ГЛАВА 27
Он был уверен, что Мунн примет его угрозу со всей серьезностью, но все же, подходя к своему дому, постоянно высматривал следы чужого присутствия. Маан знал, что, если засада организована по всем правилам, он вряд ли обнаружит ее до того, как над ухом негромко клацнет взведенный курок.
Вопрос был только в том, раскусил ли Мунн его блеф, станет ли он рисковать. Маан решил, что нет. Но инстинкты были сильнее: он приглядывался к прохожим, наблюдал за проезжающими машинами, замечал каждое открытое окно в соседских домах.
Улица была пустынна: даже в престижном жилом блоке в будний день обитатели ходят на службу.
Но все же, к самому дому Маан подошел закоулками, почти той же дорогой, которой и бежал из него. Никаких следов произошедшего не встретилось ему по пути: сломанные им ограды и заборы были аккуратно восстановлены, и даже цветочные грядки имели непотревоженный, безмятежный вид.
Этот мир постарался быстро забыть Джата Маана.
Но когда Маан увидел родные стены, сердце все же тревожно екнуло в груди, точно по нему стукнули легеньким серебряным молоточком.
Смотреть на свой дом после всего, что произошло, было нелегко. В конце концов, он долго был частью жизни Джата Маана. А теперь этой жизни нет, и все, что от нее осталось — висящая мешком на плечах чужая одежда, твердая сталь в кармане, и ощущение того, что скоро все закончится.
Уже навсегда.
Глупая затея. Он мог бы поверить Мунну, сдаться без всяких условий, и окончить все это представление куда раньше. Но не сделал этого. В последний раз решил пойти на принцип. Диктовать свою волю всемогущему Мунну. То ли тщеславие сыграло, то ли нервы…
Входной двери не было, на петлях висели лишь осколки пластика. Обломки убрали, но дом все равно выглядел разоренным, брошенным. Как мертвое каменное животное, приткнувшееся посреди улицы, никому уже не нужное.
Тонкое покрытие ступеней было измято и продавлено во многих местах — там, где его касались тяжелые, подкованные железом, сапоги.
Здесь давно уже не было тех людей, но Маан, поднимаясь по лестнице, отчего-то ощутил чужое присутствие — так, словно сам сейчас стоял среди наступающих, вдыхая тяжелый запах их пота.
Маан вошел внутрь. Здесь тоже все носило следы штурма: разломанная мебель валялась вдоль стен, внутренние двери выбиты, на полу осколки оконного стекла, окурки, щепки.
Одежда Кло, валяющаяся бесформенной грудой. Остов кресла со вспоротыми внутренностями, из которых выглядывали ржавые пружины.
От постоянной влажности покрытие стен вздулось и кое-где лопнуло, обнажив целые язвы. Пахло гнилой сыростью и пылью, как в давно заброшенном месте, где дотлевают никому не нужные вещи.
Раньше Маану часто приходилось видеть подобный интерьер. Все дома, в которых он оказывался, выглядели именно так. Маан привык к этому.
Сейчас, рассеянно рассматривая треснувшую панель теле, сорванные занавески и расколотый шкаф, он ощутил мучительную и болезненную ненависть, запоздавшую и бессмысленную.
В гостиной был включен свет, на стенах виднелись чьи-то тени. Почти неподвижные, кажущиеся застывшими. Маан понял: свет зажгли специально для него.
— Это я, — сказал он громко, нащупывая в кармане револьвер.
Успеет ли?.. Шаг в гостиную — и на него со всех сторон набросятся люди в черных доспехах, быстро скрутят руки, пригнут голову… У него будет не больше секунды, чтобы поднять оружие и приставить твердый ствол к виску.
— Заходи, Маан, — донесся из гостиной скрипучий знакомый голос, — Мы тебя ждем.
Засады не было. Никаких людей в черных доспехах, и направленных в лицо стволов. Оттого что он ожидал засады и был к ней готов, гостиная вдруг показалась ему очень большой, и двое людей, находящихся в ней, выглядели маленькими, почти крошечными.
Впрочем, это не было ошибкой зрения. Мунн всегда был невелик ростом и субтилен, не говоря уже о Бесс.
«Они изменились, — подумал Маан, останавливаясь посреди комнаты, с револьвером в опущенной руке, — Как будто меня не было несколько лет».
Мунн постарел — так ему показалось. Глаза, по-прежнему ясные и умные, как-то запали, точно от долгой бессонницы, губы истончились, сморщились. Если раньше возраст Мунна было тяжело угадать, теперь он выглядел стариком.
Не древним, не беспомощным, но, несомненно, знавшим лучшие времена. Уставшим, печальным, примостившим свое дряхлеющее тело на диване, в чьей руке пистолет выглядел чужеродным предметом.
Бесс сидела рядом с Мунном. Кажется, она стала выше. Неудивительно, дети быстро растут. Ну, если она пошла в мать, то вытянется еще на голову, а то и больше.
Скоро она станет взрослой девушкой.
Разве что Маан не сделает какую-нибудь глупость.
Она показалась ему угловатой, как будто сильно похудела. Черты лица заострились — так, как не бывает у обычных детей. Не ребенок — сжавшийся комок страха, едва способный оставаться в неподвижности.
Когда Маан вошел, Бесс инстинктивно откинулась на спинку дивана, чтобы быть от него подальше. Ее затрясло — крупной сильной дрожью, как при виде чего-то по-настоящему опасного. И отчего-то Маан ощутил приступ стыда.
Дочь не просто боялась его, она испытывала смертельный ужас только оттого, что находилась с ним в одном помещении.
Гнилец. Вот каким Бесс будет его помнить.
Безумное чудовище.
Он никогда не сможет этого изменить, — понял Маан, и понимание это было настолько отчетливым и острым, что он даже пожалел, что Мунн не устроил засаду. Все было бы куда проще. Просто поднять револьвер и выстрелить.
— Привет, Бесс, — поздоровался он через силу.
Та не ответила — отвернув голову, спряталась за плечо Мунна, но по тому, как подрагивали ее плечи, Маан понял, что разговаривать с ней бесполезно.
— Не бойся, — успокаивающе сказал Мунн, погладив девочку по голове, — Это не продлится долго. Так ведь, Маан?
Он выглядел как добрый терпеливый дедушка, и этот образ не портил даже пистолет, который не дрожал в его руке. Оружие было снято с предохранителя, и Маан не сомневался в том, что Мунн легко пустит его в ход.
— Все в порядке, родная, — развел руки в стороны Маан, — Я больше не Гнилец. Видишь меня? Я снова стал человеком.
Но Бесс не подняла на него взгляда.
— Гниль никогда не уходит, — задумчиво сказал Мунн, — Ты же знаешь это, Бесс? О, ты все понимаешь, верно? Люди, которых забирает Контроль, никогда не возвращаются. Потому что Гниль неизлечима, детка. От нее нет лекарства. И самое страшное — не те следы, которые мы видим снаружи, Гниль ужасна тем, что уродует человека изнутри. Забирает у него все человеческое и превращает в зверя, в чудовище с исковерканной психикой, которое не способно существовать без крови. Человеческой, конечно.
Маану захотелось поднять револьвер и выстрелить в Мунна. Несколько раз. Так, чтобы его тело, в истерзанном пулями дымящемся костюме, завалилось на подушки, как потерявшая нити марионетка. Но ствол пистолета Мунна смотрел точно в живот Бесс.
— Это ложь, — выдохнул Маан, чувствуя, как глухо звучит его голос, — Мунн врет тебе, малыш. Гниль — это страшно, но это вовсе не то, что он рассказывает. Я прошел через нее. И вышел человеком. Я не чудовище, и даже не похож на него, верно?
— Гниль лицемерна, — продолжил Мунн, — И в этом ее опасность. Она подстраивается под человека, мимикрирует. Но даже в человеческой оболочке она — не человек. То, что ты видишь — не отец. Джат давно умер. Еще до того, как его обезумевшее тело, тронутое Гнилью, попыталось убить твою мать. — голос Мунна выражал самую настоящую печаль, — Я знаю, как тебе тяжело и думать об этом. Но скоро все закончится.
— Я не чудовище… — нетвердо ответил Маан. Даже с оружием в руках сейчас он был беспомощен.
— Сорок восемь человек. Они спустились за ним под землю, и ни один из них не вышел обратно. Это случилось пять дней назад, Бесс. Когда я побывал там, то подумал, что ничего более ужасного никогда не видел. А я работаю в Контроле половину жизни. Он не просто убивал людей, а терзал их, как дикое животное, рвал в клочья, отрывал им руки и ноги. Слушал стоны умирающих и получал от этого удовольствие. Сорок восемь жизней за один день. Смог ли бы такое сотворить человек?
— Перестань, — не выдержал Маан, — Зачем ты это делаешь, Мунн? Тебе мало уничтожить мое тело, хочешь выжечь даже память обо мне у ребенка? Сделать так, чтобы она вздрагивала всякий раз, когда вспомнит своего отца?
Мунн пожал плечами.
— Это правда, и тебе она известна. И я не помню, чтобы мы переходили на ты.
— Да пошел ты! Я абсолютно чист. Гниль покинула меня.
— Гниль никогда не исчезает, она лишь может приобрести другую форму. Но мы разберемся с этим. Как ты и просил, я здесь один. Я знаю, не верится, но это действительно так. Иначе мне не пришлось бы пользоваться этим примитивным инструментом, — Мунн с искренним отвращением посмотрел на пистолет в собственной руке, — Мне пришлось пойти тебе навстречу, надеясь лишь на то, что твое благоразумие не изменит в последний момент.
— Конечно. Договор.
— Да, договор. Посмотри на стол.
Глупо было опасаться ловушки, но Маан не сразу позволил себе повернуть голову. На невысоком кофейном столике, где Кло обычно сервировала ужин, лежала маленькая, с детский палец размером, ампула с металлическим колпачком автоинъектора. Маан машинально взял ее. Внутри была желтоватая маслянистая жидкость.
— Снотворное? — спросил он.
— Да. Сильный транквилизатор. Прикладываешь к руке, нажимаешь на кнопку, засыпаешь. Очень просто. Так мы и закончим наш разговор.
Ампула была легкая, почти невесомая. Ее металлический торец со скрытой иглой маняще поблескивал. Наверное, он даже не успеет ничего почувствовать, только короткий укол жала — а после ничего больше. Ничуть не страшно. Как маленькая смерть.
Он умирал уже не один раз.
— Кажется, ты не спешишь, — заметил Мунн, наблюдавший за ним, — Не очень красиво с твоей стороны, Маан, мог бы быть повнимательнее к старику. У меня уже затекла рука держать эту штуку.
— Тебе придется потерпеть еще какое-то время.
— Ладно. Знаешь, я ждал так долго, что несколько минут уже вряд ли что-то изменят. Я не отвлеку тебя, если буду говорить?.. Я старик и люблю поболтать. Мне кажется, я знаю, о чем ты думаешь, Маан.
— Неужели? — Но Мунн не отреагировал на сарказм.
— Ты ведь пришел не выполнять мои условия, а убить меня. И сейчас крутишь в руках ампулу, пытаясь усыпить бдительность. Это глупо, Маан. Что дальше? Выстрелишь? Знаешь, мне кажется, что, если бы ты попробовал, тебе бы это удалось. Я дал бы себе не больше двадцати шансов из сотни, на то, что успею прежде выстрелить в твою дочь.
Мунн говорил отвлеченно и спокойно, словно рассуждал в этот момент о какой-то интересной, но не очень важной логической задачке. Он даже почти не смотрел на Маана, увлеченный своими мыслями.
Маан в этот момент подумал, что старик не просто опасен, он — самый страшный человек на этой планете. И ему не нужно оружие для достижения любой своей цели.
— Допустим, ты улучил такой момент. Стреляешь и успеваешь раньше меня. Я умираю, — Мунн даже закатил глаза, изображая смерть, — А дальше, Маан?.. Вы с Бесс уходите отсюда. Я не лгал, никакой засады нет. Легко покинете этот дом и скроетесь в любом направлении. Даже если Бесс согласится с тобой уйти, в чем я очень сомневаюсь… Ты стар, Маан. Сколько у тебя времени осталось — полгода, год?.. Ведь ни один врач в этом городе не пустит вас на порог. Издохнешь, как старый бродячий пес. Думал об этом? Что тогда будет с Бесс?
Внутренности противно сжались. Маан катал ампулу в ладони, незаметно перенося вес тела и напрягая правую руку с зажатым в ней револьвером.
Напрасно он дал Мунну возможность заговорить.
Слова и были его оружием. В отличие от пуль, они разили точно в цель.
Как правило.
— Она будет лишена социального класса и, когда ты протянешь ноги, окажется одна на улице. А ей всего пятнадцать лет — скорее ребенок, чем девушка. Что с ней будет, Маан? Ты был достаточно смел, чтобы прийти с намерением убить меня, так наберись же смелости и ответь теперь сам себе. Что будет с твоей дочерью? Сколько она протянет, и на что будет похожа ее жизнь?
— Замолчи, Мунн.
— Иначе выстрелишь в меня? — старик кисло улыбнулся, переложив пистолет в другую руку, — Ну, давай. Тогда узнаешь ответ даже быстрее, чем того хочешь. Я расскажу тебе, что будет с Бесс. Она проживет еще года два — если ей достаточно повезет. Станет проституткой — ведь это единственная для нее возможность не умереть от голода. В свои семнадцать она будет похожей на старуху умирающей развалиной. Знаешь, что с ней случится в конце концов? Ее бросят подыхать в очередных руинах. Она будет звать смерть, потому что последние часы ее жизни будут невыносимы, и та будет казаться желанным избавлением. Но тебя не будет рядом, Маан. Ты даже не увидишь этого, ведь уже будешь мертв. Хочешь поспорить? Нет?.. Правильно — понимаешь, что я прав. Правда — самое коварное и подлое оружие, Маан. Оно не допускает возможности парировать. Ложь куда гуманнее… Итак, что ты думаешь об этом?
— Я думаю, что если бы застрелил тебя сейчас, то спас Луну от самого отвратительного чудовища из всех, что когда-либо обитали на ней.
— Звучит достаточно лестно из уст Гнильца, — сказал Мунн и добавил, — Брось пистолет, пожалуйста, на пол.
Положение было удачное, автоматически прикинул Маан, дистанция — три шага, и Мунн сидел, развернувшись, представляя из себя отличную мишень. В такую не промажешь, даже с закрытыми глазами.
По пальцам прошел легкий зуд вроде электрического тока.
Это было так просто.
Мгновение — револьвер разрезает податливый воздух, поднимаясь, и вот уже смотрит в лицо Мунну. Еще одно — в запястье ударяет неровный хлопок отдачи…
Мунн, точно читая его мысли, даже немного опустил свой пистолет и сидел улыбаясь.
«Стреляй, — приглашал он, — Давай же, Маан. Это же так просто».
Усмехнувшись, Маан положил револьвер на пол и пнул ногой в его сторону. Тот, глухо прошуршав о деревянный пол, остановился аккурат у ног Мунна.
— Молодец, Маан, — старик одобрительно кивнул, отталкивая револьвер ботинком, — Теперь ампула. Все честно, как мы и договаривались. Как видишь, спорить с правдой совершенно невозможно. Кто-то другой, более дерзкий и менее умный смог бы. Например, Геалах. У парня было редкое интуитивное чутье, и хватка бультерьера, но ему недоставало рассудительности. С тобой проще. Ты способен понимать, даже в той ситуации, когда это понимание не приносит ничего хорошего, и гораздо проще обмануть себя какой-нибудь глупой иллюзией. Я уважаю в тебе это качество.
— Где гарантия, что с Бесс будет все в порядке? — прямо спросил Маан.
Мунн удивился.
— Гарантия? Я сам — гарантия. Я уже сказал, что, если ты примешь мои условия, я сделаю для Бесс, все, что в моих силах. Или ты думаешь, что, заполучив тебя, я откажусь от своих слов и брошу Бесс, просто из врожденной подлости?.. Не будь дураком. Помощь ей не будет стоить мне ничего. И я окажу ее, как и обещал. Мои подчиненные, что остались, должны видеть, что семья их товарища и коллеги не будет брошена. Это будет для них значить, что и их семьи, в случае их смерти, не останутся без прикрытия; их дети не погибнут, а жены не будут побираться.
Бесс, как и прежде, сидела без движения, уткнувшись в плечо Мунна, но теперь перестала дрожать, замерла, точно окостенела. Возможно, она сейчас даже не слышала того, о чем они говорили.
Маан подумал, что лучше бы не слышала.
«Все в порядке, малыш, — сказал он мысленно дочери, — Твой отец часто валял дурака, но не в этот раз. Больше я не стану для тебя источником неприятностей».
— Пусть так и будет, — сказал Маан, — Но перед тем, как я… засну… Не хочешь ли узнать немного моей правды?
— Пожалуйста, — Мунн сделал приглашающий жест, — Ты же знаешь, я всегда готов тебя выслушать.
Маан усмехнулся.
— Не уверен, что эта правда тебе понравится. Дело в том, что внутри меня вы ничего не найдете. Я полностью чист. Возможно, какие-то остаточные деформации костной ткани или кровеносной системы… И то вряд ли.
— Мы уже говорили об этом, — напомнил Мунн немного нетерпеливо, — И пришли к выводу, что твое тело найдет, о чем нам рассказать. Главное — уметь спрашивать. А мои ребята из лаборатории умеют.
— Дело даже не в этом. С сегодняшнего дня Гниль ничего уже не расскажет. Знаешь почему? Потому что ее больше нет.
Маан подумал, что Мунн удивится, но тот не переменился в лице.
— Если ты решил сболтнуть глупость, просто чтобы затянуть время, могу сказать, что это не лучшая из твоих затей.
— Нет, я играю честно, Мунн. Ты сам говорил, что правда — самое неприятное оружие. Просто сейчас испытаешь это на себе. Гнили нет, Мунн. Она ушла. Как тебе такая новость?
— Вздор, — устало ответил старик, покачивая пистолетом, который как будто оттягивал ему руку, — Остановимся на этом.
— У покойного Геалаха была одна интересная теория, — сказал Маан, — Не знаю, говорил ли о ней тебе: он считал, что Гниль — это не болезнь.
— Спасибо, я знаю. Теория Геалаха, что Гниль — это форма инопланетного разума, даже не оригинальна, ее выдвинули еще в первые годы после выявления Синдрома Лунарэ. Смелая мысль и не лишенная… изящества, я бы сказал. Но больно уж нелепая.
— Только если пытаться загнать Гниль в рамки привычных человеку представлений об окружающем мире. Но Гниль — нечто за пределами любых рамок, и она не раз это доказывала. Знаешь, в чем причина? Самоуверенность, — Маан сделал паузу, чтобы перевести дыхание, — Проклятая человеческая самоуверенность, это ведь так знакомо. Человек покорил Луну, но он нашел здесь нечто большее, чем то, на что рассчитывал. А точнее, это оно нашло человека.
— Патетика, — сухо парировал Мунн, — Не понимаю, что ты хочешь этим сказать.
— Встретив Гниль, человек ни на секунду не допустил возможности, что перед ним нечто настолько превосходящее его могуществом, что по сравнению с ним он не сильнее предприимчивой, дерзкой и наглой мошки. Это подорвало бы его слепую самоуверенность в собственных силах — источник всех его поступков. Куда проще было бы предположить, что Гниль — это болезнь. Да, сложная, опасная, непонятная, но всего лишь болезнь, одна из тысяч других. Просто новая неизученная форма, не более того. Мы даже придумали Санитарный Контроль, чтобы подчеркнуть это.
— Слишком много слов. Я начинаю уставать.
— Ты понимаешь, куда я клоню, но не хочешь услышать правды. Это естественно, ведь именно ты был тем человеком, который все начал. Человеком, чья самоуверенность стала центром тяжести и, в конечном итоге привела ко всему этому, — Маан обвел рукой комнату, — Ты не хотел услышать правды, потому что она противоречила бы тому, во что ты верил всю жизнь. Не переживай, это не твоя ошибка, это типичное свойство всех людей. Я осознал его, когда был… в другой форме. Геалах говорил, что Гниль — это разум, который забавляется с человеком, как ребенок бездумно мучит игрушки. Простая механическая, бесцельная разрушительная работа.
— И ты хочешь сказать, что Гэйн был прав?
— Я слышал Гниль, — ответил Маан просто, — Я, единственное существо пятой стадии. Она говорила со мной. Я слышал ее голос. Это было в тот момент, когда оказался внутри кокона. Я почувствовал ее присутствие, так ясно, как сейчас ощущаю твое.
— Галлюцинации, только и всего. Расстройство психики у Гнильцов подобного уровня должно протекать весьма бурно, и очень странно, что ты сохранил хоть какое-то подобие разума.
— Ты опять пытаешься все упростить и зажать в привычную схему, — Маан не сдержал улыбки, — И опять корень в твоей самонадеянности. Гниль — это не болезнь, Мунн. Это… я не знаю, что это такое. Что-то настолько огромное и сложное, что можно сойти с ума, ухватив лишь одну самую мельчайшую крошку. Ты ведь знаешь, что все Гнильцы сумасшедшие?.. Атрофия нервной ткани и все такое. Они просто не способны понять сущность Гнили и ее истинное значение.
— А ты, значит, понял? — едко спросил Мунн.
— Я не понял и одной тысячной из того, что почувствовал. Но да, можно сказать, что я ощутил близкое дыхание Гнили. Не знаю, почему именно я. Подозреваю, не в последнюю очередь сказался твой эксперимент. Да-да, эта идея про нейтрализацию блокирующей части вакцины. Возможно, именно это помогло мне. Фактически, более тридцати лет я был частично адептом Гнили, хоть и служил против нее. Я был искусственно инфицирован, при этом оставаясь человеком. Это стало своего рода амортизатором, который позволил мне не рехнуться, когда Гниль завладела уже всем моим телом. В некотором роде я оказался подготовлен.
— Это бред разума, Маан. Ничего более.
— Я был единственным человеком, который ощутил Гниль в ее истинной форме, — сказал Маан, — И понял, что по сравнению с ней, мы даже не муравьи. Ты можешь называть ее как угодно — инопланетным разумом, божеством или еще чем-то. Суть в том, что она непознаваема нами, людьми. Но она очень хотела познать нас.
— Вот как?
— Да. Все, чего желала Гниль — досконально разобраться в человеке. Он был для нее примитивным, но диковинным одноклеточным существом. Представь себе ученого, который, вооружившись микроскопом, копошится в геноме какой-нибудь мушки-дрозофилы. Гниль, по большому счету, занималась тем же. Она исследователь, Мунн, самый упорный и любопытный во Вселенной.
— Кажется, ты сказал, что человек несоизмеримо примитивнее ее, — нахмурился Мунн, — Долговато же она в таком случае копалась с нами, а? Почти полвека.
— Наше тело не представляло для нее никакой сложности. Да и особого интереса, пожалуй, тоже. Примитив. Инфузория. Но вот наш рассудок заставил ее задуматься. К нему она не сразу нашла подход. Разум — слишком хитрая штука, это не сундук, который откроешь, просто подобрав подходящий ключ. Нельзя изучить ум, который не настроен на контакт, на восприятие нового, на открытость. Человек оказался настолько несопоставим с тем, что являет собой Гниль, что никакого общего языка не могло существовать — он просто сходил с ума и превращался в полоумное чудовище. Представь себе дикаря из каменного века, над которым зависает сияющий ослепительными прожекторами вертолет с мегафоном. Он просто тронется умом, не сумев даже понять, что же видел на самом деле. Мы — это дикари, Мунн. Больно с этим смириться? Но так и есть. Сколько «четверок» было в вашей лаборатории? Шестьдесят? Семьдесят?
— Шестьдесят три, — кратко ответил Мунн, — За тридцать лет. Ни один из этих Гнильцов не выжил.
— Разумеется. Их сознание оказалось необратимо повреждено встречей с Гнилью, и она не посчитала нужным сохранять бесполезные тела. Но теперь она ушла. Можно сказать, что она выполнила все, что пожелала здесь.
— Закончила с человеком? — язвительно спросил Мунн. Он уже не был так безэмоционален, как в начале, и по тому, как потемнел его взгляд, было видно, что этот разговор не прошел для него впустую.
— Можно сказать и так. И она собрала вещички. Здесь ей больше нечего делать.
— На Луне тысячи Гнильцов. Если ты веришь, что все они исчезнут…
— Я не знаю, что с ними будет. Это — объект уже законченного эксперимента. Сомневаешься в этом? Возьми войсаппарат, Мунн. Позвони своим ребятам в лабораторию. Сколько там Гнильцов? Не меньше сотни, наверное. Тебе ведь постоянно нужна свежая плоть для опытов… Ты ничем не лучше Гнили, только куда примитивнее… Позвони. Узнай, как они себя чувствуют.
— Я не собираюсь потворствовать твоим навязчивым идеям, Маан, — вздохнул Мунн, — Ты и так получил больше времени, чем того требовалось. Используй инъектор и закончим это. Сейчас.
Ствол его пистолета качнулся, уставившись в лицо Бесс.
— Может, ты просто боишься? — спросил Маан, чувствуя, как по спине течет ледяной пот, — Страшно узнать, что я прав? Самоуверенность — твоя ахиллесова пята, Мунн.
— Замолчи, Маан. Я больше не буду слушать этот вздор.
— Просто позвони и спроси, как чувствуют себя подопечные. Что ты теряешь?
— Если бы в состоянии моих, как ты выразился, подопечных произошло какое-то изменение, я узнал бы об этом, в течение получаса.
— Ты был слишком занят, гоняясь за мной, Мунн. А твои ребята сейчас должны быть перепуганы до сумасшествия и сбиты с толку, чтобы осмелиться сообщить об этом в такой серьезный момент. Ты ведь, конечно, сказал не отвлекать тебя, отправляясь на охоту за мной?
На лице Мунна появилось сомнение. Или что-то, очень похожее — подобного выражения Маан не видел ни разу за все годы, что служил в Контроле.
— Это глупость, ты просто хочешь затянуть время и…
— Страх. Ты чувствуешь его сейчас, Мунн?.. Это особенный страх: страх не оправдать своих надежд. Оказаться неправым. Типично человеческая черта.
— Черт с тобой…
Мунн, не отпуская пистолета, запустил свободную руку в карман и вытащил миниатюрный войсаппарат. Номер, который он набрал, был очень коротким.
— Мунн. Два, тринадцать, сорок четыре, семнадцать, три, вереск, — отрывисто сказал он в трубку, не спуская глаз с Маана, — Соединить с четвертым сектором. Да. Прием. Это Мунн. Доложить о текущем состоянии. Да, включая все подуровни.
Трубка начала что-то говорить, но Маан не различал слов — это было похоже на приглушенный звон мошкары, заточенной в пластиковую коробку. Но Маану и не требовалось слышать их. Он видел лицо Мунна.
Оно менялось. Сперва застыло, как восковая маска, отчего губы показались еще более тонкими и морщинистыми, чем обычно. Потом нижняя челюсть едва заметно задрожала.
Мунн смотрел в пустоту перед собой и казался бездушной куклой со стеклянными пуговицами вместо глаз. Если бы Маан сейчас вытащил из его руки пистолет, он мог бы даже не заметить этого.
— Повторите… — прошелестел Мунн, дряхлея и рассыпаясь на глазах, — Повто… Нет. Не могли упасть! Проверьте третий раз! Я… Черт возьми, как… Почему мне не… О Господи. Нет. Нет. Какой-то вздор. Что?.. — трубка продолжала звенеть растерянными голосами, и по омертвевшему взгляду Мунна, бессмысленно бегающему из стороны в сторону, Маан понял, что трубка спрашивала, что делать, — Я… Объявите ситуацию четыре-восемь. Полный карантин. Отключить третий уровень. Совсем. И… Не знаю. Да, черт возьми! Сделайте это! А, впрочем… Плевать. Ждите меня. Отбой.
Когда он выключил войсаппарат, то казался постаревшим лет на десять. Затуманенный взгляд не сразу сфокусировался на Маане. Он больше не был ясным и чистым, пронзающим насквозь, его заволокла растерянная старческая пелена. Точно они покрылись коркой толстого полупрозрачного льда.
— В лаборатории что-то страшное, — сказал он очень тихо, — Какая-то эпидемия… Мы потеряли восемьдесят четыре процента Гнильцов. Они умирают, — он вдруг поднял взгляд на Маана, и тот даже вздрогнул, встретив его, — Умирают, Маан. Жизненные показатели падают. Никаких внешних проявлений. Как будто…
— Как будто кто-то выключает их, — подсказал Маан, — Нет, я не знал, что все произойдет так. Но ничуть не удивлен. Гниль — аккуратный исследователь, и еще она чистюля. Она умеет прибирать за собой остатки своих опытов. Не думаю, что умрут все. Только те, чей разум уже поврежден. Остальные, скорее всего, вернутся к нормальному существованию. Как я.
— Невозможно. Это ошибка.
— У Гнили нет ошибок. Твои лабораторные препараты пропали, Мунн. Впрочем, не переживай так. В конце концов, это ведь не самое страшное.
— Не самое… — голос Мунна треснул, — Это плоды многолетних экспериментов! Это наша биологическая база! Это…
— Подумай о другом, — вкрадчиво сказал Маан, вертя между пальцев ставшую теплой капсулу, — Закончилась не только Гниль. Закончились вы, господин Мунн. Кто ты теперь, ты и твой Контроль, самая могущественная частная армия на планете, свора натасканных псов?.. Вы все — тлен, оборудование, в котором больше нет нужды. Да, Мунн, Гниль больше не вернется. Кем останешься ты? Охотником в пустыне? Полагал, у тебя есть власть? Скоро ее не станет, и даже быстрее, чем ты думаешь.
Лицо Мунна побагровело, как от удушья, ноздри раздулись, на скулах выступили желваки, желтоватые и твердые, как камни. Мунн тяжело дышал, уставившись на него, но Маан уже не мог остановиться.
— Люди очень быстро поймут, что Контроль бесполезен и беспомощен. И он исчезнет, так скоро, что через год уже никто не сможет вспомнить, был ли такой. Люди, которых ты недавно считал своими должниками и вассалами, уже через несколько дней, как только информация, что случаи Синдрома Лунарэ таинственным образом прекратились, подтвердится, ударят тебе же в спину. Ты знаешь, что такое власть, Мунн, и хорошо знаешь. Слабого съедают первым. И тебя съедят. Без твоего козыря, «купированной нулевой», без этой индульгенции ты бессилен.
— Ты… ошибаешься, Маан, — процедил Мунн сквозь плотно сжатые зубы. Пистолет в его руке шатался, на лбу выступили росинки пота, — Я… почти сорок лет… Они никогда… Сам господин президент… Ложь, это все ложь, я не знаю, как ты…
Он больше не был всесильным Мунном, сжимающим в могущественных острых пальцах всю Луну. Это был напуганный, трясущийся от страха и предчувствия старик, жалкий, осунувшийся, дрожащий.
— Ты сделал меня объектом эксперимента, а погубил сам себя. Не правда ли, в этом есть определенная ирония? Впрочем, ты, кажется, сейчас не в том состоянии, чтобы оценить всю ее прелесть. Можешь подумать о другом, — Маан приблизился к нему на шаг, и старик отскочил в сторону, точно к нему подобрался призрак, — Ты проиграл. Мне даже жаль тебя несмотря на то, что ты причинил лично мне и моей семье. Зато я достался тебе, Мунн, я целиком и полностью твой. Собственность Контроля. Главный приз. Можешь разрезать меня заживо на тысячу кусков — от этого уже не будет никакого толку. Ну так бери меня, вот я. Охота закончена. Чувствуешь победу?..
Мунн рухнул в кресло. Его лицо пошло пятнами и исказилось в какой-то жуткой судорожной гримасе — как будто мимические мышцы, утратив контроль со стороны мозга, начали хаотично сокращаться, образовав какое-то подобие звериного оскала. Взгляд Мунна был страшен: горящий ледяным белым огнем, недвижимый, мертвый, он бесцельно блуждал, проходя сквозь Маана.
— Бесс! — Маан повернулся к дочери, — Эй, малыш. Послушай.
Наверное, она ничего не слышала из того, что было сказано. Страх парализовал ее, лишив сил. Маан заглянул дочке в лицо и увидел лишь мертвенную снежную равнину с двумя бездонными провалами.
Совершенно недетские глаза.
Это выглядело жутко, но Маан чувствовал, что Бесс ощущает его присутствие.
— Слушай, у нас есть минутка… Знаешь, нам порой было как-то сложно. Твой отец всегда был дураком. И закончилось глупо. Я хочу сказать, что мне жаль маму, я не желал этого. Так получилось. Я… всего лишь человек. Глупый, слабый, бесконечно самоуверенный. Не вспоминай меня. Знаю, что тебе будет неприятно. Это ничего, это… Скорее всего, мы больше не увидимся. Сейчас я просто усну, а дядя Мунн заберет меня к себе. И я буду слишком занят, чтобы приходить к тебе. Да ты, думаю, и не захочешь этого. Ерунда все это, пустое, глупости…
Маан выплескивал что-то бессвязное, сам не понимая смысла. Он знал, что времени осталось совсем немного, и ему должно успеть сказать что-то очень важное, то, что всегда хотел, но не мог найти нужных слов. Те вились вокруг вихрем потревоженных, поднятых порывом ветра снежинок.
Под куполом не бывает снега, здесь нет неба и не может быть зимы. Снег идет на Земле. Маан не знал, где именно и когда. Но наверняка он идет на Юконе.
Старый Бэнт Менесс перед смертью говорил ему про Юкон.
Это где-то на Земле.
Маан никогда не был там, но почему-то был уверен, что там очень тихо и спокойно. Ему необходимо такое место, чтобы, наконец, отдохнуть. Нужна целая вечность тишины и спокойствия.
Выстрел грохнул так неожиданно, что показался Маану взрывом — небольшим, но оглушительным, сотрясшим гостиную. Остро потянуло паленым, даже в горле запершило от знакомого запаха. Сгоревший порох, тлеющая ткань и что-то еще, сладковатое до приторности, едкое, и тоже очень привычное.
Поворачиваясь, Маан уже знал, что увидит.
Мунн лежал, откинувшись на спинку кресла, и выглядел стариком, которого внезапно разморил сон. Сейчас он отчего-то казался меньше, чем прежде, точно его тело в своем строгом костюме съежилось, усохло.
Глаза затухали, они смотрели не столько на Маана, сколько сквозь него. В груди дымилась маленькая рваная дыра.
— Мунн! — Маан схватил его за костлявую тонкую руку, нащупывая пульс, — Что же ты… Проклятый старик…
На лице Мунна появилась тень какого-то чувства, а взгляд стал задумчивым, устремленным в пустоту. Так, будто в эту минуту ему в голову пришла важная мысль, которую он спешил додумать и ощутить до конца. И она настолько зачаровала его, что ничего остального тот уже не видел и не чувствовал.
Через несколько секунд все было кончено. Маан выронил его руку, и та шлепнулась на подлокотник, как мертвая жаба.
«Ты забрал то, что у него было, — сказал голос, которого Маан уже давно не слышал, — Единственное, что у него было. Так, чего ты ожидал? В конце концов, он был всего лишь человеком».
Мертвый Мунн — это было так противоестественно, что разум отказывался воспринимать его в этом качестве. Человек, который мог держать в своих руках целую планету, теперь лежал неподвижно, задрав голову с острым подбородком, ощерив в неприятной ухмылке оскаленные зубы.
Сейчас это была пустая, быстро коченеющая оболочка.
Не выдержал правды, которую считал своим собственным оружием.
Надо было уходить. Бесс придется оставить здесь, брать ее с собой, обрекая на описанные стариком муки, Маан не мог. Он просто позвонит в Контроль и скажет о ней.
Мунн должен был оставить распоряжения.
Контроль — большая, живучая тварь. Даже лишенная головы и смысла, она протянет как минимум несколько месяцев. Уклад и привычки меняются медленно — прежде, чем люди поймут, что Гнили больше нет, пройдет много времени.
Страхи всегда уходят неохотно.
Зря Мунн ушел — вот так. Возможно, у него даже был шанс умереть своей смертью, сидя в привычном ему кресле главы Санитарного Контроля. Он просто не хотел затягивать агонию. Всегда был умен — умнее многих на Луне…
Значит, уйти. Выйти из дома — на этот раз уже навсегда. Сколько Мунн обещал ему?.. Пару лет? Возможно, у него не будет и этого. Слишком стар, слишком устал. Такие не выживают на улицах.
Но все уже неважно. Он как-нибудь позаботится о себе. Возможно, проще будет отойти на несколько кварталов, засунуть ствол в рот — и закончить все это одним нажатием пальца.
Так будет лучше. Любая охота рано или поздно кончается.
Главное, чтобы Бесс была в безопасности. Он должен сказать ей. Найти те слова, которые не мог подобрать раньше. Объяснить ей что-то важное.
Самое важное.
Перед тем как уйти навсегда.
— Бесс, — сказал Маан, распрямляясь, — Знаешь, наверное, лучше…
Что-то с силой ударило его в спину. Точно кто-то, коротко размахнувшись, загнал в нее тяжелый стальной костыль. Кажется, Маан услышал хруст собственных костей.
Должно быть, он на мгновение потерял сознание — когда открыл глаза, оказалось, что он лежит на полу. Хотя он не помнил, чтобы падал.
Тело было невероятно тяжелым, на него опять накатила волна сонливости, но не прежней, испытанной им под землей, какой-то новой, иной.
Захотелось закрыть глаза, и провалиться в сон без сновидений — бесконечную черную бездну.
Пол под руками оказался мокрым. Это удивило его — почему?.. Стальной костыль в спине не пропал, напротив, при каждом движении он раскалялся, выжигая в легких воздух, заставляя тратить много сил на такое простое действие.
Слишком устал. В этом все дело. Он так давно не отдыхал. Всю жизнь. Ему надо просто хорошенько отдохнуть, вот и все. Тогда сразу станет легче. Слишком много событий случилось за последнее время.
Он перевернулся на спину и упал — руки вдруг не захотели повиноваться, обмякли, стали безобразно слабыми. Тело отказывалось ему служить. Старое, уставшее тело. Что-то красное на полу. Липкое, кажущееся горячим. Он не мог найти его источника.
Но сейчас и это казалось ему неважным.
Нужно было что-то сделать. Что-то значимое. Он должен был сказать о чем-то Бесс. Но мысли стали путаться, сталкиваться друг с другом. Их вдруг оказалось очень много, все они были тяжелыми, как свинец, гудящими, непослушными.
— Бесс!
Стальной костыль, засевший в спине, провернули, да так, что даже позвоночник заскрипел. Но он должен был увидеть ее. Увидеть и сказать. Сказать…
Маан поискал ее взглядом, но не сразу увидел. Диван, на котором она сидела, был пуст. Дочь стояла посреди комнаты, и ему вдруг показалось, что за эти несколько минут Бесс выросла, стала взрослой.
Наверное, из-за того, что, нависая над ним, она казалась выше, чем прежде. Но было и что-то в ее лице. Что-то, чего не бывает у детей. Наверное, глаза.
Взгляд у нее был чужой, незнакомый.
Взгляд взрослого человека.
Полный животного ужаса.
В руке у нее был старый револьвер Чандрама. Она держала его легко, прижав к бедру, как какую-нибудь простую детскую игрушку.
«Повзрослела, — подумал Маан с сожалением, глядя на нее, — А я даже не заметил. Так всегда бывает с детьми».
Она могла добить его, но почему-то не делала этого. Хотя по тому, что револьвер сидел в ее руке как влитой, даже не дрожа, было видно, что выстрел дастся ей без особого труда.
Но она не стреляла.
И Маан вдруг понял почему.
Она была в шоке, растеряна. Страх овладел ей настолько, что подтолкнул на выстрел в страшного Гнильца, но глаза ее видели сейчас не чудовище, а собственного отца, и попытка осознания того, что произошло, ввело девочку в ступор.
Маан попытался улыбнуться, но у него ничего не вышло — лицо стало непослушным, чужим.
— Бесс… — повторил он. Получилось так тихо, что, должно быть, она и вовсе его не услышала.
Потом боль исчезла. Мир стал расплываться, теряя четкость линий и цвет, знакомые много лет предметы начали превращаться в зыбкие пятна. Еще было тяжело дышать — воздух, который он с трудом набирал в грудь, не насыщал, был теплым и сухим.
Темнота уже была рядом, Маан чувствовал ее присутствие. Она готова была упасть на него тяжелым непроницаемым бархатом и скрыть от мира. Ждала, когда он будет готов к этому.
«Я так и не сказал Бесс, — подумал он с грустью, — Не нашел слов».
Сейчас он уже не знал, что собирался ей сказать и о чем. Помнил лишь ощущение упущенной возможности. И это было единственное, о чем он сожалел, ощущая, как тело погружается в стылую, невидимую снаружи, тень, которая разрасталась в его внутренностях с каждой секундой.
Мир расплылся до такой степени, что единственное, что он видел — лицо Бесс. Но сейчас все остальное Маана и не интересовало. Он попытался собрать оставшиеся силы. Их оказалось так мало, что не хватило бы и на то, чтобы пошевелиться.
Но их могло хватить на несколько слов. По крайней мере, он должен был попытаться.
И у него получилось.
— Прости… — прохрипел Маан, — Прости меня, малыш.
Мир поблек и стал медленно гаснуть, делаясь тусклым, прозрачным и пустым, как наполненный кристально чистым воздухом огромный стеклянный шар.
Маан вдруг ощутил, как в этой пустоте зарождается что-то новое, какое-то невидимое течение, которое увлекает его глубже и глубже, в непроглядную темную топь, заполняющую его мысли. Там за ней тоже что-то было, что-то очень важное, что-то, что он должен будет понять и почувствовать.
Возможно, там его ждет новый мир. В котором он, наконец, сможет отдохнуть.
Маан закрыл глаза.
