Мы подходим к вопросу, что может сделать международное сообщество, чтобы предотвратить худшие проявления политического насилия. Западные страны уже давно закрепили за собой право вмешиваться в серьезные нарушения прав человека. Современная форма такого вмешательства видна на примере Сирии: в апреле 2017 года президент Башар Асад отдал приказ о химической атаке зарином против собственных граждан в городе Хан-Шейхун. Даже по меркам затяжной гражданской войны, известной своей жестокостью, тотальная химическая атака была возмутительна и привлекла внимание журналистов всего мира.

В свою очередь, фотографии детей с пеной изо рта оказали большое впечатление на американского президента Дональда Трампа. Он посчитал, что Асад перешел черту и что теперь долг уважающих себя наций – вмешаться в конфликт. Вскоре президент США приказал запустить 59 ракет по сирийской авиабазе. Цель атаки – помешать режиму Асада применять химическое оружие, а также продемонстрировать, что он не останется безнаказанным.

В свою очередь, реакция Трампа оказалась весьма неоднозначной и спровоцировала новые ожесточенные дебаты между странами. Пока союзники Асада убеждали, что нет доказательств связи между газовой атакой и приказами Асада, целый ряд критически настроенных газет обсуждал, откуда у сирийского президента такое оружие. Выдвигалась гипотеза, что его продала Асаду Великобритания, которая на словах выступала против его режима. Другие полагали, что эскалация военных действий может ухудшить ситуацию. Как бы то ни было, все сходились на том, что некоторые формы государственного насилия, при наличии доказательств, оставлять без внимания нельзя. В конце 1990-х годов это мнение легло в основу создания особого органа – Международного уголовного суда, о котором мы уже немного говорили. Многие страны согласились, что существуют серьезные преступления против человечества, которые иностранные державы не должны игнорировать. Идею создать МУС, имеющий полномочия преследовать лидеров стран за масштабные преступления (например, геноцид), поддержали 139 стран.

В теории появление такого суда было решительным шагом в борьбе с автократическими перегибами. Хотя из 139 стран, подписавших Римский статут, лишь 118 его в итоге ратифицировали, то есть были готовы использовать внутри страны, все равно это достаточно весомый показатель. В список также вошли многие государства за пределами традиционного клуба западных либеральных демократий. Более того, решение суда начать расследования преступлений в Кении, описанных чуть выше, показывает возможность МУС наказывать преступников, совершивших электоральное насилие, что отпугивает автократов от данного инструмента. Но, как мы видели, МУС сталкивается с большими препятствиями в том, чтобы эффективно прорабатывать преступления, совершенные властью. Первое мы уже описали: используя вооруженные группы, не относящиеся структурно к государству, руководитель страны может затруднить международному прокурору сбор доказательств и доведение дела до суда.

Есть еще два системных препятствия, усугубляющих проблему. Во-первых, МУС не может собирать улики, а следовательно, зависим от кооперации с той страной, против которой и разворачивается процесс, – как если бы прокурор или полицейский просил обвиняемого помочь собрать улики и выстроить доказательную базу для идущего дела. Всем очевидно, чем такое чревато. Во-вторых, МУС не имеет официальной программы защиты свидетелей, поэтому те, кто дает показания в суде, оказываются в уязвимом положении. Эти два факта поспособствовали тому, что Руто и Кеньята уклонились от предъявленных обвинений. Подозрительно много ключевых свидетелей умерло, исчезло либо передумало давать показания, пока шел процесс, и в итоге у стороны обвинения не осталось доказательств. Более того, кенийское правительство предсказуемо не смогло в полной мере предоставить необходимую поддержку процессу, особенно после того, как Кеньята и Руто сформировали «антиследственный» союз и получили в 2013 году власть президента и вице-президента. Кенийский случай демонстрирует, почему МУС, как правило, эффективен, лишь если обвиняемый не находится у власти, а новый режим хочет насолить прежнему.

Провал МУС в случае Кении получился особенно вопиющим, однако это лишь одна из целой череды неудач этой международной инстанции. Процессы по делу Демократической Республики Конго, Судана и Уганды вызвали не меньше полемики и оказались почти так же бесплодны.

Глядя на препятствия, с которыми столкнулся МУС, можно предположить, что другие внесудебные стратегии эффективнее предотвращали бы электоральное насилие. Например, Великобритания и США готовы применить точечные санкции по отношению к тем, кто финансирует и организует расправы, – замораживать активы или запрещать въезд. Такие стратегии имеют явное временно́е преимущество и не привязаны к тщательному сбору доказательств. Санкции можно ввести в разгар насилия, а то и опередить его, чтобы отрезвить правительство.

Однако у таких мероприятий есть ряд ограничений. Во-первых, хотя эти наказания создают дискомфорт автократу, их редко применяют в широком масштабе, чтобы подкосить весь режим. Во-вторых, у западных стран есть интересы в различных регионах мира. США не заморозят активы геополитического союзника, даже если там творятся зверства с политической подоплекой, как в Саудовской Аравии. Как мы убедимся в главе 6, укрепление демократических норм сильно варьирует в зависимости от текущих интересов мировых держав. И наконец, прямое западное вмешательство может выглядеть как неоколониальные притязания на восстановление контроля. В итоге правозащитные принципы соблюдаются непоследовательно, и многие авторитарные лидеры обижаются, что к ним якобы применяют двойные стандарты, – а это уводит фокус с изначальных событий.

Это также существенная проблема для МУС. Серия судебных процессов в отношении африканских руководителей в 2000-х годах спровоцировала в отношении МУС обвинения: суд работает на интересы западных стран и бьет по слабым государствам Африки, закрывая глаза на сравнимые преступления, которые совершают европейские и североамериканские политики. Хотя в создании МУС активно участвовали многие африканские страны, после череды кампаний, направленных против африканских деятелей в последние годы, стала громче звучать антиколониальная риторика. Она резонирует не только с запросом африканских элит, но и с настроениями рядовых граждан. Благодаря этому военные преступники смогли избежать обвинений, изобразив себя жертвами империалистической или даже расистской системы.

Ограниченная легитимность МУС поднимает вопрос, какие институции могли бы обеспечить более авторитетное и, следовательно, эффективное вмешательство в электоральное насилие по всему миру. Может быть, ООН или ее региональные организации, такие как Африканский союз? Мы вернемся к этому вопросу в заключении.

Насилие представляет серьезные риски – по этой причине многие главы государств его избегают. Репрессии, как правило, привлекают огромное внимание, и умудренные жизнью автократы знают, как грамотно разыграть свои карты. Альтернативные формы фальсификаций позволяют добиться нужного результата и одновременно не лишиться международной поддержки. В XXI веке такое «умное» мошенничество все чаще происходит в виртуальном пространстве, где простирается Дикий Запад избирательных фальсификаций. Там часто действуют неписаные правила, а их выполнение почти никогда не контролируется.