуть внутрь с размозженным черепом. Такая участь постигла и второго, сунувшегося из двери с револьвером в руках.
— Эй, там! — крикнул один из наших стрелков — Клаас его звали, — Там, в трюме! Вы, безбожники, дети дьявола, если не сдадитесь, я попрошу моего большого черного друга — и он зашвырнет в вентиляцию динамитную шашку. Или две… А потом — в самую трубу! Сдавайтесь!
— Поцелуй меня в сраку, сепаратистская свинья! Если вы не уберетесь с палубы — я взорву крюйт-камеру! — раздался злобный голос из трюма, — Будь я проклят, если отдам вам корабль, свинособаки! У нас тут одни дагонцы в кочегарке, чтоб вы знали!
— Дэрьмо, — сказал Эш, — Дагонцы савсэм злые. Может, они и сдэлают это, а?
Все переглядывались растерянно. Ситуация была патовая. И тут меня осенило!
— Так, а где тут вентиляция?
Клаас ткнул пальцем в изогнутую трубу, торчащую из палубы на шкафуте.
— Прикройте меня, ладно?
Аккуратно отложив дробовик, я сунул руку за пазуху, и — вуаля! Та самая заветная трубочка Пьянкова-Питкевича была на месте! На цыпочках подобравшись к вентиляции, я показал рукой международный жест, означающий "говорите что-нибудь", и сунул трубку в вентиляцию.
— Йа, йа! — закричал Клаас, — Мы поняли! Vat dit rustig! Успокойтесь там… Мы отходим на шхуну.
Я задержал дыхание, и струя газа ударила в вентиляцию.
— А-а-а-а, — раздался невнятный звук откуда-то снизу, а потом звук удара — как будто упало тело.
Тесфайе мигом метнулся к люку в трюм и ввинтил в него свое мощное тело. Через мгновенье внутри загрохотало, а потом Тес снова вылетел наружу — с динамитной шашкой в руках, из которой торчал тлеющий бикфордов шнур. Очень короткий шнур!
Огромный абиссинец вдруг выпучил глаза, зевнул и обрушился на палубу. Динамит покатился прямо мне под ноги, и я, не соображая, что делаю, пнул его носком ботинка изо всех сил, отправляя за борт. Никогда не увлекался футболом — но получилось неплохо. Взрыв прозвучал у самой поверхности воды, метрах в десяти от "Ярдина".
— Что с ним? — поинтересовался Клаас, подходя к абиссинцу.
— Спит, — ответил я и почесал бровь.
Глаз у меня дергался.
Войти с помощью соц. сетей: