Глава 13
— Цыц, хохлатые! Раскудахтались!
Баба Таня, кряхтя, наклонилась и стала собирать крупные коричневые яйца в крапинах свежего помета.
— Ужо всё обгадили! — беззлобно ругалась она недовольно квохчущих кур.
Яйца баба Таня складывала в алюминиевую миску, которая стояла на табуретке. С табуреткой и по дому, и по огороду ходить проще. Давеча с палкой пошла. Прислонила её к яблоне, а палка возьми, да упади в траву! Уж до чего шарила сослепу — насилу отыскала!
Конечно, с табуреткой медленнее. То ножкой за порог зацепишься, то за ступеньку.
Ну, так а куды торопиться? Молодые пусть торопятся. Пробегают всюю жизнь, потом оглянутся — где она, жизнь-то? И нету её.
А в старости и с табуреткой всё успеваш. Некуда торопиться, дак! А всё одно — забот много. Кур накорми, прости господи. Собаке тоже пожрать навари. В этом году и огород сажать не стала — воткнула редиску да лук.
А всё одно — травой зарастает, полоть надо. А полоть на табуретке — милое дело. Сиди себе, да дёргай траву.
Наклоняться только трудно — кровь в голову так и шибает. Катька-доктор говорит — это у вас давление, бабушка. Выдумает тоже! Чему там давить? Кровь шибает — вот и весь разговор.
Баба Таня вспомнила, как Катька нацепила ей на руку тугую повязку и стала качать в неё воздух какой-то резиновой штукой, сжимая её в кулаке. Повязка сильно сдавила плечо. Потом Катька что-то покрутила, и воздух стал медленно уходить, а Катька слушала у бабы Тани пульс.
— Сто восемьдесят на сто десять, — озабоченно сказала она. — вам бы в больнице полежать, Татьяна Семёновна!
Выдумала — в больнице! А кур на кого оставить, собаку? Огород травой зарастёт — не выдергаш потом.
С трудом выпрямившись, баба Таня постояла немного, держась рукой за дощатую стену курятника. В глазах кружились цветные звёздочки вперемешку в прозрачными, словно стеклянными мушками.
Трифон говорил про эти мушки. От них надо травку специальную заваривать и пить по утрам натощак. Только вот травка, как назло, кончилась.
И другая травка у Трифона есть — от ног. Заваришь в тазу, ноги туда опустишь на часок — и легчает! Колени меньше болят, и ходить легче.
Передохнув, баба Таня подняла табуретку и, переставляя её перед собой, медленно пошла к выходу. Куры за спиной успокаивались, рассаживались на нашест, собираясь подремать после сытной еды.
На улице, как всегда, ждал петух. Увидев хозяйку, он встопорщил гребень, зашаркал лапой по земле и воинственно закукурекал.
— Иди прочь, ирод! — прикрикнула на него баба Таня и замахнулась полотенцем, которое для такого случая висело на плече.
Петух отскочил в сторону и сделал вид, что роется в траве в поисках насекомых.
Но баба Таня знала, что будет дальше. Всего один раз она повернулась к петуху спиной, а он возьми, да и взлети ей на голову! Ирод, как есть, ирод!
Ох, и досталось тогда петуху! Так полотенцем отходила, что надолго запомнил. Два пера из хвоста выдрала. Ох, петух и горевал! Два дня сидел в углу курятника, нос на улицу не казал. Стыдно ему, вишь, перед курами было!
— А нечего прыгать! — проворчала баба Таня. — Ишь, прыгливый! Допрыгаешься до супа, живо в кастрюлю пихну!
Словно понимая угрозу, петух боком отошёл подальше.
А баба Таня медленно отправилась к дому.
Там она поставила на газовую плитку кастрюльку и запустила вариться десяток яиц, не жалея. На вторую конфорку приткнула кастрюлю с собачьим варевом.
Надо бы и себе что-то сварить, да уж ладно! Годы такие, что и есть не хочется. Чаю, разве, выпить.
Так и чайник поставить некуда — всего две конфорки у плитки. Ну, хоть такую сын из города привёз, спасибо ему за это! И Фёдор Игнатьевич молодец — никогда не забудет баллон с газом завезти и поменять.
А без газу намучилась бы печку топить! Ох, зимой муторно! Сперва за дровами лезешь через сугроб. Вспотеешь, пока долезешь. Потом топишь-топишь её, проклятую, а она всё дымит! Угоришь — не сразу и найдут.
А и милое дело — угореть! Смерть, говорят, лёгкая. Словно заснул и не проснулся.
Тьфу, ну что за мысли в голову лезут? И ведь Успенский пост — грех-то какой!
Баба Таня с досады плюнула на пол и закрестилась на тёмные иконы, висевшие в углу.
Лампадку бы зажечь — чтобы боженьке со светом повеселее было. Так это на табуретку лезть надо, а как залезешь? Грохнешься только, и кости переломаешь.
Ничего. Боженька и без света всё видит.
Пока неторопливые мысли ползли в старушкиной голове, её руки словно жили своей жизнью. Ополоснули в умывальнике миску из-под яиц. Длинной деревянной ложкой помешали закипевшее собачье варево.
Луку нарвать, что ли? К яйцам-то зелёный лучок хорошо.
Подумав, баба Таня опять взялась за табуретку и пошла во двор.
Проклятый петух как раз копался в грядке с луком. И что там выискивает, окаянный? Черви, что ли, в луке жирнее? Только бы пакостить ему!
Баба Таня с досады пристукнула табуреткой по ступеньке. Петух сорвался с места и побежал, далеко выбрасывая голенастые ноги.
Чёрт сухожильный, не к празднику будь помянут!
С трудом спустившись с крыльца, баба Таня нарвала пучок остро пахнущего толстого лукового пера. Побрела к бочке с дождевой водой, чтобы сполоснуть, но махнула рукой. Всё равно в дороге запылится!
На крыльце оторвалась доска. Гвоздик вылез из дырки и торчал вверх. Ногой зацепишься — так и сосчиташ ступеньки носом!
Топор стоял тут же, в сенях. Неуклюже тюкая, баба Таня забила гвоздик на место. Поддела доску носком топора — шатается. Фёдора Игнатьича попросить, чтобы прибил покрепче? Да как не забыть? Память-то дырявая стала, будто старый чулок.
Батюшки, а яйца-то! Ведь выкипят же! И еда собачья на газу стоит!
Бросив табуретку, баба Таня заторопилась в дом. Успела вовремя — ещё бы немного, и пузырящаяся серая пена поползла через край кастрюли на пол. Вода в яйцах почти выкипела, но это не страшно — лучше проварились, значит.
Залив яйца холодной водой, баба Таня плеснула варево в собачью миску и стала собираться.
Надела юбку похуже. Сменила дырявые домашние калоши на новые, без дырок. Сунула лук в корзинку, туда же переложила остывшие яйца.
Может, захватить буханку хлеба? Он, правда, позавчерашний, чёрствый. Такой только курам размочить.
Но в лесу-то ведь и того нет. А хлебушку каждый человек рад.
Буханка тоже улеглась в корзинку. Сверху баба Таня прикрыла её чистой тряпочкой.
Вот и хорошо! Теперь посидеть, да можно и идти? Или забыла чего? Батюшки! А собаку-то покормить!
Одна морока с этой Найдой. Ведь и воровать в доме нечего, кроме старого телевизора. Да и тот показывает плохо, больше трещит да рябит.
А собаку корми, пои. Да следи, чтобы с цепи не сорвалась, не убёгла. Не уследишь — опять щенков принесёт.
От деда осталась собака. Попросить бы кого, чтоб пристрелили — да жалко!
Баба Таня отнесла Найде миску с кашей. Густовато получилось, да ничего! Эвон, как она на цепи прыгает, радуется. Живо весь жир сгонит.
А и правда, веселее с собакой. Дом-то у бабы Тани в закоулке стоит. Иной раз никто и мимо не пройдёт за целый день — будто одна в деревне. А собака — всё же живая душа.
Правда, теперь этот новый егерь поселился. Как его? Андреич? Или Иваныч?
Вот память, а! Хоть таблеток каких бы доктор прописал. Или травки у Трифона спросить для памяти? Так как спросить, коли забудешь по дороге?
Иваныч, точно! Молодой, сурьёзный. И с Катькой хороводится. Это хорошо. Может, останутся тут, деток нарожают. Не то, что сын — нашёл себе в городе жену, а к матери носа не кажет!
Пора идти. Пока до Трифона доберёшься, да пока обратно — дело небыстрое. Раньше, бывало, он и сам в деревню заглядывал. А теперь засел в своей землянке сиднем, и носу не кажет.
А ведь тоже человек. Обрадуется гостинцам к празднику. И травки у него можно взять, которая от прозрачных мушек помогает.
Баба Таня сменила табуретку на палку с резиновым набалдашником, взяла корзинку и медленно спустилась с крыльца. Дверь запирать не стала — кому тут что брать-то?
Вышла за калитку и прямо вдоль речки направилась к лесу, который синел вдалеке за полем.
* * *
Собаки к полудню набегались и наплавались. Теперь они лениво плелись впереди, вывалив набок длинные розовые языки. Высокая трава временами полностью скрывала их, только помахивающие рыжие хвосты взлетали над зеленью.
— Может, передохнём? — предложил я Владимиру Вениаминовичу.
— Хорошо бы, — в ответ пророкотал он.
На его блестящих чёрных сапогах сорок седьмого размера налипли мятые метёлки травы. На широком лице, словно прозрачные бусины, выступили мелкие капельки пота.
Уходился за утро. Но зато на поясе висели честно добытые три утки. И не чирки — полновесные кряквы.
Мы ушли километра на четыре вверх по течению Песенки в сторону деревни, и теперь возвращались обратно.
— Попьём чаю? — спросил я.
— Да ну его, — лениво отмахнулся Владимир Вениаминович. — Ещё с костром возиться. Так посидим.
Мы нашли сухое поваленное бревно. Разрядив, прислонили к нему ружья и сели сами. Собаки немедленно плюхнулись у наших ног, вытянули натруженные лапы.
— Не курите? — спросил Беглов.
Я помотал головой.
— Нет.
— А я раньше курил, — поделился он. — В Индии бросил.
— Вы по работе туда ездили? — спросил я.
Интересно было — ответит он, или нет.
— По работе, — кивнул Владимир Вениаминович. — Изучал индийских йогов. Даже сам немного занимался.
— И как?
— Да вы знаете — странное ощущение, Андрей Иванович. Йога — это ведь целая философия, которую нам с вами не так-то просто понять. А уж принять — и тем более. Она включает в себя всё — физические упражнения, дыхание, питание. Но это всё на поверхности. А вот перестройка сознания — это по-настоящему интересно.
— Чем? Ну, сидят себе полуголые люди, скрестив ноги. Что тут такого?
Я возражал не из упрямства. Мне хотелось разговорить психотерапевта. И из любопытства, и от мысли, что он может попытаться разговорить меня. Нет, пусть уж лучше рассказывает про йогов.
— Что такого? — удивился Владимир Вениаминович. — А вы сами подумайте! Вот живёт человек. И всё его имущество — набедренная повязка и старый коврик. Питается один раз в день рисом с овощами. И при этом — абсолютно счастлив! Вот вы бы так смогли?
Я задумался.
— Вряд ли. А уж в нашем климате — и подавно.
— Да при чём тут климат? — воскликнул Владимир Вениаминович. — Я же не о климате вам говорю. А об умении обходиться малым. Нет, даже не так. Это не умение. Умение возникает от нужды. Нет у человека ничего — он учится обходиться. А они — не хотят! Дай ему отдельную квартиру, телевизор, машину. Да просто кровать, в конце концов! А йог сядет на свой коврик и будет сидеть. Понимаете?
— Не понимаю, — улыбнулся я. — Нет, насчёт телевизора я согласен. Но жильё! Да и машина — очень удобная вещь. Про кровать я и вовсе не говорю.
— Ценности, — убеждённо сказал психотерапевт. — У них другая система ценностей, понимаете? Они ценят спокойствие, возможность думать и созерцать.
— Может быть.
Я пожал плечами.
— Так в Индии тепло. И фрукты, наверное, на улицах растут. А у нас такой йог сел бы в сугроб, и через полчаса замёрз. Вот и всё спокойствие.
— Это верно, — задумчиво сказал Владимир Вениаминович. — Учёные давно подметили, что цивилизация развивается, только преодолевая трудности. Стоит людям достигнуть хоть какого-то комфорта — и развитие останавливается, замирает.
— Получается, человеку всегда должно быть плохо, чтобы он развивался? — спросил я. — А как же коммунизм? Если каждому по потребностям — то где стимул? Зачем трудиться?
— Интересный вопрос, Андрей Иванович, — улыбнулся психолог. — А вы сами как думаете?
Ведь подловил всё-таки!
— Я думаю, что нам пора идти, — ответил я, поднимаясь с бревна. — Отец с Георгием Петровичем, наверное, уже на базе. Ждут нас.
— Да, пойдёмте, — ответил Владимир Вениаминович и тоже поднялся. — Кстати, гипнозу я обучился именно в Индии. Потому и курить бросил.
— Вас загипнотизировали, и вы бросили курить? — заинтересовался я.
— Именно, — кивнул Беглов. — Просто на базаре, мимоходом.
— Расскажете?
— А вам интересно? Ну, слушайте.
Владимир Вениаминович закинул ружьё за спину.
— Как-то в Дабре пошли мы на базар. Просто поглазеть. Вы знаете, что такое индийский базар?
Я вспомнил многочисленные передачи о путешествиях, которые любил смотреть в прошлой жизни. Последние двадцать лет только ради них телевизор и включал.
В памяти мгновенно всплыла картинка узких торговых рядов под цветастыми рваными навесами. Фрукты, грудами лежавшие прямо на земле. Толчея и гомон темнокожих людей, квохтанье куриц в железных клетках и вездесущие обезьяны.
— Да, именно так всё и было, — словно подслушав мои мысли, кивнул Владимир Вениаминович. — Прибавьте сюда торговцев рисом и пряностями, вонь навоза и гнилых овощей, мальчишек-карманников и тощих коров, которые ходят без присмотра, где им вздумается. Ну, и какой же базар без факира? Вы, наверное, видели в мультфильме — индус в чалме играет на флейте, а из корзинки поднимается зачарованная кобра.
На самом деле, индус был без чалмы, а кобра — с вырванными клыками. С ядовитой змеёй его никто бы не пропустил на базар.
Индус играл тягучую мелодию с характерными восточными переливами. Кобра медленно изгибалась прямо перед его лицом, а мы стояли и смотрели.
Закончив представление, индус попросил денег. Он видел, что мы иностранцы, и обратился к нам на ломаном английском. А я хорошо владею этим языком.
Мои товарищи дали индусу пару мелких монет, а у меня с собой ничего не было, кроме пачки ужасных индийских сигарет. Я предложил их индусу.
Он сказал:
— За стоимость пяти таких пачек я сделаю так, что больше ты никогда не будешь курить.
Я засмеялся и сказал, что у меня нет с собой денег.
— Принесёшь завтра, — возразил индус. — Я буду здесь.
Товарищи отговаривали меня, но мне стало интересно попробовать. В конце концов, я и приехал в Индию для того, чтобы изучать подобные вещи.
— Давай, — сказал я. — Я готов.
Помню, что индус поднял руку, и на его указательном пальце блеснул крупный перстень.
Я моргнул, а когда открыл глаза — товарищи тормошили меня. Мы стояли на краю широкой улицы, мимо проносились машины и мопеды, ехали повозки, и индуса рядом не было.
Потом мне рассказали, что сеанс длился почти полчаса. В конце индус что-то сказал, а я повернулся и с закрытыми глазами пошёл в сторону гостиницы, где мы остановились. Они догнали меня возле оживлённой улицы, которую я собирался перейти, несмотря на множество машин.
Первым делом я достал из кармана сигарету. Посмотрел на неё и понял, что курить мне совершенно не хочется. Я из упрямства сунул сигарету в рот, но вкус табака показался мне отвратительным. Словно жуёшь горькое сено.
И самое удивительное — я искренне не понимал, зачем мне нужно курить. Просто не видел в этом смысла, и всё. Я выбросил пачку в урну, и тут же забыл о ней.
— А потом? — спросил я.
Владимир Вениаминович засмеялся.
— А потом я отыскал этого индуса и на целых полтора месяца застрял в Дабре. Он обучил меня всему, чему мог научить и очень неплохо заработал на этом.
— И вы можете сделать так, чтобы человек бросил курить?
— Могу, — кивнул Владимир Вениаминович, — если человек об этом попросит.
Внезапно Арчи с громким лаем кинулся вперёд. Рони тоже залаял и кинулся за ним. Владимир Вениаминович вскинул ружьё и застыл с широко расставленными ногами, готовый к быстрому выстрелу.
Собаки лаяли под берегом Песенки, но утка не взлетала.
Что за чёрт?!
И вдруг я услышал сварливый старческий голос:
— Да что же вы скочете, ироды! Ведь уроните бабку! Прости господи, вот послал мне кару небесную! Да чьи вы собаки, откуда тута?
