Да, именно так, я начну не с начала! И не с конца. И даже не с полуслова… А со школьных лет сашиной жизни. Потому что покуда в памяти любезного читателя живы случаи с временны́ми провалами, вам хорошо зайдет следующая история от Толмачева, которую я поведаю от его лица…

«В 1976 году, еще будучи 12-летним школьником я с классом приехал на экскурсию в Киев. Нас повели в Киево-Печерскую лавру. Тогда музей работал, а пещеры были закрыты. И пока остальные слушали экскурсовода, я решил пройтись, но, когда отошел в сторону пещер, провалился. Раз — и под землей, в темноте. Пахнет сыростью. Черт его знает, не помню, какая глубина. Решил выбраться наощупь. И вдруг выходит мне навстречу темная фигура в черном балахоне с капюшоном, лица не видно. Спрашивает:

— Ты как сюда попал?

— Я провалился!

— Иди за мной.

И повел меня за собой. Вот я сейчас не помню, что он держал в руке — фонарь или свечку, но помню, что был какой-то свет. И в этом неверном свете я увидел надпись — «Нестор Летописец». Я не знал, кто такой этот Нестор Летописец, но почему-то запомнил. И я не знал, что это за мужик меня ведет — монах, не монах. Ну, служитель какой-то, наверное… В общем, вел-вел он меня, довел до какого-то поворота и говорит: дальше сам вылезай. Провожать до конца почему-то не стал. Я пошел, обернулся, а его уже нет. Исчез. А когда я вышел на улицу, там меня все уже искали:

— Ты где был столько времени?

— Сколько? Я всего минут 5–7 отсутствовал!

— Какой пять минут! Тебя уже целый час все ищут! Ты нам экскурсию сорвал.

Я пытался объяснить, что провалился в пещеры, и меня монах вывел. Но мне сказали, что я все вру, потому что никаких тут монахов нет, а пещеры закрыты. Меня даже наказали — родителям нажаловались… Но на этом история не закончилась.

Через 35 лет, уже забыв про тот случай, я со своей сестрой проездом оказался в Киеве во второй раз: меня позвали одноклассники на встречу выпускников, это случилось в 2011 году — аккурат тридцатилетие окончания школы отмечали. Ну, и решили с сестрой сходить в Лавру. Представь, лето, жара. Экскурсанты идут по пещерам сплошным потоком, всем дали свечки для антуража, но их почти никто не зажигает, потому что освещение там какое-то есть, типа аварийного, а в коридорах этих подземных и без свечек духота и теснота.

В общем, идем мы по пещерам вместе с другими туристами, и вдруг вырубается свет. Начинается паника, потому что ни зги не видно, ужасно душно… Люди начинают зажигать свечки. Я включаю экран смартфона вместо фонарика и вижу перед глазами надпись — «Нестор Летописец». И мгновенно вспоминаю ту забывшуюся уже школьную историю. Свет почти сразу дали, мы вышли, и я решил, смеясь, рассказать свою историю встретившемуся местному священнику. Мол, я в этих местах уже был и в 1976 году даже провалился. На это он возразил:

— Как вы могли там быть, если пещеры откопаны только в 1982 году?

— Как это? Да меня монах оттуда вывел!

— Не было тогда здесь монастыря и, соответственно, монахов.

Я по приезду в Москву кинулся к одному знакомому архимандриту. И он подтвердил:

— Саш, не было там в 1976 году никаких монахов, лавру закрыли еще в 1961 году во времена известных хрущевских гонений на церковь…»

Эту историю я вам рассказал для затравки. А дальше вы увидите, что Толмачев — человек небесами отмеченный: он притягивает к себе странных людей, невероятные истории и необъяснимые происшествия, словно магнит мелкие гвоздики и скрепки. Просто намагниченный на чудеса!

Поначалу, после первых встреч с ним я думал, что сашин интерес к паранормальщине начался с написания кандидатской диссертации по металлургии, в ходе которой он неожиданно столкнулся с совершенно необычными для кондовых советских ученых вещами. И я об этом непременно расскажу, мне самому, как бывшему инженеру и исследователю, это было чертовски интересно. Но потом, в ходе наших дальнейших бесед выяснилось, что некоторый мистический заряд или отметина везунчика судьбы была на Толмачеве сызмальства. Поэтому как бы мне ни хотелось рассказать вам о теории прокатки и механике сплошной среды, я удержу свое нетерпение и вернусь к началу его жизненной истории, которую вы опять услышите как бы из его уст. Экран затемняется, и мы оказываемся в прошлом…

«Несмотря на общесоветское воспитание, внимание к мистическим вещам у меня было заложено с раннего детства, потому что было несколько случаев, в том числе рассказанных родителями, которые вызвали у меня в душе глубокое чувство уверенности в том, что меня словно защищают, будто находишься под каким-то высшим покровительством.

Первую историю, которую я не помню, поскольку был младенцем, рассказала мне мама. Отец у меня военный, служил он тогда в Туркмении. Мне было полтора месяца, когда мама решила меня впервые вытащить на улицу. Дело в том, что женщины очень боялись местной мелкой мошки, которую там называли пендинками. При укусе пендинки формируется трудно заживающая и гниющая язва, поэтому жены офицеров заматывали младенцев в многослойную марлю.

Был июнь. Мама выносит меня на улицу, открывает мое лицо, и в этот момент ей кажется, будто с дерева что-то падает. Наитие какое-то! Она склоняет голову над моим личиком, чтобы меня прикрыть, и прямо ей на затылок хлопается с дерева скорпион. И жалит в шею. Она выжила, потому что скорпионы в начале лета не слишком опасны, у них самый яд только к осени. А я бы не выжил, естественно, при тогдашней массе тела. Это была моя первая неосознанная встреча со смертью.

Про вторую рассказал мне отец, когда я спросил, почему родившись в Туркмении, я потом оказался в Самарканде. Выяснилось следующее: когда мне было уже полтора года, он возвращался с дежурства мимо медсанчасти. И увидел, что его друг — начальник санчасти — бегал, суетился и формировал санитарный самолет-кукурузник. Оказалось, через Каракалпакию наступала эпидемия холеры. Сегодня она пришла в Мары, а завтра уже будет здесь, в Теджене.

Услышав это, мой отец взмолился: спаси моего ребенка и мою жену, меня не надо, возьми хотя бы их в самолет! Друг отца согласился, отец метнулся домой и успел прибежать со мной и мамой к самолету. Начальник санчасти сжалился над отцом и сказал: «Василий, садись в самолет, я выкину кое-какое оборудование, а тебе выпишу бумагу, что ты якобы сопровождаешь больного, чтобы ты не оказался дезертиром».

И выписал. И мы взлетели в ночь. А в Самарканде оказались только потому, что горючего у кукурузника хватило только до Самарканда. Отец рассказывал, что, когда они уже взлетали, увидели, как разворачиваются десантные войска, оцепляющие территорию. Он потом интересовался судьбой сослуживцев, и оказалось, что многие погибли — жены, дети. Офицеры просили: спасите наших жен хотя бы, выведите их за кордон, пока они не заразные. Но при попытке прорыва, открывался огонь на поражение. Это 1965-й год, времена были суровые, попытка выйти на периметр санитарного кордона пресекалась стрельбой, а тела потом сжигали… Так мне рассказывал отец.

Третий случай встречи со смертью произошел уже на моей памяти, в 1973 году, когда мне было 9 лет. Во время отцовского отпуска — а служил он тогда в группе советских войск в Германии — мы полетели в Чирчик под Ташкентом, где жила моя бабушка по маминой линии Матрена Ивановна. Когда отпуск закончился, и надо было лететь обратно, вызвали такси, чтобы ехать в аэропорт. Маршрут был прост — до Москвы на самолете, а там сразу на Белорусский вокзал и на поезде в Германию. Все расписано по часам.

И вот мы сели в «Волгу», и только выехали на трассу, как взрывается колесо. Таксист ставит запаску. Едем дальше — взрывается второе! Таксист чертыхается, отец начинает волноваться. Что-то не то! Да и таксист говорит, что никогда в жизни у него колесо не взрывалось, а тут сразу два! Как-то ему удалось справиться и с этим. Может, одолжил у коллеги колесо или залатал, я сейчас даже уже не вспомню. Но поехали дальше. И вдруг машина встает! Что-то у него там сломалось. Отец матерится, выскакивает на дорогу, пытается кого-то тормознуть, а у нас два гросс-чемодана немецких и нас четверо — я, отец, сестра моя, мама… Водитель наконец как-то справляется с мотором, садимся, едем дальше. И опять встаем, уже за километр до аэропорта, уже видно здание. На сей раз машина закипела. Четыре поломки за одну поездку!

Когда мы вбежали в аэропорт, прозвучало объявление, что посадка закончена. Отец подбегает к стойке, орет, что ему надо, он офицер, у него все расписано по часам, он не успеет на поезд, сестра моя начинает ныть и плакать, что также не добавляет спокойствия. Отец бежит к военному коменданту — все бесполезно!

И дальше, помню, подходит к отцу дядька в папахе полковника и говорит:

— Ты! Капитан! Ты чего тут орешь?! Молись богу, что не попал на этот рейс!

Оказалось, самолет врезался в гору при взлете. Все погибли… И думали, что мы погибли тоже. А мы уцелели. Переночевали в аэропорту, в гостинице. И вот там-то у меня и оформилось прозрение, что если куда-то опаздываешь, то, может, и не надо торопиться? Может, лучше послушать подсказки судьбы?

Потом отца перевели из Германии на Украину, и стали мы жить в городке Овруч Житомирской области. Там случилась четвертая встреча со смертью… В городке Овруч было 30 тысяч жителей — 15 тысяч местечковых евреев, и дивизия стояла мотострелковая, то есть вся вторая половина города — офицеры, их жены, дети. И чтобы занять 15–17-летних обалдуев, для нас организовали парашютную секцию. Полгода мы занимались укладкой парашютов, на специальных подвесках нас учили приземляться. А в январе 1981 года, когда мне было 16,5 лет, нам сказали, что настало время прыгать. Отобрали 8 человек и повезли на военный аэродром.

И вот что странно… Мы умели к тому времени укладывать парашюты, но в тот день нам почему-то запретили это делать и наши парашюты складывали сами инструкторы. Нацепили нам по одному парашюту, а запасные не дали. На вопрос, почему, ответили: а вдруг вы с перепугу оба кольца дернете, такое бывает со страху, тогда стропы двух парашютов перепутаются, и вы разобьетесь… Хотя мы должны были прыгать не на кольцо, а с крючка.

Короче, нас посадили в вертолет, подняли на 900 метров. Зима. Мороз. Открывается дверь… Нет, теоретически ты все понимаешь, но когда открывается дверь… мама дорогая! Когда прыгаешь в эту овальную дверь вниз головой, почему-то непроизвольно вскрикиваешь «ох, бля!» Я потом спрашивал у всех, и все, вне зависимости от того, умеет человек материться или его по-другому воспитывали, выкрикивали одно и то же!

Короче, выпрыгнул я, что-то меня дернуло, думаю: нормально. Лечу. Так хорошо! Небо, солнце… Поднимаю глаза к небу, к вертолету, и вижу, что другие прыгнули, у них раскрылись парашюты, и они мне машут руками и что-то кричат. И раз я их вижу, значит, купола надо мной нет! Вместо купола надо мной такая кишка тянется из скрученного нераскрывшегося парашюта.

Знаешь, когда говорят, что перед смертью перед глазами проносится вся жизнь, то я тебе скажу: нет! Проносится другое: «Во, бля, дурак-то, ну, какого хера я вообще туда полез, в этот вертолет? Зачем? Я что там забыл? Мне эти прыжки для чего вообще? Господи, если ты есть, я больше никогда не буду!»

Верующим я тогда не был, естественно, хотя уже чувствовал, что меня что-то бережет и хранит… И вот смотрю я на эту кишку, которая представляет собой такую косичку из строп, а они медленно-медленно раскручиваются. А земля приближается быстро-быстро!

Парашют до конца так и не раскрылся. Если бы я шарахнулся о взлетную полосу, переломал бы ноги как минимум. Но я воткнулся в большой снежный сугроб, который нагребают снегоуборочные машины, чистящие взлетные полосы. А один из наших ребят — Сережа Бобик попал аккурат на взлетную полосу, в результате пришлось задержать вылеты, потому что человек на полосе, а это ЧП. В результате нашу секцию мгновенно расформировали, майора, который вел секцию, разжаловали до капитана, а нам в утешение выдали удостоверения, будто мы сдали программу третьего разряда, то есть прыгали якобы много раз. И велели никому ничего не рассказывать… С тех пор меня с парашютом прыгать совсем не тянет. Зато этот случай еще больше укрепил во мне уверенность, что стоит за тобой некто или нечто, какая-то сила, на которую ты можешь положиться. И когда ты ее отчаянно призываешь, она может откликаться.

В результате у меня и зародилась мысль, что кроме нашего материального мира, есть и другой какой-то. А окончательно я влез в мистериальные вещи в 1987 году, когда пришел в кабинет к ученому секретарю нашего института Татьяне Ащиной и сказал, что я сделал диссертацию — раньше времени, за полтора года».

И вот тут мы переходим к той самой диссертации, о которой я поведаю вам (устами Толмачева опять же) с особенным удовольствием, хотя кому-то научно-технические подробности могут показаться скучноватыми. Но я так скажу: терпеливо грызите сухой гранит науки!