VI. Цветы

Книга: Книга чая. С комментариями и иллюстрациями

Разве, наблюдая трепещущие серые краски весеннего рассвета, когда птицы таинственно перешептываются в ветвях деревьев, вы не чувствовали, что они разговаривают со своими любимыми о цветах? Я уверен, что возвышенная любовь человека к цветам возникла одновременно с лирической поэзией. Понять невинную чистую душу мы можем лишь в сравнении ее с благоухающим в тишине цветком, сладостным в своей неосознанности. Первобытный человек, когда впервые преподнес своей избраннице венок из цветов, смог преодолеть природную грубость и стать человеком чувствующим. Он вошел в царство искусства, когда осознал возможности утонченного использования того, что кажется бесполезным.

В радости или печали цветы – наши постоянные друзья. Мы едим, пьем, поем, танцуем и влюбляемся с ними. Мы всегда с цветами – на крестинах или на свадьбе. Мы не смеем даже умереть без них. Мы поклоняемся лилии, мы медитируем с лотосом, мы идем в бой с розой и хризантемой. Мы не раз пытались говорить на языке цветов. Как мы могли бы жить без них? Страшно представить себе мир, лишенный цветов. Разве они не приносят утешение больному, лежащему в постели, и разве они не излучают свет в темной глубине усталой души? Их безмятежная нежность возвращает нам убывающую уверенность во Вселенной, так же как внимательный взгляд прелестного дитя напоминает нам об утраченных надеждах. Когда мы обращаемся в прах, именно цветы печально ложатся на наши могилы.

Грустно сознавать, но наше трогательное общение с цветами не спасает нас от проявлений животных инстинктов. Стоит сбросить овечью шкуру, как волк – волк внутри нас – тут же покажет зубы. Говорят, что в десять лет человек – это животное, в двадцать – сумасшедший, в тридцать – неудачник, в сорок – мошенник, а в пятьдесят – преступник. Возможно, он становится преступником, так как никогда не переставал быть животным. Для нас нет ничего реального, кроме голода, нет ничего святого, кроме наших собственных желаний. На наших глазах рушилось святилище за святилищем, но один алтарь был и есть – это тот, на котором мы воскуряем благовония высшему идолу, то есть нам самим. Наш бог велик, а деньги – его пророк! Мы опустошаем природу, чтобы принести ему жертву. Мы хвастаемся, что покорили материю, и забываем, что именно материя сделала нас рабами. Каких только зверств мы не совершаем во имя культуры и совершенства!

Скажите мне, нежные цветы, слезы звезд, распускающиеся в саду, кивающие головами пчелам, поющим о росе и солнечных лучах, догадываетесь ли вы о страшной участи, которая вас ожидает? Мечтайте, качайтесь и играйте под легким летним ветерком, пока можете. Завтра безжалостная рука сомкнется на вашем горле. Вас вырвут, разорвут на части и унесут прочь из ваших мирных домов. И та негодяйка, которая это совершит, возможно, будет красива. И, быть может, она начнет говорить, как вы прекрасны, хотя ее пальцы все еще влажны от вашей крови. Скажите мне, доброта ли это? Возможно, вам суждено быть заключенными в тюрьму волос какой-то бессердечной женщины, или оказаться в петлице у того, кто не осмелился бы взглянуть вам в лицо, будь вы мужчинами. А быть может, ваша судьба – находиться в узком сосуде со стоячей водой, годящейся лишь на то, чтобы утолить сводящую с ума жажду, кричащую об угасании жизни.

Цветы, если вы побывали в стране Микадо, то могли бы встретить ужасного персонажа, вооруженного ножницами и крошечной пилкой. Он называл бы себя Мастером Цветов. Он говорил бы о праве врача, а вы бы инстинктивно ненавидели его, потому что знаете: врач всегда стремится продлить страдания своих жертв. Он бы заставлял вас принимать совершенно невозможные позы, которые он считает правильными для вас. Он бы растягивал вам мышцы и скручивал суставы, как делает любой остеопат. Он бы жег вас раскаленными углями, чтобы остановить кровотечение, и втыкал бы в вас иголки, чтобы улучшить кровообращение. Он бы посадил вас на диету из соли, уксуса, квасцов и иногда даже купороса. Он бы лил вам на ноги кипяток, когда вы, кажется, готовы были упасть в обморок. Он бы хвастался, что способен поддерживать в вас жизнь на две или более недели дольше, чем это было бы возможно без его лечения. Разве вы не предпочли бы умереть сразу же, как только вас схватили? Какие же преступления вы должны были совершить в своем прошлом воплощении, чтобы заслужить такое наказание в этой жизни?

Бессмысленное расточительство в отношении цветов в западных сообществах еще более ужасно, чем то, как с ними обращаются мастера на Востоке. Количество цветов, которые срезают ежедневно для украшения бальных залов и банкетных столов Европы и Америки и выбрасывают уже на следующее утро, трудно представить: гирлянда, сплетенная из них, могла бы обвить целый континент. При сравнении с таким беспечным отношением к жизни вина мастера цветов кажется незначительной. Он хотя бы уважает природу и относится к ней экономно, выбирая своих жертв с тщательной предусмотрительностью, а после смерти воздает почести их останкам. На Западе украшение цветами, похоже, является демонстрацией пышного великолепия богатства – мимолетной причудой. Куда исчезают все эти цветы, когда заканчивается праздник? Нет ничего более жалкого, чем зрелище увядшего цветка, безжалостно брошенного на кучу навоза.

Почему цветы родились такими красивыми и такими несчастными? Насекомые способны ужалить, и даже самые кроткие звери сражаются, будучи загнанными в угол. Птицы, чьим оперением хотят украсить глупую шляпу, могут улететь от преследователя, пушистое животное, чью шкуру вы жаждете заполучить, умеет прятаться при вашем приближении. Увы! Единственный известный нам цветок с крыльями – это бабочка, и она тоже может вспорхнуть и спастись от наших грубых рук: все остальные беспомощны перед человеком. Если они кричат в предсмертной агонии, наши ко всему привычные уши их не слышат. Мы всегда жестоки к тем, кто любит нас и безмолвно служит нам, но когда-то может наступить и время расплаты за жестокость: эти наши лучшие друзья покинут нас. Вы не замечаете, что с каждым годом дикие цветы встречаются все реже и реже? Возможно, их мудрецы велели им уйти и скрываться до тех пор, пока человек не станет более человечным. А быть может, они переселились на небеса.

Многое можно сказать в защиту того, кто выращивает растения. Садовод гораздо гуманнее того, кто работает ножницами. Нам нравится его забота о поливе и освещении, мы видим, как он отчаянно сражается с вредителями, тревожится перед надвигающимися морозами, переживает за медленно распускающиеся бутоны и радуется каждому листочку, когда тот начинает блестеть на солнце. На Востоке искусство цветоводства очень древнее, и о любви поэта к цветам и растениям часто говорится в историях и песнях. Нам известно, что развитие керамики во времена династий Тан и Сун достигло такого расцвета, что для растений делали не просто красивые горшки, а чудесные сосуды – дворцы, усыпанные драгоценностями. Назначали специального служителя, который ухаживал за каждым цветком и протирал его листья мягкой кисточкой из кроличьей шерсти. Письменные источники (например, «Пинци» Юнчунь Лана) гласят, что пион должна поливать красивая девушка, а за зимней сливой следует ухаживать бледному, стройному монаху. В Японии очень популярна пьеса «Хатиноки» в жанре но, сочиненная в период Асикага; в основе ее лежит история бедного самурая, который в морозную ночь, не имея дров для костра, срезает свои любимые растения, чтобы согреть странствующего монаха. Монах оказался не кем иным, как Ходзё Токиёри, то есть Гарун-аль-Рашидом наших сказок, и жертва не осталась без награды. Эта пьеса и сегодня вызывает слезы у токийской публики.

Но – один из видов японской драмы, включающий музыку, танец и песнопение.

Ходзё Токиёри – видный японский военачальник и государственный деятель, в 1245–1256 годах фактический правитель Японии.

Для сохранения нежных цветов предпринимались очень серьезные меры. Император Хуэнцзун из династии Тан для отпугивания птиц вешал крошечные золотые колокольчики на ветки в своем саду. Именно он отправлялся весной в небольшие походы со своими придворными музыкантами, дабы порадовать цветы нежной музыкой. Необычная табличка, создание которой традиция приписывает Ёсицунэ, герою наших легенд, подобных сказаниям о короле Артуре, до сих пор сохранилась в одном из японских монастырей (Сумадера, недалеко от Кобе). Это надпись, призывающая к защите некоего чудесного сливового дерева, и она взывает к нам с мрачным юмором воинственной эпохи. Сначала говорится о красоте цветов дерева, а затем следует угроза: «Тот, кто срежет хотя бы одну ветку этого дерева, лишится за это пальца». Почему бы в наши дни не применять такие законы против тех, кто бездумно уничтожает цветы и портит произведения искусства!

Минамото-но Ёсицунэ (1159–1189) – японский полководец, живший в конце периода Хэйан и начале периода Камакура, идеальный самурай, последние годы ведший жизнь изгнанника, частый герой театра кабуки.

Однако даже в случае с горшечными цветами мы склонны видеть эгоизм человека. Зачем забирать растения из их домов, чтобы они цвели в незнакомой им обстановке? Разве это не то же самое, что заставлять птиц, запертых в клетке, петь и производить потомство? Кто знает, может быть, орхидеи задыхаются от искусственного тепла в наших оранжереях и в безнадежном отчаянии тоскуют по родному южному небу?

Истинный любитель цветов наблюдает за ними в естественных местах их произрастания, как, например, Тао Юаньмин (и все знаменитые китайские поэты и философы), который беседовал с дикой хризантемой, сидя перед проломом в бамбуковой изгороди, или Линьосин, бродивший в сумерках среди цветущих слив Западного озера, вдыхая царящие там таинственные ароматы. Говорят, что Чжоу Муши спал в лодке, чтобы его сны смешивались с грезами лотоса. Этот же дух вдохновлял императрицу Комё, одну из наших самых известных правительниц Нара, когда она пела: «Если я сорву тебя, моя рука осквернит твою красоту, о цветок! Если я любуюсь тобой, стоя рядом на лугу, я дарю тебя Буддам прошлого, настоящего и будущего».

Тао Юаньмин (365–427) – китайский поэт, автор цикла «Возвратился к цветам и полянам» и книги стихов и прозы «Домой, к себе». Будучи чиновником, в 40 лет вышел в отставку и до конца жизни вел жизнь сельского отшельника, занимаясь трудом на земле.

Но не стоит пускаться в сентиментальности. Пусть будет меньше роскоши и богатства, но больше величия. Ибо сказал Лао-цзы: «Небо и земля безжалостны». А Кобо Дайси говорил: «Беги, беги, беги, беги – жизнь вечно стремится вперед. Умри, умри, умри, умри – смерть приходит ко всем». Разрушение подстерегает нас везде, куда бы мы ни направлялись. Разрушение есть внизу и вверху, оно позади и впереди. Изменение – единственное, что вечно, почему бы нам также не желать Смерти, как мы желаем Жизни? Они всего лишь две оборотные стороны Единого, они Ночь и День Брахмы. Благодаря распаду старого становится возможным воссоздание нового. Мы поклонялись Смерти, неумолимой богине милосердия, и наделяем ее разными именами. Это и тень Всепожирающего, которую гебуры приветствовали в огне. Это и ледяной пуризм души, острой как меч, перед которым синтоистская Япония преклоняется даже сегодня. Мистический огонь пожирает нашу слабость, священный меч рассекает оковы желания. Из нашего пепла возрождается птица феникс небесной надежды, с обретением свободы возвеличивается человек.

Ёсицунэ (Минамото-но Ёсицунэ) – японский полководец, живший в конце периода Хэйан и начале периода Камакура.

Кобо Дайси (774–835), букв. «учитель праведности», он же Кукай, «море пустоты», – буддийский монах, поэт, основатель буддийской школы Сингон в Японии, один из крупнейших религиозных деятелей в истории Японии.

Гебуры (Gheburs) – одно из именований зороастрийцев, персидских огнепоклонников.

Так почему нельзя уничтожать цветы, если таким образом мы получаем возможность развить новые формы, облагораживая мировую идею? Мы только просим их присоединиться к нашей жертве Прекрасному. Мы искупим свою вину, посвятив себя Чистоте и Простоте. Так рассуждали мастера чая, создавая культ цветов.

Любой, кто знаком с методами наших мастеров чая и цветов, должен был заметить то, по сути религиозное, благоговение, с которым они относятся к цветам. Они не срезают их бездумно, наугад, а тщательно выбирают каждую веточку или побег с учетом задуманной ими художественной композиции. Им было бы стыдно, если бы они случайно срезали чуть больше цветов, чем нужно. В этой связи можно отметить, что они всегда объединяют цветы с листьями, если таковые имеются, поскольку цель заключается в том, чтобы отразить всю красоту жизни растений. В этом отношении, как и во многих других, их методы отличаются от западных. Там мы обычно видим только стебли цветов и бутоны без листьев, которые беспорядочно воткнуты в вазу.

Когда мастер чайной церемонии, следуя своему вкусу, заканчивает составление композиции из цветов, он ставит ее на токонома – на почетном месте в японской комнате. Рядом с ней не будет ничего, что могло бы помешать ее восприятию, спорить с ней – даже картины, если только на то нет особого эстетического смысла. Цветы царят там, словно восседающий на троне принц, и гости или ученики, входя в комнату, приветствуют их глубоким поклоном, прежде чем обратиться к хозяину. Зарисовки этих композиционных шедевров публикуются для восторженных любителей. На эту тему существует довольно обширная литература. Когда цветок увядает, мастер аккуратно опускает его в реку или бережно закапывает в землю. Иногда в память о цветочных композициях воздвигают специальные монументы.

Искусство создавать цветочные композиции, по-видимому, родилось одновременно с зарождением чайного искусства в XV веке. Наши легенды приписывают создание первой цветочной композиции ранним буддийским святым, которые подбирали цветы, сломленные бурей, и, бесконечно заботясь обо всем живом, ставили их в сосуды с водой. Говорят, что Соами, великий художник и мастер при дворе Асикага-Ёсимаса, являлся одним из самых ранних сторонников этого искусства. Дзюко, чайный мастер, был одним из его учеников, как и Сэн-но, основатель дома Икэнобо – семьи, столь же прославленной составлением цветочных композиций, как и семья Кано произведениями живописи.

Соами Синсо (1455–1525) – живописец школы Муромати, отвечал за приобретение ценностей для сёгунов Асикага и показ произведений искусства.

Мурата Дзюко (1423–1502) – признанный основатель специфической японской чайной церемонии.

Школа Кано, или Кано-ха, – направление в японской живописи XV–XIX веков, сформировалась вокруг династии художников Кано.

С совершенствованием чайной церемонии при Рикю, во второй половине XVI века, искусство цветочных композиций достигает пика своего развития. Рикю и его преемники, прославленные мастера Ота Вурака, Фурута Орибэ, Коэцу, Кобори Энсю, Катагири Сэкисю, соперничали друг с другом в создании новых комбинаций. Однако нам не следует забывать, что поклонение чайных мастеров цветам составляло лишь часть их эстетического ритуала и являлось отдельной формой религии. Цветочная композиция, как и другие произведения искусства в чайной комнате, была подчинена общей схеме убранства. Так, Сэкисю определил, что белые цветы сливы не должны использоваться, когда в саду лежит снег. Из чайной комнаты неумолимо изгонялись «шумные» цветы. Цветочная композиция, составленная чайным мастером, теряет свое значение, если ее убрать с того места, для которого она изначально предназначалась, поскольку ее линии и пропорции разрабатываются специально с учетом ее окружения.

Шумные цветы – слишком яркие, кричащие.

Поклонение цветку как таковому начинается с появлением «цветочных мастеров», уже ближе к середине XVII века. С этого момента цветок становится независимым от чайной комнаты и не знает никаких законов, кроме тех, которые диктует ему ваза. Теперь становятся возможными новые концепции и методы исполнения, а они, в свою очередь, рождают множество принципов и школ. Один автор середины прошлого века сказал, что он знает более сотни различных школ цветочной композиции. В широком смысле слова они делятся на две основные ветви: формалистическую и натуралистическую. Формалистические школы, возглавляемые Икэнобо, стремились к классическому идеализму, соответствующему идеализму академиков Кано. Мы располагаем рисунками и записями композиций ранних мастеров этой школы, которые почти точно воспроизводят цветочные картины Сансэцу и Цунэнобу. А натуралистическая школа своей моделью считала природу, признавая только такие изменения формы, которые способствовали выражению художественного единства. Таким образом, мы видим в ее работах те же мотивы, которые привели к формированию и становлению школ живописи Укиё-э и Сидзё.

Сансэцу, он же Кано Хэйсиру (1589–1651) – художник, лидер школы Киото-Кано, получил почетное звание хоккё («Мост Дхармы») в живописи.

Кано Цунэнобу (1636–1713) – художник, глава школы Кано с 1674 года.

Укиё-э (букв.: картины (образы) изменчивого мира) – направление в изобразительном искусстве Японии, получившее развитие с периода Эдо, изображение бренности и изменчивости окружающего мира.

Сидзё (по названию улицы в Киото) – японская художественная школа, зародившаяся в XVIII веке, стремилась к некоторому натурализму.

Будь у нас время, мы бы с интересом более полно, чем это возможно сейчас, могли бы вникнуть в законы композиции и детализации, сформулированные различными мастерами цветов этого периода, рассказав о фундаментальных теориях, которыми руководствовались декораторы периода Токугавы. Мы обнаружили, что они опираются на Ведущий принцип (Небо), Подчиненный принцип (Земля), Примиряющий принцип (Человек), и любая цветочная композиция, которая не воплощала эти принципы, считалась бесплодной и мертвой. Флористы уделяли много внимания важности обращения с цветком в трех различных аспектах: формальном, полуформальном и неформальном. Можно сказать, что первый представляет цветы в величественном костюме бального зала, второй – в ненавязчивой элегантности дневного платья, третий – в очаровательном дезабилье будуара.

Период Токугава – период Эдо, время правления клана Токугава.

Что касается моих личных предпочтений, то они скорее на стороне цветочных композиций чайного мастера, а не флориста. Первый творит искусство в соответствующем окружении, и он привлекает нас своей подлинной близостью к жизни. Мне бы хотелось назвать эту школу естественной в отличие от натуралистичной и формалистичной школ. Чайный мастер считает, что его работа заканчивается выбором цветов, и предоставляет им рассказывать свою собственную историю. Войдя в чайную комнату в конце зимы, вы, например, можете увидеть тонкую веточку дикой вишни вместе с распускающейся камелией: это эхо уходящей зимы в сочетании с предвестием весны. А если вы придете на полуденный чай в какой-нибудь невыносимо жаркий летний день, то, возможно, обнаружите в темной прохладе токонома одинокую лилию в подвесной вазе: капельки росы почти соскальзывают с нее, и она, кажется, улыбается глупости жизни.

Соло цветов интересно и само по себе, но участие цветов в общем концерте с живописью и скульптурой становится завораживающим. Однажды Секисю поместил несколько водных растений в плоскую вазу, чтобы вызвать ассоциации с растительностью озер и болот, а на стене над ним повесил картину Соами с изображением диких уток, летящих в вышине. Соха, другой мастер чайной церемонии, создал композицию, состоящую из поэмы «Красота одиночества у моря», бронзовой курильницы в форме рыбацкой хижины и нескольких диких цветов с морского берега. Один из гостей писал, что, глядя на нее, он чувствовал дыхание уходящей осени.

Истории о цветах бесконечны. Но мы расскажем еще одну. В XVI веке ипомея считалась у нас еще редким растением. У Рикю был целый сад, засаженный этими цветами, за которым он ухаживал особенно тщательно. Слава об этих вьюнах достигла ушей Тайко, и тот выразил желание увидеть цветы, и потому Рикю пригласил его на утренний чай в свой дом. В назначенный день Тайко прошел по саду, но нигде не заметил никаких следов вьющейся ипомеи. Земля была выровнена и посыпана мелкой галькой и песком. С угрюмым выражением лица вошел мастер в чайную комнату, но ожидавшее его там зрелище полностью вернуло ему хорошее расположение духа. На токонома, в редчайшей бронзовой вазе эпохе Сун, находилась одна-единственная ипомея – королева целого сада!

Ипомея (яп. асагао) – цветок семейства вьюнковых, частый символ верности и неприкосновенности в традиционной поэзии хайку.

Такие случаи показывают всю значимость цветочного жертвоприношения. Возможно, цветы и сами осознают всю его важность. В отличие от людей, они не трусливы. Некоторые цветы даже гордятся смертью – к таким определенно можно отнести бутоны японской вишни, поскольку они свободно отдают себя во власть ветра. Любой, кто стоял перед благоухающей лавиной в Йосино или Арасияме, наверняка понимает это. Лишь мгновение они парят, подобно жемчужным облакам, и танцуют над кристальными потоками, а затем, уплывая по смеющимся водам, они словно шепчут: «Прощай, о весна! Мы уходим в вечность».

Йосино – одно из самых красивейших мест в самом сердце Центральной Японии во время цветения сакуры.

Гора Арасияма на окраине Киото издавна знаменита красотой своих пейзажей, именно здесь в X веке зародились традиции любования цветущей весенней сакурой.

Назад: V. Секрет восприятия искусства

Дальше: VII. Чайные мастера