Глава 3
Микки Финн

Опиум и морфий были натуральными продуктами и производились из растений. То же касалось большинства доступных врачам лекарств в середине XIX века (за исключением некоторых веществ нерастительного происхождения вроде ртути). Они все были лишь усовершенствованной природой.

Но предстояли перемены. Наука в ее современном смысле – основанная на наблюдении, экспериментах, публикациях и воспроизводимости результата – только начинала оставлять свой след в мире лекарств. Старые схемы, придуманные для объяснения человеческого здоровья и мира природы, – сплетение древних римских и греческих теорий, украшенных некоторыми арабскими представлениями и втиснутых в христианские рамки, – сходили с дороги. И новые науки готовились выпустить целую волну лекарств.

В середине XIX столетия ни одна научная дисциплина не была столько динамичной, революционной и важной для медицины, как химия. На самом простом уровне химия объясняет, как атомы соединяются в молекулы и как эти молекулы ведут себя друг с другом. На этом молекулярном уровне в XIX веке химия с размаху врезалась в религию.

Это имело отношение к определению жизни. На Западе границу между жизнью и смертью уже давно провело христианство. Разница между ними заключалась в присутствии святой силы, божьей искры, которая отделяла мертвые камни от живых существ. Эта идея была не только религиозной; многие ученые около 1800 года, к примеру, верили, что химические вещества, обнаруженные в живых существах – органические, – фундаментально отличаются от всех остальных. Существовали и веские доказательства в пользу этих теорий. Если, например, лабораторные химические реакции в большинстве случаев обратимы, то есть реактивы превращаются в продукты, а продукты – обратно в реактивы, то реакции с использованием химических веществ, производимых живыми организмами, как считалось в то время, обратимыми быть не могут. Нельзя превратить вино обратно в виноградный сок или жареное яйцо в сырое. Считалось, что органические химические вещества, участвующие в процессах жизнедеятельности, должны чем-то отличаться от всех прочих. Их действие не могло быть воспринято или изучено старыми способами, и поэтому их объединили в новую область: органическую химию. В них было что-то уникальное; они работали по другим правилам, их касалось что-то другое – возможно, та самая искра жизни.

Эта идея витализма пронизывала химию в XVII и в начале XVIII веков. Химики придерживались разных точек зрения. Одни считали, что все химические вещества одинаковы и что со временем органические химические вещества будут подчиняться тем же правилам, которые действуют в остальной химии. Не было никакой искры жизни, никакой мистической субстанции, отделяющей живое от мертвого. Другие утверждали, что в химических веществах, входящих в состав живых организмов, несомненно, есть нечто иное, особенное, возможно, божественное.

Большинство целителей того времени продолжали верить, что жизнь проникнута особым духом и что баланс и течение жизненных сил в организме определяют здоровье человека.

Но не в химии. Представление о нерушимой границе между живым и мертвым получило удар от литературы в 1818 году, когда был опубликован роман «Франкенштейн, или Современный Прометей» Мэри Шелли, главный герой которого доктор, подобно Богу возвращающий жизнь с помощью мертвых тканей. В 1832 году следующую брешь в этой границе пробил немецкий химик Фридрих Вёлер, показавший, что можно синтезировать одно из веществ, которое, как считалось, способны производить только живые организмы, – молекулу мочевины. Он произвел ее в своей лаборатории из комбинации двух неживых химикатов. Сейчас это кажется пустяком, но для той эпохи это открытие было крайне важным. Наука с множеством своих наимощнейших технологий и фактов размывала границу между жизнью и смертью. Ученые переступали этот порог.

Большой друг Вёлера – говорят, что и более великий ученый, – Юстус фон Либих продвинулся дальше. Либих был феноменом в мире науки, истинным гением, великим учителем, который страстно пытался изучить все с точки зрения химии – и особенно живых существ. Этот химик был увлечен тем, как живые организмы взаимодействуют с неживым миром, и больше всего – химией этого взаимодействия. Например, он первым показал, что растениям для развития требуются определенные минеральные элементы – азот, фосфор, калий и так далее. Другими словами, он выяснил, как работают удобрения. Он был отцом сельскохозяйственной химии. И этот непростой, требовательный и убежденный человек всю жизнь также интересовался лекарствами. Он стал вдвойне знаменитым еще и как отец клинический химии, использования химии в медицине.

Фактически Либих доказывал, что питание, рост, процессы самой жизни происходят не исключительно по воле Бога, но в результате химических изменений. Он обобщил свои идеи в книге «Химия животных», написанной в 1842 году.

После Либиха большинство ученых считали, что процессы жизнедеятельности можно свести к серии химических реакций. Организм можно было разбирать на все более и более мелкие части, вплоть до уровня молекул. С тех пор этот редукционистский подход определяет бо́льшую часть исследований жизни. Бог больше не задает условия задачи.

И все же ему суждено было стать лекарством.

Либих никогда не думал о том, чтобы использовать его в качестве медикамента. Он манипулировал молекулами, изучал, что превращает одну в другую. Например, он обнаружил, что может превратить хлоралгидрат в тяжелую, сладко пахнущую жидкость под названием хлороформ, пары которого могли лишить человека сознания. К 1850-м годам хлороформ начали испытывать как средство, усыпляющее пациентов перед операциями. Но с ним было слишком тяжело справиться, он был слишком опасен – пациенты могли вдохнуть чересчур большое его количество, и на операционном столе происходили случайные смерти, – поэтому исследователи отложили его в сторону и начали искать альтернативы. Либих показал, что в своей лаборатории он может превратить хлоралгидрат в хлороформ, так может ли то же самое произойти в организме? Может ли хлоралгидрат быть более безопасной альтернативой хлороформу? Его начали испытывать на животных.

Хлоралгидрат при комнатной температуре представляет собой твердое вещество, но его можно превратить в легко вводимую жидкость, просто смешав со спиртом. В 1860-х годах было обнаружено, что он прекрасно усыпляет людей в любой своей форме, твердой или жидкой. Он существовал слишком долго, чтобы быть запатентованным – его медицинское применение началось только через несколько десятилетий после того, как Либих впервые его синтезировал. Но он производился рядом фирм и широко использовался.

Хотя натуральные средства, такие как опиум, могли вызывать сонливость, они также имели и другие эффекты. Это сделало хлоралгидрат, по мнению многих историков, первым настоящим снотворным, принадлежащим к классу препаратов, которые врачи называют гипнотиками. Небольшое его количество могло успокоить пациента, немного большее – помочь ему заснуть, а большое – вырубить его. К 1869 году хлоралгидрат продавался как снотворное и как способ успокоить пациентов перед операцией. Помимо того что он был первым гипнотиком, он был первым широко используемым полностью синтетическим лекарством.

В течение нескольких лет он превратился в глобальное увлечение. Как и морфий, его принимали и в качестве лекарства, и как рекреационный наркотик. Нервные представители Викторианской эпохи использовали его для успокоения. Страдающие бессонницей поглощали его перед сном. Любители вечеринок играли с его эффектами. Как сообщала газета New York Times в репортаже из Лондона в 1874 году: «Хлоралгидрат – это модный ныне гипнотик, средство, с помощью которого вас околдовывает бальзамический сон».

Осенью 1900 года семнадцатилетняя девушка из рабочего класса по имени Дженни Босшитер отправилась на вечернюю прогулку. Она вышла из родительской квартиры в Патерсоне, Нью-Джерси, чтобы купить детскую присыпку для своей племянницы. Домой она не вернулась. Следующим утром молочник обнаружил ее тело на берегу реки Пассаик. Она была изнасилована и отравлена. Вскрытие показало передозировку хлоралгидрата.

Эта история получила в свое время большую известность. Через несколько дней после обнаружения тела Босшитер извозчик признался, что накануне вечером он забрал ее из салуна, откуда четверо мужчин вынесли ее через боковую дверь и положили в его повозку. Она была без сознания, но жива. Мужчины направили водителя в уединенное место за городом, где, как он рассказал полиции, они расстелили одеяло и неоднократно изнасиловали девушку. Они остановились только тогда, когда ее вырвало. Когда ее вернули в повозку, она была безвольна и не сопротивлялась. Нападавшие забеспокоились. Эти четверо молодых людей, похоже, имели хорошие связи; они направили извозчика к дому ведущего местного врача, который был другом семьи одного из нападавших. Но было уже слишком поздно. Девушка умерла. Они отнесли ее тело обратно в повозку, приказали водителю отвезти труп к реке, выбросили его и дали водителю 10 долларов, чтобы он держал рот на замке.

Этого оказалось недостаточно. Через несколько дней водитель пошел в полицию, полиция обратилась к врачу, и тот сдал молодых людей. Все они оказались из респектабельных, богатых местных семей. Один из них был братом судьи.

Все четверо обвинили жертву, сказав, что она присоединилась к ним добровольно, флиртовала, была пьяна и бросалась на них с объятиями. Они купили ей абсент и шампанское, свидетельствовали они, но ничего не знали ни о каком хлоралгидрате. Они просто катались с ней, забеспокоились, когда она потеряла сознание, и запаниковали, когда она умерла. Они не могли объяснить, почему пропало ее нижнее белье. Или почему бутылка с хлоралгидратом была найдена рядом с телом.

Лучшие люди города приняли сторону молодых людей, и тогда поползли слухи о распущенной фабричной девчонке, шлюхе-малолетке из рабочего класса, которая соблазняла их любимых сыновей. Левые газеты выступили в защиту Босшитер, подавая ее смерть как атаку на рабочий класс от дегенератов из высших слоев. Газетам такой ракурс нравился.

Итоговое заседание суда было публичным шоу, зал набился битком и гудел. Сотни тех, кого не впустили, слонялись неподалеку и кричали на прибывавших свидетелей.

В ходе перекрестного допроса четверо молодых людей, которых консультировали лучшие адвокаты региона, придерживались своей версии. Но доказательства были слишком убедительными. Через три дня все они были признаны виновными в убийстве второй степени. Трое из них получили 30-летние сроки заключения. Четвертый наконец признался в преступлении, рассказал подробности и получил 15 лет. Все они были освобождены, отсидев чуть больше половины срока, благодаря тому, что одна газета назвала «неустанными просьбами о помиловании от имени влиятельного класса Патерсона».

Например, был Микки Финн. Сейчас это скорее фигура речи в американском английском языке, чем настоящая личность, но Финн, скорее всего, был реальным человеком, барменом и менеджером салуна, который работал в начале века на южной стороне Чикаго. В 1903 году проститутка по прозвищу Золотой Зуб Мэри Торнтон дала показания, что некий Майкл Финн, управляющий салуном «Одинокая звезда», отравлял своих клиентов и грабил их. Его схема работала следующим образом: Финн или один из его работников, официант или прислуга, подсыпали хлоралгидрат в напиток клиента; когда наркотик начинал действовать, клиента в полубессознательном состоянии провожали (или уносили) в заднюю комнату, грабили и выбрасывали в переулок. Впоследствии жертва не могла ничего вспомнить.

Финна задержали, и его бар закрылся, но идея «подсунуть кому-нибудь Микки» только зарождалась. «Нокаутирующие капли» станут частью криминальной жизни Америки.

Легальное применение хлоралгидрата, в основном в психиатрических больницах, было еще более важным. Иногда психически больные пациенты выходили из-под контроля, становились маниакальными, буйными и представляли опасность для себя и для окружающих. В прежние времена персонал использовал силу и средства ограничения, например, смирительные рубашки, чтобы контролировать больных, а также препараты, чтобы успокоить их. Но хлоралгидрат был лучше, быстрее, реже вызывал галлюцинации и был более управляемым способом вырубить пациента. В небольших дозах он мог успокоить возбужденных людей и обеспечить спокойный сон как пациентам, так и обслуживающему персоналу. Неудивительно, что в течение трех десятилетий на рубеже веков вы даже с завязанными глазами могли определить, что находитесь в психиатрической больнице. Ее выдавал запах – запах дыхания пациентов, грушевый от хлоралгидрата. Психиатрические отделения им пропахли.

Эра хлоралгидрата продолжалась примерно до 1905 года, тогда химики придумали еще более совершенные синтетические лекарства – барбитураты, а в 1950-х и 1960-х годах появились ранние формы современных транквилизаторов и более мощные антипсихотики.

Теперь у нас есть сотни видов улучшенных снотворных, релаксантов и прочих препаратов, которые преступники могут подмешивать в напитки своих жертв. Хлоралгидрат по-прежнему выписывают и используют (он, в частности, входил в состав наркотических коктейлей, от которых умерли Мэрилин Монро и Анна Николь Смит), хотя сейчас он играет второстепенную роль.

Но он заслужил свое место в истории. Хлоралгидрат, первый широко используемый полностью синтетический наркотик, открыл новые горизонты. Он доказал, что ученые, работающие с пробирками в лабораториях, могут создавать лекарства, которые способны сравниться с природными или даже превзойти их по силе. Его энергичное освоение экспертами в области душевного здоровья, полное энтузиазма использование всеми, кто мучился бессонницей, и даже последующее внимание прессы к связанным с ним трагическим криминальным сюжетам – все указывало на выгоды, которые можно было извлечь из лекарств, создаваемых в лабораториях.

Наследники Либиха и Вёлера, поколения химиков-органиков, достигшие зрелости в конце XIX века и в начале XX, стали мастерами переделки молекул, влияющих на человеческое тело, – добавляя немного атомов туда, забирая немного отсюда, объединяя их для специфических целей. Чем больше новых химикатов они производили и тестировали на животных и людях, тем больше они узнавали о том, что поможет в укреплении здоровья, а что нет. С расцветом химической индустрии в целом некоторые ученые стали посвящать себя открытию новых синтетических лекарств.

Наркотики, которыми преступники одурманивали своих жертв, произвели на свет чудовище, которое мы теперь называем Большая Фарма.