Книга: Яд или лекарство? Как растения, порошки и таблетки повлияли на историю медицины
Назад: Глава 4 Как облегчить кашель
Дальше: Глава 6 Последнее нетронутое место на Земле
Глава 5
Волшебные пули
Накануне Второй мировой войны врачи считали себя вполне продвинутыми. Они были мастерами в хирургии. Они знали – или думали, что знают – все о роли бактерий в заболеваниях. У них были вакцины, число которых только возрастало. Они изучили большинство основных витаминов. У них был доступ к сложным инструментам, таким как измерители кислотности и электронные микроскопы, аппараты рентгена и радиоскопы, применявшиеся для изучения причин болезни. Царил большой оптимизм в отношении того, что в обозримом будущем ученые найдут окончательные ответы в вопросах ДНК, протеинов и других молекул жизни.
Но в определенном смысле медицина в 1930 году была не более продвинута, чем доисторические целительные практики. Врачи в белых воротничках были беспомощны, как шаманы с погремушками, когда дело доходило до лечения инфекционных заболеваний.
Как только опасная бактериальная инфекция проникала в тело, ее не могла остановить никакая наука. Она либо прогрессировала и убивала пациента, либо тело само ее побеждало.
А бактерии вызывали убийственные эпидемии, которые проносились сквозь города и страны: пневмонии, холеры, дифтерии, туберкулеза, менингита и сотни других. Подавляющее большинство бактерий в природе либо безвредны для человека, либо жизненно важны для его здоровья (вы бы умерли без полезных бактерий в кишечнике). Но некоторые из них опасны. И их было не остановить.
Среди самых страшных бактериальных инфекций были вызванные несколькими штаммами стрептококков. Эти выносливые бактерии встречаются повсюду: в грязи, в пыли, в носу человека, на коже, в горле. Бо́льшая их часть безвредна. Но некоторые из них являются убийцами. Стрептококки могут вызывать более десятка различных заболеваний – от раздражающей сыпи до стрептококковой ангины и скарлатины. Одно из самых опасных – стрептококковый сепсис. До 1930-х годов любое попадание стрептококка в кровь могло привести к катастрофе – даже такая мелочь, как порез грязной бритвой. Если бактерия повлекла за собой сепсис (заражение крови), все деньги мира и власть не могли вас спасти.
В 1924 году после игры в теннис в Белом доме у юного сына президента Калвина Кулиджа вскочил волдырь на пальце ноги. Тот намазал его йодом и забыл об этом. Но стало еще хуже. Когда вызвали врача из Белого дома, было уже слишком поздно. Волдырь был заражен нехорошим видом стрептококка, и бактерии попали в кровь мальчика. Он боролся с инфекцией в течение недели. Но, несмотря на все, что делали лучшие медики страны, он умер.
Стрептококк был кошмаром каждого врача.
Сейчас мы воспринимаем антибиотики как должное. Если у ребенка ушная инфекция, мы даем ему антибиотик. Если бабушка или дедушка заболевают пневмонией, им дают антибиотик. Если кашель продолжается слишком долго, мы просим выписать нам антибиотик. Эти препараты спасли бесчисленные миллионы жизней – так много, что по подсчетам экспертов только благодаря антибиотикам средняя продолжительность жизни человека увеличилась на 10 лет.
Все началось в Германии с клетки с розовыми мышами. Клетка находилась в подсобном помещении одной из немецких лабораторий компании Bayer. Шел 1929 год.
Компания Bayer, разбогатевшая благодаря целому ряду изобретенных лекарств, – от аспирина и новых снотворных и сердечных препаратов до героина, – взялась за решение проблемы бактериальных инфекций. Путь, по которому пошла компания, начался со знакомых ей химических веществ: красителей для тканей. Компания Bayer начинала как производитель красителей. Теперь они искали красители, которые могли бы помочь в лечении болезней.
Подход «красители как лекарства», пионером которого стал лауреат Нобелевской премии химик Пауль Эрлих, заслуживал большого внимания. Эрлих знал, что некоторые красители могут окрашивать определенные ткани животных, не затрагивая другие. Метиленовый синий, например, имеет особую связь с нервами. Окрасьте тонкий срез мышцы метиленовым синим, поместите получившийся препарат под микроскоп, и вы сможете увидеть нервы в виде сети тонких голубых волокон. Краситель окрашивает нервные клетки, а не мышцы. Почему так происходит?
Эрлих был мэтром красителей, он открывал новые, проверял, с какими тканями какие из них склонны связываться, пытался понять причины этих связей. Он знал, что некоторые красители также прилипают к бактериям, предпочитая их человеческим клеткам, что привело его к блестящей идее. Почему бы не использовать эти специфические для бактерий красители в качестве оружия? Что, если прикрепить к красителям яд, превратить их в управляемые ракеты, которые будут прикрепляться к бактериям и убивать их, не причиняя никакого вреда окружающим человеческим тканям? Можно ли таким образом вылечить бактериальную инфекцию внутри организма?
Он назвал свою задумку Zauberkugeln – волшебные шары. Сегодня мы используем другой термин. Представьте, что полицейский детектив преследует убийцу в переполненном фойе театра. Полицейский вытаскивает пистолет и, не прицеливаясь, стреляет в середину толпы. Не переживайте: его оружие заряжено волшебными пулями, которые со свистом проносятся мимо невинных и находят дорогу к единственной цели – к убийце, поражая виновника без вреда для остальных в комнате.
Эрлих потратил год на реализацию своей медицинской задумки. После создания и тестирования сотен химикатов, претерпевая поражение за поражением, в 1909 году он пришел к лекарству на основе красителей, и оно, казалось, работало – по крайней мере, против одного типа бактерий. Он назвал его сальварсаном. Это была грубая штука: похожая на краситель основа соединялась с ядовитым мышьяком; она вызывала ужасающие побочные эффекты. Но срабатывала против сифилиса – убийцы, еще более ужасного, чем лекарство Эрлиха. До сальварсана не существовало средства против этой планомерно набиравшей обороты болезни. Наконец появилось современное, высокотехнологичное лекарство, вышедшее из научной лаборатории.
Сальварсан Эрлиха был не слишком хорошей волшебной пулей – слишком токсичный для обычных тканей и срабатывающий только против одного заболевания, – но он доказал, что ученый может разработать новое химическое вещество, предназначенное для остановки бактериальной инфекции, и что оно может работать. Это было великолепно.
И никуда не привело. Несмотря на то что Эрлих с головой погрузился в поиск других волшебных пуль, он их больше не нашел. Как и все остальные исследователи в 1910-х и 1920-х годах. Возможно, сальварсан оказался счастливой случайностью. Большинство ученых оставили поиски.
Компания Bayer была одной из немногих, кто придерживался этого направления исследований. В 1920-х годах она с головой ушла в поиски очередного антибактериального препарата. Для этого компания инвестировала и создала нечто новое: крупномасштабный интегрированный процесс, посвященный созданию, тестированию и маркетингу новых синтетических лекарств. Вместо того чтобы полагаться на удачные и неудачные озарения отдельных гениев, таких как Эрлих, лаборатории Bayer привлекли в эту сферу команды технических специалистов, современную корпоративную организацию и большие деньги, превратив разработку лекарств в заводскую операцию – конвейерное производство открытий. Они сделали для лекарств то, что Генри Форд сделал для автомобилей в Америке.
У Bayer уже были команды химиков, которые искали новые красители. Эти эксперты по работе с молекулами постоянно придумывали новые вещества, большинство из которых были вариациями синтетических красителей, полученных из каменноугольной смолы. Каждый месяц специалисты Bayer выпускали сотни новых химикатов. И почти ни один из них не был проверен на применимость в медицине. Никто не знал, как они могут подействовать. Возможно, в ходе исследований красителей химики уже создали новое мощное лекарство и оно просто пылилось в кладовке. А может быть, они сидели на золотой жиле.
Поэтому компания Bayer решила проверить все химикаты на предмет использования в качестве медикаментов. Ну, возможно, не все, но под руководством медицинского специалиста они могли, по крайней мере, протестировать бо́льшую их часть, а затем следовать наиболее перспективным направлениям. Обязательно обнаружится что-то новое, что-то интересное. Даже если был только намек на что-то положительное, этот намек мог быть исследован химиками, создающими новые вариации, играющими с молекулой, тестирующими ее, получая большую целительную силу. В конце концов, Bayer могли получить еще один аспирин или даже лучше – одну из волшебных пуль Эрлиха, способную побороть бактериальные инфекции.
У компании было много химиков, менеджеров и достаточно пространства на фабрике. Чего не хватало, так это врачей. Поэтому они наняли молодого тихого доктора, который был готов к трудностям. Его звали Герхард Домагк. И оказалось, что это лучший выбор.
Совершеннолетие Домагка выпало на период, когда он служил в немецком полевом госпитале в Первую мировую войну, распределяя, раздевая и обмывая раненых на дребезжащих тележках, время от времени ассистируя на операциях. Люди, которым он помогал, были исполосованы новыми разрывными пулями и ранены пулеметным огнем, многие лежали в грязи окопов, пока их не спасли, поэтому их раны были глубокими, рваными и грязными.
Оказывая помощь этим искалеченным телам, он увидел то, что изменило его жизнь.
Раны становились красными и появлялись выделения – первые признаки инфекции, которая превращала тщательно зашитые ткани в гноящиеся, чернеющие, зловонные язвы. Подобные послеоперационные раневые инфекции убивали бесчисленное количество солдат во время Первой мировой войны. Инфекции вызывались бактериями, это было известно, но всех их не могли удалить ни чистка, ни дезинфекция. Часто заражение начиналось как стрептококковая инфекция, затем она переходила в анаэробную инфекцию, когда бактерии проникали в кровь, выделяя яды и разъедая тело по мере своего продвижения. Врачи пытались опередить инфекцию, раз за разом ампутируя конечности, пытаясь вырезать зараженные участки прежде, чем бактерии продвинутся дальше. Но слишком часто проигрывали. Солдаты умирали сотнями тысяч – по некоторым подсчетам, во время Первой мировой войны от раневых инфекций погибло больше людей, чем от пуль.
«Я поклялся перед Богом и самим собой противостоять этому разрушительному безумию», – писал позже Домагк. Поиск способа борьбы с раневыми инфекциями стал целью его жизни. Он поступил в медицинскую школу и провел несколько лет в университетской лаборатории в качестве медицинского исследователя, где показал себя серьезным и дотошным человеком и выдвинул многообещающие идеи по борьбе с бактериальными инфекциями. Но Домагку было отказано в продвижении по службе. У него была молодая семья, и он не видел способа заработать достаточно денег, чтобы ее содержать. Затем компания Bayer обратилась к нему с таким заманчивым предложением, что он не смог от него отказаться. Ему предложили возглавить хорошо финансируемый проект по поиску новых лекарств. Ему полагались большая зарплата, новая лаборатория и гораздо бо́льшая ответственность. Среди его целей должны были быть те виды бактерий, с которыми он боролся во время войны. В 1927 году Домагк начал работать на заводе Bayer в Эльберфельде.
Помещение, в котором работал Домагк, состоявшее из самых современных лабораторий, помещений для животных и офисов, занимало треть совершенно нового здания. Сюда стекался поток невиданных ранее химикатов, производимых химиками Bayer. Работа Домагка заключалась в том, чтобы выяснить, не найдут ли применения в медицине какие-либо из них. Поэтому он придумал способ отбора веществ в промышленных масштабах, проверяя десятки в месяц, сотни в год. Он сфокусировался на борьбе с бактериальными инфекциями, отчасти чтобы воздать дань уважения своим братьям по оружию, отчасти потому, что это сулило прибыль. Лекарство от самых жестоких болезней должно было принести огромное вознаграждение, а не было ничего более жестокого, чем бактериальные инфекции. Средства от туберкулеза и пневмонии – самых смертоносных заболеваний тех дней – должны были приносить невероятную прибыль.
Все, что оставалось сделать, – это найти их. Каждый новый химикат Домагк тестировал двумя способами. Первый – смешивая его в пробирке с бактерией, вызывающей болезнь, и наблюдая, убьет ли оно ее. Это был наименее важный из двух тестов: множество химикатов, от хлорной извести до чистого спирта, могли уничтожить бактерии в пробирке. Но это не значило, что из них можно сделать хорошие лекарства. Вторая, более важная проверка проводилась на животных. Обычно это были мыши (дешевые, маленькие, легко разводимые в неволе), а для наиболее перспективных кандидатов – кролики. Для испытаний мышей разделяли на группы по шесть, каждую группу помещали в отдельную клетку, каждой мыши вводили достаточное количество болезнетворных бактерий, чтобы она погибла в течение нескольких дней – от туберкулеза, или пневмонии, или особо опасного штамма стрептококка, и так далее. Затем им давали исследуемое химическое вещество в различных пропорциях (или инертное вещество для контроля), помечали цветными чернилами в зависимости от болезни, химического вещества и дозы, а затем наблюдали за ними. В течение многих лет все мыши в этих клетках умирали. Лаборатория Домагка проверила тысячи промышленных химикатов. И стопки лабораторных тетрадей фиксировали неутешительные результаты тестов. Десятки тысяч мышей были заражены и убиты. И ни одного интересного лекарства не появилось.
Тестовая система Домагка работала безукоризненно; он создал безупречную машину для открытия новых лекарств. Но где же результаты?
Шла молва: поиск химических лекарств – это потеря времени. Живые существа слишком сложны, их метаболизм слишком необычен для химической индустрии. Это дорогая и дикая погоня за невозможным.
Однако начальство Домагка продолжало верить в него. Ему было нужно хотя бы одно запатентованное лекарство, хотя бы один прорыв, чтобы отбить инвестиции. Денежные средства продолжали вливаться в процесс, пока все терпеливо ждали лекарство-блокбастер.
Наконец летом 1931 года показалось, что его нашли. Главный химик Домагка, нервный, невероятно талантливый молодой исследователь по имени Джозеф Кларер, работал над семейством молекул, которые назывались азокрасители и часто использовались для окрашивания тканей в яркий красно-оранжевый. Было похоже, что некоторые из них обладали слабой способностью убивать бактерии – возбудители болезней у мышей. Напав на этот след, Кларер провел несколько месяцев в попытках спровоцировать более сильный эффект, возясь с ядром азокрасителей, пытаясь найти более мощные вариации. Примерно через 100 попыток он создал модификацию, которая чрезвычайно увеличила силу молекулы, убивающую бактерии. Вдохновленный этим, он продолжал, подкрепляя успех еще лучшими вариациями, которые в некоторых случаях могли окончательно вылечить стрептококковую инфекцию у мышей.
Домагк ликовал. Его начальство ликовало.
Но потом все пошло наперекосяк. По какой-то причине, и никто не знал почему, вариации азокрасителей Кларера перестали работать. Вместо того чтобы становиться более мощными, каждая новая молекула, придуманная Кларером, казалась менее эффективной, чем предыдущая. К началу 1932 года след теряется. Химик испробовал все известные ему приемы, присоединяя различные атомы в разных местах, пытаясь вернуть силу. Ничего не помогало.
Этого не должно было произойти. Система Домагка была создана для того, чтобы исключить случайные повороты событий. Она должна была сделать процесс более научным, менее рискованным. Кларер увидел проблеск успеха, который вдруг исчез. Что же произошло?
Прошли месяцы, пока Кларер искал ответ. Он создал десятки новых азокрасителей. Все они были неудачными. Затем осенью 1932 года, когда над ним уже нависло увольнение, он попробовал еще один вариант. На этот раз он присоединил к ядру азокрасителя обычную серосодержащую боковую цепь. Боковая цепочка не представляла собой ничего особенного – промышленный химикат, который десятилетиями использовался в красильном производстве для того, чтобы краски лучше закреплялись на шерсти. Он стоял на полках каждой красильной компании в Германии. Он назывался сульфаниламид. Но все называли его просто «сульфа».
Прорыв произошел, когда Домагк был в отпуске. Он был рад уехать из города осенью 1932 года, подальше и от месяцев неудач в лаборатории, и от национальных новостей, которые были посвящены праворадикальной группировке, готовой прийти к власти. Ее возглавлял бывший солдат и гипнотизирующий людей оратор по имени Адольф Гитлер, чье вступление в должность состоялось лишь несколькими неделями позже момента, когда Домагк взял отпуск.
Пока его не было, лаборатория работала как обычно, проверяя химикаты на сопротивление бактериям. Одним из тестируемых химических веществ был азокраситель Кларера, содержащий сульфаниламид. Женщины, проводившие тесты на мышах – ассистенты Домагка по испытаниям на животных почти все были женщинами, – занимались своим делом как обычно.
Когда Домагк вернулся из отпуска, его ассистенты с гордостью представили ему большую таблицу с результатами. «Вы станете знаменитым», – сказал ему один из них.
Домагк не был так уверен. Результаты были слишком хорошими. Это могла быть какая-то ошибка. Он немедленно перепроверил новую молекулу Кларера, затем еще раз. И еще раз. Цифры, которые они получали, были такими, каких Домагк никогда не видел. Они были такими, каких никто никогда не видел.
Химическое вещество, связанное с сульфой, полностью защищало мышей от стрептококковой инфекции. Оно работало при инъекциях. Оно действовало при приеме через рот. Оно действовало при любой дозировке и, как оказалось, без каких-либо серьезных побочных эффектов (самое худшее, что произошло, – это то, что лекарство красного цвета на короткое время окрасило кожу мышей в розовый цвет). Препарат хорошо действовал не на все виды бактерий, но со стрептококком он срабатывал безоговорочно. Когда команда исследователей увидела клетки со здоровыми мышами, «мы стояли пораженные, – вспоминал Домагк, – как будто нас ударило током».
Начальство Домагка в компании Bayer было в восторге. После пяти лет неудач их авантюра наконец-то окупилась. Боковая цепочка сульфаниламида, которую добавил Кларер, выглядела как ключ, способный высвободить убивающую бактерии силу азокрасителей.
Это стало началом для Кларера. Теперь он сфокусировался на вариациях, содержащих сульфиды, перемещая частички там и сям, прицеливаясь к наиболее сильным версиям. К концу ноября у него был лучший препарат – темно-красный азокраситель, который компания назвала «Стрептозон».
Bayer быстро оформили патент на новый чудодейственный препарат и передали образцы нескольким местным врачам для испытаний на людях. Врачи были поражены способностью лекарства быстро лечить пациентов, казавшихся безнадежными. Некоторые из них выступили с докладами в местных медицинских обществах. Врачи передавали новость коллегам. До Франции и Англии дошли слухи, что, по словам одного исследователя, «в стране Рейна что-то назревает». А затем загадочным образом компания Bayer замолчала о своем новом препарате. Не было никакого грандиозного объявления. Не было научных статей. Никаких новостей. И никаких продаж.
Прошло два года, прежде чем Домагк опубликовал свою первую научную работу об открытии, и только после этого компания Bayer начала продвигать продажи Стрептозона под новым торговым названием Пронтозил.
Почему такое долгое ожидание? Это сложная история, но в центре ее была одна проблема: вскоре после того как они получили первые образцы нового темно-красного препарата, о котором так много говорили, исследователи во Франции обнаружили, что сила препарата Bayer исходит не от красного азокрасителя, как думали немцы, а от маленькой побочной цепочки, которую добавил Кларер. После приема препарата организм пациента расщеплял его на две части. Красящая часть ничего не делала, но придавала коже розовый цвет. Сульфа, белый порошок, который впервые был получен десятилетиями ранее, делал всю работу. Как сказал один научный остроумец того времени, «сложный красный автомобиль немца имел простой белый двигатель».
Ящики с этим чудодейственным лекарством годами стояли на складах. Учитывая это, кто бы стал платить намного больше за тщательно запатентованный Bayer вариант с красным красителем? Похоже, что компания молчала эти два года, потому что не могла понять, как сделать на этом деньги. В течение этих долгих месяцев сульфиды могли спасти тысячи жизней. Но похоже, что компании по производству лекарств, как и сами лекарства, не являются добром или злом. Они и то, и другое.
Именно тогда – после того как Домагк опубликовал первый научный отчет о силе Пронтозила, но до того как тот стал широко доступен, – судьба дала толчок развитию красного красителя немцев. И судьба, как это часто бывает, пришла в замаскированном виде – в данном случае в виде богатой пары, переодетой в немецких крестьян.
Они были сладкой парочкой Америки. Он – Франклин Делано Рузвельт-младший, высокий, подтянутый студент Гарварда и старший сын президента США. Она – Этель дю Пон, одна из самых богатых и привлекательных молодых светских львиц своего времени, наследница части огромного состояния семьи дю Пон, нажитого на производстве пороха и химикатов. Газеты Америки не могли оставить пару в покое; их преследовали вспышки камер, куда бы они ни пошли, за ними тянулся шлейф заметок на светских страницах о каждом спортивном мероприятии или спектакле, которые они посещали, о каждой элегантной вечеринке, на которой они танцевали.
Вот, например, праздник в ноябре 1936 года в лыжном клубе «Хок Попо» при охотничьем клубе «Агавама». В тот вечер в клубе Род-Айленда создавалось такое ощущение, что Великой депрессии не существовало. Зал был заполнен плутократами и политиками, знаменитостями и членами местных властных структур, одетыми в самые нелепые наряды. Это была костюмированная вечеринка. Франклин-младший предстал в образе германского крестьянина в ледерхозе, куртке-болеро и тирольской шляпе с пером. Этель оделась ему под стать в юбку дирндль, соломенную шляпу и блузку, расшитую эдельвейсами. Это был странный выбор, учитывая растущее беспокойство администрации Рузвельта по поводу Гитлера и его нацистской партии. Но, как выяснилось, это было не так важно. Важным оказалось то, что у Франклина-младшего болело горло и был небольшой кашель, не слишком сильный, чтобы рано уходить с вечеринки – выпивали до предрассветного часа, – но достаточный, чтобы пожалеть об этом на следующий день. Горло болело все сильнее. Спустя несколько дней жар свалил молодого человека в постель. Накануне Дня благодарения он поступил в Массачусетскую больницу общего профиля в Бостоне с острой инфекцией носовых пазух.
Не слишком большая проблема, как думали врачи. Постельный режим и что-то, сбивающее температуру – и все будет хорошо.
В 1936 году искусство медицины было на пути к тому, чтобы стать наукой.
На смену врачам в халатах, которые делали операции голыми руками, пришли лаборанты, которые выполняли свою работу в сверкающих современных больницах. Это был век науки, гигиены и медицины, которая действительно работала.
Вот только Рузвельту-младшему почти ничто не могло помочь.
Вместо того чтобы, как ожидалось, пройти, инфекция Рузвельта-младшего усугубилась, и он остался в больнице. Его мать, Элеонора Рузвельт, была настолько встревожена, что настояла на новом враче, который занялся бы его лечением. Она выбрала лучшего отоларинголога, который сразу же забеспокоился, что сын президента находится в гораздо более опасном состоянии, чем все думали. Под правой щекой молодого человека образовалось неяркое пятно, похожее на зачатки абсцесса – очага инфекции. Взяв пробу бактерий, вызвавших воспаление, он обнаружил один из самых опасных штаммов стрептококка, который мог выделять яды, а также вызывать смертельное осложнение – сепсис. Если бы микробы из разорвавшегося гнойника попали в кровь, сын президента, скорее всего, умер бы.
Доктор решился на авантюру. Он уже читал в немецких медицинских журналах доклады о новом экспериментальном лекарстве Bayer, – том самом, красного цвета, – которое, как было показано, особенно хорошо помогает в борьбе со стрептококковыми инфекциями. Результаты, полученные в Германии, были близки к чудесным; он знал, что этот препарат проходил испытания в госпитале Джонса Хопкинса и обрел там своих приверженцев. Не позволит ли миссис Рузвельт испробовать препарат на ее сыне?
Делать из старшего сына президента подопытного кролика было не слишком привлекательным вариантом. Но после изучения вопроса в течение одного-двух дней, когда состояние Рузвельта-младшего ухудшилось, первая леди дала свое согласие.
В середине декабря, на третью неделю пребывания Рузвельта-младшего в больнице, у него поднялась температура и обострилась инфекция. Врач сделал ему первую инъекцию нового немецкого лекарства – темно-красной жидкости под названием Пронтозил, которая была доставлена в США в тщательно упакованных стеклянных флаконах. Получив препарат, врач не был уверен, какое его количество давать пациенту. Препарат был слишком новым, слишком мало использовался, чтобы знать правильные дозировки. Поэтому он дал Рузвельту-младшему, как ему казалось, внушительную дозу, наблюдал за эффектом, а затем каждый час будил молодого человека, чтобы дать еще. Этель дю Пон была у постели больного. Элеонора Рузвельт сидела на стуле возле его комнаты и отвечала на вопросы, пока тянулись часы. Долгая ночь прошла без особых изменений. Затем на следующий день температура Рузвельта-младшего начала спадать. Казалось, что опухоль вокруг абсцесса уменьшается. Пациент спал крепче, и во время бодрствования у него было больше энергии. Позднее в тот же день лихорадка полностью спала. Врачи, наблюдавшие за пациентом, были поражены. Они никогда не видели случая стрептококковой инфекции с такой неожиданной развязкой.
Через несколько дней после Рождества Рузвельта-младшего выписали. Стрептококковая инфекция исчезла. Позже он женится на Этель дю Пон (первый из пяти браков), будет награжден за службу во Второй мировой войне и три срока проработает в Конгрессе. Но среди всех этих достижений, возможно, самым важным было то, что он стал первым американцем, продемонстрировавшим силу первых в мире антибиотиков.
И как только фармацевтические компании поняли, что на активный компонент Пронтозила, «маленький белый двигатель» сульфа, патент не действует, все они начали производить сульфосодержащие лекарства. Чистая сульфа сама по себе работала; маленькие белые таблетки были дешевыми и эффективно помогали против любого заболевания, вызванного стрептококком. Но, проведя дополнительные исследования, химики обнаружили, что, присоединяя боковую цепь сульфы к различным молекулам, они могут создавать версии, действующие против различных бактерий. Пронтозил мог остановить стрептококковый сепсис, скарлатину, газовую гангрену, рожистое воспаление, воспаление рыхлой клетчатки (флегмона) и родильную горячку. Новые формулы распространили эффективность сульфы на другие серьезные заболевания, такие как пневмония, менингит и гонорея. И эти новые версии можно было запатентовать. «Самое сенсационно новое лекарство за многие годы», – трубила газета New York Times. «Современное чудо», – гласил журнал Collier’s.
Врачи с энтузиазмом начали использовать его во всех случаях. В одной больнице шутили, что, когда пациента госпитализируют, ему сразу же дают сульфу, и если через неделю ему не становится лучше, его могут подвергнуть медосмотру. Ее можно было приобрести без рецепта, поэтому медсестры обходили пациентов с горстью таблеток в кармане, раздавая их как аспирин. Она почти ничего не стоила, не имела побочных эффектов и, казалось, помогала практически от всего, что беспокоило людей. К осени 1937 года американские фармацевтические фирмы производили более 10 тонн сульфы в неделю.
Чистая сульфа прямо из банки была все еще удивительно нетоксичной, и было лишь небольшое количество серьезных проблем, связанных с редкими аллергическими реакциями. Но Американская медицинская ассоциация, с беспокойством наблюдая за стремительным распространением сульфидов, предупредила, что один или другой вариант все возрастающего числа новых сульфаниламидов может оказаться токсичным и что все-таки для большинства из них проводилось слишком мало тестов.
И это оказалось правдой.
Это была ситуация, на разгадку которой у местных органов здравоохранения ушло несколько недель. Общей нитью в этой болезни было новое лекарство под названием «Эликсир сульфаниламида» – сладкая жидкая форма препарата, производимая компанией Massengill, занимавшейся патентной медициной. Идея компании заключалась в том, чтобы превратить сульфу в нечто, что понравится детям, женщинам и темнокожему населению – людям, которые, как считалось, предпочитают сладкие жидкости горьким таблеткам. Теперь оказалось, что Эликсир может убивать людей.
Врачи в Тальсе связались с Американской медицинской ассоциацией, и информация была передана в новую и очень маленькую федеральную службу под названием Управление по контролю за продуктами и лекарствами (FDA), которая направила в Тальсу одного из своих немногочисленных агентов для расследования. Он обнаружил, что назревает большая катастрофа: в местных больницах наблюдалось все больше и больше случаев заболевания. Вскоре у него возникло серьезное подозрение, что виной всему – Эликсир, и встал насущный вопрос: «Где он еще продавался?»
Оказалось, что препарат появился на рынке уже месяц назад и разошелся по всей стране. Massengill уверяли всех, что их лекарство не может быть причиной сложившейся ситуации. Но Американская медицинская ассоциация (АМА) провела анализы и выяснила, что для растворения сульфы компания использовала ядовитую жидкость – диэтиленгликоль, обычный ингредиент антифриза.
Пока АМА и FDA делали свою работу, количество смертей продолжало расти. Примерно 908 литров Эликсира уже были отправлены с фабрик к посредникам и дальше в местные аптеки, врачам и пациентам, в большинстве своем в обедневших южных районах, где плохо вели учет, потому следы лекарства было сложно отыскать. Врачи боялись потерять лицензию, признавшись, что выписывали это средство. Фармацевты не хотели признаваться в том, что продают яд. Покупатели, как и те, кто приобретал его для лечения гонореи, иногда называли при покупке вымышленные имена. Компания Massengill по-прежнему утверждала, что ее вины в этом нет. К середине октября число погибших составило 13 человек.
Типичный случай произошел с аптекарем в Джорджии, который купил галлон Эликсира, а затем раздал его пациентам в меньших бутылках. Он сообщил FDA, что продал только шесть унций. Но когда они измерили оставшуюся жидкость, то обнаружили, что ее должно было быть в два раза больше. Они встретились с фармацевтом, и он признался, что продал еще две унции. Оба покупателя были мертвы.
Эта история попала в газеты, и тревога начала распространяться. К тому моменту, когда в конце ноября Министерство сельского хозяйства (которое в то время курировало FDA) представило отчет Конгрессу, было подтверждено 73 смерти от яда, плюс еще одна гибель: главного химика компании Massengill, который, осознав, что натворил, застрелился.
Это было крупнейшее массовое отравление в истории Америки. Национальный скандал. И он принес хорошие плоды: принятие в 1938 году Федерального закона о продуктах питания, лекарствах и косметике, первого в истории США закона, который требовал, чтобы новые лекарства были проверены на безопасность, прежде чем появятся на рынке, и чтобы все активные ингредиенты были указаны на этикетках. В соответствии с новым законом было создано современное Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов. Многократно измененный и расширенный, этот закон по-прежнему является основой сегодняшнего фармацевтического законодательства.
Любой, кто когда-либо смотрел фильмы о Второй мировой войне, наверняка замечал тот напряженный момент, когда медик судорожно рассыпает беловатый порошок над раной солдата. Этим порошком были сульфаниламиды. В течение войны использовались горы этого лекарства – для того чтобы предупредить ужасные инфекции, с которыми прежде столкнулся Герхард Домагк. В 1943 году американские компании произвели более 4500 тонн сульфы, чего хватило бы для лечения более 100 миллионов пациентов; немцы, которым отчасти помогли продолжающиеся исследования Домагка, произвели еще тысячи тонн. И это сработало.
В 1939 году Домагк был удостоен Нобелевской премии по физиологии и медицине. К сожалению, он не смог ее принять. Гитлер, возмущенный решением Нобелевского комитета в 1935 году присудить премию мира антинацистскому активисту, издал указ о том, что отныне ни один немец не должен принимать эту премию. Домагк, законопослушный гражданин, не стал официально принимать свою, но совершил ошибку, написав письмо с благодарностью шведскому комитету за оказанную честь. Через некоторое время явилось гестапо, обыскало его дом, арестовало его и бросило в тюрьму. Позже он пытался отнестись к этому с юмором, рассказывая анекдот о своем пребывании за решеткой. «Один человек пришел убирать мою камеру и спросил меня, что я там делаю, – рассказывал Домагк. – Когда я сказал ему, что сижу в тюрьме, потому что получил Нобелевскую премию, он постучал себя по голове и сказал: «Он сумасшедший».
Через неделю правительство посчитало, что добилось своего, и освободило Домагка. Но он был уже другим человеком. «Легче уничтожить тысячи человеческих жизней, чем спасти одну», – писал он в своем дневнике. Ему разрешили продолжить исследования, но только после того, как он подписал резкое письмо в Нобелевский комитет с отказом от премии. Он начал страдать от тревоги и проблем с сердцем.
Он продолжил работать с сульфаниламидами, разрабатывая новые вариации, расширяя сферу их использования для лечения новых заболеваний.
Примерно в то время, когда Домагк только-только был привлечен к поиску новых лекарств в компании Bayer, один шотландец, работавший в лондонской лаборатории, заметил кое-что странное. В 1928 году Александр Флеминг выращивал бактерии на пластинах с питательной средой и был недоволен тем, что в его образцы попала бродячая плесень. Но в этой плесени было что-то странное. Где бы она ни росла, ее окружала чистая, свободная от микробов область, своего рода запретная зона для бактерий. Казалось, что плесень выделяет что-то, что каким-то образом останавливает бактерии. Флеминг попытался очистить активное вещество, проводя опыты на так называемом «бульоне из плесени», который нам теперь известен как пенициллин. Но активное вещество оказалось так трудно выделить и сохранить свежим, что в итоге он забросил этот проект. Вместо этого он, как и многие другие ученые того времени, обратил свое внимание на сульфу.
Успех сульфы заставил других исследователей вернуться к поиску новых волшебных лекарств, включая пенициллин Флеминга. Во время войны воодушевленные необходимостью найти что-то, что действовало бы на еще большее количество видов бактерий, чем сульфа, ученые придумали, как очищать, производить и хранить пенициллин в больших количествах. Как только он стал широко доступен в последние дни войны, новое лекарство быстро вытеснило сульфу: пенициллин был эффективнее против большего числа видов бактерий и лучше справлялся с такими заболеваниями, как сифилис и сибирская язва, которые сульфаниламид не мог побороть. Вскоре в плесени и грибках были обнаружены другие химические вещества, борющиеся с бактериями: стрептомицин, неомицин, тетрациклин и ряд других.
Начиналась эпоха антибиотиков. К концу 1950-х годов они применялись, чтобы контролировать все основные бактериальные заболевания. Эпидемии, обычно убивавшие сотни тысяч ежегодно, ушли в прошлое. В течение двух десятилетий после Второй мировой войны смертность от детских болезней снизилась более чем на 90 %, а средняя продолжительность жизни в США увеличилась более чем на 10 лет. Демографы назвали эти кардинальные изменения, вызванные лекарствами, «великое изменение уровня смертности».
Начало этому положила сульфа. В отличие от других антибиотиков, производимых живыми организмами, сульфа была создана в лаборатории. Но она достигала той же цели – избирательно убивала бактерии, оставляя человеческий организм в покое, действуя как одна из волшебных пуль Эрлиха, и это возродило интерес медиков к поиску новых подобных препаратов.
Но сульфаниламид сделал еще больше. Он также указал путь к системе поиска новых и более мощных лекарств. Корпоративный подход компании Bayer, основанный на больших деньгах, закрепил за ней статус одной из первых современных фармацевтических компаний. В этом заслуга долгосрочного мышления и готовности компании к азартным играм, блестящей работы Кларера над молекулами, эффективной системы испытаний Домагка и создания взаимосвязанной сети специализированных исследовательских лабораторий и центров испытаний на животных под руководством медицинских экспертов. Bayer была прототипом современных фармацевтических гигантов.
Сульфа изменила не только способ открытия медикаментов, но и правила, обеспечивающие их безопасность. Массовое отравление Эликсиром и закон 1938 года, создавший современное Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов, заложили основу для сегодняшней правовой системы, которая следит за тем, чтобы лекарства были более или менее безопасными и эффективными, а также за тем, как они маркируются. Закон США 1938 года послужил образцом для всего остального мира.
Уже только эти достижения делают сульфу одним из самых важных лекарств в истории. Но препарат, который нашел Кларер и эффективность которого доказал Домагк, сделал нечто большее. Сульфа и последовавшие за ним антибиотики вселили в общество огромную веру в фармацевтику. Медикаменты, как казалось, в самом деле творили чудеса. Оказывается, можно отыскать лекарство для лечения чего угодно, не только насморка или головной боли, но и самых смертельных болезней человечества. До появления сульфы лекарства были относительно слабыми – полумерами, ограниченными в применении. Они отпускались в местных аптеках без рецепта. Очень немногие лекарства могли что-либо полностью вылечить. Все изменилось после чудесного выздоровления Рузвельта-младшего. С оптимизмом, который воцарился после появления сульфы и антибиотиков, казалось, что человечество может найти препараты, способные вылечить все.
Но новости были не только хорошими.
Более важным, возможно, является тот факт, что цели, против которых они направлены, – болезнетворные бактерии, – очень хорошо находят способы сопротивления. Некоторые из них могут создавать химические вещества для нейтрализации антибиотиков, другие маскируются, а когда находят эффективный способ защиты, очень часто передают его другим бактериям, даже тем, с которыми они не состоят в близком родстве. Этот процесс называется «устойчивостью к антибиотикам». И здесь сульфа тоже была первой.
Сначала врачи заметили это среди солдат, многим из которых давали сульфу непосредственно перед увольнением, чтобы предотвратить гонорею. Если они заболевали, то по возвращении на службу им давали еще больше сульфаниламида. Это отлично работало. В конце 1930-х годов препарат останавливал гонорею более чем в 90 % случаев. Но к 1942 году этот показатель снизился до 75 % и продолжал падать. Немецкая армия столкнулась с той же проблемой, которая часто возникала из-за того, что солдаты принимали препарат в количестве, достаточном для того, чтобы симптомы прошли, а затем прекращали его прием раньше, чем бактерии исчезали. Те немногие бактерии, которые выжили, были наиболее устойчивы к сульфаниламиду. Они вновь заселялись и распространялись. Резистентность к сульфе начала нарастать и в случаях стрептококковой инфекции; к 1945 году был остановлен обширный ряд испытаний по борьбе сульфамидов со стрептококковой инфекцией, проводимый военно-морским флотом США, поскольку слишком многим солдатам становилось плохо. Сульфамиды переставали держать удар, как только бактерии находили способ справиться с ними.
Однако эти первые красные флажки были проигнорированы во всеобщей эйфории, которая сопровождала пенициллин и другие антибиотики. Если один из антибиотиков больше не срабатывал, пациентов просто переводили на другой – пока не возникала резистентность. Сегодня это огромная проблема, которая привела к появлению пригоршни бактерий, которые резистентны ко всем обычным антибиотикам. Доктора реже выписывают антибиотики, что довольно мудро, а если и делают это, то внимательно отслеживают их применение. Более критично оценивается повсеместное использование этих лекарств для предотвращения болезни и для разведения сельскохозяйственных животных. Мы все еще учим свой урок о том, что неправильное и чрезмерное использование этих чудесных лекарств приводит к тяжелому наказанию.
А как же сульфаниламиды? Сульфаниламиды все еще где-то рядом – различным их видам находят применение для лечения заболеваний уха, инфекций мочевых путей и других болезней, – сейчас происходит что-то вроде их возрождения из-за резистентности бактерий к прочим антибиотикам. Поскольку к 1950-м годам сульфаниламиды устарели, их использовали все меньше и меньше. В результате у бактерий исчезла устойчивость к ним. Поэтому они до сих пор часто срабатывают, и если их осторожно применять, они все еще являются ценным оружием для борьбы с инфекциями – хотя сейчас это просто второсортный антибиотик среди более чем сотни аналогов на рынке.
