Книга: Врачи из ада. Ужасающий рассказ об экспериментах нацистских врачей над людьми
Назад: 2. Нюрнбергский процесс над нацистскими преступниками
Дальше: 4. Дело № 1, Нюрнбергский процесс по делу врачей
3. Последующие (Малые) Нюрнбергские процессы
Начало двенадцати последующим Нюрнбергским процессам было положено 25 октября 1946 года, а продолжались они до тех пор, пока в апреле 1949 года не было вынесено решение по последнему делу. Эти процессы вели только Соединенные Штаты, а во главе военных трибуналов сидели американские гражданские судьи. В состав каждого трибунала также входило трое или более адвокатов, каждый из которых должен был быть допущенным к практике в государственных судах высшей инстанции или в Верховном суде США в течение пяти лет.
Среди обвиняемых по делам последующих Нюрнбергских процессов были профессиональные врачи, дипломаты, политики, статс-секретарь Имперского министерства иностранных дел, члены кабинета министров, представители военного командования, руководители СС, промышленники, исполняющий обязанности министра юстиции и судьи.
Вот эти двенадцать процессов.
• Дело № 1, Нюрнбергский процесс по делу врачей, обвиняемые: двадцать врачей и трое организаторов медицинских опытов. Этому делу в книге уделяется особое внимание.
• Дело № 2, Нюрнбергский процесс по делу Эрхарда Мильха, обвиняемый: фельдмаршал и статс-секретарь министерства авиации Эрхард Мильх.
• Дело № 3, Нюрнбергский процесс по делу нацистских судей, обвиняемые: статс-секретарь Имперского министерства юстиции Франц Шлегельбергер и прочие сотрудники министерства.
• Дело № 4, Нюрнбергский процесс по делу Главного административно-хозяйственного управления СС, обвиняемые: начальник Главного административно-хозяйственного управления СС Освальд Поль и прочие сотрудники управления.
• Дело № 5, Нюрнбергский процесс по делу Фридриха Флика, обвиняемый: глава промышленного сталелитейного концерна Фридрих Флик и прочие высокопоставленные руководители группы компаний Флика.
• Дело № 6, Нюрнбергский процесс по делу «И. Г. Фарбен», обвиняемые: руководитель конгломерата концернов «И. Г. Фарбен» Карл Краух и прочие сотрудники «И. Г. Фарбен».
• Дело № 7, Нюрнбергский процесс по делу о заложниках, обвиняемые: главнокомандующий Вильгельм Лист и прочие генералы юго-восточного фронта.
• Дело № 8, Нюрнбергский процесс по делу о расовых преступлениях, обвиняемые: начальник Главного управления СС по вопросам расы и поселения Ульрих Грайфельт и прочие руководящие сотрудники управления.
• Дело № 9, Нюрнбергский процесс по делу об айнзацгруппах, обвиняемые: командир айнзацгруппы «D» Отто Олендорф и прочие офицеры айнзацгрупп.
• Дело № 10, Нюрнбергский процесс по делу Альфрида Круппа, обвиняемые: Альфрид Крупп и прочие руководители концерна «Крупп».
• Дело № 11, Нюрнбергский процесс по делу «Вильгельмштрассе», обвиняемые: статс-секретарь Имперского министерства иностранных дел Эрнст фон Вайцзеккер и прочие руководители министерств и ведомств.
• Дело № 12, Нюрнбергский процесс по делу военного командования Германии, обвиняемые: командующий группой армий Вильгельм фон Лееб и прочие военачальники вермахта.
Мой первый дом в Нюрнберге
По приземлении в Нюрнберге 6 ноября 1946 года меня ждал традиционный ритуал предъявления документов соответствующим должностным лицам, после чего для меня провели инструктаж. Затем мне выдали пропуск, обеспечивающий доступ к совершенно секретным материалам, запас хлорных таблеток для обеззараживания питьевой воды, очередную стопку информационных писем, брошюр и бланков для заполнения. Мне было предоставлено жилье – первое из трех. Вместе с чемоданом и сумкой я забралась в военный грузовик, после чего капрал довез меня до моего первого приюта.
Мы ехали по разрушенным улицам, усыпанным кучами земли, обломками камней и битым кирпичом.
Я молча смотрела на зияющие дыры, проделанные бомбами в тех немногочисленных многоквартирных домах и зданиях, что еще стояли вертикально, хоть и превратились в остовы. Под куполом серого неба все вокруг казалось сюрреалистическим этюдом, выполненным углем на покрытой снегом земле. В городе не было ничего цветного.
Машин было совсем мало, если не считать легковушки, джипы и автобусы армии США. Маленькие обугленные деревья и кусты, покрытые шапками снега, стояли, не дрогнув, словно наперекор всему. Группа бесцветных немцев – мужчин и женщин – разбирала завалы в переулках с помощью ручных тележек и тачек. Время от времени на пути нам встречались немцы, согнувшиеся над своими велосипедами и лавирующие между выбоинами на дороге.
Мы подъехали к небольшому двухэтажному дому с тремя спальнями, располагавшемуся на Бюловштрассе, и я познакомилась со своими соседками. Обе трудились на союзников: юная чопорная девушка – истинная британка с манерой быстро и четко разговаривать с собеседником – и красивая молодая француженка, которая вышла нам навстречу в платье-комбинации. По взгляду я быстро поняла ее настрой и убедилась, что в ее наряде не было ничего неблагопристойного. Так состоялось мое второе знакомство с чужой культурой. Мне пришлось столкнуться сразу с двумя иностранными языками: британской и французской версией английского! А еще впервые за все путешествие рядом со мной оказались женщины, не считая супругу премьер-министра Исландии, с которой я познакомилась в Рейкьявике.
НЮРНБЕРГ ПОСЛЕ ВОЙНЫ
Центр Старого города, обнесенного средневековой крепостной стеной
Вид из крепости
Руины Церкви Святого Лаврентия в Старом городе
Территория рядом с Церковью Святого Лаврентия
Капрал сообщил, что в 7:00 утра за нами заедет автобус американской армии, который останавливался у всех резиденций, после чего мы отправимся на завтрак в огромный особняк, где американцы оборудовали столовую.
Мои соседки подтвердили, что шокирующие сведения, которые вывалил на меня майор на аэродроме Вестовер, соответствуют действительности. Холодной осенью в городе не было ни отопления, ни горячей воды. Приходилось принимать ледяной душ – в те моменты, когда мытье все-таки происходило. Я узнала, что французы и британцы полагают, будто мы, американцы, слишком озабочены ежедневными водными процедурами. Если верить моим соседкам, принимать душ чаще раза в неделю не было никакой нужды! За довольно короткий период времени мне удалось «ощутить веяние» этого подхода не только в нашем доме, но и во Дворце правосудия.
Я исправно опускала хлорные таблетки в каждый стакан воды, – иначе пить воду было небезопасно.
В ту первую ночь, совершенно вымотанная мучительной недельной поездкой, я забралась в постель, радуясь, что в этот пронизывающий до костей холод могу укутаться в толстое пуховое одеяло.
Рано утром мы сели в армейский автобус, который, как и обещано, приехал в 7:00. Мой завтрак состоял из холодных вареных яиц, панкейков с сиропом, овсяной каши, разведенного сухого молока, консервированных фруктов и растворимого кофе. В столовой к нам присоединились другие сотрудники. Почему-то завтрак тогда показался мне невероятно вкусным. Я скоро к нему привыкну, поскольку в течение последующих полутора лет он будет примерно одним и тем же.
Вивьен Шпиц в столовой, ноябрь 1946 года
После завтрака мы подъехали к железным воротам Дворца правосудия, где большинству из нас предстояло работать.
Дворец правосудия
Сильно поврежденный, но все-таки сохранившийся комплекс сооружений, образующих Дворец правосудия, стоял на западной окраине Нюрнберга. От четырех огромных зданий из серого камня отходили три крыла, в которых размещались залы судебных заседаний, служебные помещения и тюрьма. Фуртерштрассе, главная улица города, на которой и располагался Дворец правосудия, уходила далеко вперед и достигала ближайшего городка Фюрта, где также разместилась часть американского состава и союзных сил. Позади Дворца бежала, пересекая Нюрнберг, река Пегниц.
Еще недавно здесь располагался Высший земельный суд, представляя собой судебную ветвь власти Баварии, которая теперь вошла в состав американской зоны оккупации. По иронии судьбы, над входом во Дворец висела табличка с десятью заповедями.
Когда началась активная бомбардировка Германии союзниками по антигитлеровской коалиции, знаменитое здание суда сильно пострадало. Разбитые окна, уничтоженные залы и пробитые полы, – для проведения судебных разбирательств сооружению требовался серьезный ремонт.
Дворец правосудия
В сентябре 1945 года под строгим надзором Эвана Дилдайна, лейтенанта 204-го инженерно-саперного батальона, бывшие эсэсовцы (ныне военнопленные) активно занялись восстановлением, ремонтом и расширением главного зала судебных заседаний. Для этого пленных специально отправили в Нюрнберг из других военных объектов, расположенных на территории американской зоны оккупации, по распоряжению генерала Джорджа Паттона. Лейтенант Дилдайн рассказал мне, что во время работ по ремонту балкона на слабый участок конструкции свалили слишком много строительного мусора, в результате чего произошло обрушение. Часть обломков упала вниз с высоты четвертого этажа, что привело к смерти одного человека и к серьезным ранениям еще троих.
Фронтальная часть третьего этажа сильно пострадала от американских бомб. Однако все необходимые ремонтные работы удалось завершить вовремя, к открытию первого Нюрнбергского процесса 20 ноября.
Немецкие военнопленные ремонтировали здание, в котором их бывших начальников впоследствии приговорят к тюремному заключению или смерти.
К фасаду здания нас подвез армейский автобус, проехав через огромные ворота, которые крепились к каменным столбам, соединявшим секции железного забора, возвышающегося по всему периметру здания. У изрешеченного пулями сводчатого прохода стояли на страже американские бронетранспортеры весом в тринадцать тонн. На каждом из них разместилось по солдату на крышке люка орудийной башни, а еще один их товарищ сидел у длинного ствола пушки, направленной на улицу.
Я поднялась по ступеням к главному входу и показала пропуск американским военным, сторожившим дверь. Они вели себя очень официально, по-деловому, их лица оставались серьезными. Я была новым, незнакомым им человеком, и они воззрились на меня с подозрением. Они внимательно проверили мой пропуск и изучили документы всех моих спутников, включая генерала Телфорда Тэйлора, главного обвинителя от США, и каждого офицера, вне зависимости от ранга. Пройдя по длинным холодным коридорам, я добралась до офиса Сары Крускалл, капитана Женской вспомогательной службы сухопутных войск США для прохождения инструктажа. В манере общения капитана Крускалл, четвертой женщины, с которой я познакомилась за время своего путешествия в Германию, не читалось ни тепла, ни радушия.
Суровое обучение
Капитан Крускалл ясно дала мне понять, что американское отделение судебной стенографии, пусть и не являющееся военной организацией, находится под контролем вооруженных сил. И хоть я была ценным работником Военного министерства, занятым на договорной основе, меня все равно могли отдать под суд военного трибунала в том случае, если мое поведение будет нарушать положения Кодекса военной юстиции. На тот момент я понятия не имела, какое поведение запрещалось этим кодексом.
Поскольку банковской инфраструктуры тогда не было, на территории Германии американская валюта к использованию не допускалась. Ее обменивали на так называемые оккупационные денежные знаки. Развитие черного рынка не поощрялось. Что подразумевалось под этим понятием, я узнала позже.
Торговлей на черном рынке, или спекуляцией, запрещенной Вооруженными силами США, считались продажа немцами и покупка союзниками ценных вещей.
Таковыми считались например, Майсенские и Розентальские фарфоровые статуэтки, а также всевозможная посуда, алмазы, ювелирные изделия и серебро. Средствами обмена обычно служили сигареты и кофе, которые можно было впоследствии обменять на еду. В штате союзников обязательно был какой-нибудь немец, который обладал связями и мог все устроить. Нужно было только спросить: «Где мне найти статуэтку Гуммель?» (вместо статуэтки подставьте любой нужный предмет). Подобное общение тщательно скрывалось от посторонних глаз.
Мои коллеги скупали целые сервизы из превосходного розентальского фарфора и другие ценные вещицы, расплачиваясь кофе и сигаретами. Единственным сокровищем, которое мне самой удалось раздобыть, была Майсенская фарфоровая статуэтка Арлекина и балерины из Дрездена, достигавшая двадцати трех сантиметров в высоту. Эта редкая и ценная вещица, которая досталась мне в обмен за пару пачек сигарет, сейчас оценивается антикварами примерно в тысячу долларов!
А один из наших американских полковников рассказал мне, что купил совершенно новый Фольксваген за четыре блока сигарет стоимостью по 100 долларов каждый.
Однако когда мы отправлялись в небольшие городки вроде Гармиш-Партенкирхена или Регенсбурга, нам было разрешено открыто совершать покупки в местных магазинчиках. За все те же сигареты я приобрела парочку гравюр, которые и по сей день украшают стены моего дома. Я смотрела, как немец, лишившийся рук во время бомбардировки Нюрнберга, откидывается на спинку кресла-лежанки и рисует нюрнбергские пейзажи, сжимая карандаш пальцами ноги. У него получались настоящие шедевры. Людям сложно поверить, когда они слышат, каким именно образом мужчина рисовал эти замечательные картины.
Зарплату должны были выдавать один раз в месяц, с учетом надбавки за работу за границей. Мне платили примерно 5000 долларов в год, а также обеспечивали жилье, служебный транспорт и услуги горничной. Однако мне нужно было платить за еду, которую предоставляла американская армия, и за свои покупки в гарнизонном магазине.
В Нюрнберге не было никакой инфраструктуры, если не считать ту, что предоставляли военнослужащие американской армии и союзников.
Мне приходилось самостоятельно оплачивать все поездки по территории Германии и за ее пределы каждый раз, когда я получала соответствующее распоряжение.
Нам не разрешалось обедать в немногочисленных открытых здешних ресторанчиках, поскольку немцам едва хватало еды даже для самих себя. Молоко они не пастеризовали, а фермерскую продукцию удобряли человеческими экскрементами, которые собирали и перевозили в передвижных будках-уборных, похожих на огромные выдолбленные бревна. Эти будки тянули во всевозможных направлениях крупные быки, медленно и ритмично цокая копытами по брусчатке и всякий раз занимая середину дороги. Об эффективности таких удобрений я узнала, впервые увидев ягоду клубники размером с небольшое яблоко.
Мне выдали талоны для гарнизонного магазина и военной продовольственной лавки, где можно было купить некоторые продукты, туалетные принадлежности и сигареты. Гражданским разрешалось приобретать по три бутылки крепкого алкоголя в месяц, но военный кодекс запрещал нам снабжать этими напитками солдат, которые проходили службу в суде или наших офисах. Им разрешалось пить только пиво и вино. Из-за нарушения этого правила я впоследствии окажусь в офисе капитана Крускалл, где мне придется выслушать ее угрожающее сообщение о том, что мне не избежать военного суда, если я еще хоть раз вручу бутылку крепкого алкоголя кому-либо из солдат, служащих в нашем офисе. Как же она об этом узнала?
Юноша, которому я отдала бутылку, разделил ее с другими служащими блока сержантского состава. Пьяные солдаты развязали драку, в результате чего сильно пострадала мебель, и потребовалось вмешательство военной полиции. Когда нарушителей порядка спросили, где они взяли алкоголь, они честно назвали мое имя. И вот тогда я в полной мере узнала, что значит «запрещенное поведение».
Когда у нас случался отпуск (короткий или длинный), нам разрешалось ездить в города на территории американской, британской и французской зон оккупации (например, в Париж, Брюссель, Прагу или Амстердам) или в Швейцарию. Все железнодорожные перевозки на территории американской зоны находились под контролем Вооруженных сил США и были для нас бесплатны. Цена на еду, однако, была чудовищно высокой. Для этих поездок также требовалось получить соответствующие приказы и визы, в зависимости от того, куда мы направлялись.
Советская зона оккупации была для нас закрыта.
Чтобы получить визу для въезда в Берлин, необходимо было иметь на руках приглашение со стороны кого-то знакомого из этого города. Получить такое приглашение было непросто.
Мое обучение продолжалось каждую неделю пребывания в Германии. Американцы, союзники и всевозможные военнослужащие давали мне различные советы, исходя из собственного жизненного опыта. Я знакомилась с военным жаргоном. Как и большинство тех, кто работал на Нюрнбергских процессах, будь то военные или гражданские, я не говорила на немецком языке, однако мне все-таки удалось выучить простые приветствия и важные фразы.
Был введен комендантский час. Мы могли гулять по разрушенному городу, усеянному обломками, но нас предостерегали от прогулок в одиночестве. После 19 часов находиться на улице запрещалось из соображений безопасности. Вооруженные немецкие бандиты все еще скрывались среди завалов и в катакомбах Старого города, который подвергся мощной бомбардировке и сильно пострадал. Бомбы продолжавших безнадежное сопротивление немцев причинили значительный ущерб американской базе в Штутгарте. Приходилось постоянно быть начеку. В конце концов мне пришлось испытать на себе ужас подобной террористической атаки, когда бомбардировке подвергся «Гранд-Отель», в котором я проживала, – и это спустя двадцать восемь месяцев после окончания войны!
Все военные внедорожники были оснащены проволочными отсекателями – угловыми железными балками, прочно приваренными к переднему бамперу машины. Они поднимались выше головы водителя и предназначались для того, чтобы перерезать тонкую проволоку, которую немцы по ночам натягивали на дорогах с целью обезглавить сидящего за рулем. Также в темное время суток на американских сотрудников устраивали засады. Так мой друг Альфред Корнфельд, военный корреспондент журнала «Life», на свою беду попал в такую засаду по пути из Берлина в Нюрнберг и был убит.
Нам разрешалось посещать блок сержантского состава, каток и бассейн Международного Комитета Красного Креста, а также немецкий оперный театр. В театре немцы ставили полноценные представления. Там же специальные службы США организовали кинотеатр. Поход на кинопоказ стоил 30 центов для гражданских и 15 для военнослужащих. Еще мы бывали в замке Фабершлосс в городке Штайн неподалеку от Нюрнберга, в котором устроили пресс-клуб для международных журналистов.
Главной точкой притяжения был офицерский клуб в Гранд-Отеле. Он был закреплен за военнослужащими и вольнонаемными сотрудниками из США или стран-союзников, которые работали на Нюрнбергских процессах или посещали Нюрнберг в качестве представителей других ведомств. Мы собирались в баре, столовой или в Мраморном зале, где можно было выпить, перекусить и поболтать в окружении самого роскошного убранства, доступного в современном Нюрнберге.
Отопления нигде не было, не считая электрических обогревателей и каминов. Достать обогреватели было непросто, если ты не водил знакомств с нужным поставщиком из гарнизонного магазина.
Все хотели дружить с Джеком Бэрашом – вольнонаемным работником гарнизонного магазина, который являлся гордым обладателем электрического обогревателя.
Какая это была потеха – наблюдать за тем, как собравшиеся в коктейльном баре пытаются подсесть к нему поближе. Джек с семьей в итоге стали моими хорошими друзьями и даже сами предложили пользоваться их обогревателем!
Знакомство с коллегами
Из офиса капитана Крускалл я прошла по еще одному длинному и мрачному коридору, который привел меня в отделение судебных стенографистов – огромный зал с множеством наспех сколоченных письменных столов и стульев и парой столов побольше. Меня радушно встретил главный стенографист – Чарльз Фостер из Калифорнии, после чего я познакомилась с парой десятков своих коллег. Среди них было трое сотрудников моей прежней конторы в Детройте, которые были старше меня и потому смогли оказаться в Нюрнберге раньше: Уэйн Перрин, Гертруда Фельдт и Ферн Примо. Какое же это было чудесное чувство – знать, что четверо из двадцати шести высококвалифицированных судебных стенографистов Америки, направленных на работу в Нюрнберг, были из моей родной детройтской конторы!
Из Мичигана также приехал судья Роберт М. Томс, с которым мне уже приходилось работать в окружном суде Детройта. Этот человек обладал отличной репутацией. Еще один мичиганец, адвокат Джордж Мерфи – высокий и жизнерадостный ирландец, – которого я ранее не встречала, приехал из Анн-Арбора. Он был сотрудником юридического факультета Мичиганского университета, и его назначили судьей двенадцатого из последующих Нюрнбергских процессов (процесса по делу военного командования Германии). Так в нашей маленькой компании из Мичигана – штата, в котором не разрешена смертная казнь, – оказалось двое судей, которым теперь придется, помимо всего прочего, допустить возможность вынесения смертного приговора.
Дочь главы чикагского «Бунда»
Но больше всего меня удивила встреча с Леонор Хубер! Прошло всего четыре года с тех пор, как мы учились в Колледже бизнеса имени Джона Грегга в Чикаго, где стали хорошими подругами. Ее английский был безупречен и никак не выдавал того факта, что из двадцати шести лет своей жизни восемнадцать она провела в Германии, своей родной стране. Разумеется, ей захотелось вернуться.
Я поприветствовала ее с некоторой тревогой. В голове у меня проносились сцены тех странных выходных в мае 1943 года, что я провела в чикагской квартире Леонор и ее родителей.
Я тогда жила в 110 милях к северо-западу от них, в Вудстоке, штат Иллинойс, – маленькой фермерской общине с населением в шесть тысяч человек. Каждое утро в 7:00 я садилась на поезд с номером 400, курсировавший по северо-западной железной дороге, вместо завтрака вдыхая клубы дыма, и каждый вечер возвращалась обратно домой. Путь в каждую сторону занимал полтора часа. Я с радостью приняла приглашение Леонор провести выходные в городе вместе с ее родителями.
Леонор предупредила меня, что ее домочадцы не очень хорошо говорят по-английски, поэтому сама я не смогу вести с ними беседу, однако она вызвалась выступить в роли переводчика, поскольку свободно владела немецким языком. В первый вечер Леонор показала мне множество снимков из Германии, где она была запечатлена вместе со своими друзьями. Нижняя половина у фотографий отсутствовала.
Леонор объяснила, что часть снимков пришлось отрезать, поскольку все люди были одеты в немецкую военную форму.
На следующий день я видела ее родителей, но наше общение ограничивалось приветствиями, поскольку они разговаривали исключительно на немецком языке, даже не пытаясь поддержать беседу со мной при помощи дочери.
К 1943 году война охватила всю Европу и Тихоокеанский регион, и я прекрасно осознавала, что Германия была нашим врагом.
В квартире работало радио, и в новостях трубили что-то о ликвидации нацистами еврейского гетто в Варшаве. Было 16 мая 1943 года. И тут до меня по-настоящему дошел весь ужас происходящего. Я увидела, как резко изменилось поведение герра и фрау Хубер. Услышав новости, эти люди не скрывали своей радости. Их голоса при обмене репликами на незнакомом мне языке были взволнованы и веселы. Стало очевидно, что последние новости, что бы они ни значили на самом деле, их очень обрадовали. Для меня же любое деяние нацистов означало лишь что-то плохое. Как это было странно, в самом деле, ужасно странно!
Я видела, что Леонор смущена происходящим, и меня это встревожило. Тот случай так и не стерся из моей памяти. В том же 1943 году я окончила колледж, и мы с Леонор потеряли связь. Впервые после выпуска мы встретились в Нюрнберге в ноябре 1946 года. Она была там! Мы с ней будем коллегами, вот только снова стать близкими подругами нам было больше не суждено.
И только после того, как пару месяцев спустя я рассказала эту историю своему новому приятелю Аллану Дрейфусу, репортеру Британской радиовещательной корпорации (BBC), он поведал мне, что отец Леонор, герр Хубер, «который не очень хорошо говорит по-английски», в 1943 году был главой чикагского подразделения Германо-американского союза. 22 февраля 1939 года эта организация собрала митинг на нью-йоркской арене Мэдисон-сквер-гарден, в котором приняли участие 22 000 нацистов!
Подготовка к стенографированию
Чарльз Фостер из Калифорнии, главный стенографист процесса, имел полномочия распределять команды своих коллег на двенадцать грядущих процессов. Порой случалось, что два или более процесса должны были проходить одновременно. Обычно в состав одной команды входило шесть стенографистов, которые сменяли друг друга во время заседания каждые пятнадцать минут. Такая система обеспечивала непрерывное ведение стенографического отчета.
Я заявила Фостеру о своей заинтересованности в деле врачей и сообщила ему, что моей специализацией во время обучения стенографии в колледже была медицинская терминология. И я ужасно обрадовалась, когда он включил меня в команду назначенных именно на этот процесс.
Система синхронного перевода, разработанная на базе оборудования компании IBM и обеспечивающая возможность стенографирования во время первого Нюрнбергского процесса, должна была получить продолжение во время последующих. К этому времени специалистам уже удалось исправить практически все неполадки.
Поскольку в процессы были вовлечены люди, говорящие на самых разных языках, для всех присутствующих в зале судебного заседания – судей, адвокатов, ответчиков, стенографистов, журналистов, устных и письменных переводчиков, наблюдателей, прочих работников судебного аппарата и публики – были предусмотрены специальные наушники, благодаря которым они могли слушать перевод и понимать происходящее.
Ответчики и их адвокаты настраивались на немецкий язык. Что касается стенографистов, мы переключали язык на английский. Таким образом, за исключением тех случаев, когда слово брал один из американских судей, англоговорящий свидетель или адвокат, мы записывали слова переводчиков. Эти отрывки позднее правились усилиями устных и письменных переводчиков, которые просматривали стенографические отчеты после окончания судебного заседания, а затем, уже ночью, эти отчеты отправлялись на печать и каждое утро ложились на столы судей, адвокатов и прочих судебных работников, а также вручались представителям международной прессы.
На столах свидетелей, судей и адвокатов были установлены два световых сигнала, которые загорались по желанию переводчиков-синхронистов: желтый сигнал означал просьбу говорить помедленнее, а красный – остановиться. Для того чтобы перевести предложение с немецкого на английский язык, переводчикам приходилось дожидаться его конца (в немецком языке именно в конце предложения обычно находится глагол, важный для понимания всего сказанного ранее), а затем максимально быстро передавать суть целого предложения на английском.
Когда страсти накалялись, речь немецких адвокатов и свидетелей становилась быстрой, приводя к колоссальному перенапряжению переводчиков, из-за чего те нередко ошибались.
Именно в такие моменты переводчики могли зажечь желтый или красный «аварийный» сигнал, получая тем самым возможность «догнать» говорящего.
Иногда нагрузка была столь велика, что в результате перевода «пылесос», превращался в «сосатель пыли», а «искусственное оплодотворение» оборачивалось «искусным удобрением». В процессе работы стенографисты и синхронисты сильно сблизились, поскольку слишком зависели друг от друга. Стенографистам запрещалось говорить или иным способом прерывать судебное заседание, чтобы попросить повторить бесчисленные сложносоставные немецкие слова или названия городов, концентрационных лагерей или организаций. В таких случаях мы просто записывали эти слова так, как их слышали.
В связи с этим рядом с нами сидел англоговорящий наблюдатель – гражданин Германии, освобожденный от подозрений в участии в деятельности нацистской партии, – и от руки писал для нас сложные слова вроде Theresienstadt, Soldatenkonzentrationslager, Hauptsturmsführer и Reichsluftfahrtministerium.
Спустя пятнадцать минут работы стенографист покидал зал суда, и его место занимал коллега, продолжая записи. Выходя из зала, мы проходили на расстоянии вытянутой руки от обвиняемых, после чего удалялись в офис, где печатали свои записи на механических пишущих машинках, стоящих на закрепленных за нами письменных столах.
Во время процессов велась аудиозапись, которая фиксировала каждое слово, произнесенное в зале судебного заседания.
Эти записи были нужны для того, чтобы в конце дня письменные переводчики могли проверить стенографический отчет и исправить места, где синхронисты допустили ошибки.
Каждая страница такого отчета, сопровождаемая именем стенографиста и номером, уходила в отдел трафаретной печати для последующего перепечатывания. Оттуда отчет отправлялся в отдел тиражирования документов, где посредством все той же трафаретной печати создавались его копии и, как правило, уже к следующему утру оказывались в руках всех участников судебного процесса. Этот ежедневный процесс тиражирования является стандартной процедурой в американских судах, а также в Сенате США и в Палате представителей.
Отчеты американских стенографистов также были переведены на немецкий язык для последующей печати. Это был кропотливый ежедневный труд, в результате которого было создано более 330 000 страниц стенографического отчета по последующим Нюрнбергским процессам. 11 530 страниц было посвящено делу врачей.
Назад: 2. Нюрнбергский процесс над нацистскими преступниками
Дальше: 4. Дело № 1, Нюрнбергский процесс по делу врачей
