Хотя вбросы и махинации при подсчете часто идут рука об руку, важно помнить, что это разные инструменты со своими сильными и слабыми сторонами. Приписать цифры в протоколе обычно легче. Кандидату не нужно привлекать несовершеннолетних избирателей или заполнять тысячи бюллетеней – надо всего лишь заручиться согласием узкого круга лиц и поменять цифры в документах на определенном этапе подсчета. Вот что рассказал нам один бывший наблюдатель: «Достаете ручку, дописываете нолик или меняете единицу на девятку – вот и все». Не нужно продумывать и финансировать большую, сложно организованную операцию. Подмена цифр, пожалуй, является наименее трудоемкой формой фальсификаций.

Тем не менее у каждой медали есть обратная сторона. Если бездумно сложить полученные с разных участков цифры и добавить себе бонусных голосов, можно попасться с поличным. Оппозиционные кандидаты могут заметить большие несоответствия между итогами, особенно если они смогли мобилизовать достаточно сторонников для наблюдения, а потом добились альтернативного подсчета. Вдобавок международные наблюдатели и ученые разработали собственные новые методики проверки правильности результатов. Одна из них опирается на тот факт, что последние цифры в длинных столбиках чисел, как правило, равномерно вариативны, а вот человеческий мозг, подбирая случайные цифры, тяготеет к определенным паттернам, которые можно отследить. В результате, если ввести все участки в компьютерную программу, аналитики могут понять, какова вероятность того, что эти цифры придумал человек. Такие способы разоблачения представляют особый риск для фальсификаторов, поскольку, если итог вызовет слишком много подозрений и потребуется пересчет голосов, в урнах не окажется необходимого количества бюллетеней и правящая партия не докажет свой результат.

Вбросы, напротив, не несут такого риска, поскольку после такого вида фальсификаций остается бумажное доказательство, которое впоследствии можно предъявить как свидетельство качественных выборов. Когда итог одного кандидата повышается добрасыванием незаконных голосов, процесс подсчета и оформления итогового протокола проводится совершенно открыто и прозрачно – кандидат может быть уверен, что необходимые голоса будут выглядеть правдоподобно. Это означает, что процесс фальсификаций лучше защищен на случай судебных проверок. То есть, если грядет пересчет голосов, проверяющие и наблюдатели обнаружат в урнах «правильное» количество бюллетеней. И если общее количество бюллетеней на участке не превысит количество избирателей в списках, все будет выглядеть прилично.

Однако, хотя вбросы лучше защищены от дальнейших проверок, у них есть свои недостатки. Во-первых, они требуют планирования и усилий по организации. Скажем, если партия собирается использовать голосование несовершеннолетних, их нужно обеспечить документами и довести до участка, как и остальных избирателей, а это недешево. После дня выборов вбросы не представляют больших рисков разоблачения, но в момент голосования миссия может провалиться. Если перед участком выстроятся очереди из несовершеннолетних граждан или кто-то найдет стопки заготовленных бюллетеней, наблюдатели и журналисты вряд ли оставят это без внимания. Есть вариант набить урны бюллетенями заранее, но оппозиционный кандидат может потребовать демонстрации пустых урн перед открытием участка.

Как ни посмотри, идеальная стратегия для фальшивого демократа заключается в синхронном использовании обеих стратегий. Умеренное количество вбросов с меньшей вероятностью будет замечено, но при этом может придать текущему лидеру уверенности в завтрашнем дне, если параллельно – без фанатизма – докинуть голосов и при подсчете. Применение обеих тактик позволяет действующей власти диверсифицировать риски на случай, если что-то не сработает.

Однако на практике комбинированный подход всегда возможен. Какой метод окажется предпочтительнее – определяется контекстом выборов и географическим распределением партийной поддержки. Представим два вымышленных государства – Равномерию и Оплотию, в каждом – по три политические партии. В Равномерии все три партии соревнуются примерно на одном уровне в каждом из регионов страны, то есть рассчитывают примерно на треть голосов в каждой области. В Оплотии же каждая партия доминирует на своей трети территории, а в других районах почти не имеет поддержки.

Поскольку партии в Равномерии знают, что на подавляющем большинстве участков, скорее всего, будут присутствовать представители оппонентов, у них есть существенные опасения насчет использования вбросов – их почти наверняка заметят и предъявят партии обвинения в нарушениях. Поэтому партии куда выгоднее вмешаться на этапе подсчета голосов. А теперь сравним с Оплотией. В рамках своих «оплотов» партии чувствуют себя вольготно и не видят рисков от вбросов: при политической монополии на данной территории шанс нарваться на вражескую проверку гораздо ниже. В таких условиях выборы рискуют превратиться в гонку вооружений, когда каждая партия стремится искусственно завысить явку на подконтрольной территории, осознавая, что оппоненты делают то же самое.

Разумеется, это собирательные образы стран. В реальности нет партий, которые могут близко конкурировать с оппонентами в каждом из регионов. Не встречаются и страны с эталонным распадом на партийные регионы. Однако ряд государств частично походят на наши воображаемые модели. Первое, что приходит в голову, – это, разумеется, страны с выраженной этнической и региональной идентичностью, которая определяет поведение избирателей (пусть и не на 100 %) в Африке южнее Сахары – здесь можно наблюдать характерные черты Оплотии. В том числе по этой причине мы часто наблюдаем поразительные уровни явки в областях, где проживают сторонники той или иной партии. Этому способствуют политическое рвение, вбросы и интенсивное социальное давление – сообщества зорко следят, чтобы никто не остался без «чернильного пальца».

Так, в 2016 году в угандийском районе Кирухура – оплоте президента Мусевени и его партии «Национальное движение сопротивления» – целых 43 избирательных участка продемонстрировали рекордную явку. Пришли все зарегистрированные избиратели до последнего, и, более того, все они проголосовали за Мусевени. Но и это не все: в стране, где сохраняются очаги неграмотности и на каждых выборах избиратели неверно заполняют тысячи бюллетеней, на этот раз ни один голос не был признан недействительным. Разумеется, идеальная явка и голосование в районе Кирухура наверняка были ложью. Хотя нарушений не было зафиксировано и количество бюллетеней не превысило количества избирателей по спискам, получить единодушную поддержку всей деревни практически невозможно: кто-то обязательно умирает между выборами, а кто-то не в состоянии прийти проголосовать по причине болезни. Стопроцентная явка указывает на то, что правительство делало вбросы за гранью разумного, пусть даже технически все сошлось.

В условиях Оплотии также вероятно, что к фальсификациям приложат руку и оппозиционные партии (хотя эффективность правительственных махинаций, как правило, гораздо выше). Так происходит, потому что в областях, где оппозиционные партии имеют определенную степень контроля над местными избирательными комиссиями, они начинают действовать подобно правящей партии. К примеру, в Кении оппозиционные лидеры уже давно сформировали в своих оплотах систему по типу феодальной, и в ее рамках их власть огромна. Поскольку подавляющее большинство людей родом из одних и тех же сообществ и голосует одинаково, членам избирательных комиссий бывает очень непросто сопротивляться давлению локально доминирующей партии, ведь они зачастую живут поблизости от участка, на котором работают. Это не означает, что силы оппозиции и правительства равны, но у них однозначно есть способы сократить разрыв. Полагают, что на выборах 1992 года в районах, где поддерживали президента Дэниэла арап Мои, было искусственно добавлено порядка 250 тыс. бюллетеней. Но оппозиция не осталась в долгу и частично перекрыла этот вброс десятками тысяч бюллетеней со своей стороны – в своих оплотах, где проживал электорат Кеннета Матибы и Огинги Одинги.

В странах, которые ближе к модели Равномерии, расклад сил совсем иной. Возьмем Латинскую Америку, где национальный фактор играет меньшую роль в политических предпочтениях. Например, в Венесуэле правительство президента Мадуро явно пользовалось популярностью в некоторых областях, но когда оно попыталось провести противоречивое голосование, чтобы выбрать новое учредительное собрание для перекройки политической системы, то столкнулось с двумя препятствиями. Первое – оппозиционные избиратели бойкотировали голосование. Они заявляли, что учредительное собрание задумано исключительно с целью разрушить систему сдержек и противовесов и создать новый институт власти над парламентом. В свою очередь, это стало угрожать явке – если бы ее не хватило, легитимность голосования была бы под вопросом. Мадуро хотел сделать показатели явки повнушительнее, но тут ждало второе препятствие: при вскрытии фальсификаций репутация правительства была под угрозой. А протестно настроенные граждане и группы гражданских активистов распределились по стране более-менее равномерно – с очагами в крупных городах, где антиправительственные протесты были особенно интенсивны.

В итоге правительство рубануло сплеча и банально раздуло явку до желаемых значений. Когда были объявлены официальные результаты, венесуэльцам соврали, что на участки пришли 41,5 % зарегистрированных избирателей, то есть более 8 млн человек. Учитывая, в каком хаосе проходило голосование, этот обман мог пройти незамеченным, если бы не Антонио Мухика и его компания Smartmatic. Он разработал электронные технологии для проверки выборов, записал результаты по мере их оглашения и публично усомнился в официальных показателях. Согласно выводам Мухики, «воскресная явка 30 июля на голосовании по учредительному собранию Венесуэлы была искажена» как минимум на миллион голосов.

Заявление Мухики было подкреплено расследованием агентства Reuters, которое обнаружило, что к половине шестого – за полтора часа до закрытия избирательных участков – проголосовало лишь 3,7 млн избирателей. Даже если предположить, что под конец дня произошел массовый наплыв граждан, трудно представить с практической точки зрения, чтобы за 90 минут проголосовали целых 4,3 млн человек, то есть больше, чем за весь остальной день. Обнародованные факты выставили Мадуро в дурном свете и подорвали его легитимность внутри страны и на международной арене. Однако фатальных последствий ему удалось избежать – когда учредительное собрание начало работу 4 августа, он уже мог спокойно менять законодательство под свои нужды, в том числе чтобы защититься от жалоб на нарушения при голосовании.

С одним проблематичным аспектом вбросов Мадуро все же не столкнулся: ему можно было не бояться переусердствовать. Когда лидеры создают структуры, где низовые объединения децентрализованной политической системы поощряются за верность властям, с фальсификациями в день голосования можно легко переборщить, и получится неправдоподобный результат. В свою очередь, это может подорвать доверие ко всему избирательному процессу – а значит, прощай, легитимность, которой так дорожат главы государств.

В итоге лидеры, склонные к махинациям на выборах, стараются держаться в рамках приличий. Если предвыборная гонка была конкурентной, а в финале текущий правитель получил 95 %, то оппозиция, наблюдатели и иностранные державы явно будут озадачены. Золотой интервал для фальсификаций в день голосования – примерно 5–15 процентных пунктов разрыва между кандидатами. В такой разрыв можно поверить, и при этом все видят, что текущая власть имеет перевес выше статистической погрешности. Подавляющее большинство политиков, с которыми мы говорили о выборах за последние несколько лет, называли этот промежуток идеальным. Любопытная деталь: в Африке, Латинской Америке и посткоммунистической Европе провели исследование о президентских коалициях, в рамках которого были опрошены 350 депутатов парламента в нескольких молодых демократиях и конкурентных автократиях. Выяснилось, что, если бы опрошенные поднялись до поста президента, они пожелали бы в среднем иметь 60-процентное большинство своей партии в парламенте. Это число выбрали по нескольким причинам: оно демонстрирует доминирующее положение, облегчает формирование коалиций, а также позволяет без особого труда вносить изменения в конституцию, для чего часто требуется около двух третей депутатских голосов.

На электоральном фронте здоровый отрыв от конкурента также важен, поскольку он отправляет нужные сигналы как оппозиционным партиям, так и наблюдателям. Соперники с большей вероятностью потеряют боевой дух, если их отставание от победителя окажется ощутимым – это может даже помешать им собрать финансирование в следующую кампанию. Кроме того, размер имеет значение в глазах международных спонсоров и экспертов. Если голосование завершилось разрывом, скажем, в процент, то наблюдатели с утроенным рвением начнут собирать и фиксировать любые нарушения, осознавая, что даже небольшое отклонение от процедуры может поменять исход. Совсем другое дело, если партия власти победила с перевесом в 15 или 20 % – в такой ситуации наблюдатели зачастую игнорируют то, что часто называется «расхождениями», поскольку считают, что эти нарушения не повлияли на итог и, следовательно, не стоят того, чтобы «раскачивать лодку». Напротив, если битва развернулась за какой-то жалкий процент голосов, эксперты и наблюдатели не пожалеют сил на расследование каждого потенциального злоупотребления. Таким образом, у текущего лидера появляется сильный мотив не допускать слишком маленького разрыва.