Глава 7
Пердоньте, Хрено-бл***ть

Свеженазначенный командующий флотом товарищ Смирнов стоял на трибуне Владивостокской крепости, облокотившись на сбитые из свежего леса перила и, поджав губы, мрачно смотрел на воды Амурского залива.

Ещё недавно он был начальником Политуправления всей РККА, а назначение командовать флотом, пусть и выделенным в отдельный наркомат, расценил не как повышение, а лишь как проявление недовольства вождя.

Путь сюда, на самый край владений Октября, занял две недели. Он планировал потратить неделю или даже чуть больше на поиск и выкорчёвывание врагов и шпионов среди красных командиров флота, но, честно говоря, опасался, что без его присутствия в Москве развернутся какие-нибудь подковёрные игры за внимание Самого… Приходилось торопиться!

Едва приехав, он сразу же замутил встречу с командным составом Тихоокеанского флота. В Доме флота, где пахло не то гарью от печек, не то морской сыростью, он выступил с резкой речью. Лицо у него было жёстким, губы поджаты, голос звенел, будто металл по наковальне:

— Партия этому народу уже столько пообещала! — рубил он словами воздух. — И хлеба, и заводов, и земли! И всё равно им мало! Всё так и норовят спереть! Навредить, изо всех своих вредительских сил стараются! Двурушники и кровопийцы! Не хотят лезть в светлое будущее!

Командиры подавленно молчали, неловко кашляли, глядели в стол, старательно кивали, словно каждое слово вбивалось прямо в извилины мозга.

И на второй день его визита были объявлены показательные учения флота.

Доски ещё пахли смолой, в щелях торчали гвозди, а на заднике трибуны кто-то успел прибить красное полотнище с золотыми буквами «Да здравствует могучий Тихоокеанский флот СССР!». Над трибуной вился на морозном ветру транспарант — «Сталин наш рулевой!».

Смирнов поправил папаху с алым верхом — переходить на флотскую форму он не стал, оставшись в своей, привычной шинели политработника — чуть наклонил голову и, как бы доброжелательно, но слегка снисходительно, покивал в ответ на приветствия собравшихся вокруг ответственных товарищей. Вид у него был спокойный, но глаза скользили внимательно и цепко по собравшимся командирам.

Полчаса назад, едва выйдя из штаба флота, он с каменным лицом ожидаемо объявил:

— Объявляю внезапную готовность флота к отражению буржуинского нападения! — громко произнёс глава всех флотов СССР, сверкая глазами и чеканя каждое слово.

Кузнецов вытянулся, козырнул, махнул рукой и сдержанно доложил:

— Есть, товарищ командующий. Разрешите доложить: флот начал учения по отражению внезапного нападения!

И словно в подтверждение его слов над бухтой тут же завыли сирены, матросы заметались по палубам, а ледокол «Красный Октябрь», пыхтя чёрным дымом из высоких труб, отвалил от причала, навалился на лёд, и бухта Золотой Рог задрожала от треска разламывающегося припая.

«Внезапная готовность к отражению буржуинского нападения» ожидалась вот уже второй день, с самого момента приезда главного флотского начальника.

По ночам портовые ледоколы регулярно взламывали лёд в бухте, поход до чистой воды старались держать открытым, все четыре боеготовых «Новика» стояли под якобы незаметными парами, в готовности моментально отвалить от причала, а дежурный по штабу регулярно и по несколько раз в день обзванивал задействованные в предстоящей «показухе» части.

За ледоколом эсминцы последовательно отдали швартовы и, выстроившись в кильватер, один за другим осторожно врезались в свежепробитую полосу чёрной воды, торжественно развернув орудия в сторону штаба флота. Весь этот караван выглядел так, будто флот действительно отправлялся навстречу невидимому врагу.

Смирнов посмотрел на хорошо отрепетированную работу моряков, удовлетворённо кивнул, и этот кивок уже сам по себе мог считаться знаком одобрения. Сев в поданную «эмку», он отбыл на трибуну крепости.

Вдалеке же, по белому, как стол, льду Золотого Рога, треща и грохоча, шёл ледокол «Красный Октябрь». Построенный ещё при свергнутом царе, пузатый и низкий, он вгрызался в лёд носом, тяжело наваливаясь, и оставлял за собой чёрную полосу воды с плавающими льдинами. Из труб валил густой дым, нос наползал на крошившийся лёд, корпус будто ворчал, отвечая на каждый удар. За ледоколом, строго в кильватерной колонне, двигались все четыре эсминца типа «Новик». Тоже построенные при ненавистном, давно свергнутом большевиками императоре. Со стороны крепости всё выглядело торжественно и даже грандиозно. Чёрная дорога, проложенная через белое поле залива, по которой двигался флот, была доказательством, что даже зима не в силах запереть советские корабли.

Перед трибуной во льду замёрзшего Амурского залива начиналось действо, охарактеризованное Лёхой Хреновым, как «очковтирательство и показуха», хотя в документах было написано «проверка боеготовности частей флота». Мороз щипал лица, пар клубился над толпой, ушанки и папахи покрылись инеем, но взгляд всех был прикован вниз, к действию, разворачивающемуся на льду Амурского залива.

Напротив трибуны, в трёх-четырёх километрах от берега, возвышались целые ряды ледяных фигур. Их старательно покрасили в разные цвета: зелёные кубы должны были изображать танки, вытянутые серые громады — корабли, а кое-что напоминало то ли броневики, то ли фантазии скульпторов, вдохновлённых партсобранием. В любом случае «противник» стоял готовым к разгрому.

И тут с сопок разом грохнули береговые батареи. Звук ударил в уши так, что присутствующие вздрогнули, а у особо чувствительных даже на секунду потемнело в глазах. Эхо прокатилось по всему заливу, и в следующее мгновение воздух наполнился хлопаньем крыльев. Все городские пернатые, от сизых голубей до ворон, с криком взметнулись в небо. Одновременно, словно сговорившись, они устроили внезапную воздушную атаку. Под это неожиданное птичье бомбометание попали и ответственные товарищи на трибуне. Некоторые тихо выругались сквозь зубы, иные, сохраняя серьёзный вид, украдкой счищали свежее гуано с шинелей и шапок.

Товарищ Смирнов, напротив, осклабился во всю ширину лица, глядя, как на льду рвутся снаряды и с грохотом разваливаются нарисованные враги.

А затем для публики, чеканя шаг по снежному плацу, торжественным маршем прошли роты моряков — чёрные бушлаты, белый иней на шапках, винтовки на плечах, сверкающие в морозном солнце внушали веру в непобедимость Красного флота.

Над бухтой с торжественным рокотом появились двенадцать новейших бомбардировщиков ДБ-3. Они шли плотным строем, ровно, блестя белым камуфляжем. Сверху их прикрывала группа бипланов-истребителей.

На небольшом удалении от трибуны пара истребителей отделилась, зажгла красные дымовые шашки и исполнила перед собравшимися каскад фигур высшего пилотажа. Перевороты, петли и виражи сменяли друг друга непрерывной чередой. Красные струи дыма прорезали небо над бухтой, и даже самые серьёзные начальники невольно заулыбались.

Из-за серых сопок, будто вынырнув из зимнего марева, показалась эскадрилья стремительных машин. Двенадцать СБ шли плотным строем, моторы гудели единым басом, от которого у зрителей задрожало в груди. Побелённые крылья с алыми звёздами блеснули на солнце, и строй проскользнул над бухтой, словно гигантский косяк снежных птиц. На дальнем краю бомболюки разом раскрылись, и вниз посыпались десятки бомбочек, превращая «ледяного врага» в кашу. Покрашенные танки и корабли с грохотом капитулировали, словно картонные декорации, облитые кипятком. Буржуазные эскадры и фашистские армады позорно разваливались без боя. Самолёты неторопливо и красиво развернулись, будто на параде, словно одним своим видом намекали зрителям, что враг повержен и угроза Стране Советов ликвидирована.

После бомбометания, когда ледяные фигуры на заливе были разнесены в крошево и над водой ещё висели клочья дыма, товарища командующего пригласили в крепостную столовую. Новый хозяин флота с важным видом заявил, что желает лично оценить серьёзность организации питания краснофлотцев.

И тут будто по волшебству на столах появилась нарезка из трёх сортов рыбы — жирная кета с розовыми волокнами, янтарная сёмга и бледно-золотой осётр. За ней сразу последовали блюда с красной икрой, насыпанной щедрыми холмами в фарфоровые розетки, и словно для полноты картины подали огромного камчатского краба. Рядом на серебристых блюдах застыли ломтики холодца из налима, тонкие рулеты из угря и копчёная корюшка, которая пахла весной и дымом.

Девушки-подавальщицы — молодые, нарядные, в ярких платьях и крахмальных передниках, и на фоне суровой крепости они смотрелись прямо из сказки.

Самая бойкая из них, смуглая и румяная, поставила перед командующим блюдо с крабовыми клешнями и, встретившись с ним взглядом, вдруг зарделась, но глаз не опустила. Напротив — чуть склонила голову набок, прищурилась и едва заметно состроила глазки.

В следующее мгновение её подол мягко зашуршал о скамью, а ладонь командующего, как бы случайно, легла на её крепкий, упругий зад. Девушка не отстранилась — только плечи дрогнули, а щёки запылали ещё ярче.

— Экий вы шалун, — выдохнула она почти неслышно.

А когда к столу поднесли пузатую бутылку грузинского коньяка и всем налили «боевые сто грамм», Смирнов, уже не таясь, осклабился во всю ширину лица и поднял рюмку.

— Да, товарищи, вижу процесс питания воинов-краснофлотцев поставлен исключительно ответственно!

Никто, разумеется, не осмелился уточнить, что обычный краснофлотец в этот день пообедал прекрасной перловкой с килькой.

После обеда товарищи высшие командиры, укутанные в меха и шинели, уселись в поданные аэросани. Моторы взвыли, винты закрутили снежную пыль, и машины, подпрыгивая на неровностях, с ветерком рванулись по льду. Двадцать километров пути, что караван, ведомый «Красным Октябрём», преодолевал с утра, аэросани пролетели по заранее расчищенной дороге за какие-то полчаса — словно насмешливо показав разницу между скоростью техники.

Командующих с группой сопровождения разместили на мостике флагманского эсминца «Сталин».

Казалось, сама погода решила подыграть морякам. Свинцовые тучи рассеялись, и тяжёлый, серый залив преобразился. Лёд блестел голубыми переливами, море разгладилось до лёгкой ряби, и солнце, яркое и приветливое, словно тоже участвовало в манёврах. Оно заливало светом корабли, флаги и лица людей, превращая суровый поход в торжественный парад.

Дореволюционные «Новики» ловко перестроились в кильватерную колонну и продемонстрировали слитное отражение агрессии. Щеголяющие ещё царской клёпкой корабли с тёмно-серыми корпусами, сверкая на редком январском солнце, размеренно двинулись в колонне и слитно дали три залпа. Грохот ударил по заливу, клубы дыма потянулись над морем. Снаряды усвистали куда-то за горизонт, а на мостике инстинктивно пригнулись. Глава всех морских сил Союза, однако, только кивнул, словно подтверждая: «Да, неплохо, неплохо…».

Из-за мыса медленно показался сторожевик, таща на длинном буксирном тросе пароход-дедушку. С виду пароход был метров восемьдесят длиной — старый, ещё дореволюционный «Какаси-Мару», в годы Гражданской войны таскал японские войска во Владивосток, затем пароход застрял во льду, а после отступления интервентов трофей достался нарождающейся советской власти.

На боку старого «дедушки»-парохода, где свежая чёрная краска пошла гламурными разводами по ржавчине, белой известкой намалевали ещё один лозунг. Видимо, идея шла от флотских комиссаров и изначально планировалось широко лизнуть товарища Смирнова в его политический зад:

«СЛАВА Политуправлению РККА!»

Но свежая краска быстро облезла на швах, и некоторые буквы осыпались почти до основания. С трибуны, к ужасу моряков, надпись читалась как:

«СЛАВ… Полит… КаКА!».

Буквы плясали и кривились — столь ответственное дело явно нагрузили на призывников этого года вместо отдыха и сна. Где-то кисточка художника, хотя ему больше подошло бы слово «мазила», соскальзывала, и буквы расползались кто куда. Моряки на мостике «Сталина» едва заметно дёрнули уголками ртов, но сделали вид, что внимательно смотрят на море.

Пароход покорно полз на буксире, словно смирившись со своей ролью в предстоящем действии.

Следом в спектакле вылетела прятавшаяся в бухте Наездник у Аскольда бригада торпедных катеров. Низкие, стремительные, они понеслись, оставляя за собой белые борозды на тёмном море. Торпедные катера вышли красивым клином, потом резко развернулись и буквально бросились на колонну эсминцев, имитируя атаку. Эсминцы дружно отвечали холостыми выстрелами, катера разошлись в стороны, взметая фонтаны пены. Картина была исключительно зрелищной, публика на мостике зашевелилась и захлопала, но Смирнов снова лишь слегка склонил голову и продолжал снисходительно кивать, как учитель на школьном спектакле.

Кульминация праздника наступала.

Из-за сопок появился одинокий самолёт, покрашенный в зимний белый камуфляж. Он сделал широкий круг, вышел прямо перед эсминцем и, встав на крыло, отчётливо показывал подвешенные под брюхом четыре массивные бомбы.

Видимо, в планах моряков было оттянуть «дедушку» на милю от головного эсминца с командованием на мостике, но то ли обед продлился дольше запланированного, то ли ещё по какой-то причине синхронизация действия всё-таки пострадала.

За это время сторожевик вытянул мишень — «дедушку», «СЛАВного… Полит… КаКу!» всего-то кабельтовых на триот эсминца и попытался развернуть его под нужным углом.

Кузнецов наклонился к Смирнову и, перекрикивая нарастающий грохот мотора, прокричал:

— Сейчас будет продемонстрирован новейший метод борьбы с кораблями противника — топ-мачтовое бомбометание. Цель — японский пароход «Какаси-Мару».

Самолёт сделал широкий круг, снизился и зашёл поперёк курса парохода, почти касаясь водой винтами. Метров за триста до цели он разом сбросил весь боезапас.

Четыре серые туши ударились о воду, подскочили и пошли прыгать над водой, словно камни, пущенные мальчишкой по морю. Люди на мостике затаили дыхание. Время будто застыло. И через несколько секунд случилось то, ради чего, собственно, и затевалась вся эта «репетиция войны».

Раздался взрыв. Точнее случился ВЗРЫВ!

Сначала короткая ослепительная вспышка ударила в глаза, потом чудовищный грохот прорезал залив, от которого содрогнулся воздух и дрогнули доски трибуны. На месте старого парохода распустился гигантский огненный цветок, ярко-оранжевый, с чёрными лепестками дыма, за ним взметнулся фонтан воды и искорёженного железа. Корпус «дедушки» разнесло в клочья, ржавое железо полетело в стороны. Ударная волна пронеслась по бухте: сторожевик, тянувший мишень, качнуло так, что нос ушёл в волну, матросы на палубе схватились за поручни и пригнулись.

На мостике «Сталина» ударная волна ощущалась так, будто по кораблю врезали гигантским молотом. Сначала всё сжалось в оглушающей вспышке, и тут же в лицо хлынул раскалённый воздух — ударил жар, обжёг кожу, зашуршал по воротникам шинелей. В следующую долю секунды пришёл сам толчок: палуба под ногами вздрогнула, перила скрипнули и задрожали, командиров буквально пригнуло к настилу.

Алый околышек папахи товарища Смирнова радостно мелькнул в воздухе, заставив собравшихся превратиться в ловцов бабочек.

Флаги рвануло ветром. Со стороны бухты потянуло горячим запахом гари и металла, покатилась волна, качнув корабль, и среди притихших людей на мостике вдруг раздался нервный смешок — кто-то не выдержал напряжения.

Придирчивому наблюдателю могло бы показаться, что взрывов было несколько — один и вовсе так исключительно сильный. Мы им возразим — ведь бомб подвесили аж четыре штуки!

Но скрытый философский смысл знали лишь особо доверенные люди на сторожевике и в штабе флота. Там ухмыляющийся боцман уже торопливо прятал маленькую машинку подрыва, а пара специально отобранных командиром краснофлотцев спешно выбирали из воды обрывок кабеля, уходившего в сторону парохода.

Как выразился наш герой, организуя этот показательный «блудняк»:

— Пара ящиков тротила в трюме мишени исключительно улучшает точность бомбометания!

А на поверку оказалось, что тротила решили не жалеть.

Когда Лёха явился к начальнику минно-торпедной части флота, капитану 1-го ранга Кузьмину, тот сидел за массивным столом, заваленным бумагами. Лёха скромно протянул свою петицию. Николай Гаврилович взял её, внимательно пробежал глазами, потом чуть прищурился, снова перечитал снова и вдруг усмехнулся.

— Значит, два ящика тротила… — протянул он, беря карандаш. — Два… — он аккуратно приписал справа нолик, превращая скромные Лёхины «2» в солидные «20». — Вот так будет правильно.

Он откинулся в кресле и посмотрел на Лёху с лукавой улыбкой.

— Понаберут дилетантов во флот, а потом удивляются, почему в мишень попасть не могут. Это вам, молодой человек, не цирковое представление, а серьёзное дело, исключительной политической важности! — улыбнулся и добавил, — Ты там давай, глаз во время зажмуривай, целься лучше!

Лёха, в шоке кивнул и забрал бумагу обратно. Как оказалось стандартный ящик рассчитан на двадцать килограммов тротиловых шашек…

Но инициатива имеет инициатора. Советский народ, если уж и делает какое-то западл… безобразие, то отдается этому со всей широтой своей коммунистической души.

Моряки сторожевика решили тоже внести свой вклад эффект и погрузили прямо к ящикам с тротилом с десяток бочек с соляркой. От себя и для усиления агитационного эффекта. А труженики порта, где в последнее время числился на приколе «Какася», на всякий случай крепко задраили трюмы, не заботясь о тоннах угольной пыли, осевшей на стенках, дне и люках.

Товарищ Смирнов, сверкая на солнце вздыбленной шевелюрой и отполированным воздухом лицом, медленно повернулся к Кузнецову. Лицо у него оставалось строгим, но глаз дёргался, голос дрогнул и стал слегка заикаться:

— Пи***еец… Ви…вижу, Ти-и-хо-о-океанцы ответственно подходят к боевой подготовке… Пи***еец вам… вашим врагам п-п-полный наступает… Какой м-м-муда… то есть кто б-б-был пилотом?

Кузнецов, во-время придержавший свою шапку, с трудом сумел улыбнуться уголком губ и почти спокойно ответил:

— В-ваш п-протеже, Хренов.

И Смирнов, впервые за весь день, перестал кивать снисходительно. Он просто в ужасе смотрел на залив, где на месте старого парохода клубился дым, а вода ещё кипела от взрыва, и задумчиво произнёс:

— От этот Хрено… Бл**ть! Какая в жопу «Какася»! Это бл**ть, «Хуяся»!

Кузнецов, всё ещё оглушённый грохотом и стоявшим в ушах звоном после взрыва, на секунду прикрыл глаза. Перед ним всё ещё стоял тот самый огненный цветок, что распустился на месте парохода-мишени. Он уже собирался доложить ошарашенному Смирнову, но вдруг, как назло, память выдала образ Хренова — вечно со своими шуточками и словесными выкрутасами. И в голове всплыло его фирменное словцо, сколоченное на скорую руку из испанского «Perdón».

Помимо своей воли Кузнецов, всё ещё пребывая в полушоковом состоянии, выдохнул почти машинально товарищу Смирнову:

— Пердоньте… Товарищ командующий!