ГЛАВА 1
Бэнт Менесс уже заканчивал свой обед, когда внезапно почувствовал чье-то присутствие, и вздрогнул от неожиданности — точно в шею сзади кольнуло холодной туповатой иглой.
Наличие другого человека в обеденный перерыв, для «Еловой ветви» вряд ли могло быть необычным делом: хронометр отмерил двенадцать часов по местному времени, и многие работники зданий четырнадцатого офисного блока торопились занять свои столики.
Менесс будто ощутил спиной чужое дыхание. Иногда так случается, что какая-то сущая мелочь вдруг заставляет насторожиться, окаменеть от напряжения. «Это от нервов, — успокоил себя он, — нервы все, пустое…»
Бэнт Менесс любил обедать в «Еловой ветви» — здесь почти всегда можно было найти столик в разгар рабочего дня, а большие вентиляторы, бесшумно гудящие в своих неприметных нишах, наполняли помещение подобием студеного морозного ветра.
В отличие от большинства лунитов, Менесс родился и вырос на Земле, так что искусственная прохлада ресторанчика была ему не только душевно близка, но и навевала приятные воспоминания. Официанты здесь были расторопны, к тому же успели выучить его вкусы — пусть и небольшое, но тоже удобство.
Не спеша, Менесс отставил в сторону пустую тарелку из-под рагу и придвинул десерт — кекс из сладкой фасолевой пасты и кофе. На поверхности сероватой, похожей на химический раствор, жидкости, виднелись разводы, напоминающие муть в неглубокой луже.
Он вздохнул, собираясь сделать первый обжигающий глоток, когда внезапно вернулось ощущение коснувшейся шеи ледяной иглы. Только тогда он понял, что человек тот, все еще находился где-то рядом.
— Разрешите присесть? — послышалось то ли сверху, то ли сзади.
— А? Ко мне? — Менесс завертел головой.
Поток воздуха донес запах чужого одеколона, сильный и в то же время приятный. Что-то с гвоздикой. Сам Бэнт Менесс не пользовался парфюмом, полагая это, с одной стороны, расточительным, а с другой — не соответствующим его возрасту. Когда тебе почти семьдесят, в некоторых вещах, хочешь ты того или нет, вырабатывается консервативность.
Незнакомец с готовностью опустился на стул напротив. Всего лишь мельком глянув на него, Менесс уже почувствовал раздражение, легкое, но досадное.
Он не любил есть в присутствии людей, особенно незнакомых, отчасти потому, обычно и выбирал угловой столик в дальнем конце зала. За все время, что Менесс здесь обедал, к нему ни разу никто не подсаживался. Видимо, его облик был достаточным для того основанием.
Бэнт Менесс имел солидную внешность и привык к соответствующему поведению. Сорок второй социальный класс — не мальчик… Его личную карточку видел только официант, но и без нее Менесс выглядел достаточно внушительно, чтобы избегать случайных знакомств в общественных местах.
С тех пор как ему минуло тридцать, он всегда носил тяжелый костюм из синтетического твида и мягкую шляпу с полями — одежда, пусть и безапелляционно вышедшая из моды, но выделяющая его из толпы обычных офисных служащих.
Человека в таком облачении не хлопнешь по плечу, чтобы узнать, как вчера «Земные Кайманы» сыграли с «Селестой», не пригласишь опрокинуть рюмку псевдобренди, не угостишь скабрезной остротой.
Менесс настолько привык к своему одиночеству, что вопрос незнакомца сперва сбил его с толку.
— Садитесь, — сказал он неохотно, рефлекторно отстраняясь, и добавил, — Пожалуйста.
«Быстрее доесть, — подумал Менесс, придвигая к себе кофе, который еще не отпил, — Как неприятно…»
Мужчина, усевшийся за столик, кажется, не заметил настроения Менесса, вежливо улыбнулся, повесил шляпу на специальный крючок, а возле него мгновенно появился официант.
По тому, как быстро тот возник, Менесс, привыкший ждать по нескольку минут, предположил солидный класс неприятного соседа. Официанты и таксисты могут определить социальный уровень с закрытыми глазами, нюх у них на это…
Пока Бэнт Менесс решался на первый глоток кофе, его визави уже успел сделать заказ — видимо, прекрасно разбирался в ассортименте и часто обедал вне дома. А может, просто привык брать одно и то же из года в год.
Меню «Еловой ветви» ни на пункт не отличалось по ассортименту от любого другого ресторана в городе, так что человек, знакомый с блюдами хоть одной точки питания, мог без труда сориентироваться во всех остальных.
В то время, что мужчина раскладывал столовые приборы, поданные ловким официантом, Менесс незаметно рассмотрел его.
Не молод, — прикинул он, — не ровесник, но все же в возрасте, под пятьдесят, если не больше. Выглядит крепким, ухоженным, видимо, следит за собой. Похвально для всякого лунита.
Вот только спереди намечается приметная залысина. Менесс, не без легкого злорадства подумал, что еще года два — и на ее месте будет основательная, уже не поддающаяся маскировке, плешь. В остальном же, вполне располагающее лицо, не открытое, но какое-то выпуклое и потертое, как у вышедшего на пенсию боксера.
Портили его только складки скул, из-за которых губы казались искривленными в кислой ненастоящей улыбке, навеки приставшей к лицу. Как будто человек смотрит на окружающий мир с постоянной гримасой усталого и брезгливого неудовольствия.
Спохватившись, Бэнт Менесс суетливо принялся за прерванный десерт. Кофе и на вкус был отвратителен, неприятно горчил в горле, оставляя на языке неестественный налет. Порошковый сублимат, ничего не поделаешь.
Сейчас не то, что в четырнадцатом офисном блоке, на всей Луне непросто отыскать приличный напиток. Впрочем, у кого класс выше тридцатого — могут позволить, надо думать.
И настоящий кофе, и многое другое.
Когда навязавшемуся гостю принесли заказ, Менесс оторвался от собственной еды. Такое поведение было верхом невежества, но никак совладать с собой он не мог, замер с куском кекса во рту. Это походило не на обед, а на пиршество — официанту пришлось два раза подойти к столику, чтобы поставить на него все заказанное.
Картофельное пюре — настоящий картофель, не сублимат! — небольшой аккуратный бифштекс из желтоватого эрзац-мяса, тускло переливающиеся полоски рыбы, какой-то причудливый салат, бобы…
Человек кивнул официанту и, когда тот вытащил портативный сканер, небрежным жестом протянул свою социальную карту. Менесс никогда раньше не встречал таких: не желтая, как у «пятидесятников», не светло-синяя, как его собственная, а кремовая, невиданного прежде цвета.
«Ну и тип», — подумал он, с трудом отводя взгляд от обилия блюд на столе. И почувствовал себя еще более неуютно. На мгновение вернулась противная, засевшая в шее игла.
«Нервы все, нервы… Устал совсем, вымотался, вот и мерещится всякое. Отдохнуть бы, взять денек, а лучше два или три отгула, съездить в рекреационный парк, кроликов покормить с внуками…»
Он представил, как нелепо будет смотреться на фоне искусственной блекло-зеленой травы в своем строгом плотном костюме…
— Двадцать шесть.
— Что?
— Я говорю — двадцать шесть.
Мужчина смотрел на его, искривив свои некрасивые губы в тонкой улыбке.
— Простите? — Менесс подался вперед и подвинулся ухом ближе к собеседнику, хотя со слухом у него всю жизнь было в порядке.
Тот вздохнул.
— Вы думали, какой у меня социальный класс. Двадцать шестой.
— Отнюдь…
— В этом нет ничего странного. Пожалуй, я даже привык.
— Мне бы никогда…
Тот махнул ладонью в жесте, заставившем Менесса умолкнуть на полуслове. Кисть была широкая, крепкая, неровная, как дубовая кора; на безымянном пальце сверкнуло тяжелое обручальное кольцо. Такое же добротное и весомое, как и его хозяин.
— Считаю, лучше ответить на вопрос, пусть тот и не был задан, чем тратить понапрасну время… Я привык ценить время. Даже чужое. В том, что вас заинтересовал мой класс, повторяю, нет ничего странного. Вполне естественное, для всякого человека, любопытство.
С этими словами незнакомец вновь вытащил социальную карту и положил ее на столешницу. Она и в самом деле была красивого кремового оттенка, но в остальном ничем не отличалась от прочих — в ее центре были цифры и маленький герб Луны.
— Солидный статус, — вежливо кивнул Менесс, не найдясь, что ещё сказать. Ситуация сложилась неловкая. Он ощущал себя мальчишкой, которого застукали на какой-то шалости. Положение казалось двойне нелепым, если учесть разницу в их возрасте.
— Наверное… — рассеянным жестом собеседник вернул карту в карман, — Вроде в армии двадцать шестой класс имеют полковники. Впрочем, уже не помню. В разных организациях, знаете ли… К чему сравнивать, верно?
— Безусловно.
Менессу было неудобно. Он терпеть не мог такие спонтанные разговоры, как и вообще беседы с незнакомцами. Этот же и подавно его смущал. Какой-то… чересчур открытый. Напоказ. И улыбается постоянно. Быстрее бы уже закончить и уйти. Вот же глупейшая история!
— В любом случае, в нашем ведомстве ценится не столько социальный статус, сколько опыт… Класс — всего лишь цифра, в конце концов. — собеседник аккуратно поддел лезвием ножа бифштекс и принялся беззвучно его резать на идеально ровные квадраты, — Наши предки обходились без такого типа ранжирования уровней, тем не менее, среди них были пожарные, космонавты, политики… И они, заметьте, прекрасно справлялись со своими обязанностями, несмотря на все то, что нам рассказывают о неорганизованном труде на Земле, примитивном социальном устройстве и прочем. Я полагаю, приравнивать каждого живого человека к какой-то цифре выгодно не для обеспечения лучшей организации труда, а чтобы удобнее было делить.
Менесс уставился на него, совершенно дезориентированный.
— Кхм.
— Да-да. Цифровой артикль. Когда у каждого человека за душой цифра, всегда можно посчитать, сколько ему полагается еды, и какой, сколько воды, сколько кислорода, наконец… — быстрыми движениями вилки мужчина размел разрезанный бифштекс по тарелке, отчего тот из монументального континента плоского мира превратился в неравномерный мясной архипелаг, — Это многое упрощает, а упрощение — девиз Луны. К примеру, взять вас. Кто решит, сколько вам положено чистой питьевой воды в сутки? Простите, где вы служите?
— Аудиторская компания «Даная», — машинально ответил Менесс.
— Допустим… Кто решит, сколько положено питьевой воды обычному клерку? Чтобы из него не вытряхнуло внутренности от той дряни, что течет в техническом водопроводе, он оставался работоспособен и доволен жизнью? Согласитесь, нелегко сказать. А вот если идет речь о луните какого-нибудь сорок пятого класса — уже значительно легче. Цифры к цифрам.
Оскорбительно было услышать про обычного клерка, но Бэнт Менесс промолчал. Отчего-то в обществе незнакомца ему не хотелось лишний раз раскрывать рот.
— А вы-то сами, где служите? — через силу спросил Менесс, стараясь, чтобы голос звучал немного резко. Возможно, если одернуть этого назойливого хлыща, тот вспомнит, зачем пришел сюда, и перестанет цепляться к незнакомым людям с глупой болтовней.
Но тот лишь улыбнулся и коротко ответил:
— Санитарный Контроль.
Желудок Менесса съежился, точно внутри оказалось не рагу, а мелко колотый лед. Он постарался улыбнуться в ответ. И у него получилось. В конце концов, на протяжении многих лет его работа заключалась в том, чтобы изображать уверенную улыбку в ситуациях, когда все катится под откос. Менессу всегда блестяще удавалось справляться, если учесть, что вышло дослужиться до пенсии.
— Раз уж мы обменялись местами службы и классами, полагаю, теперь неплохо бы представиться. Меня зовут Маан. Джат Маан, если быть точным.
Помимо своего общественного имени, странный тип назвал и личное — от такой фамильярности у Бэнта Менесса, воспитанного в строгом духе, аж дыхание перехватило.
«Как будто мы с ним старые приятели!» — мысленно возмутился он, на время забыв про свой прежний страх.
— Менесс, — сдержанно представился он.
Если Маан и рассчитывал на ответную любезность, ее отсутствие он проглотил легко. Менесс подумал, что для инспектора Санитарного Контроля поведение его чересчур раскованное.
Заговаривать с незнакомым человеком за ресторанным столиком, рассказывать ему свои соображения о социальной политике, наконец, называть личное имя… Менессу казалось, что такие люди должны быть куда как осторожнее и незаметнее. С другой стороны, ему и не приходилось общаться ни с одним инспектором.
«Никогда раньше меня подобного рода вещи и не заботили», — подумал он.
«Допить залпом кофе — и вон отсюда. Кекс надо бросить, да и черт с ним, а кофе надо допить. Иначе будет выглядеть подозрительно. Да, допить кофе, кликнуть официанта, и быстро выйти. Пока пресловутый Маан не успел сказать что-нибудь еще».
Между тем тот непринужденно продолжал беседу, методично разделываясь с собственной порцией.
— Приятно видеть, господин Менесс, что вас не пугает общество инспектора. Вы очень выдержанный человек. Многие боятся. Хотя и напрасно. А ведь Контроль — всего лишь служба, защищающая лунитов. Как жандармская служба ограждает их от преступности, а амбулаторная — от вирусов. Мы, как санитары и врачи, хоть нам и не приходится носить белых халатов.
Про халат было сказано верно — на Маане была строгая двойка, не бросающаяся в глаза, но из прочной добротной ткани. Такой костюм может иметь обладатель и пятидесятого класса, и двадцатого. Из-под пиджака с двумя рядами пуговиц виднелась рубашка, свежая и выглаженная.
«Интересно, есть у него оружие? — обмирая, подумал Менесс, — Впрочем, конечно, есть. Просто я не вижу».
Бэнт Менесс зачем-то поднял свой потертый дипломат и положил на колени. Холодная грубая тяжесть кожаной обшивки тем не менее ободрила его. Может, потому что это была давно знакомая и понятная вещь.
— У вас очень сложная работа, господин Маан. И опасная, — сказал он учтиво.
Инспектор кивнул. Сказанное Менессом, кажется, было для него очевидным. Его грубое невыразительное лицо потемнело.
— Однозначно. Еще добавьте: выматывающая, утомительная, часто напрасная… Вот вы, например, знаете, сколько лет Контролю?
— Сорок?
— Тридцать шесть. Я служу там тридцать из них. Так что, этой каши хлебнул изрядно, можете мне поверить.
Менессу не хотелось задавать следующий вопрос, для которого Маан заботливо подготовил почву, но он понимал, что, если не задаст — тем, бесспорно, вызовет подозрение.
— А вам приходилось… Я хочу сказать, Синдром…
Маан ловко насадил на вилку прямоугольник рыбы, зачем-то осмотрел его со всех сторон и, помедлив, отправил в рот. Ел он сдержанно, аккуратно, где-то монотонно, с выражением лица человека, не получающего от еды никакого удовольствия.
Точно за столом сидела машина, созданная лишь затем, чтобы размеренно перемалывать бифштексы и картофель.
— Называйте вещи своими именами, господин Менесс. Гниль. Вы ведь хотели спросить про Гниль, не так ли?
— Да, именно.
— Официально ее положено именовать Синдромом Лунарэ. Но кто в наше время использует длинные казенные термины? — Маан вздохнул, очистив одну тарелку, и придвинул к себе другую, — Гниль… Самая отвратительная зараза во Вселенной. Самая безобразная. И самая злокозненная.
Он выдержал паузу, словно прикидывал, стоит ли развивать тему, затем продолжил:
— Каждый инспектор Контроля проходит курс вирусологии. Я изучал все известные инфекции Земли и Луны, но Гниль — это нечто совершенно выходящее из ряда вон. Как человек является особенным звеном в животном мире, так она — обособленная часть мира болезней. По сути, ее и болезнью назвать нельзя, она являет собой лишь совокупность симптомов. Синдром.
— Я не так уж много знаю про нее, — поспешно сказал Менесс, — Я имею в виду, только в пределах общеобразовательного курса.
— Ничего удивительного, — отозвался Маан, — Для вас, это всего лишь пугающая газетная статья или ролик теле, а для меня — служба. Но если любишь свою работу, если хочешь выполнять ее хорошо, то нужно знать о ней досконально, так ведь?
— Пожалуй.
— Вы старше меня, господин Менесс, а значит, Гниль появилась на вашей памяти. Вы урожденный лунит?
— Ммм… Я переехал на Луну в молодости.
Маан щелкнул пальцами. Вышло громко и резко.
— Мне сразу показалось, что у вас движения особенные. Другая сила тяжести. Разумеется. Впрочем, неважно… — Он прищурился. — Двадцать шестой год. Последний этап Большой Колонизации. Тысячи людей, получивших лунные полисы, тысячи новых переселенцев. Период застройки Луны, сооружения жилых блоков. Хворей тогда хватало, более того, они были в изобилии, несмотря на карантин. Люди, все эти сотни и сотни людей… Сифилис, грипп, гепатит… Как думаете, сколько болезнетворных организмов переносит в себе обычный человек?
— Много?
— Немало. Несколько миллиардов. Все мы, в сущности, инкубаторы смертоносных бактерий, вирусов и паразитов. Каждый из нас — биологическая бомба, — Маан многозначительно поднял указательный палец. — У моего друга, его зовут Гэйн, есть интересное сравнение: каждый человек — как космический корабль, — считает он. Набитый непонятными аппаратами, устройствами и прочими механизмами. Некоторые полезные, другие вспомогательные, третьи лишь атавизмы, балласт.
— Хорошая аллегория.
— Не спорю. Так вот, на каждом космическом корабле есть крысы. Их много, они плодятся в тепле трюмов и технических тоннелей, прогрызают пластик, растаскивают отходы и мусор. При всей их многочисленности грызуны не могут навредить кораблю, ведь тот строился из расчета на куда более серьезные нагрузки. Но иногда даже одна-единственная особь может стать причиной аварии.
— Одна?
— Да. Например, если прогрызет изоляцию и замкнет силовой кабель, питающий реверсивные двигатели. Или упадет в шахту и заклинит собой лебедку грузового лифта, перемещающегося на высокой скорости. Единственное роковое событие, вот только оно чревато серьезной поломкой, мало того, гибелью огромного корабля. Так и с людьми. Внутри нас много дряни, которая нас не убивает, но бывает так, что крохотная часть ее достигнет критической точки — и сведет в могилу.
Маан улыбнулся. Улыбался он так же равнодушно, как и ел. Будто его приученный организм выполнял предписанное ситуацией действие, доведя его до абсолютного автоматизма.
Менесс сделал еще глоток. Проклятый кофе по-прежнему был обжигающим, что означало еще пять-шесть минут в обществе странного инспектора, любящего потрепать языком.
— А Гниль — вовсе не крыса, — внезапно сказал Маан, — Скорее, многоступенчатая фугасная торпеда, нацеленная прямиком на реактор. Она не промахивается, не выжидает, не знает осечек… Да, это случилось в двадцать шестом…
— Первый случай?
Маан кивнул.
— Он произошел с человеком по имени Лунарэ. Кажется, тот был инженером — что-то связанное с подземными работами. Конечно же, сей факт послужил поводом для предположения, что переносчики Гнили лежали в грунте, который поднимали, устраивая жилые блоки. Может, они находились там тысячи лет. Или сотни тысяч… Гниль зародилась здесь, на Луне, и только здесь она может развиваться. Вы, вероятно, в курсе, что на Земле не было ни единого случая заражения.
— Видимо, карантин сыграл свою роль?
— Нет, не поэтому. Мы проводили исследования. Инфицированные, доставленные на планету, погибают, а новых вспышек заболевания не происходит. То ли земная атмосфера содержит какие-то сдерживающие элементы, то ли ультрафиолет… Нет, Гниль — лунная болезнь, господин Менесс. Мы по праву можем гордиться ею, ведь пока, это единственное наше уникальное достижение.
У Менесса заныло под ребрами.
— Не очень-то приятно слышать, господин инспектор.
— Кто спорит… Нам сейчас ведь еще относительно легко, — Маан доверительно понизил голос, — Кому досталось больше всех с Лунарэ — его врачам. Болезнь внеземного происхождения! Первый в истории человечества случай! Ни понимания передачи, никаких наблюдений, порядка появления симптомов… Сейчас эпизод с Лунарэ считается классикой, а тогда, никто не знал, чего ждать от Гнили. Да и определения такого еще не было…
— Да уж…
— Просто у человека — кажется, это все-таки был инженер — начались непонятные образования на коже. Сперва думали, сыпь, может, что-то венерическое. Врач выписал больничный, мимоходом осмотрев. Во время развития Большой Колонизации болели здесь, преимущественно, от плохой воды и недостатка кислорода. Но господину Лунарэ лучше не стало. Да еще, день ото дня, он делался, все более замкнут, нелюдим.
Бэнт Менесс со звенящей тоской смотрел на выход. Залапанное стекло двери, которого он столько раз касался рукой, покидая «Еловую ветвь», показалось безнадежно далеким.
«Нельзя идти, — подумал Менесс, баюкая в ладони чашку с остатками кофе, — Это Контроль. Стоит только встать — возникнут вопросы. У Контроля всегда много вопросов. Нет, надо непременно оставаться на месте. Этот Маан закончит свой рассказ и уйдет. Всего лишь скучающий инспектор, нашедший покорного слушателя. Однако лицо какое неприятное…»
Менесс осторожно изучал Маана в отражении натертой столешницы. Он часто слышал про инспекторов Санитарного Контроля, но шанс для общения напрямую был не очень велик — Аудиторская компания «Даная» вынуждала всех своих сотрудников проходить медицинскую комиссию каждые два месяца.
Хотя комиссия комиссией, а ловкий Гнилец всегда найдет способ проскочить, утаиться… Они все дьявольски хитры, эти Гнильцы. Поэтому, говорят, у Контроля несколько сотен агентов в штатском, не выдавая себя, постоянно зондируют офисные, производственные и жилые блоки.
Менесс, вполуха внемля ленивым разглагольствованиям Маана, признался себе, что представлял инспекторов иначе. Какими-то более спортивными, более хищными, юркими… Только это, конечно, глупо: лучшее прикрытие — то, что не заставляет на тебе задерживаться чужому глазу. Не выделяться. С этой точки зрения, маскировку Маана стоило признать очень удачной.
Глядя на его дородную фигуру, кажущуюся неуклюжей, на одутловатое лицо и застывшее на нем выражение вечной усталости, Менесс признался себе в том, что заподозрить в таком человеке агента Контроля весьма затруднительно. Скорее, он походил на бухгалтера или юрисконсульта какой-нибудь большой, но не очень процветающей компании. Грузного, вросшего в свой форменный костюм, утомленного детьми-подростками, да застаревшей язвой желудка…
И вместе с тем, это была опасность в ее чистом виде, замершая на расстоянии полуметра.
— …когда вскрыли дверь его комнаты, пара жандармов грохнулась в обморок.
— Что? — Менесс не без труда оторвался от собственных мыслей.
— Лунарэ. Тот самый, первый инфицированный. Его хватились месяца через три, когда болезнь уже успела основательно над ним поработать. Четвертая стадия, по современной классификации. Его фотокарточки стали частью любого пособия по Синдрому. Откровенно говоря, неприятная картина.
Менесс охотно верил. На выезде из его жилого блока несколько лет назад повесили грандиозного размера плакат, из раздела социальной рекламы. На нем был нарисован Гнилец, скорчившийся в темном углу.
Художник намеренно затемнил изображение, так, чтобы оно передавалось больше игрой теней и зыбкими намеками, но и того было довольно: воображение Менесса всякий раз выхватывало то ли присутствующие на плакате, то ли домысленные им же, отвратительные подробности — гнилостные язвы, гнойные провалы ран, сочащуюся из треснувшей кожи кровь…
Внизу строгим шрифтом была начертана примелькавшаяся надпись: «Синдром Лунарэ — болезнь общества. Сообщай о подозрительных случаях».
Потом он привык. Проезжая каждый день рядом с плакатом, просто отворачивался, чтобы не случайно не наткнуться на него взглядом.
— Спасибо, не стоит подробностей, — сказал Менесс, — Я имею в виду, что знаю симптомы.
— О! — Маан качнул головой, выражая что-то вроде вежливого удивления, — Всегда приятно, когда лунит знает такие вещи. Сейчас они уже часть образовательной программы, но люди… старшего поколения редко могут этим похвастаться. Вы знаете все симптомы на память?
— Кажется.
— Расскажете? — инспектор глядел с неподдельным интересом.
Менессу ничего не оставалось делать. Чувствуя себя великовозрастным учеником, сидящим за партой перед строгим учителем, он торопливо стал перечислять:
— Первоначальный симптом: точечные проявления на коже, имеющие темно-серый, иногда черный цвет, преимущественные зоны поражения — живот, область паха, шея, внутренние стороны плеч…
— Изумительно!
Менесс смутился еще больше. Несмотря на доброжелательность Маана, тревога его не исчезла, он и сейчас чувствовал ее наличие, неприятное, слизкое, как ощущение от прикосновения к замершей в норе змее.
— Затем… При прогрессировании отметка принимает… Э-э-э… более рельефный характер, распространяется по всему телу, — продолжил он менее уверенно, — Ну и потом… Открывающиеся язвы, обильные выделения… Некроз всех затронутых тканей, так сказать… Одновременно — повреждение нервной системы с ее последующим распадом. Ну и… летальный исход.
— Необычайно! — похвалил Маан, — Практически дословно. У вас отличная память!
— Служба требует, — вяло улыбнулся Менесс.
— Все равно, вы можете собой гордиться! Если бы каждый лунит в нашем городе знал наизусть перечень симптомов, поверьте, Санитарному Контролю было бы куда легче. По крайней мере, мне приходилось бы тратить намного меньше драгоценного времени…
— Спасибо.
В глазах Маана появилось выражение, показавшееся Менессу странным: нечто среднее от грусти к раздражению.
— Между прочим, когда нашли Лунарэ, он уже был мало похож на человека. Его костная ткань преобразовалась в экзоскелет. Такие наросты на теле, вроде хитиновой брони у насекомых. Ноги соединились друг с другом, образовав что-то наподобие хвоста, которым оказалось невозможно управлять, а руки стали многосуставными и невероятно длинными.
— Что? — Менесс, в ужасе отпрянув, вжался спиной в стул.
— Один глаз рассосался, зато другой стал с тарелку. Правда, он все равно был слеп, какое-то там нарушение формы хрусталика… Отвратительное зрелище. Я видел его только на фотокарточках, но и того хватило. Ученые, что его исследовали, так и не смогли определить голову. Этакий кальмар, замурованный в камне. Рассказывают, еще вонь была страшная… Но тут уж по фото не поймешь, конечно.
— О боже…
— Да, вот так вот. Жил человек, а потом хоп! И вдруг его имя становится самым громким и часто употребляемым в двадцать втором веке. Мрачная ирония, согласитесь, особенно учитывая то, что ничего хорошего ему оно не принесло. Один из жандармов, до смерти перепугавшись, поднял карабин и всадил в бедного Лунарэ несколько зарядов картечи. Несмотря на то что в теле последнего к моменту событий было три сердца и две кровеносные системы, он скончался на месте. Наши ученые до сих пор клянут жандармерию за тот случай. Первый на Луне Гнилец — и на тебе… Застрелен, как обычный квартирный грабитель.
Маан вздохнул и покачал головой. Потом взглянул на обмершего в страхе Менесса.
— Простите. Вероятно, не стоило вам этого рассказывать. Все-таки служебная информация, с ограниченным доступом.
Инспектор насадил на вилку несколько бобов и отправил ее в рот.
— Шутите? — задал вопрос Менесс, когда к нему вернулся голос.
— Что?
— Все это… Это такая шутка, так?
Маан приподнял бровь.
— Вы про Лунарэ? О нет, какие уж тут шутки… Вполне подлинный случай. Если хотите знать, были куда менее приятные. Вот, например, четыре года назад, я нашел Гнильца в конце третьей стадии. Когда-то он был архитектором и отлично знал технические проходы жилых блоков. У меня ушло несколько недель, прежде чем я припер его к стенке.
— Что с ним стало? — Менесс не хотел задавать этого вопроса, но ситуация не оставляла выбора.
— Так вот, Гниль его раздула так, что я был удивлен, как он умудрялся пробираться в вентиляционные лазы, ведь к тому моменту весил килограммов шестьдесят пять, не меньше. На Земле это было бы около четырехсот, можете себе представить? Такой огромный кожаный пузырь, булькающий, пульсирующий, дрожащий… У него выросло больше дюжины лап, которыми он упирался в стены. Как паук. Но соображал еще хорошо: увидев меня, сразу все понял и попытался сбежать. Я убил его.
Маан говорил эти жуткие вещи обыденно, будто ботинки чистил. От этого его слова воспринимались острее, ярче, неизбежнее.
— А после оказалось, что тот сам переваривал собственные внутренности. Какой-то там фермент… я не вдавался в подробности. Но картина гадкая. Представьте, что было бы, если вас вывернули наизнанку, и все ваши органы, все тело, оказалось внутри собственного желудка, который медленно варил вас заживо… А тот, бедняга, не мог и кричать — ведь у него не осталось рта. Вот так, господин Менесс. Что вы об этом думаете?
Бэнт Менесс вдруг почти физически, ощутил на себе пристальный взгляд инспектора. Тяжелый, требовательный, изучающий.
И что-то предательски заскрежетало в легких.
— Отвратительно… — негромко проговорил он, через силу выжимая из груди воздух, — Но как… Господи, я не слышал ни о чем подобном!
— Закрытая информация, — Маан пожал плечами, — К чему пугать людей? Гниль и так заставляет бояться, узнай кто-то о ней всю правду, начнется настоящая паника. Сами посудите: одно дело, когда ваш знакомый заболевает, пусть и тяжело — наша психика позволяет с этим смириться. И совсем другое, когда болезнь начинает менять его тело хаотичным, зачастую мерзопакостным образом.
— Ужасно…
— Да, господин Менесс, Гниль именно такова. Она не удовлетворяется смертью, как вульгарный рак или провинциальная лихорадка, а хочет кроить человеческое тело под свой извращенный вкус, порождая самые омерзительные вещи в мире. Предвосхищая ваш вопрос, скажу: нет, никто не может заранее сказать, что станется с зараженным. Гниль просто модифицирует человеческие тела по одному ей понятному принципу.
Менесс лишь качал головой, не в силах перебить инспектора. Ему хотелось заткнуть этот поток выворачивающих душу наизнанку фактов, но сил не находилось и на лишнее слово.
— Иногда она меняет органы местами. Иногда какие-то исчезают, а там, где они находились, появляются новые; настолько необычные, что наши ученые только в затылке чешут. Мне рассказывали про Гнильца, у которого вместо сердца, печени и кишечника был один-единственный объект. Принцип его работы так и не поняли, но Гнильца долго изучали в лаборатории, и вроде даже сумели в итоге разработать какое-то новое средство против гастрита. Да, Гниль — тот еще мастер загадок…
Бэнт Менесс прикрыл глаза. Голова кружилась, живот все так же сжимало колючим неприятным спазмом. А инспектор все продолжал.
— К несчастью, разум Гнильца тоже затрагивается, причем в первую очередь. Вы говорили про разрушение нервной системы… Я бы назвал это деформацией. Гниль вносит необратимые изменения, и чем выше стадия, тем они серьезнее. — Маан невесело ухмыльнулся, — Социальная реклама гласит, что Гнилец становится агрессивным, не отвечает за свои поступки, может совершить преступление — и это чистая правда. Мозг — слишком хрупкая материя, кажется, даже для Гнили. При ее прикосновении он умирает. Точнее, не он, но его нейронные связи, все то, что делает нас людьми…
— Что же, все утрачивают самосознание?
— Разум и мировосприятие Гнильцов в корне отличаются от наших. Они мыслят иными категориями, отчасти данное состояние похоже на тяжелое психическое отклонение. Звучит зловеще, а? Но мне кажется, что такой порядок, скорее, во благо. Вероятно, несчастный сходит с ума еще до того, как понимает, во что он превращается. Впрочем, не всегда. По статистике, восемнадцать процентов Гнильцов кончают жизнь самоубийством на первой стадии, и двадцать четыре — на второй.
— А потом?
— Начиная с третьей суицидов не случается. Гнилец бесповоротно перестает быть человеком.
Менессу казалось, что его сейчас вывернет. Схватки в желудке стали еще острее, пульсация болью отдавалась во всем теле. Маан посмотрел на него с сочувствием, точно догадывался, что тот испытывает.
— Наверное, вы уже жалеете, что заговорили со мной. Да, инспектор Контроля — не самый приятный собеседник. Но спросите себя, кому повезло больше. Для таких, как вы, обычных лунитов, Лунарэ — абстрактный синдром, существующий где-то в параллельном мире, и в лоб столкнуться с ним, шанс крайне невелик; а для меня, это работа и, если хотите — жизнь. Я ищу проявления Гнили, устраняю их до того, как они станут чьей-то проблемой.
— Но лечение! — эти слова вырвались из Бэнта Менесса помимо воли.
Маан покачал головой.
— Для Синдрома Лунарэ нет лекарств, господин Менесс. Его можно лишь купировать на первоначальной, нулевой, стадии, когда его практически нереально выявить. Если же этого не произошло, никакие дальнейшие меры не принесут пользы. Ни медикаменты, ни операции и режимы облучения не дают результатов.
В голосе инспектора, казалось, звучала нота печали. Или безысходности. Слова, одно за другим, приобретали плоть и массу, нависая над собеседниками свинцовыми тучами.
— Завладевая телом, Гниль распространяется по нему быстрее, чем огонь по полиэтилену. На первой стадии все органы уже в ее власти. Вы можете вырезать их, переливать кровь, впрыскивать лошадиные дозы антибиотиков — все это бесполезно. Да, я помню, что твердят по теле: «Своевременно обратитесь за помощью и сохраните жизнь» — кажется, так?
Менесс закивал. Ему мерещилось, что, если попытается заговорить, из его горла вырвется лишь хрип. В плотном жарком костюме было очень душно, но он не смел даже расстегнуть пуговицы.
— Исцеление — иллюзия. Социально значимая иллюзия. Нельзя пугать население всей планеты. Надо оставлять надежду, или ее тень. «У вас признаки Синдрома Лунарэ? Обратитесь немедленно в Санитарный Контроль! Чем раньше направитесь за помощью, тем выше ваши шансы излечиться без последствий! На счету каждая минута!»
Маан вздохнул, отправив в рот последнюю порцию бобов.
— Миф. Лучшее, что ждет Гнильца, когда тот попадает в наши лаборатории — несколько месяцев жизни в качестве подопытного препарата. Я видел тех людей, господин Менесс. Хотя каких уж людей… Их подключают к аппаратам, назначения которых я не знаю и на сотую долю, а потом или режут на части, как белых мышей, или позволяют мутировать дальше, только не в сыром заброшенном подвале, а под ослепительным светом софитов и объективами камер… Мне всегда мнилось в этом что-то садистское. Пуля куда как милосерднее.
Менесс еще крепче прижал к телу дипломат, раскрыл его и зачем-то сунул внутрь пальцы правой руки. Маан этого не заметил, он был увлечен едой и собственным рассказом. Смысла Менесс не улавливал, но низкий голос инспектора резонировал в голове, как звон колокола.
— …долгое время ученые проверяли варианты передачи от зараженного к здоровому. Но ничего похожего. Возбудители Гнили не переносятся от одного другому. Санитарный Контроль несколько лет потратил впустую, пытаясь понять, почему вспышка распространения в пятом жилом блоке следует за вспышкой в восемнадцатом. Почему случаи болезни родственников, соседей и супругов Гнильцов практически отсутствуют, несмотря на постоянный контакт, иногда вплоть до второй стадии! Странно, а?
— Очень, — согласился Менесс.
— Мы судили о неизвестной инфекции, используя свой опыт земной вирусологии. А это было неправильно изначально. Гниль рождена Луной, в человеческом организме она нашла идеальное прибежище, но все-таки с Землей ее ничто не связывает. Мы проверяли воздушно-капельный вариант передачи, кровь, сперму… Хотели понять, как эта дрянь, заражая один организм, проникает в другой. И знаете, что?
— Да?
— Выяснили, — Маан покачал головой, — Гниль переносится не изнутри… — Маан наклонился над столом, приблизив свое лицо к оцепеневшему Менессу, — Она снаружи.
— Простите, не…
— Снаружи, — Маан вдруг ухмыльнулся, точно сказал что-то остроумное, — Понимаете? Везде. В воздухе, дружище.
Менесс глупо уставился на него.
— В каком смысле?
— Прямом. Газовая смесь, которой вы дышите, полным-полна возбудителей. Искусственная атмосфера Луны нашпигована ими, а попали они туда, скорее всего, после тех злосчастных земляных работ. И если бактерии живут внутри, размножаются и гадят, вирусы внедряются в ДНК и тоже множатся, хоть даже не живые, то lunares complexu — так эта штука называется — попадает в организм, а находясь внутри, просто пассивно плавает по кровотоку, оседает в органах, не нанося никакого вреда… Вы были в рекреационном парке?
— Что? А, да, конечно.
— Видели там аксолотля — существо, которое может превратиться в саламандру, но способное прожить всю жизнь в стадии личинки? Так и здесь. Lunares complexu тих, пассивен и безобиден. И он проник уже в каждого человека на Луне. Мы все — носители возбудителя Синдрома. Каждый из нас. — Маан демонстративно обвел глазами зал. — Кто-то живет и умирает, даже не подозревая, что носил в себе настолько потенциально страшную дрянь, а кому-то везет не настолько, и lunares complexu пробуждается в его организме, преобразуясь уже в lunares super universa. Это ровно то же самое, но в другом состоянии — как саламандра, переродившаяся из аксолотля. Активная, агрессивная, жестокая — она мгновенно начинает менять мир вокруг себя, корректируя состав крови, преобразуя каждую клетку организма по своему вкусу… Когда произойдет преображение, у кого, с какой скоростью оно будет протекать — остается загадкой для ученых до сих пор.
У Менесса голова шла кругом. Он уже не думал о бегстве. Выход из ресторана, прежде казавшийся близким и доступным, теперь не имел никакого значения. И многое из того, из чего раньше состояла его жизнь, также не имело никакого значения. Менесс рефлекторно засунул руку глубже в дипломат.
— И вот здесь возникает закономерный вопрос: если каждый человек в любую минуту может стать Гнильцом, почему же вспышки настолько редки?.. По статистике, приходится не больше одного случая Синдрома Лунарэ на семьсот здоровых лунитов. Реже, чем злокачественная опухоль. Согласитесь, необычная для болезни избирательность.
Маан принялся доедать салат. Менесс глядел на него с ненавистью. Он вообразил в своей руке пистолет. Не такой, как эти современные игрушки, настоящий старый «Кольт».
Представил, как поднимает его, как ловит высокий лоб с залысиной в удобную ложбинку прицела, как палец, на мгновение замерев, вжимает в рукоять упруго сопротивляющийся спусковой крючок. А потом ствол подбрасывает в руке, слышен приглушенный треск — это лопаются пластины черепа. И инспектор Джат Маан, нелепо выгнувшись в своем стуле, вдруг заваливается набок, роняя голову на плечо, а меж его глаз — большое, сочащееся красным и серым, отверстие…
— Чай! — Инспектор поднял руку, и официант появился возле столика спустя каких-нибудь несколько секунд. Точно, никем не видимый, подкарауливал где-то поблизости.
Маан помешал в чашке изящной ложечкой, которая казалось хрупкой в его большой ладони, отложил ее в сторону.
— Я редко пью чай, — пояснил он, взглянув на Менесса, — Слежу за здоровьем. Мы уже в том возрасте, когда слова «повышенное давление» и «холестерин» превращаются из абстрактных слов в постоянных спутников… — Менесс в ответ понимающе кивнул. — Представляете, жена запрещает мне есть жареное мясо. Где-то прочла, что вредно для сердца и поджелудочной. Уму непостижимо…
Отхлебнув из чашки, инспектор продолжил прежним тоном:
— В общем, если какая-то закономерность среди пораженных Гнилью и есть, то нам она неизвестна. Остается смириться с тем, что каждый из нас в некотором смысле регулярно играет в Гниль-лотерею. Играете в лотерею?
— Да. Немного.
— Вот и здесь, каждый прожитый день — это как нажатие на кнопку. Вы жмете, а барабан все крутится, крутится… Выиграл. Выиграл. Выиграл. Гниль. — Маан задумался, уставившись в пространство перед собой. — Простите, я вечно отвлекаюсь…
Менесс закашлялся.
— Это… ничего.
— У нас своя система классификации. Четыре стадии. Ее ввели сразу после основания Контроля, года через три после первого Лунарэ, когда количество Гнильцов уже исчислялось десятками. Она весьма проста и логична.
Маан загнул мизинец, приготовившись перечислять:
— Первая по счету, так сказать, предстадия, поскольку ее пока нельзя назвать самой болезнью: нулевая. Заболевшего ничего не беспокоит, нет никаких жалоб, а также необычных ощущений. Он живет, ест, дышит… Не предполагая, что приближается к тому моменту, когда все лечение будет уже бесполезно. — инспектор пожал плечами, — До сего дня нулевая стадия существует и может быть подтверждена, лишь при искусственном введении lunares super universa, с моментальным купированием активных возбудителей. При вакцинации. Поймать нулевую, появившуюся естественно, не удалось никому на сегодняшний день, ведь, как только возбудитель просыпается, он тотчас принимается за работу и наступает уже первая стадия.
Маан загнул безымянный палец.
— Lunares super universa запускает механизм преображения, и его не остановить, клетки мутируют с бешеной скоростью. Именно поэтому купирование на первой стадии уже не имеет смысла. Итак, первая. Ее первоначальные симптомы вы и сами превосходно помните. Странные по цвету и фактуре темные точки на коже, иногда похожие на синяки. Только они совершенно не беспокоят, так что, обычно тридцать пять процентов Гнильцов их вовсе не замечают.
— Да, я… Я знаю.
— Гниль постепенно завладевает телом, проявляясь иногда очень причудливым образом. Нет, я серьезно… У одного могут вдруг вырасти новые зубы, на месте давно потерянных. Другой обнаружит, что четко видит без очков. Часто эти изменения хаотичны, но обычно направлены на улучшение, так сказать, модернизацию тела. Болезнь штопает, обновляет будущее логово. Так, паук может украшать паутиной стены своей норы.
При словах о пауке Менесса передернуло.
Маан продолжал:
— У некоторых меняется цвет глаз. Или гормональный фон. Или вкусовые предпочтения. У Гнили столько загадок, что нам не удалось пока раскрыть и десятой их доли. Иногда из-за подобного случаются казусы. Например, высыпали у кого-то веснушки на лице в тридцать лет, а за ним инспекторы приходят… Забавно.
Маан поднес чашку к губам. Менесс на мгновение почувствовал аромат чая. Настоящего, не чайной смеси. Пахло тонко и вместе с тем нежно, чем-то незнакомым.
— Мне как-то довелось задерживать лунита, который на службу вдруг пришел без очков. Оказалось — контактные линзы.
— Правда, забавно, — сказал Менесс, едва ворочая непослушным языком.
— Для него — нет. Он начал дергаться, и я всадил пулю в бедро. Кажется, оставил хромым. Но хоть не Гниль, — Маан улыбнулся, заглядывая в чашку.
Видимо, узрел там собственное отражение.
Менесс отставил свою, уже пустую. Теперь можно уйти. Поблагодарить собеседника, встать, взять старый потрепанный дипломат и выйти через дверь. Как делал тысячи раз.
Все просто.
Никто его за это не арестует, и такой отвратительный инспектор Маан тоже не станет стрелять в спину, как в каком-нибудь вестерне. И тогда все закончится. Вся эта долгая тянущаяся пытка.
«В рекреационный парк бы сходить, — подумал он снова, прикрывая глаза, — И пусть трава не настоящая… Банально посидеть, поразмышлять. Ох, сердце мое… Устало, должно быть. Сколько лет, сколько ударов отмерило. Надо бы и о себе подумать, годы свои вспомнить…»
Бэнт Менесс остался сидеть на месте.
— На второй стадии если не окружающие, то зараженный уже понимает, что с ним. Или догадывается. Пятно разрастается, расползается по телу, покрывая все большую площадь. А еще человек начинает чувствовать необычные вещи. Это вызвано тем, что Гниль пробирается в его мозг. Она нащупывает путь, осторожно, аккуратно. Ощущения могут быть очень разнообразными — от необъяснимой тревоги до приступов паники, от перманентного беспокойства до эйфории. Человеку становится невозможно держать себя в руках, такие люди производят впечатление излишне нервных, мнительных. Вот почему у всех невропатологов и психиатров Луны телефон настроен на быстрый вызов Санитарного Контроля, — инспектор хмыкнул, — В действительности, вы удивитесь, скольким людям на планете приходится извещать нас о всякого рода странностях, простому человеку показавшихся ерундой. А самое интересное начинается на третьей стадии.
— Гниль приступает к действиям?
Маан с удивлением взглянул на Менесса, видимо, уже привык к его редким кратким ответам. Потом утвердительно кивнул.
— Именно. На третьей стадии ни у больного, ни у окружающих уже не возникает никаких сомнений. Слишком уж очевидны проявления. Гниль может начать с чего угодно. То вдруг станет преобразовываться костная ткань, отращивая со всех сторон экзоскелет, отчего человек превращается в подобие средневекового рыцаря в доспехах. То мягкие ткани примутся мутировать, преобразуя кожу в рыбью чешую…
— Прошу вас… — Менесс вытянул вперед руку в останавливающем жесте.
— На третьей стадии у Гнильца начинаются серьезные проблемы с головой. Нервная система разрушается и по живому перестраивается на новый, нечеловеческий, лад. Многие на этом этапе окончательно сходят с ума. Одни превращаются в безмозглые комки протоплазмы, способные лишь издавать нечленораздельные звуки. Другие сохраняют речь, но сознание слишком затуманено, их терзают галлюцинации, приступы ярости, страха, тоски…
За столом воцарилось молчание. Но не то, о котором мечтал Менесс — тишина была зловещей, не несущей в себе и капли покоя. Тревожная, таящая недоброе предчувствие.
Маан снова заговорил.
— Если Гнильцы первой и второй стадии отчаянно пытаются не замечать своих отклонений, продолжают считать себя людьми и любой ценой стараются интегрироваться в коллектив, боясь одиночества, то «тройки», напротив, патологически не переносят человеческое общество. Все, связанное с людьми, вызывает у них ярость либо страх. Как животные, они бегут вслепую, пытаясь оказаться как можно дальше от поселений. На Земле это могло бы принести им пользу, я слышал, там до сих пор остались места, почти не тронутые человеком. На Луне же, атмосфера поддерживается лишь в жилых и рабочих блоках, здесь редко найдешь уединенное местечко. Гнильцы бегут туда, где тихо и темно — на разрушенные фабрики, в подземные коммуникации, брошенные жилые блоки… Как дикие крысы.
Маан продолжал есть, и Менесс, глядя на него, думал, как у него не пропадает аппетит, при мыслях о всей этой мерзости. Сам Менесс не то чтобы был брезглив, но с такой темой разговора, ему, уж точно, кусок в глотку бы не полез.
Инспектора же, кажется, ничто не могло смутить или лишить аппетита, он говорил и говорил:
— Главное неудобство — когда в поисках «тройки» приходится бродить по биоотстойникам и пробираться заброшенными тоннелями… Иногда за день так налазишься, что от самого начинает нести, как от свалки. Моя жена, ее зовут Кло, иногда шутит, что лучше бы вышла замуж за Гнильца, чем за охотника на Гнильцов — мол, тогда, по крайней мере, к этому запаху можно было бы привыкнуть… Юмор у нее такой.
— Смешно. — без тени улыбки тихо прокомментировал Менесс.
— Но вообще, нам нечасто приходится заниматься такого рода работой. У Контроля есть Карантинные отряды. Мы называем их «Кулаки». Они наши штурмовики, если позволите так выразиться. Бронежилеты, автоматическое оружие, инструменты для высаживания дверей и прочее… Их вызывают в тех случаях, когда инспекторам требуется помощь, или приходится проводить поиск сбежавшего Гнильца на большой площади. Они врываются, выносят все двери, окна, а бывает стены, и уходят.
— Получается, все зараженные, в конце концов, становятся одиночками?
— Нет, господин Менесс, иногда нам удается разыскать «гнездо». Такое укромное место, где собирается сразу несколько зараженных. Тогда туда первыми входят Кулаки. А уж после этого Гнильцов можно брать теплыми. Тех из них, кто остался жив, конечно, Кулаки не очень-то щепетильны в таких вопросах, зато результативны.
— А четвертая стадия? — спросил Менесс негромко.
— До нее доживают единицы. За всю историю Контроля у нас было то ли шестьдесят, то ли семьдесят «четверок». Неприятная ступень. Так сказать, окончательная. Когда то, что было раньше человеком, не похоже и на отдаленное его подобие. Рано или поздно «четверки» погибают сами — просто измученный организм не способен выдержать те пытки, которыми истязает его Гниль. Порой даже погибают от голода — вне обитаемых блоков нечего есть, за исключением крыс да мха, а Гниль может забыть снабдить своего носителя хотя бы примитивным ртом. Что уж говорить…
Инспектор замолчал. Бэнт Менесс глядел мимо него, ощущая на удивление ритмичные удары собственного сердца.
— Извините, — вдруг сказал Маан, — Кажется, я вас изрядно напугал.
— Есть такое, — Менесс попытался улыбнуться. Но губы были точно деревянные.
Маан вежливо наклонил голову.
— На службе редко удается с кем-то поговорить, сами понимаете.
— Они ничего не знают… — Менесс обвел взглядом сидящих в ресторане.
Их беседа не привлекла к себе внимания. Просто двое строго одетых мужчин в возрасте обедают за одним столиком. На них даже не смотрели.
Вдруг снова шевельнулась пресловутая игла в шее. Отвратительное ощущение.
— Не знают, — рассеянно подтвердил Маан, отставляя чашку, — И хорошо. Им не лгут, просто не говорят всей истины. Все вместе, и каждый по отдельности, в курсе, что Гниль — это опасность, смерть. Что является чистейшей правдой. Остальное не принесет им счастья. Только страх.
— Ложь… Все вокруг ложь… — прошептал Менесс.
— Вроде рекламы на телепрограммах? Да, конечно. «Если вы обнаружили у себя или своих родственников и знакомых признаки Синдрома Лунарэ, немедленно сообщите в ваш отдел Санитарного Контроля. Не дайте болезни унести еще одну жизнь!» — с чувством продекламировал Маан, — Я сам это регулярно вижу. Особенно меня раздражает та реклама со стариком… Помните?
— Что?
— Старик. Лет семидесяти. Он благодарит маленького внука за то, что мальчик сдал его, а его сила воли была сломлена, но, к счастью, рядом оказались те, кому его жизнь не безразлична… Теперь же он вылечился и благодарен им. Дурацкий ролик. Контроль создает новые каждую неделю, есть специальный информационный отдел… Впрочем, какая разница.
— И верно… Какая…
Снова установилось молчание. Маан сосредоточенно вглядывался в свой чай, а Менесс считал удары сердца.
«Когда досчитаю до тридцати, встану и выйду», — подумал он. Считать было легко, сердце стучало громко и не очень быстро.
На улице, напротив «Еловой ветви», затормозила машина. Потрепанный белый фургон, с государственным номером. Возле ресторана таких, или подобных ему, останавливалось множество, но Маан почему-то встрепенулся, оторвавшись от чашки.
— Спасибо, — сказал он зачем-то, — Надеюсь, не слишком вас растревожил всей этой чепухой. Люди, знаете ли, часто боятся таких вещей… Как бы то ни было, мне уже пора. Не сидеть же весь день за столом — нужно возвращаться к работе. Извините, если вас ненароком побеспокоил.
Сердце успело отбить шестнадцать ударов. На семнадцатом екнуло от затаенной радости.
— К вашим услугам, — деликатно ответил Бэнт Менесс, царапая сухое нёбо языком, — Всегда к вашим…
Маан уже начал было вставать, но вдруг, будто вспомнив, что-то важное, вернулся за стол.
— Простите… — обратился он к Менессу, — Я надеюсь, что вполне удовлетворил ваше любопытство. Не удовлетворите ли и мое? Один вопрос, если можно.
— Разумеется.
— Что вы сейчас чувствуете?
Слова прозвучали неуместно, глупо. Менесс, против воли, уставился на инспектора, но сухое лицо Джата Маана ничуть не изменилось. Разве что глаза, показалось, сделались более внимательными, потемнели.
— Простите?
— Что вы чувствуете?
Менесс обмер. Внутренности его слабо затрепыхались, а вверх по столбу позвоночника потек извилистый ручей страха.
— Я… Не совсем…
Маан вздохнул и отвел взгляд. Он выглядел — нужное слово нашлось не сразу — разочарованным. Когда инспектор снова заговорил, его голос звучал иначе.
— Когда выйдете из ресторана, садитесь в тот белый фургон. Избегайте резких движений. Любое из них может быть трактовано инспектором Санитарного Контроля как попытка к бегству или сопротивление.
Менесс хотел что-то сказать, но челюсть свело, так и застыл.
— Вы Бэнт Менесс, Гнилец первой стадии. С настоящей минуты вы заключены под карантин Санитарного Контроля. Пожалуйста, оказывайте содействие и не пытайтесь воспротивиться применяемым к вам мерам.
— Это ошибка… — прошептал Менесс.
Надо было крикнуть, громко возразить. Привлечь внимание. Чтобы услышали за соседними столиками. Чтобы посмотрели на него и поняли: человек вроде Бэнта Менесса не может быть Гнильцом.
Только не он!
Тогда и Санитарный инспектор поймет, это ведь очевидно, так просто, обыкновенное недоразумение, и только…
Но воздуха в груди хватило лишь на шепот. Мысли его смялись, скомкались, истлели. Осталось лишь зудящая заноза страха, и та самая, опять, ледяная игла в шее. Маан внимательно смотрел на него, положив обе руки на стол.
— Быстрее, — сказал инспектор мягко, — И не совершайте необдуманных поступков.
Менесс против воли стал тщательно ощупывать содержимое дипломата. И там наткнулся на что-то твердое, завернутое в ткань. Маан не мог этого видеть, но он вдруг покачал головой:
— Не стоит. У вас с собой пистолет, но на вашем месте, лучше и не пробовать им воспользоваться. Я все равно успею выстрелить первым. На что вы рассчитывали? Думали, никто не заметит Гнильца в центре офисного блока, Гнильца, уже почти перешедшего на вторую стадию?! Вы могли прийти в Контроль самостоятельно. Но вместо этого предпочли несколько месяцев жизни, которую и жизнью назвать сложно. Что Гниль сделала с вами, Менесс? Она уже начала менять вас?
Менесс достал левую руку из-под стола и, отодвинув полу пиджака, задрал рубашку. На дряблой коже его живота можно было разглядеть темное пятно темно-серого цвета. Почти правильной формы, вроде родинки, размером с крупную монету.
Метка Гнили выглядела совсем нестрашно, но Менесс, указывая на нее пальцем, машинально старался не прикасаться к темному участку.
Как будто это имело какое-то значение.
— Оно появилось с месяц назад, — промолвил Менесс тихо, — Тогда я и понял.
Маан равнодушно посмотрел на пятно.
— Первая стадия… Очевидно. Почему вы не пришли сами?
Менесс улыбнулся и почувствовал на губах полынную горечь. С удивлением он понял, что страха больше нет. Страх растворился в нем, оставив только спокойное понимание. Сердце по-прежнему билось ровно.
Менессу вдруг захотелось выйти на улицу и почувствовать на своем лице дуновение ветра. Не напор, нагнетаемый вентиляторами, а настоящий поток свежего воздуха. Он уже почти забыл, каково это.
Жаль, что на Луне не бывает ветра.
— Я знал, что из карантина Контроля не возвращаются. Все это знают.
— Вы просто остались ждать. Очень глупо. Рано или поздно на вас донесли бы родственники или сослуживцы. Этим всегда и заканчивается.
— Да, остался ждать.
— Зачем?
Менесс повел плечами. Отвечать не хотелось — что-то подсказывало ему, что в этих вопросах и ответах для него не осталось уже ничего нужного.
— У меня внуки. Служба. Не хочу умирать как мартышка в клетке.
Инспектор смотрел на него молча некоторое время.
— Что вы почувствовали? — вдруг спросил он.
— Затрудняюсь сказать… Мне просто стало легче. Совсем немного. Как будто старость забыла про меня на один месяц. Нога не ноет. А зубы… Нет, не выросли. — Менесс хмыкнул, — Спасибо вам, господин Маан.
— Вы ведь не выйдете отсюда, так?
Менесс покачал головой.
— Откровенность за откровенность. Не выйду.
Маан вздохнул.
— Я знал это.
— Потому обо всем правдиво мне и рассказывали.
— Да.
В эту минуту Менесс увидел Маана другими глазами. Тот почему-то показался ему очень уставшим, с преждевременно постаревшим лицом. В своей деловой двойке, с такой нелепой залысиной инспектор выглядел утомленным и ничуть не страшным. Менесс удивился, как несколькими минутами ранее мог испытывать ледяной трепет. Потому честно сказал:
— Я надеюсь, что успею вышибить вам мозги. Хотя стал стар и медлителен. Пятью годами раньше, вы бы не успели и пошевелиться.
Маан по-прежнему держал руки на столе.
— Мне придется вас убить, — сказал он с сожалением.
— Сперва успейте, молокосос, — Менесс улыбнулся. Улыбка не была напускной, Менесс действительно ощущал облегчение.
— Вы что-то хотите?
Маан не добавил «перед смертью», но эти слова угадывались в его тоне.
Менесс на ощупь высвободил пистолет. Холодная металлическая рукоять с насечкой привычно легла в ладонь. Он не прикасался к нему с тех пор, как демобилизовался. Старый надежный «Кольт». Сорок лет он лежал, завернутый в тряпку, в ящике секретера, а теперь и для него нашлась работа… Показалось, что металл узнал его, потеплел под пальцами.
— Я хочу вновь очутиться на Юконе. Вспомнить, что такое настоящая трава и настоящий ветер. Устал дышать этим… Но вы мне ничем не сможете помочь.
Аккуратно одним пальцем он взвел тугой курок.
— До свиданья, господин Маан.
— Прощайте, господин Менесс.
Бэнт Менесс задержал дыхание, удобнее перехватывая пистолет, и решил:
«Выстрелю на счет „пять“»
«Раз!» — ударило сердце.
Менесс постарался расслабиться. Тело, донимавшее его неприятными ощущениями, теперь было послушно и словно налилось силой. Он снова был если не молодым, то, по крайней мере, сбросившим десяток лет.
«Два!».
На секунду мелькнуло сожаление, что так и не доел. Надкусанный кекс остался лежать на тарелке. Расточительно для сорок второго социального класса. Пусть невелика роскошь, но и каждый день такого не позволишь…
Он прогнал эту глупую мысль.
«Три!»
По телу заструилось тепло. Может, данное чувство дарила ему Гниль, но это не имело сейчас никакого значения.
«Четыре!» — отбило сердце.
Он посмотрел в лицо Маану. Тот сидел на стуле, немного сгорбившись, вытянув перед собой свои большие, тяжелые руки. Могло показаться, что он дремлет, да и глаза были полуприкрыты. Но Менесс знал, что инспектор просто ждет. И он не собирался заставлять его ждать слишком долго.
«Пять!» — мысленно сосчитал Менесс.
И потянул пистолет.
* * *
— Ты ведь нарочно это сделал.
— Что?
— Нарочно. Я сразу понял.
Маан не ответил. Он сидел за столиком в пустом ресторане, холл которого уже был перекрыт громоздким знаком «Проход воспрещен. Зона расследования». Несколько жандармов выпроваживали последних официантов.
Гэйн Геалах нахмурился. Рядом со столом Маана, лицом вниз, на полу лежал человек в твидовом костюме. Видимо, выстрел отшвырнул его и заставил развернуться в падении.
Геалах равнодушно осмотрел отверстие в спине. Потом носком туфли оттолкнул в сторону лежащий рядом старый, потертый пистолет. В этом не было никакого смысла, но некоторые часто повторяемые действия становятся рефлекторными.
— А ведь мог бы взять его без сопротивления. Официанты говорят, клиент был спокоен.
— Никогда не знаешь, что под черепом у Гнильца, — Маан развел руками, — Сейчас спокоен, а через минуту уже пытается перегрызть тебе горло. Он просто бросился на меня с пистолетом. Я действовал строго по инструкции. Не думаю, что у Мунна будут претензии.
— Не будет, — заверил Геалах, — У Мунна — не будет.
Маан встал. На столе оставался лежать пистолет; помедлив, тот взял его и, смахнув невидимую пыль полой пиджака, опустил в кобуру.
Геалах присвистнул, глядя на заставленный тарелками стол:
— Хорошо перекусил.
— Приятное с полезным. Если за каждого застреленного Гнильца мне будет доставаться полноценный обед — черт возьми, Мунну не удастся выгнать меня на пенсию!
— Если так и будет, ты раздобреешь до такой степени, что сам будешь походить на Гнильца четвертой стадии, — усмехнулся Гэйн.
— Не говори, как моя Кло.
— Должен же кто-то следить за твоим животом на службе. Я трясусь в машине с шести утра и, думаешь, хоть раз пожрал?
— Хочешь меня растрогать? Напрасно — глупое занятие.
— Пока ты пируешь в ресторанах, постреливая по сторонам, я наживаю язву желудка. Помни об этом. И в следующий раз, так и говори себе: «Пока я здесь ем, мой добрый друг Гэйн сейчас где-то морозит свою тощую задницу».
— Съешь это, — Маан ткнул в кекс, — Может, тогда ты замолчишь.
— Думаешь, он доедать не будет? — Геалах указал пальцем в перчатке на лежащего человека.
— Если не уверен, можешь его спросить.
Геалах, поколебавшись, взял кекс и откусил.
— Фасолевая паста. Та еще гадость. Даже не помню, когда я в последний раз ел подобное.
Вид жующего Геалаха почему-то вызвал у Маана секундное омерзение. Отвернувшись, он некоторое время смотрел на тело, неподвижно лежащее рядом.
«Мне просто стало легче, — сказал Менесс, — Совсем немного».
«Бедный старик. Но, хоть сам смог выбрать свой путь, а это немалая привилегия, когда сталкиваешься с Контролем, — подумал Маан, — Чертовски большая привилегия, на самом деле».
— Эй, — Геалах потянул его за рукав, — Пошли. Или ты заказал и десерт?
Маан взглянул на подчиненного.
— Жду, когда закончишь мародерство.
Геалах усмехнулся, смахивая с рыжих усов темные крошки.
— Моя тощая задница выражает тебе благодарность.
— Надеюсь, Мунн ушлет ее куда-нибудь на Юкон в командировку.
— Юкон? Где это?
— Не знаю, — ответил Маан, надевая шляпу и делая шаг к выходу, — Но это далеко. Где-то очень-очень далеко отсюда, уж можешь мне поверить.
