ГЛАВА 6
В «Атриум» Маан прибыл позже остальных. В восьмом часу он отпустил клюющего носом Лалина и готовил дела для сдачи в канцелярию.
К этому моменту на его столе лежало уже пять папок, одна толще другой. Те две заявки, с которыми он разобрался в первой половине дня, не доставили проблем: пара звонков по войсаппарату, некоторые формальности — и на них уже краснеет овальная печать Санитарного Контроля: «Заявка отклонена, повода подозревать синдром Лунарэ не замечено».
В ответе стандартно выражалась благодарность за бдительность, и просьба в дальнейшем немедленно сообщать о сходных случаях. К счастью, Маан был избавлен от необходимости писать это самостоятельно — шаблоны для каждого отдельного случая были заложены в инфотерминале.
Но даже если бы их не было, любую подобную формулировку он мог процитировать, разбуди его среди ночи — настолько все они врезались в память, за много лет однообразной работы.
На обед Маан не пошел, заказал еду в автомате, скрупулезно подсчитав социальные очки. Рис с приправами, натуральный, выращенный на подземных фермах, к нему немного редиса, ломоть хлеба из пшеничной муки и стакан некрепкого чая.
Виновато покосившись на собственный живот, он добавил отбивную из сублимированного мяса. Черт возьми, работающий мужчина просто обязан соответствующе питаться!
Неприятности начались после обеденного перерыва. Сперва принесли новые заявки, сразу три. Взвесив в руке пухлые папки, Маан с неудовольствием понял: на этот раз, работа предстояла не в пример серьезней. Может, конечно, подозрения и напрасны, но в подобных ситуациях разбираться надо основательно, постоянно перестраховываясь.
Геалах уехал на инспекцию, ему предстояла проверка во втором производственном блоке — рутинное и неприятное мероприятие.
Второй блок изготавливал целлюлозу и представлял собой целый подземный комплекс, большую часть пространства которого занимали огромные цистерны, в них обрабатывали малоприятное месиво, получая из лишайников полезные и нужные городу вещества.
Там всегда отвратительно пахло, чем-то дрожжевым, от этой вони непривычных людей мутило, но присутствие Маана, к счастью, было необязательным, Геалах справится сам.
«Прыгать по крышам с пистолетом в руках?..»
Маан лишь вздохнул, вспомнив слова доктора Чандрама.
Количество бумаг на его столе не уменьшалось, напротив, и скоро аккуратная стопка превратилась в нагромождение пластика и картона, скрывающее внутри сотни бумажных листов.
Маан работал аккуратно, не позволяя себе отвлекаться. Читая документ, клал его перед собой и скользил взглядом по строчкам, выхватывая самое необходимое, но не брезгуя и деталями.
Какой-то школьник из соседнего жилого блока подрался на перемене с одноклассником, кажется, сломал ему палец. Вспышка агрессии? Обычная ссора?
Выписка из его досье с комментарием психолога. Ведомость по успеваемости, сравнительный анализ по дисциплинам и срокам. Объяснительная от родителей, показания соседей. Отдельно — сцепленные между собой, листки общих анализов крови, в хаотическом нагромождении цифр и латинских сокращений — подчеркнутые от руки нужные строки.
Но анализ не всегда дает стопроцентный результат, это знают все, кто его проводит. Особенно когда речь идет о ребенке. А значит — проверять, проверять и проверять. Значит — допытываться, задавать вопросы, грозить карой Контроля и требовать.
Такая мелочь — и десятки человек в городе самых разных профессий подняты, точно солдаты по тревоге. Вдруг Лунарэ? Тогда действовать надо срочно: мгновенный карантин школы, вмешательство инспекторов, правдоподобное объяснение для других учеников и родителей…
Слова, слова, слова. Цифры, цифры и еще раз цифры. Если по каждой заявке отправлять с проверкой инспектора, через час в штаб-квартире не останется ни одного. Принимая решения, надо быть уверенным в его правильности.
Маан отложил папку и позволил себе на минуту прикрыть глаза. Не перерыв, просто временное отключение от работы. Шесть часов без отдыха, на пределе внимания и концентрации.
«С пистолетом по крышам?..»
«Я инструмент Контроля, — повторил он про себя привычную фразу, — И я приношу ему пользу в той форме, которая от меня сейчас требуется. Быть может, в данный момент я спасаю больше жизней».
Население единственного города на Луне — два с лишним миллиона людей. В среднем приходится один случай Гнили на семь сотен человек. Иногда этот показатель опускается, а иногда, напротив, растет. Гниль непостоянна во всем, и ни один ученый пока не нашел ключа к ее дьявольской переменчивости. Но в среднем — семь сотен.
Это значит, что сейчас, когда он, Джат Маан, инспектор двадцать шестого класса, сидит за своим столом, оперев гудящую голову о ладони, около трех тысяч Гнильцов дышат тем самым воздухом, которым дышит он.
Может, чуть больше. Может, немногим меньше.
Три тысячи поганых выродков, нацепивших на себя человеческую плоть, в этот самый момент смотрят по сторонам, возможно, уже подыскивая жертву.
Более омерзительные, чем гниющие трупы, порождения зловонной лунной бездны, существа, являющие собой все самое отвратительное и гадостное для человека. Рабы Гнили.
Когда Маан отложил последнюю папку, хронометр показывал восемь часов вечера. Некоторое время Маан осоловевшим взглядом смотрел на цифры, не понимая их значения, потом поднялся и разогнул трещащую спину.
Работа была сделана, и, он знал это — сделана на совесть.
От эрзац-кофе, которого он выпил несколько стаканов, к горлу подступал тошнотворный слизкий комок. Хоть печень не болит — и то хорошо…
Он накинул плащ и удивился тому, какой тот сырой и тяжелый, а ведь целый день висел… От плаща несло стылым запахом улиц, не поддающимся расшифровке и не имеющим составляющих — тем самым скверным запахом, которым пропитываешься насквозь, когда идешь между каменными громадами жилых блоков.
Один из тех, к которым невозможно привыкнуть, проживи ты в этом городе хоть год, хоть полвека.
Маан с отвращением застегнулся.
Температура снаружи быстро падала, и, хотя на Луне не было погоды в полном смысле этого слова, как не существовало и атмосферы, в которой она могла бы быть, хороший плащ всегда был насущной необходимостью под куполом города.
Невидимые терморегуляторы, укрытые под поверхностью, тратили неисчислимое количество энергии, обеспечивая комфортную температуру в течение всего дня, и теперь медленно переводились на холостые обороты, набираясь сил перед завтрашним днем.
Влажность же, всегда была неизбежным следствием конденсата, накапливающегося под воздействием температур на внутренней поверхности рукотворных пещер-блоков.
За окном стемнело, подойдя к нему, Маан увидел лишь свое отражение на стекле. Уставший взгляд, безвольно отвисшая челюсть. Совсем не так показывают бравых инспекторов Санитарного Контроля, в рекламных роликах, отгороженных от остального мира непроницаемой стеклянной стеной теледисплея.
Маан улыбнулся собственному отражению, но оно в ответ лишь оскалилось.
Сдав папки, Маан спустился и, кивнув дежурному, уже другому, вышел из здания. Ночная зябкая влажность тотчас окутала, заставив втянуть голову в плечи.
Ни малейшего движения в стылом воздухе, ни ветра, ни сквозняка. Только эта проклятая сырость, из-за которой город кажется погруженным в болото. Сырость, пробирающаяся сквозь одежду, несмотря на поднятый воротник, лижущая отвратительным языком шею, отчего по спине пробегает короткая волна дрожи, а кожа покрывается мурашками и делается нечувствительной.
Рука машинально полезла в карман плаща за сигаретами, но не обнаружила их там и замерла. Тоже привычка. Что же, скоро ему придется отказаться еще от многих других.
Привычки, рождающиеся из ниоткуда, но вплетающиеся в жизнь и быстро становящиеся ее неотъемлемой частью. С каждым годом их становится все больше и больше. Они, как внутренние паразиты, не меняют хозяина, лишь укрепляют свои позиции, отказываясь их сдавать до того момента, когда сердце перестанет биться.
Привычное кресло. Привычная чашка. Привычка потягиваться, закладывая руки за голову, или зашнуровывать сперва левый ботинок, а не правый.
Привычка закуривать сигарету, выходя из штаб-квартиры вечером.
Маан улыбнулся. Поднятый воротник плаща позволял ему не беспокоиться о редких прохожих, которых, конечно, удивил бы мужчина, стоящий ночью на тротуаре и улыбающийся в пустоту вместо того, чтобы искать укрытие на станции общественного транспорта.
Он вытащил руку из кармана и несколько раз сжал в кулак.
А ведь есть и другие привычки. Приходить на службу. Доставать оружие — и применять. Привычка. Часть его самого.
А потом все это закончится.
Маан подумал «закончится», но не смог этого представить. Его мысль создала форму, слепок слова, но оказалась неспособной ее заполнить, оставив внутри вакуум.
Закончится.
Просто наступит день, когда он проснется — и не поедет на службу.
Он сможет не спеша завтракать, слушая новости по теле, беспечно развалившись в кресле. И, черт возьми, заняться любовью с Кло. Сколько лет у них не было секса с утра?..
Но мысль эта, возникшая у Маана с мельчайшими подробностями, не обрела плоти, осталась лишь схематичным безжизненным наброском, стерильным, как чертеж на инфотерминале.
Сможет ли он привыкнуть к самому главному? К тому, что он больше не часть единого целого, которое именуется Контролем, не инструмент, а отработавшая положенный срок деталь. Не выброшенная, просто помещенная на почетное место пыльной полки. Утратившая полезность.
Всю свою жизнь он выискивал Гниль — и уничтожал ее. Это была его функция, ставшая частью того, что привыкло называть себя Джатом Мааном. Как рука является частью его собственного тела.
Будет ли он спокойно засыпать, чувствуя себя уже не инспектором Контроля, а обычным человеком, единицей среди миллионов, пусть и с высоким социальным уровнем? Не охотник, не защитник — просто пенсионер двадцать шестого класса.
Наверное, так чувствует себя бомба, из которой вытаскивают взрыватель.
Может, обратиться к Мунну? Тот, конечно, направит его к хорошему психологу. Разумеется, штатному, работающему на Контроль.
Подобных специалистов много и, кажется, они не сидят без дела. Наверное, так и надо будет поступить. Но не сейчас, позже. Когда останется месяц или два.
Маан с неудовольствием заметил, как трусливо его мысль спряталась за этим хлипким укрытием.
Не сейчас.
Позже.
Холодная морось быстро пробиралась под плащ, надо было идти. Маан посмотрел в сторону арки станции общественного транспорта, желтеющей невдалеке подобно какому-то недостроенному буддистскому храму. Она скрывала в себе тепло и свист подземных капсул-поездов.
Можно, конечно, вызвать и автомобиль, но возвращаться в полупустое здание штаб-квартиры не хотелось.
Дойти до арки, спуститься вниз, предъявить социальную карту и через полчаса оказаться дома. Сорвать отсыревший плащ, снять натершую спину кобуру. Кло разогреет ему ужин, а Бесс, посидев, из вежливости с ним несколько минут, снова уйдет в свою комнату.
У него будет обычный вечер, его обычный тихий вечер, принадлежащий только ему и никому кроме. Такой, как тысячи до него. И быть может, еще несколько сотен — после.
Он развернулся и зашагал в другую сторону.
К «Атриуму» он подошел спустя едва ли четверть часа — тот располагался всего в трех кварталах от штаб-квартиры. Необычное расположение для заведения подобного рода, в центральном офисном блоке, но «Атриум» мог себе это позволить.
Маан передал свою социальную карту охраннику и терпеливо ждал, пока тот ее изучит.
Здесь не играл роли ни класс, ни место службы: среди посетителей «Атриума» встречались и такие, по сравнению с кем сам Джат Маан мог выглядеть в лучшем случае мальчиком на побегушках. Поэтому столы здесь резервировались за три недели, и никто не был возмущен подобным положением дел.
Внутри сперва казалось душно, но входящий быстро адаптировался. Узкие тесные коридоры, осветительная панель, бегущая по стене узорчатой изломанной линией, мягкое ковровое покрытие под ногами — все это делало интерьер «Атриума» непривычным, но комфортным.
Здесь не было ни ослепляющих юпитеров, ни оглушительно бьющей по ушам музыки, ни снующих взад-вперед с подносами официантов; и этим он выгодно отличался от большей части ночных ресторанов города.
Маан бывал в «Атриуме» нечасто, всего несколько раз в год, а ребята из отдела собирались каждый месяц, оставляя несусветное количество социальных очков во время своих посещений.
Это давно стало у них традицией, и даже Хольд, которого перевели несколько месяцев назад, быстро по достоинству оценил такой обычай.
Геалах, всегда бывший заводилой в подобного рода мероприятиях, утверждал, что это отличный способ снять напряжение, накопившееся за месяц, и Маан был с ним согласен, не препятствуя подобному времяпрепровождению.
Ребятам надо отдыхать, а такой досуг, пожалуй, безопасен — как для них, так и для окружающих.
Сам он, однако, в «Атриум» заходил лишь изредка, хотя дело было вовсе в трате социальных очков. Несмотря на установившиеся в отделе дружеские отношения, Маан не хотел становиться начальником, который чересчур сближается со своими подчиненными.
Парни всегда резервировали крайний правый кабинет, Маан без труда нашел его. Конечно, кабинетом это было лишь в терминологии самого «Атриума», по своей площади это скорее походило на среднего размера зал, а по оформлению — на какой-нибудь мужской клуб из числа тех, что были в моде лет двадцать назад.
Когда Маан вошел, были в сборе почти все, не хватало только Лалина. Впрочем, у того имелась привычка опаздывать везде и всюду, и Маану она хорошо известна.
В воздухе плавал слоями табачный дым, отчего у Маана сразу зачесалось в носу.
Инспекторы сидели вокруг невысокого прямоугольного стола, заставленного изящными бокалами и темными бутылками; в пепельницах тлели сигареты, кто-то набивал трубку.
От самой двери слышен был приглушенный смех, возбужденные голоса, шутливые реплики — ни дать ни взять — компания служащих, отдыхающих после долгого рабочего дня.
Маан хотел приблизиться незамеченным, но, конечно, у него ничего не вышло. Подкрасться к инспектору Контроля, пусть даже выглядящему расслабленным, удавалось не каждому, и далеко не всегда. А он уже вышел из того возраста, который можно было назвать пиком физической формы.
— Шеф на посту! — возвестил Геалах, вскакивая, — Занять места соответственно штатному расписанию!
Все поднялись и приняли подобие стойки «смирно», заложив руки за спину и нелепо задрав головы. Получалось у них даже молодцевато — кроме Тай-йина все инспекторы в свое время прошли через Вооруженные Силы, и выправку утратить не успели.
— Господин старший инспектор! — затараторил Геалах, ловко подражая армейской скороговорке, — Личный состав выполняет служебные обязанности согласно утвержденному плану. В ваше отсутствие никаких непредвиденных ситуаций не возникало, за исключением того, что господин инспектор Мвези ухитрился выпить лишнюю рюмку джина!
— Вольно! — Маан махнул рукой, и сам сел за стол, — Решил скоротать сегодня с вами вечер. Надеюсь, не помешал?
— Отнюдь! — сказал Тай-йин.
Мвези проговорил что-то неразборчивое, но одобрительное.
Геалах хлопнул Маана по плечу:
— Мы были уверены, что ты заглянешь на огонек. Смотри, даже рюмка для тебя стоит. Инспектор Хольд, наполнить!
Хольд, выделяющийся среди сидящих своей комплекцией, кивнул. Его огромные руки аккуратно и даже нежно подхватили рюмку, подняли бутылку, опрокинули, и в стекло, кажущееся изысканно застывшим льдом, потекла прозрачная струя.
— А ты продолжай, продолжай! — бросил Геалах Мвези, затем повернулся к Маану, пояснив, — Господин инспектор рассказывает нам, как брал Гнильца в прошлом месяце. Ну, продолжай же!
Было видно, что общество Маана смущает Мвези — он не привык к присутствию начальства в «Атриуме». Стараясь не глядеть на Маана, темнокожий Мвези забубнил:
— Да что рассказывать… Уже два раза рассказывал.
— Я не слышал!
— И я, кстати.
— Рассказывай, Мвези, — Маан доброжелательно улыбнулся, — Я тоже послушаю.
— Эээ… Да, шеф, — не похоже, что Мвези ощутил облегчение, — Там и говорить почти не о чем. Меня отправили инспектировать «Шейл и Магнесс», у них комбинат в промышленном блоке. Преимущественно рутина. Две тысячи рабочих, жара как в парилке, вонь, шум…
— Я думал, тебе нравится инспектировать промышленные объекты, — подначил его Тай-йин, — Работа спокойная, бегать не надо, даже пистолет доставать не приходится. Попыхтел бы ты на выездах!..
— Оперативки всегда веселее, — согласился Хольд, — Никогда не знаешь, что встретишь. Помню, в то время, что я был во втором отделе…
— Кажется, я что-то говорил, — обиженно сказал Мвези, — Вы или сами…
— Да продолжай, не слушай их!
— Так я и говорю… Две тысячи рабочих, суета, грохот… Между прочим, инспектирование объекта — это вам не легкая прогулка. Надо заглянуть в каждый уголок, обнюхать каждую щель, это не говоря о том, что приходится пообщаться со всеми, кто там работает. Анализы анализами, да медицинские осмотры проводятся периодически, но на нюх в таком деле я полагаюсь больше.
Тай-йин фыркнул. Мвези действительно не любил работать по «оперативкам», предпочитая плановые инспекции объектов, из-за чего в отделе за ним закрепилась репутация человека привередливого, не рвущегося к рискованной работе.
Однако Маан достаточно хорошо знал Мвези, и когда-то сам выбирал его кандидатуру в свой отдел. Он сознавал, что этот медлительный, склонный к рефлексии меланхолик, редко выбирающийся из-за письменного стола, представляет собой одно из лучших его приобретений.
У Мвези был отличный нюх, а также, в противоположность многим другим парням из отдела, он всегда руководствовался разумной осторожностью, которую, впрочем, сослуживцы часто принимали за трусость.
Достаточно было сказать, что именно Мвези до сих пор удерживал первенство отдела по взятым без стрельбы и повреждений Гнильцам.
Остальные парни — даже Геалах не был исключением — предпочитали сперва стрелять. Гнильцы, которых они брали, постоянно оказывали сопротивление, пытались бежать, нападали на инспекторов и мирных жителей, Мвези же, раз за разом поставлял в Контроль задержанных и делал это так же аккуратно, как чертил линии в журнале отчетов.
— Ну, провожу я инспекцию… Как обычно, первый, второй, двадцатый… — Мвези рассказывал неэмоционально, сухо, как и докладывал, — Почти всех уже проверил, вроде чисто все. И тут подходит ко мне… Кто-то из местных, не знаю какой класс. Кажется, техник или что-то вроде того. Но сразу видно, что мозгами его Бог обделил. Такой, знаете, туповатый на лицо. И, значит, спрашивает: «Вы из Санитарного Контроля? Типа врач?».
За столом захохотали, Маан не сразу заметил, что и сам смеется вместе со всеми.
— Врач!..
— Нет, ну в каком-то смысле, почему бы…
— Редкостный кретин, видимо.
— Я же говорю, небольшого ума был парень, — Мвези сам разулыбался, ощутив, что его рассказ имеет успех, даже темная кожа немного порозовела, — Ну, так отвечаю: «Врач или вроде того. А что, вас что-то беспокоит?». «Ага, — говорит он — уже вторую неделю болею. Может, взглянете?». Ну, думаю, точно идиот. Небось какой-нибудь грибок на ноге или там раздражение, на комбинатах такое частенько… Но вроде как начинаю что-то чувствовать. Слабо, еле-еле. Как ветерком мазануло. Даже не верится, до того слабо. «Ну, — говорю я сам себе, — стареешь ты, Мвези. Раньше-то простую «единицу» с тридцати шагов, как собака, а…»
— Что с ним было? — спросил молчаливый Месчината, сидящий на противоположной стороне стола.
Мвези метнул в него раздраженный взгляд, но Месчината не переменился в лице. Это было в его духе — скорее бы от айсберга откололся кусок, чем Месчината потерял свою извечную невозмутимость.
— В общем, подумал я и говорю ему: показывайте. Чем черт не шутит. «А на что жалуетесь?». «Нёбо болит, — отвечает, — и вкус еще странный всю неделю. У врача нашего был, он сказал антисептиком полоскать, да только еще хуже от него, жжется сильно, аж мутит». «Ну дела, — думаю, — такого счастья мне еще не хватало. Небось, герпоангина какая, а то и гонорея». У рабочих это запросто. Они и жрут там всякую гадость, а уж остальное… Да, вы знаете.
— Знаем, знаем. Не только ты на объекты мотаешься! Так что там с его пастью?
— А что с ней… «Показывайте, — говорю, — рот, посмотрю, что у вас». Открывает, значит, он, я туда смотрю, а там…
Мвези сделал неуклюжую театральную паузу, чтобы насладиться моментом — взгляды всех сидящих за столом были устремлены на него.
Маан тоже замер. Хотя подобных историй слышал не один десяток и знал, чем они заканчиваются. Да что там слышал, и сам…
— Глаз!
— Что?
— Глаз?
— Врешь!
— Молодец, Мвези!
Хольд громогласно захохотал, его примеру последовали и остальные. Мвези ожесточенно жестикулировал, пытаясь перекричать хохот:
— Смотрю я, а на меня он оттуда пялится! Натуральный такой глаз, не очень большой, но человеческий вполне, радужка, зрачок… Только ресниц нет, и сам немного бельмами как будто затянут. Пялится так на меня изнутри! Я от неожиданности чуть не отскочил! Нёбо болит, вот ведь…
— Я такое раз пять видел, — сказал Геалах, когда все отсмеялись, — Только не помню, как оно у ребят Мунна называется. Когда какой-то орган дублируется и потом его находят в самых неожиданных местах. У меня был один Гнилец, у которого в прямой кишке пальцы выросли. Десять не десять, а штук пять было. А у другого — костный мозг начал стекловидным телом заменяться. Говорят, вообще уникальный случай. Я его ребятам Мунна живым сдал, те за ним как наседки бегали, только, кажется, через пару дней сдох он у них все равно… Маан, с тебя тост!
Маан поднял тяжелый невысокий бокал, покрутил его в пальцах.
— За то, чтобы никому из нас не пришлось отыскать глаз в чьей-то заднице!
— Потрясающе!
— До дна!
Над столом прокатился мелодичный звон толстого стекла; по пищеводу точно скользнула верткая электрическая змейка, в желудке раскалившаяся и истлевшая. Маан вытер губы тыльной стороной ладони и подумал, как это воспримет его печень. Но та, пока, не требовала к себе внимания.
— А что ты хотел рассказать, Хольд?
— Что? — Хольд задумчиво изучал дно пустого бокала, — О чем рассказать?
— Ты начинал вроде. Когда был во втором отделе…
— Да там другое.
— Все равно твой черед. Не отлынивай.
— Когда это стало обязательным? — ворчливо осведомился Хольд.
— С сегодняшнего дня, — подмигнул ему Маан, — Увиливание от интересного рассказа, отныне приравнивается к манкированию службой и нарушению должностных инструкций.
Хольд ухмыльнулся. Этот здоровяк, состоящий, казалось, из одних бугров мышц, тяжелых и плотных, в душе был сущим ребенком.
Впрочем, Маану приходилось видеть его за работой, и в такие моменты ничего непосредственного или детского в Хольде уже не наблюдалось — он превращался в такой же нерассуждающий и решительный аппарат по искоренению Гнили, как Геалах или сам Маан.
А может, даже более решительный. Другое поколение хищников, другие черты…
— Я хотел рассказать, как мы с ребятами из второго «гнездо» брали. Точнее, из нашего отдела только я и был, Мунн еще пяток Кулаков мне выделил. «Гнездо»-то не бог весть какое, больше название… Неделю его держали, наблюдали, в простой квартире, номер жилого блока уж не помню. Три Гнильца всего, все на второй стадии, ничего опасного.
— Не скажи, — заметил Тай-йин, — Иногда такая «двойка» попадется, что не обрадуешься. Да и «гнездо» брать — это всегда морок.
— Верно, — поддержал его Геалах, — «Гнездо» хуже всего. Когда Гнилец один, еще не свыкся толком, его даже дурак возьмет. Самое милое дело. Подойти, в глаза глянуть, удостоверение показать, пугнуть — на своих двоих до штаб-квартиры добежит. Как студень делаются. Они ведь напуганы до чертиков. И нас, и окружающих, и себя самих боятся. А вот если «гнездо», тут дело другое. Как крысы в углу, собственноручно загнанные, но уже держатся друг друга и понимают: дороги нет. Ни назад, ни еще куда. Такие всегда дерутся до последнего.
Хольд пожал огромными плечами.
— Да по-разному бывает. На моей памяти этих «гнезд» был не один десяток. Когда смирные, а когда и горло готовы перегрызть. Гнилец Гнильцу рознь. Так я о чем… Отправили меня с Кулаками. Дел на одну минуту, по большому счету и без меня бы управились, но порядок такой. Среди этих Кулаков ребята тоже не совсем в уме попадаются, пальнут еще, от нервов, в человека, или перепутают что… Да, я и не возражал особо. Какое-никакое, а развлечение, все лучше, чем брюки протирать за столом.
— Это точно! Все время в кабинете сидеть — свихнешься!
— Приезжаем. К нашему визиту уже все оцепили, соседние квартиры очистили, знают: если «гнездо» Контроль вскрывает, может ненароком и приложить того, кто вовремя убраться не успел. Все три Гнильца, судя по докладам наблюдателей, на месте, в логове. Никто не выходил из квартиры. Ну, нам-то только это и надо. Высаживаю «ключом» дверь, вламываемся внутрь. Первого мы прямо в прихожей встретили. От страха, видно, совсем рехнулся, скакнул нам навстречу, как кузнечик какой. Ну у меня-то главный калибр всегда под рукой, — Хольд похлопал по левому боку, где ткань пиджака заметно оттопыривалась.
В противоположность многим инспекторам, предпочитающим автоматическое оружие, Хольд использовал невероятных размеров револьвер, больше смахивающий на карманное артиллерийское орудие, и Маану приходилось видеть результаты его воздействия на человеческую, или почти человеческую, плоть.
— Хлопаю его слету, только брызги по стенам. Кулаки за спиной топочут, двери срывают, грохот стоит… Второго, кажется, в гостиной положили. Спал он, что ли… По нему сразу из пяти стволов ударили, распотрошило так, что только лохмотья полетели — где он был, а где кровать, уж не поймешь. А вот третий оказался проворен как змея. Вламываюсь я в комнату, а он уже стоит, и ствол на меня наводит. Успел, значит.
— Нервная система перестроилась, — вставил Тай-йин, — Иногда бывает.
— Да уж не знаю, что там у него перестроилось, — отмахнулся Хольд, — А только смотрю я, ствол мне в лицо заглядывает. Даже время остановилось. Вижу дуло, а то — с орех… Успел подумать, мол, сглупил-то как, помру дураком, только ребят насмешу — сколько «гнезд» взял, а пулю получил от «двойки» чахлой. Ясное дело, свой ствол тоже навожу, но вижу, что не выгорит — не успеваю, хоть тресни. Вот-вот свинцовую конфету получу. И Кулаки сзади где-то отстали, не поспели за мной. Размажут-то они его непременно, только к этому моменту мне уже все равно будет. А он себе прицеливается и…
— Ну! Промазал?
— Хуже, — ухмыльнулся Хольд, — у него палец отвалился. Указательный, которым на спуск жал.
Все опять захохотали, кто-то даже смахнул с глаз слезу. Маан не слышал в этом общем хоре своего голоса, хоть и знал, что сам сейчас смеется. Он различал лишь звонкий смех Тай-йина и басовитый, ухающий — самого Хольда.
— Я вспомнил, мне про этот случай рассказывали, — сказал Мвези, отсмеявшись, — Только я думал, что анекдот.
— Вот такой тебе анекдот, — Хольд перевел дыхание, — Я даже специально у ребят Мунна спрашивал, что это было. Говорят, соединительная ткань у того Гнильца разрушалась. Считай, как проказа, только быстрее и… и иначе.
— А с Гнильцом что сталось? — спросил кто-то.
— Да что с ним могло статься… Попытался пушку свою другой рукой перехватить, но я, конечно, уже не позволил. Всадил в него три пули, наизнанку вывернул. Но потом холодным меня тогда здорово проняло. С тех пор я уж осторожнее за тылом смотрю, и вообще, готов к таким сюрпризам. Жизнь одна, продешевить не хочется.
— Я слышал было, у Гнильца вообще голова отвалилась, — серьезно сказал Геалах, раскуривая сигарету, — Раз — и упала, как на плахе. Представляете?
— Ну это уж точно вранье.
— Почему же? Всякое бывает.
Отчего-то установилась тишина. Кто-то курил, кто-то вертел в руках бокал, Маан разглядывал собственные пальцы, ощущая себя не на своем месте.
Лица собравшихся были ему знакомы в мелочах, но в каждом, как будто отражалось что-то, чего прежде не было. Раньше он не испытывал такого чувства отчужденности.
«Это не они изменились, — подумал Маан, — А я сам. Я еще член Контроля, но уже, как будто и ненастоящий. Наверное, они сами не замечают этого изменения. А может, и нет никакого изменения, а только навязчивая мысль, которая совсем заморочила мне голову».
— А ты что-то расскажешь?
Маан уставился на Геалаха, не сразу сообразив, о чем тот говорит.
— Что?
— Какую-нибудь историю. У тебя их побольше, чем у каждого из нас, думаю.
— Едва ли. Случаи все как-то скучные происходили, — Маан скупо улыбнулся.
— Не верю, — пробасил Хольд, — Когда я переходил в ваш отдел, мне про вас много интересного рассказывали. Ну, про ваши дела. Если хотя бы половина из этого правда…
— Могу представить, что про меня наплели! — Маан изобразил шутливо-гневную гримасу.
Геалах вновь наполнил бокалы.
— И все же, мы настаиваем. Да, парни?
Над столом пронесся негромкий одобрительный гул. Даже молчаливый Месчината что-то добавил от себя.
— Ладно, — сдался Маан, — Расскажу.
Он и в самом деле попытался выудить из прошедших событий что-то интересное. Это было нелегко — недра воспоминаний, в которые он заглянул, предстали перед ним бездонной лифтовой шахтой, наполненной затхлым воздухом.
Они хранили в себе тысячи вещей, но вспомнить что-то действительно забавное не получалось. Может, его там и не было? Маан всегда воспринимал службу серьезно, насколько это вообще возможно.
Маан отдал Контролю тридцать лет жизни, но теперь не мог выжать даже такой мелочи.
Как глупо.
Все молчали, глядя на него, оттого Маан ощущал себя еще более неуютно.
«Зря пришел, — подумал он, — Нелепая сцена. Как будто дед, рассказывающий внукам сказку».
Конечно, можно было отшутиться или просто отказать — ни один из присутствующих не настаивал бы. Но Маан почувствовал, поступи он так, это отдалит его от них еще на шаг.
И пусть этот шаг будет небольшим, и не последним в череде шагов, которые ему осталось совершить, мысль об этом была неприятна.
Он заставил себя сосредоточиться.
История… Да что же может быть забавного в работе инспектора Контроля?
Память не отзывалась, и Маан, мысленно махнув рукой, начал рассказывать первое, что пришло ему на ум.
— Было одно дело. Много лет назад. Геалах, нечего так ухмыляться! Впрочем, да, ты тогда наверняка еще был молокососом сотого социального класса, — все с готовностью засмеялись, — Да и Контроль в то время был совсем другой. Мунн был молод, а инспекторов не набралось бы и два десятка. Луна только начала понимать, что такое Гниль, и как с ней придется бороться.
— Да уж… Бороться… Скорее, уничтожать.
На перебившего цыкнули, и Маан продолжил:
— Каждую неделю появлялись новости об изобретении препаратов, которые могут блокировать Синдром Лунарэ, и не проходило месяца, чтобы какой-то доморощенный ученый не заявил: загадка разгадана. Мы все хотели простых решений… Забыв, что у сложных задач простых решений не бывает. Ну да, я ушел в сторону… Извините. А история эта про одну девушку, которая жила здесь, на Луне.
— Красивую? — тут же спросил Тай-йин. Опять засмеялись.
— Да, наверное. Она была симпатичной, определенно. Хотя я, честно говоря, не помню точно ее лица. Ей было девятнадцать. И вот с ней случилась эта история, в которой я был лишь одним из действующих лиц.
— Впечатляющее вступление, шеф.
— Как обычно, — Маан попытался улыбнуться, но губы почему-то стали сухими и непослушными, — Вообще-то, тогда мне это дело не показалось забавным, только сейчас я нахожу в нем некоторую иронию. И иронию весьма злую.
— Она схватила Лунарэ? — поинтересовался кто-то.
— Ее парень. Он был на второй стадии, когда мы за ним пришли. Высокий, крепкий, мечта любой девчонки. Он оставался таким же, когда я впервые увидел его, и если не знать, что скрывается под этой красотой, никогда не догадаешься.
— Гниль.
— Да, он гнил изнутри. Вторая стадия, такое невозможно не заметить. Она тоже должна была знать, но не обратилась в Контроль. Естественно. В те времена с большой неохотой доносили на членов своей семьи, понадобилось два десятилетия информационной работы Контроля, чтобы статистика выглядела такой, какой ее сегодня видите вы. Но я уже говорил, что тогда многое было иначе.
— Хм, времена меняются, — философски заметил Месчината.
— Он стал Гнильцом, а она слишком его любила, или же, слишком жалела, что в данном случае не играет никакой роли. Заметили его случайно, соседи. У него начали выпадать ногти. Гниль стала отторгать человеческую часть, ведь плоть уже принадлежала ей, и не Гниль, а он оказался в этом теле случайным гостем. На парня донесли, и мы прибыли на «оперативку», как сотни раз до этого. Но он умудрился сбежать.
— Ого, — протянул Хольд, — Хорошо же инспекторы работали тогда.
Геалах незаметно шикнул на него, но Хольд и сам понял, что сказал лишнее.
— Такое случается сегодня, и тогда все было точно так же. Иногда Гнилец оказывается слишком проворен. Гниль всегда непредсказуема. Он сбежал, и больше его не видели. Но я рассказывал про девушку. Она не имела для нас значения, и мы забыли про нее. Тогда еще за укрывательство Гнильца не полагалось деклассирование, поэтому ее оставили в покое. Да и что от нее толку… Только однажды, через полгода, пришла мне заявка. Уже на нее.
Лицо Геалаха напряглось. Может быть, он слышал эту историю, уже давно она была частью учебной дисциплины, но это было, когда сам Геалах вряд ли был инспектором.
Или Гэйн просто догадался.
Маан заставил себя говорить спокойно, прежним тоном:
— Кто-то из ее подруг заметил, что она в последнее время выглядит очень странно. Постоянно уставшая, какая-то обессилевшая, опустошенная. Точно от долгой болезни. Конечно, если твой парень оказывается Гнильцом, еще и не так будешь выглядеть, но это началось, как я уже сказал, месяцев через шесть после того случая. Мы навели справки, расспросили соседей, знакомых, родственников, все подтвердилось — она сильно изменилась. Некоторые отмечали приступы внезапного страха, утомленность, рассеянность и прочее.
— Симптомы, — без выражения сказал Месчината со своего места. Маан посмотрел на его пустое лицо, почти скрытое слоями табачного дыма, замолчал на несколько секунд, заново подбирая слова.
— Да мы почти сразу все поняли. Здесь дурак только не поймет. К тому же тогда, двадцать лет назад, даже у Контроля были весьма смутные представления о том, как передается Гниль. Тогда еще верили, что Гниль может передаться от одного человека другому при сколько-нибудь длительном контакте.
— Но целых полгода!..
— Не исключали, что это мог быть инкубационный период. В любом случае мы обязаны были действовать. И Мунн послал меня. Тогда у меня был превосходный нюх, не то, что сейчас, — Маан улыбнулся, но никто не ответил ему на эту улыбку, — Я понимал, чем все это закончится. Да мне и не надо было ничего делать, только прийти, подтвердить наличие следа Гнили и все. Дальше сработают остальные.
Продолжать было тяжело. Слова обрели плотность, застряли в горле слипшимся отвратительным комом.
«Зачем я им это рассказываю? — подумал Маан, — Это же глупо. Бог мой, как это все глупо…»
— Я до сих пор помню ее комнату. Даже не комнату, а комнатушку, ведь в девятнадцать социальный класс очень невелик. Там стояла кровать, маленький шкафчик и стол со стулом, больше ничего. И стены в отвратительных потеках. Трудно было представить, что там может жить человек, а она жила, и не один год. Странно, правда, ее лица я почти не помню, а каждую мелочь в комнате — как на фото вижу. Хотя, наверное, уже и комнаты этой давно нет, и жилого блока…
Маан обвел присутствующих взглядом. Его не интересовало, о чем они сейчас думают, ему просто нужна была пауза. Совсем небольшая, чтобы унять беспокойно забившееся сердце.
У каждой истории должен быть конец.
— Я почувствовал сразу же. Чужеродное присутствие, которое мы привыкли называть запахом. Пробирающее по всему телу. Знакомое до отвращения. Запах самой Гнили, который ни с чем и никогда не спутаешь. Почувствовал его, еще до того, как открыл дверь. Это было похоже на «тройку», но значения это уже не имело.
— Хороша проверка — «тройка» в жилом блоке! — Хольд покачал головой.
— Попав внутрь, я увидел девушку, и ужас в ее глазах. Нет, не так. Она была вся заполнена ужасом, когда увидела меня, но лишь в глазах он кипел, бурлил… Она тоже все моментально поняла, конечно. Они всегда сразу понимают, когда видят инспектора Контроля. Больше в комнате никого не было, да и трудно там было поместиться еще кому-то. Каморка, да и только…
Ему не хватало воздуха. Грудь сперло оковами всплывших воспоминаний, настолько ярких, будто произошедших вчера.
— Кажется, долго, очень долго я стоял и смотрел на нее, испытывая отвращение, как и при виде всякого Гнильца, отвращение, схожее с ослепляющей ненавистью, или их единый сплав. Но было и еще что-то. Жалость. Ей было всего девятнадцать, но жизнь была уже закончена. Все то, что последует после, даже с трудом не назовешь жизнью. Ребята Мунна не церемонятся с Гнильцами сейчас, да и раньше об этом не думали.
— И ты… — начал было Геалах тихо, но Маан не дал ему закончить.
— Я выстрелил. Просто достал пистолет, поднял и нажал на спусковой крючок. У меня дрожала рука, и мне пришлось выстрелить еще три раза, прежде чем она перестала шевелиться. Она уже не была человеком, только отвратительным слепком с него, я лишь подарил ей милосердие — как я думал. Девушке и без того пришлось слишком долго мучиться в этой жизни, чтобы я обрекал остатки ее тела и разума на новые страдания.
— Это было правильно, — серьезно сказал Тай-йин, — Я имею в виду… Многие из нас поступили бы так же, верно? В этом нет ничего предосудительного, шеф.
— Конечно, — Маан поднял на него взгляд, — Но только история еще не закончилась. Дело в том, что когда я выстрелил… Когда она, наконец, замерла… В общем, запах, этот смрад Гнили, никуда не делся.
Молчание, повисшее над столом, было гуще табачного дыма.
— Вы хотите сказать… О, черт, — Тай-йин недоверчиво уставился на него.
— Я не сразу понял. А потом открыл тот проклятый шкаф. Он был совсем небольшим, ребенку не спрятаться. Но внутри я нашел того, кого и предполагал.
— Гнильца, — выдохнул Хольд.
— Да. Он никуда не сбегал, а может, и сбежал, но потом все равно вернулся. К ней. И жил там несколько месяцев. Он сильно изменился, конечно. Почти все атрофировалось и было отторгнуто, кроме самой головы. Огрызок плоти, беспомощный и уродливый. Она все это время прятала его там и кормила. Он был Гнильцом на третьей стадии, а она была человеком — до тех пор, пока я не подарил ей свое «милосердие». Анализы потом подтвердили. Она не была больна. По крайней мере, не была больна Гнилью.
История была закончена, но Маан не ощутил облегчения, которого ожидал. Наоборот, в комнате словно стало еще более душно, а табачный дым сделался до отвращения едким и вязким.
Захотелось холодного уличного воздуха, стылого, сырого и пропахшего дезинфектантом. Маан слабо улыбнулся, мимоходом подумав, что его улыбка должна выглядеть не лучшим образом.
— Вот такая история, ребята. Я предупреждал, что она не очень смешная.
Кто-то засмеялся, но сухим, ненастоящим голосом. Геалах уставился на пепельницу, в которой тушил сигарету, и выглядел задумчивым. Хольд рассматривал свой бокал, как будто ища что-то, чего там определенно не было.
Один лишь Месчината сохранил привычное выражение лица, может, потому что вообще не умел проявлять эмоций.
— Спасибо… Маан.
В обществе сослуживцев Геалах никогда не называл Маана по личному имени, так же, как и он не называл его Гэйном.
— Выпьем за то, чтобы эта история не повторилась, — смешливый Тай-йин поднял свою порцию джина на уровень глаз. Видимо, даже он был впечатлен.
Звон сдвигаемых бокалов прозвучал нестройно, вразнобой. Получился не чистый, высокий звон стекла, а негармоничный лязг.
Джин, скользнувший тяжелым комом по пищеводу, тоже почему-то обрел неприятный привкус, какой-то маслянистый, с горечью. Маан поморщился: «Старый дурак. Пришел и испортил всем настроение. Мог просто отказаться».
— У меня есть похожая история.
Голос, произнесший это, звучал за столом так редко, что Маан даже не сразу определил его владельца. Но, конечно, это был Месчината.
Его узкое, кажущееся в полумраке желтоватым, лицо, как всегда, было бесстрастным — не лицо, а вылепленная из глины маска какого-то идола, с узкими прорезями между век и тонкими острыми губами.
У глаз Месчината тоже было поразительное свойство — никогда нельзя было с уверенностью сказать, на кого они направлены. Видимо, оттого что неизменно они были полускрыты веками.
Он и имел всегда один вид: не то сонный, не то равнодушный.
— Тоже хочешь поделиться своим случаем? — спросил его Маан, — Надеюсь, твой-то будет повеселее.
— Не мой, — так же ровно сказал инспектор, — Он произошел с одним знакомым.
Месчината замолчал. По тому, как он безразлично созерцал лица присутствующих, было непонятно, чем вызвана эта пауза.
Когда Маан, было собрался открыть рот, Мвези проворчал:
— Ну, выкладывай уже. Вечно с тобой так, закончишь не начав. Собрался говорить — не тяни.
Тот улыбнулся. Точнее, его губы остались недвижимы, Маан отчетливо видел это, но отчего-то возникло ощущение, что инспектор сейчас улыбается.
Ощущение немного жутковатое, но знакомое всем тем, кто постоянно имел дело с Месчината.
— Я вспоминал. Дело тоже было достаточно давно, и я не ручаюсь, что помню все подробности.
— Надеюсь, ты припомнишь все раньше, чем мы заснем, — картинно зевнул Геалах.
Большой популярностью в отделе Месчината не пользовался, и в этом не было ничего удивительного — для человека его сдержанности.
Он был опытным инспектором, чей стаж уступал лишь самому Маану, Геалаху и, возможно, Мвези, но его текущий тридцать первый класс, скорее всего, был наивысшей точкой в его карьере.
Месчината, при всем своем несомненном профессионализме, имел серьезный недостаток: он не умел, или не желал работать в группе.
Одиночка до мозга костей, Месчината никогда демонстративно не сторонился общества, что подтверждалось и его регулярными визитами в «Атриум», но в то же время он словно жил в параллельном мире, в каком-то другом слое реальности, и это делало невозможным его общение с остальными.
Точно всегда был скрыт за прозрачным пуленепробиваемым стеклом.
«Хороший парень, — сказал Маан о нем как-то Мунну, — Нервы как стальной трос. Но ведь холодный, как ледяная статуя. У него превосходная результативность, может быть, даже лучшая в отделе, но с ним тяжело работать».
«Ты сам его выбрал», — ответил тогда ему Мунн, и был прав.
Думая о нечеловеческой хладнокровности Месчината, Маан всегда вспоминал один случай, которому сам стал свидетелем.
Контроль тогда перетряхивал огромный подземный комплекс, кажется, какой-то старый завод, в недрах которого уютно устроилось большое «гнездо».
Операция была масштабная, Мунн привлек сразу несколько отделов, не считая четырех или пяти отрядов Кулаков.
У этого комплекса, имевшую огромную протяженность, было множество выходов, связывающих его с поверхностью.
Отдел Маана должен был перекрыть один из них и блокировать любую возможность Гнильцов выбраться наружу. В том, что они захотят выскользнуть за оцепление, когда внутри станет по-настоящему жарко, никто не сомневался.
При планировании Мунн не учел лишь одной детали. А может, учел, но не посчитал ее по-настоящему важной.
Помимо Гнильцов, под землей были и другие жители. Деклассированные: бездомные, лишенные социального класса. Комплекс приютил их так же, как и Гнильцов, огромная площадь позволяла сосуществовать бок о бок любым существам, отверженным городом.
Грязные, ослепленные «римскими свечами» Кулаков, напуганные, сбитые с толку — они повалили наружу, наступая друг на друга, завывая от ужаса, выкрикивая проклятия и ругательства.
Маан расположил своих людей цепью, с интервалом шагов в десять.
У него был приказ Мунна — ни в коем случае не выпускать ни одной живой души на поверхность. Все Гнильцы должны быть выявлены и задержаны или нейтрализованы.
И в этой мутной волне, состоящей из человеческих тел, Маан отчетливо распознал запах Гнили. Не самый запущенный случай, при лучшем раскладе «двойка», а то и обычная «единица».
Такие не представляют серьезной опасности, но и выпускать их недопустимо.
«Выход заблокирован!» — рявкнул тогда Маан, и от его крика на мгновение замерли, подались назад — как волна, встретившая сопротивление каменного мола.
Но, почти тотчас, страх заставил ее вновь качнуться вперед.
Здесь уже не было отдельных людей, все смешалось в один огромный ком серой массы, подчиненной лишь единому стремлению — выбраться, спастись из подземной ловушки, где раздавалась стрельба, крики и чьи-то полные боли и ненависти возгласы.
Толпа не рассуждает — и Маан, ощутив мгновенный возникший в груди мятный холодок, вдруг понял: сейчас она пойдет вперед и не остановится.
Гнилец, невидимый среди людей, окажется на свободе, уйдет.
Маан начал стрелять в воздух, но, кроме грохота его пистолета, эти люди слышали и другие: выстрелы отрядов, работающих на зачистке там, внизу.
Он не видел отдельных лиц, но ощущал себя мишенью для десятков глаз и, против воли стал медленно отступать, выставив перед собой пистолет, показавшийся уже не смертоносным оружием, а нелепой и бесполезной игрушкой.
Цепь инспекторов дрогнула. Геалах, Лалин, Тай-йин — все они начали медленно пятиться, не в силах противопоставить что-то перемалывающему самого себя валу ужаса и ненависти.
Тогда Маан отстраненно подумал, что еще несколько секунд — и люди устремятся вперед. Как исполинский поток воды, которой одна лишняя капля позволит проломить плотину.
В магазине осталось десять патронов или немногим больше — но это ничего не даст. Еще несколько секунд, и народ хлынет, уже не останавливаясь. В тот момент Маан беспокоился не о себе, лишь о Гнильце, который вырвется на свободу и уйдет. Только это казалось ему досадным.
А потом, над головами разнесся чей-то голос. Не слишком громкий, но очень отчетливый, звучный, как будто каждая произнесенная буква была отлита из острого блестящего металла.
— Тот, кто подойдет ко мне ближе, чем на три метра, будет убит.
Это был Месчината.
Он не говорил ничего про Санитарный Контроль, про то, что объект заблокирован, просто констатировал факт своим равнодушным голосом, который так редко можно было услышать в отделе.
Единственный из инспекторов, Месчината не сдвинулся с места.
Он стоял и без интереса созерцал стоящих перед ним, его пустые черные глаза скользили по лицам, не останавливаясь ни на одном. Как будто он видел не скопище напуганных и разъяренных людей, а что-то совершенно обыденное и даже надоевшее — старую стену дома или покосившееся ограждение.
И Маан, посмотревший на него тогда, вдруг с изумлением понял — до чего же Месчината не похож на то, что называется человеком.
Люди были ему просто неинтересны. Он смотрел на них с безразличием, и равнодушие то вовсе не было наигранным.
Пистолет Месчината держал в опущенной руке, сам казался расслабленным, даже каким-то растекшимся, сонным, но орава, заворчав, ощутив его присутствие, заволновалась.
«Слишком поздно, — понял Маан, — минуту назад это еще могло бы помочь, но не сейчас».
Передние ряды уже утратили всякое желание пересекать невидимую черту, но сзади на них напирали, и людей в тесном пространстве становилось все больше. Вереща и глухо постанывая, из-под земли показывались все новые покалеченные и создавали новый напор.
Обезображенные, оглушенные, напуганные, они рвались в сторону единственного выхода, с трудом осознавая происходящее. Слепая человеческая эмоция, слепленная из десятков, а может, уже и сотен отдельных комков.
Ей нечего было противопоставить, и Маан чувствовал это, нащупывая свободной рукой запасной магазин.
Встреть этот человеческий поток яростью — он ответит тебе тем же. Огонь нельзя потушить огнем. Хлестни по скопищу свинцовая плеть — оно лишь обезумеет, озвереет. И тогда все закончится очень быстро — пожалуй, быстрее, чем он успеет расстрелять все патроны.
«Сейчас», — подумал Маан, ощутив очередное движение. Критическая точка».
И он угадал — масса двинулась вперед.
А потом он услышал выстрелы. Стреляли из штатного оружия, но не это удивило Маана. Выстрелы раздавались друг за другом с одинаковым интервалом. Блим! Блим! Блим!
Звуки были подобны чьей-то тренировке в тире. Кто-то размеренно, в одном темпе опустошал магазин, и этот жутковатый ритм наполнял все происходящее какой-то иррациональной нереальностью.
Блим. Блим. Блим.
Ровный перестук, механический и равномерный.
Это стрелял Месчината. Иногда после его выстрела кто-то падал. Иногда нет. Инспектор просто вел рукой вдоль рядов, спокойно и собранно, как и все, что он нередко делал — и из этой руки вырывались неяркие оранжевые лепестки.
Какое-то мгновение казалось, что биомасса пересилит себя, дернется еще раз — и хлынет вперед сокрушающим потоком, размазывая по дорожному покрытию кровь, оставляя за собой красные и сизые потеки.
Возможно, так и было бы, отступи Месчината хоть на шаг. Но он оставался на месте и продолжал свое страшное упражнение с четкостью метронома.
Не кровь испугала этих людей, не выстрелы — под землей они к тому моменту трещали, не переставая — ее ненависть и страх разбились об эту новую для них преграду, состоящую из безразличия.
Месчината расстреливал методично, без всяких эмоций, и даже без интереса. Он просто производил рутинную и, пожалуй, немного скучную процедуру.
Почему-то это сработало.
А затем, экстренно вызванный Мааном резерв Кулаков вклинился в самую гущу, как боевой молот, расшвыривая вокруг себя тела и активно работая прикладами.
И страх перед неизвестным и непонятным, символизируемым Месчината, сменился привычным хрустом костей и паникой сминаемых людей. Выход был заблокирован.
Позже, Месчината сказал, что старался никого не убить. Действительно, из раненных им лишь двое скончались позже. В магазине его пистолета оставался ровно один патрон. Месчината даже не достал запасной.
«Это сбило бы с ритма, — сказал он тогда, встретив удивленный взгляд Маана, — Я не мог этого позволить. Они боялись меня, только пока я стрелял».
Ответ этот был непонятен, но Маан почему-то вспомнил старую книжку, которую отец ему читал в детстве. Там был нарисован индийский факир с флейтой, и перед ним в плетеной корзине — танцующая кобра.
Отец объяснил ему, что стоит музыке хоть на секунду затихнуть — и чары рассеются, змея тут же нападет. Она танцует, только пока загипнотизирована мелодией.
Маан подумал, что и стрельба эта, видно, была разновидностью какой-то дьявольской музыки, имеющей власть над человеческими чувствами.
«А если бы ты выпустил последний патрон, а они не остановились?» — спросил он. Месчината не ответил. Только улыбнулся своей неизменной улыбкой, почти невидимой, не затрагивающей губ.
— Надеюсь, ты припомнишь все раньше, чем мы заснем, — сказал Геалах.
Месчината не обиделся. Маан вообще сомневался насчет того, что Месчината способен обижаться на кого бы то ни было.
— Я все помню. Это было не со мной. С одним моим знакомым. Он служил в Контроле инспектором.
— И, конечно, тоже тридцать первого класса? — поинтересовался Тай-йин с ухмылкой.
Но Месчината оставил эту реплику без внимания — как оставлял и многое другое. Слова, которые были ему неинтересны, просто проскальзывали сквозь него.
— Приятель был отличным работником. Начальство его ценило. Не лучший, но однозначно был хорош, так о нем говорили.
— Тогда это точно не автобиографический случай, — вставил Геалах, — Я уже не волнуюсь.
— Они с женой очень любили друг друга. Мне кажется, по-настоящему. Я редко у них оставался, но всякий раз, когда заходил, видел, как он смотрел на нее. А она — на него. Иногда говорят, что мужчина и женщина созданы друг для друга. Это банальность, но именно она всегда приходила мне на ум.
Голосу Месчината по своей мелодичности было далеко до Тай-йина, но в нем была некая внутренняя красота, точно словами он сплетал витиеватый, лишенный симметрии, узор, от созерцания которого было тяжело оторваться.
Даже шумный Геалах, явно готовившийся отпустить очередную остроту, вдруг примолк.
— Он убивал Гнильцов, ведь это его работа. Убивал их много. Так много, что сам давно потерял счет. В его действиях не было ненависти, просто они оказались частью чужой жизни, а его долг был эту часть истреблять. Его прекрасный нюх и твердая рука служили безотказно, он чувствовал себя лимфоцитом, который борется против заразы, уничтожая ее по крохам. И находил в этом удовольствие.
Месчината говорил мягко, его голос убаюкивал, что очень контрастировало с его мертвым лицом, которое, казалось холодным и твердым на ощупь.
Рассеянно слушая его, Маан думал, каким образом этот человек мог оказаться на службе Контроля — и в его, Маана, отделе.
— Социальный класс его был не очень высок. Ниже, чем у любого из нас. Поэтому ему приходилось работать по двенадцать часов в день, чтобы хватало на рагу из водорослей и белковый кисель. Но когда бы он ни пришел домой, его встречала та, которую он любил. Она улыбалась ему, и он был готов безропотно жрать водоросли до конца своих дней.
Маан понял, что будет дальше, хоть никогда и не слышал этого рассказа. И от неприятной догадки под языком распространился противный привкус с запахом железа и джина.
— Почувствовал он не сразу. Сперва ему казалось, что все это морок. Каждый день на работе ему приходилось видеть разные вещи. Просто подумал, что его нюх дезориентирован. Так иногда бывает с каждым из нас. Любой инспектор рано или поздно начинает сомневаться, что из ощущаемого им реально, а что — нет. Момент сомнения. Да. Ему стал мерещиться запах. Запах Гнили. Не на службе, где тот давно стал привычен, а дома.
Все притихли. У каждого в глазах заиграли темные искры. Именно такое снится по ночам в кошмарах каждому инспектору. Говоря на подобные темы, служащие Контроля суеверно сплевывают через плечо, пока никто не видит.
— Стоило только шагнуть за порог, ему казалось, что вновь чувствует его. Запах был очень слаб, на грани. Не каждый инспектор бы ощутил его, но мой приятель всегда привык полагаться на свои чувства. Ему стало страшно. Если раньше он с нетерпением ждал того момента, когда окажется дома, теперь это начало его пугать. Сослуживцы стали замечать, что он постоянно напряжен. Но то было не напряжение, а страх. Инспектор, считавший себя лимфоцитом в борьбе со скверной, не боявшийся даже тогда, когда смерть заглядывала в лицо — познал ужас. Может, впервые в жизни.
Геалах плеснул в свой стакан джина, бросив взгляд на Маана, налил и ему. Выпили молча. В этот раз жидкость показалась еще более отвратительной. Маану пришлось сделать усилие, чтобы удержать ее в себе.
Тотчас отозвалась печень. Глубоко под ребрами тревожно заныло, заворочалось, задвигалось.
Хорошо, что в «Атриуме» было достаточно темно, Маан подумал, что наверняка в этот момент побледнел. Ладонь правой руки пришлось под столом прижать к боку. Это не принесло облегчения, но Маан не задумываясь, легкими движениями пальцев начал массировать ноющее место.
Это ничего. Знакомо. Пройдет.
— Сначала он стал следить за ней. Нет, не следить. Ведь боялся даже признаться самому себе в своих подозрениях. Просто стал смотреть. Жена замечала его нервозность, его приступы паники, но считала их следствием его работы. Даже предлагала ему покинуть службу. Не понимала того, что инспектор не может оставить Контроль, потому что он его часть. Его клетка. Способная существовать в одном и только в одном организме. И знающая единственное — свою работу.
— Как и все мы…
— Сперва ему показалось, что она не изменилась, и несколько дней его сердце звенело, испытывая осторожную надежду. Жена вела себя, как всегда, хотя и замечала его непривычную скованность. У нее не было никаких признаков. Он обследовал ее, осторожно, незаметно, против воли испытывая отвращение к телу, которое когда-то любил. Если она прикасалась к нему, он вздрагивал. Страх ел его изнутри, ел живьем. Как запертый в груди за ребрами паразит. И он ничего не мог с этим поделать.
Слова Месчината действовали на всех, и Маан вновь вспомнил танцующую змею с картинки. Лица присутствующих потемнели, сделались невыразительными. Наверное, каждый сейчас думал о чем-то своем, а мерный ритм слов Месчината лишь направлял их мысли в общем потоке.
Маану захотелось остановить его. Возможно, уже через несколько часов им предстоит брать «гнездо», не дело идти ребятам в таком настроении.
Но прервать сил не было, непроизнесенные слова замерли на языке, сделались тяжелыми, неуправляемыми.
— Уже почти окончательно он убедил себя в том, что нюх его подводит. Что все это — следствие разыгравшихся нервов, утомленных работой. Ведь не было никаких признаков. Жена заметила, что ему полегчало, он вновь стал похож на человека, которого она любила. Мой приятель уже был готов посмеяться над своими страхами, глупыми и безосновательными. Но потом случайно нашел его. На ее стопе.
— Бога ради, обязательно такое рассказывать? — Мвези раздраженно оттолкнул от себя бокал, — Не хочу больше слушать!
— Почему? — Месчината не удивился и не обиделся.
— Это дерьмо, вот почему! Каждый раз, когда ты что-то описываешь, меня наизнанку выворачивает. Неужели нельзя хоть один…
Вошел Лалин.
Видимо, он успел вздремнуть час, потому что выглядел не настолько сонным, как на службе. На его юном, не знающем морщин лице сияла улыбка.
Отчаянно стараясь выглядеть старше своих лет, он часто пытался придать ему выражение суровой решительности, копируя более опытных сослуживцев, но тщетно — не улыбаться он не мог.
Слишком много жизнелюбия и свежих молодых сил было заключено в его невысоком теле.
— Вот и я! Ждали, нет? Ну, ладненько… Вымотался как собака, господа. Кто заведует джином? Попрошу! А что вы все такие мрачные?
Лалину было немногим больше двадцати, но он имел тридцать шестой класс — отличный результат для его возраста. Поговаривали, что он один из самых перспективных служащих.
Как и других ребят, Лалина Маан выбирал сам, и до сих пор не помнил ни одного случая, когда пожалел бы об этом решении.
Конечно, тот был молод, но с лихвой заменял отсутствие опыта хорошим чутьем, покладистостью и умением трезво оценивать ситуацию, насколько паршивой бы она ни выглядела.
Несколько раз это сослужило ему хорошую службу.
— Месчината рассказывает историю, — проворчал Хольд, тоже явно не пребывавший в восторге от услышанного, — Но, кажется, он уже закончил.
— Это не конец, — невозмутимо отозвался Месчината.
— Да? Ну и я послушаю! — Лалин сам налил себе джина и развалился в свободном кресле, — На чем остановились?
Геалах бросил взгляд на Маана, тот лишь пожал плечами. И Месчината продолжил.
— После того как он нашел пятно, с отчаянием приговоренного пытался убедить себя, что ошибается, но как это возможно, если его глаза и его чутье говорили об обратном? Она больше не была человеком, но ее человеческая оболочка, еще не понявшая всего ужаса произошедшего, оставалась рядом с ним. Встречала его со службы. Целовала, ложась спать. Спрашивала, почему он мучится бессонницей и потерял аппетит. И он смотрел в ее глаза, которые уже не принадлежали ей. И не мог ничего сделать.
— Ну и истории у вас, — ошалело вклинился Лалин, — прямо, веселье полным ходом!
Месчината не ответил, только глянул на Лалина и продолжил:
— Мой приятель должен был сдать ее в лабораторию, ребятам Мунна. Или убить собственноручно. Как сотни раз раньше делал и то и другое. Но он скорее бы отгрыз себе обе руки, чем что-то предпринял, а потому просто оставался рядом и смотрел. Бессильный, сам полумертвый, опустошенный. А жена менялась. Первая стадия. Ее тело было полно энергии. Досаждавшие прежде болезни исчезли, так что чувствовала она себя превосходно. И, конечно, не понимала источника собственного преображения. А муж был слишком труслив, чтобы сказать ей.
— Не у каждого бы сил хватило на подобное — снова подал голос Тай-йин. Привычная улыбка исчезла с его лица, и теперь оно казалось почти незнакомым.
— Инспектор Контроля, но в то же время и человек. А для человека есть вещи, которые невозможны просто в силу его природы. И он очень боялся за нее. За то, что ее может почувствовать идущий мимо по улице его коллега, или подозрительные соседи оформят заявку. Каждый раз, когда он приходил домой, его сердце оглушительно билось. Но если раньше оно билось от радости, теперь — от тревоги и предчувствия. Ежедневно ему казалось, что он найдет пустую квартиру. И, когда она выходила навстречу ему, то ощущал не облегчение, а еще большую боль.
Месчината замолчал, задумчиво прокручивая рюмку двумя пальцами. Чья-то заботливая рука плеснула джина, инспектор кивком поблагодарил, выпил залпом, не поморщившись, и продолжил:
— Супруга перешла во вторую стадию. Возвращаясь домой, он находил ее в полной темноте, сидящей без движения в углу. Она завешивала окна одеялами, говорила шепотом и все время без устали повторяла, что ей страшно. Чего она боялась, объяснить не смогла, но, когда он заводил об этом разговор, то выходила из себя, прогоняла его, а однажды, в момент особенно разгоревшейся злости, швырнула о стену войсаппарат. Тот разбился, конечно, но она была этому даже рада — больше не придется отвечать на звонки.
Кто-то снова наполнил рюмки, и все, не сговариваясь, выпили.
Молча. Не чокаясь.
В «Атриуме» словно гравитация стала чувствоваться сильнее, на каждого из присутствующих сверху давил невидимый груз каждого произнесенного слова Месчината.
— Потом ей стало хуже. Конец второй стадии. Гниль уже завершила свои приготовления и была готова нанести окончательный удар… У жены понемногу стали выпадать волосы. Она мыла их по два раза в день и жаловалась на водопроводную воду. Глаза ее изменили цвет, с зеленых на карие. Но, кажется, она не заметила этого.
— Или берегла чувства мужа, — заметил Хольд угрюмо.
— Когда она спала, он доставал пистолет и прикладывал к ее виску. Уговаривал себя найти силы и сделать небольшое движение — чтобы избавить их обоих от мук. Потом вновь ставил ствол на предохранитель. Ему казалось, что он сходит с ума. Возможно, так оно и было на самом деле.
— Хорошенькая же история… — выпятил губу Лалин, улыбка которого уже потускнела, — У меня, признаться, аж кишки похолодели.
— Тоже считаешь, что пора завязывать? — спросил Мвези.
— Н-нет… Пожалуй… Я бы дослушал. Да-да, пусть быстрее будет конец.
— Ей становилось все хуже. Третья стадия. Теперь она большую часть дня проводила лежа. Ее мучили боли во всем теле. Стало портиться зрение. Кожа становилась шершавой и грубой, точно наждачная бумага. Он не знал, что сотворит с ее телом Гниль, ему оставалось лишь быть сторонним зрителем. Он, посвятивший себя борьбе с Гнилью, теперь был ее пленником.
Месчината бесшумно вздохнул. Маан подумал, что он вновь сделает долгую паузу, однако тот почти сразу продолжил:
— Она догадалась, что происходит. Не вслух, но по ее глазам — тому, что от них осталось — он понимал это. Когда он лицемерно спрашивал, не вызвать ли врача, она говорила, что не стоит — к чему безрассудно тратить социальные очки, которых и так немного, на мелкую простуду? После, она перестала ходить. Срослись суставы, потеряв подвижность. Ее ноги уже были бесполезным придатком.
Мвези сильно закашлялся. Месчината равнодушно подождал, когда закончится приступ, и продолжил, лишь когда Мвези кивнул:
— Начались сильные боли в спине — он предполагал, что там развиваются дополнительные кости. А может, Гниль растила внутри вовсе новый каркас. Кожа практически потеряла чувствительность. Она могла тушить окурки о себя, и вряд ли бы это заметила. Нос практически исчез, и все лицо ее сильно исказилось. Костная ткань разрасталась, хрящи меняли свое местоположение. Но, кажется, она уже не видела всего этого, проводя дни напролет в полузабытьи. Приятель спрятал все зеркала, предчувствуя скорую развязку. И однажды ночью все кончилось. Он проснулся от оглушительного выстрела.
Маан пытался не вслушиваться в слова, неприятный привкус джина во рту не пропал, но почему-то сделался сильнее.
— Жена взяла его пистолет, ведь всегда знала, где он. Дослала патрон, сняла с предохранителя и, — Месчината выпрямил указательный палец и коснулся своего лба над правым глазом, гладкого лба, обтянутого желтоватой кожей, — Выстрелила. Он нашел ее. То, что когда-то было ей. И почувствовал… облегчение. Пытка закончилась. Она сама помогла ему, за что он был ей благодарен.
— А потом?
— Ну а потом уже не было ничего интересного. Мунн, узнав про эту историю, конечно, все понял. Да и что тут не понять. Моего приятеля чуть не уволили со службы. История была неприятная, но ее не предали огласке. Старик сделал все, чтобы те, кто о ней слышал, не очень стремился болтать. Может, поэтому и наказание было невероятно мягким. Кажется, его понизили на пять классов, и только.
Воцарилось недолгое молчание. Маан подумал, что Мвези скажет что-то язвительное, но тот лишь сердито сопел.
— А как… Как звали инспектора? — спросил Лалин, на которого история, в силу возраста, произвела не настолько тягостное впечатление, как на остальных.
— А что?
Лалин смутился.
— Да ничего. Я подумал… Впрочем, это, конечно, не играет никакой роли.
— Никакой, — подтвердил Месчината, отводя от него свой равнодушный мертвый взгляд, — Конечно, никакой.
— Я слышал похожую историю, — сказал Лалин, которому, судя по всему, не терпелось стать центром внимания, и который был слишком взбалмошен, чтобы промолчать, — Один парень из восьмого. Только не жена, а… сын. Да, сын, кажется… И, значит…
Маан ощутил вибрацию войсаппарата в кармане. Слабую, вроде легкой щекотки. Он нахмурился: за многие годы его службы супруга давно привыкла к тому, что домой он может вернуться в любое время, и никогда не отвлекала его звонками. Нет, это явно была не Кло.
Он достал небольшую пластиковую коробочку и поднес ее к уху.
— Маан. Слушаю.
И совсем не удивился, услышав в трубке голос, который и ожидал.
— Собирай свою группу, Маан. Пора.
