Глава 5

Мк. 2:13–28

Призвание левия (Матфея) – Вопрос о посте – Христос и суббота

Мк. 2:13–14 «И вышел Иисус опять к морю; и весь народ пошел к Нему, и Он учил их. Проходя, увидел Он Левия Алфеева, сидящего у сбора пошлин, и говорит ему: следуй за Мною. И он, встав, последовал за Ним. И когда Иисус возлежал в доме его, возлежали с Ним и ученики Его и многие мытари и грешники: ибо много их было, и они следовали за Ним».

Рассказывается про то, что народ ходит за Иисусом и слушает его наставления, однако неизвестно, чему именно учит их Иисус. О том, что он учит, но без пояснения содержания будет упоминаться довольно часто. Здесь евангелист тоже говорит об этом мимоходом: «И вышел Иисус опять к морю; и весь народ пошел к Нему, и Он учил их».

Сразу после этого происходит переход к другому эпизоду: «Проходя, увидел Он Левия Алфеева, сидящего у сбора пошлин, и говорит ему: следуй за Мною. И он, встав, последовал за Ним. И когда Иисус возлежал в доме его, возлежали с Ним и ученики Его и многие мытари и грешники: ибо много их было, и они следовали за Ним». Мытари – это, по сути, налоговая инспекция, госслужащие в некотором роде. Проблема здесь заключалась в том, что господствующим государством в это время является Римская империя, то есть мытари собирали налоги и пошлины в пользу Римской империи. Тем самым они не поддерживают идеи национального единства и независимости, да и фактически являются национальными предателями для основной массы народа. Кроме того, подать собирается римской монетой с изображением цезаря, который является, по сути, божественной фигурой. Поэтому эта монета для евреев практически богохульна и, соответственно, ритуально нечиста. То есть тут присутствует один неприятный для евреев момент – скрытое идолопоклонство, и, соответственно, мытари предстают перед общей массой в крайне некрасивом свете. Интересно, что Левий – не столько имя, сколько прозвище или фамилия, и это отсылает нас к колену Левия – левитам. Это особое колено, которое было приставлено на службу в храме и питалось от храма. Если этот человек действительно левит, то он вдвойне беспринципен. Вместо того чтобы заниматься служением в храме, он собирает налоги в пользу римлян.

Как сейчас, так и раньше налоговых инспекторов никто особенно не любил, но во времена Иисуса это было выражено особенно ярко. Сегодня у нас есть юридический принцип – презумпция невиновности, то есть, если человека в чем-то обвиняют, сначала нужно доказать, что обвинения состоятельные. Если никто не доказал вины, то и дела никакого нет. Это общий международный принцип. Суть его в том, что человек не обязан доказывать свою невиновность, пока не будет доказано обратное. А вот в древнем мире действовал противоположный принцип – презумпция виновности. Считалось, что если человек мог совершить какое-то преступление и у него были для этого все условия, и не было свидетелей, то он его совершил. Принцип презумпции виновности можно обнаружить даже в нашей классической литературе: считалось недопустимым, чтобы юноша с девушкой оставались в комнате наедине. После такого, даже если они сидели в разных углах, они были обязаны пожениться. В древности презумпция виновности касалась денег: если человек мог украсть, значит, украл. Мытарю украсть проще всего, а раз мог, значит, точно взял, соответственно, он еще и вор. Была возможность, значит, он ею воспользовался – доверять человеческой морали было не принято.

Когда Христос призывает к себе мытаря Левия Матфея, по сути, он повторяет ту же историю с призванием апостолов-рыбаков, но с той разницей, что у Матфея было хорошее чиновничье место. Однако он последовал за Христом. Почему? Здесь традиционный дискурс обычно сообщает, что он, грешник, услышав проповедь Иисуса, раскаялся и последовал за ним. Однако на эту историю можно посмотреть и иначе: за Иисусом идут не потому, что услышали проповедь, которая пробудила в них покаяние (хотя и это тоже), а потому, что Иисус для них – сильная политическая фигура военного вождя. За Иисусом идут не как за учителем, они идут за мессией, царем, который способен, по их мнению, свергнуть римское правительство. Если он мессия, если действительно о нем говорили пророки, и он – тот, который установит подлинное царство Израиля, то, конечно, лучше быть с ним. Надо полагать, что у евреев того периода не было другого варианта понимания этого пророчества – только как возвращение политической самостоятельности Израиля от Римской империи и, более того, окончательная и бесповоротная победа над ней. К тому же, если человек выбрал работу мытаря, можно предположить, что он весьма прагматичен и мог увидеть свою выгоду в том, чтобы быть рядом с мессией и потенциальным будущим Царем, а не на стороне Римской империи, которая скоро может пасть. Здесь не требуется какой-то дополнительной мистической или специфической духовной нагрузки: фигура мытаря тут вполне человеческая, и, возможно, на тот момент он не испытывал особого раскаяния. Хотя Левий Алфеев, который сначала сидит у сбора пошлин, а затем следует за Христом, потому что ему это выгоднее, при желании сможет сказать, что ранее его работа была ошибкой, но теперь он все осознал. И это весьма важно понять, потому что ученики до последнего момента будут ожидать политического и военного лидера, несмотря на общий контекст и характер совершаемых Христом действий.

Мк. 2:15–16 «И когда Иисус возлежал в доме его, возлежали с Ним и ученики Его и многие мытари и грешники: ибо много их было, и они следовали за Ним. Книжники и фарисеи, увидев, что Он ест с мытарями и грешниками, говорили ученикам Его: как это Он ест и пьет с мытарями и грешниками?»

Как они увидели, с кем он ест, откуда? Вообще, иногда по тексту возникает странное ощущение, будто за Иисусом буквально толпами ходят фарисеи и книжники, что, конечно, маловероятно. Если это дом мытаря, то откуда там фарисеи и книжники? Для них это дом нечистый, они туда не войдут. Тогда как они могли это увидеть? Значит, этот момент стоит воспринимать не буквально – они просто узнали об этом. На самом деле всегда есть кто-то, кто расскажет свежие новости про человека, претендующего на мессианство, всегда найдутся люди, которые подвергнут критике его действия и расскажут тем, кого считают авторитетом. Естественно, высокоумные фарисеи и книжники осведомлены о его действиях и задаются вопросом – при этом приходят с ним не к нему, а к ученикам (так часто бывает, когда человеку не хотят говорить что-то лично), – почему их учитель ест и пьет с мытарями и грешниками.

Фарисеи – это для библейского времени явление относительно новое. В Ветхом Завете их нет. Судя по всему, это течение возникает в период вавилонского плена. Само слово «фарисей» , возможно, происходит от «фарси»  – «персидский». То есть они в их учении есть отголоски персидского влияния. В действительности фарисеи привносят в иудейский дискурс нечто новое, чего в нем раньше не было, а именно веру в телесное воскресение, в существование субстанциально отдельной души. Это принципиально важно, потому что дальше из текста мы узнаем, что есть саддукеи, которые не верят в существование души и телесное воскресение. При этом саддукеи – основная священническая каста. В понимании православного человека неверие в присутствие души и воскресение практически равносильно неверию в Бога. Однако саддукеи верят в Бога и читают Писание. Здесь важно остановиться на том, что Ветхий Завет в своем оригинальном прочтении (не в переводном) действительно не предполагает, что можно говорить о какой-то отделенной субстанциально душе и что есть воскресение. Есть единственная жизнь, она здесь, и здесь человека Бог либо награждает, либо карает. Нет никаких ангелов и духов. Все ангелы – просто вестники. Даже в истории с Мамврийским дубом, Авраамом и тремя странниками в тексте действительно три странника, а не юноши с крыльями. И вообще единственный образ в Ветхом Завете, как-либо напоминающий сложившееся представление об ангелах, – это крылатые женщины у Иезекииля, которые больше нигде не повторяются. Поэтому ангел – это человек, который послан Богом. Для ветхозаветной традиции это было обычной историей, особенно учитывая, что самым главным каноническим источником считалась все-таки Тора, а не Танах (сведение Библии в один корпус – достаточно позднее явление), а Тора – исключительно Пятикнижие, в котором вообще все достаточно прагматично и никаких мистических существ нет.

Итак, фарисеи – течение внутри иудаизма, в котором появилось представление о воскресении мертвых и существовании ангелов. То есть идеи о воскресении были у иудеев до прихода Христа. Фарисеи были сосредоточены на ожидании пришествия мессии. На самом деле они во многом понимают эту историю с мессией гораздо более духовно, чем остальные. Удивительно, но у них есть много общего с Иисусом, хотя и получается так, что они становятся его злейшими врагами. Если саддукеи – священническая каста, то фарисеи – это мирское течение, распространенное среди обычных людей. В ожидании мессии они сосредотачиваются на том, чтобы вести свою жизнь по тем же принципам, которые предписаны священникам. Они соблюдают те же ритуалы чистоты, что и саддукеи. В принципе все, что делают фарисеи, законом для обычных людей не предписано. Все эти ритуальные омовения, молитвы, посты – это только для касты священников. То есть это исключительно инициатива фарисеев. Можно этого не делать, но поскольку все хотят царство мессии, почему бы не начать. Идея фарисеев в том, чтобы все стали праведными. И в общем-то, они имеют определенный успех. В этой среде рождается история с изучением Торы, именно в ней появляется синагогальная культура, поэтому, приходя в синагогу, Иисус неизбежно встречается с фарисеями. И их не так мало, как нам кажется. К ним могут принадлежать достаточно многие категории лиц, которые окружают Иисуса, и даже если они не принадлежат к фарисейству официально, они могут быть сочувствующими. По сути фарисейство – определенный образ мыслей, достаточно распространенный в отличие от саддукейства, которое имеет узко кастовую природу.

Мк. 2:17 «Услышав сие, Иисус говорит им: не здоровые имеют нужду во враче, но больные; Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию».

Это ответ Иисуса на вопрос, заданный фарисеями его ученикам. Пришел призвать не праведников, но грешников, но есть ли праведники? Если для праведности необходимо соблюсти все предписанные законы, то грешники все. Однако, говоря так, Иисус не выносит какого-то особого суждения об этих людях. И речь идет вовсе не о значимости закона, как можно подумать, если вырвать эти слова из контекста.

Здесь заканчивается один блок текста и начинается другой, тематически уже не связанный с предыдущим.

Мк. 2:18 «Ученики Иоанновы и фарисейские постились. Приходят к нему и говорят: почему ученики Иоанновы и фарисейские постятся, а Твои ученики не постятся?»

Иоанновы – это Иоанна Предтечи. Вообще, идея поста два раза в неделю отнюдь не христианская, она практиковалась еще у иудеев. В законе нет требования поститься дважды в неделю – это исключительно инициатива самих течений, в данном случае последователей Иоанна Предтечи и фарисеев. Закон этого не приписывает, но это считается духовно полезным. И Иисус мог бы ответить: в законе не написано, поэтому и не постятся. Но тем самым он бы, возможно, снизил значимость духовной эволюции, ведь хорошо было бы, чтобы люди сами пришли к пониманию, что поститься лучше, чем не поститься, а свобода лучше, чем несвобода.

Мк. 2:19–20 «И сказал им Иисус: могут ли поститься сыны чертога брачного, когда с ними жених? Доколе с ними жених, не могут поститься, но придут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься в те дни».

Ученики находятся рядом с Иисусом, метафорически это свадьба, а он жених. Друзья жениха на свадьбе, естественно, не постятся, но когда праздник закончится, «жених отнимется», тогда они будут грустить и поститься. Возникает вопрос: когда придет то самое время, когда отнимется жених? Традиционное толкование: это произошло, когда спаситель умер, тогда ученики начали тосковать и поститься. Но при этом нам известны слова Иисуса при его вознесении о том, что он будет с нами до скончания века. А это значит, что жених никуда не делся, и единственный исторический момент, когда ученики могли печалиться и поститься, – это когда Иисус был арестован и затем распят на кресте. Все остальное время, получается, поста быть не может: либо мы верим в то, что Иисус действительно всегда с нами, либо рассуждения о его пребывании с нами до скончания века – только демагогия (и такой демагогии в современном дискурсе очень много). Опираясь на этот текст, можно сделать только один вывод: если мы считаем, что Иисуса с нами нет, тогда мы можем, конечно же, поститься, но тогда, получается, мы не верим тому самому откровению, что он теперь с нами во все дни до скончания века и его присутствие действительно среди нас.

Дело в том, что пост, который установили фарисеи, – не траурный, как было раньше, это пост аскетический, как и у Иоанна Предтечи. Для иудеев пост чаще всего носил траурный характер, но здесь речь идет о посте праведности, и это нарождение аскетики.

В этой истории интересно то, что фарисеи уже обнаруживают Иисуса вкушающим еду с мытарями и грешниками у Левия в доме. А совместное застолье для древнего мира – это признак союза, согласия и дружбы. Так возникает некоторое напряжение. Начиная с 14-го стиха, евангелист рассказывает про эпизоды, в которых видно все больше и больше эпатажа в поведении и высказываниях Иисуса.

Мк. 2:21–22 «Никто к ветхой одежде не приставляет заплаты из небеленой ткани: иначе вновь пришитое отдерет от старого, и дыра будет еще хуже. Никто не вливает вина молодого в мехи ветхие: иначе молодое вино прорвет мехи, и вино вытечет, и мехи пропадут; но вино молодое надобно вливать в мехи новые».

Небеленая ткань – значит, нестиранная и еще не севшая. Соответственно, когда вещь с такой заплатой постирают, ткань сядет, и вещь будет испорчена. То есть если ткань новая, к старой ткани пришивать ее бессмысленно. Мехи – это кожаные бурдюки, в которые можно заливать жидкости, в том числе вино. Когда бродит молодое вино, оно может порвать старые мехи.

Молодое вино – это метафора нового учения, мехи – учение старое. Новое плохо сочетается со старым – такова основная идея. Но что есть новое? У многих создается впечатление, что Новый Завет – это обновленный Ветхий, то есть нужно стараться делать то же, что и фарисеи, только лучше и праведнее. Однако возникает закономерный вопрос: в чем тогда принципиальная разница? По этой логике, Новый Завет – лишь более строгий, дополненный свод правил. До Иисуса было несколько заветов: с Адамом, с Ноем, с Авраамом. В каждом случае был новый союз и, по сути, новый завет. В библеистике уже давно утвердилось правило, что понятие «Ветхий Завет» нигде не фигурирует. Правильнее воспринимать Ветхий Завет не как старый, а как первый, потому что за ним последовал второй, третий, четвертый. Более того, иногда между Богом и каким-то конкретным человеком заключается собственный отдельный договор на специфических условиях. Тогда в чем принципиальное отличие Нового Завета? Он обновленный или новый концептуально? И на самом деле ответ прост – Новый Завет принципиально иной, и вот эта инаковость и обозначается метафорами этого текста. Оба образа – вино и меха, новая и старая ткань – выражают идею противостояния.

Мк. 2:23–24 «И случилось Ему в субботу проходить засеянными полями, и ученики Его дорогою начали срывать колосья. И фарисеи сказали Ему: смотри, что они делают в субботу, чего не должно делать?»

Кажется, что это несколько странные отрывки, потому что Иисус с учениками в субботу идет полями, ученики срывают колосья, трут между ладонями и едят зерна. В вину им вменяется то, что они обрабатывают зерна, – а это работа. Но интересно здесь другое – откуда фарисеи узнали, что Иисус с учениками это делали? Фарисеев с ними, конечно, не было, но напрашивается вывод, что кто-то присматривает и рассказывает им. То есть речь идет о постоянном наблюдении: возможно, некто из среды учеников, смущенный происходящим, стремится свериться по поводу этой ситуации с другими мудрыми людьми. Кому-то из них нужна верификация, можно ли вести себя таким образом, как предлагает Иисус, и он хочет удостовериться у фарисеев.

Мк. 2:25–26 «Он сказал им: неужели вы не читали никогда, что сделал Давид, когда имел нужду и взалкал сам и бывшие с ним? как вошел он в дом Божий при первосвященнике Авиафаре и ел хлебы предложения, которых не должно было есть никому, кроме священников, и дал и бывшим с ним?»

Эту любопытную историю можно обнаружить и в Ветхом Завете. Там, правда, священника Авиафара не было, что, кстати, наводит на мысль, что Иисус ошибся в имени первосвященника. Или он знает нечто, чего не знает Ветхий Завет. Значит, неточность либо в тексте книги, либо в словах Иисуса. Скорее всего, дело в том, что Иисус берет эту информацию не из оригинального текста, а из таргумов – толкований, вторичных источников. Вообще, часто цитаты, которые использует Иисус и впоследствии апостолы, взяты не из оригинальных текстов, а из толкований – облегченных, переведенных и адаптированных для простых людей текстов. Тогда не было столь трепетного отношения к оригиналу в духе «а давайте не будем переводить, это священный язык». Единственный вариант – когда Тору читали в аутентичном изложении, но коротенькими отрывками, а после долго рассуждали о прочитанном.

Так о чем же история, которую вспоминает Иисус? Во времена Ветхого Завета была скиния, где находилась Святая святых . Там приносились определенные жертвы. Животных приносили в жертву во дворе скинии, а особые жертвы, более священные – хлеб, зерно, масло, вино – вносились внутрь, в Святое. Там стоял стол, на котором они стояли как жертва Богу  и считались великой святыней. Первосвященники, которые служили в скинии, должны были все это съесть. Но если кто-то, кроме священников, прикасался к сакральной еде, за осквернение святыни полагалась смертная казнь. Давид, о котором вспоминает Иисус, действительно, убегая от Саула , попал в скинию, где за неимением другой еды съел жертвенный хлеб, и это было прямое нарушение закона и, по сути, кощунство. Здесь Иисус апеллирует к этому событию, хотя можно было бы просто сказать, что закон не воспрещает по субботам перетирать зерна в ладонях. Если проанализировать характер примеров, которые приводит Христос, можно увидеть одну отличительную черту, которая их связывает: в центре находится человек. Фарисеи приходят к Иисусу с законом, где четко указано, что необходимо делать. Христос в принципе избегает обращения к закону: его интересует человек и его нужда. Если следовать логике Иисуса, все очень просто – все для человека, а коль скоро это для человека, значит, можно этим пользоваться, а иначе зачем вообще этот закон и все эти книги.

Мк. 2:27–28 «И сказал им: суббота для человека, а не человек для субботы; посему Сын Человеческий есть господин и субботы».

Снова эта формула – «Сын Человеческий». Кто это – конкретный человек Иисус или человек как таковой? «Сын Человеческий имеет власть… прощать грехи» (Мк. 2:10) и «Сын Человеческий есть господин и субботы». В том и другом случае общий контекст подсказывает, что это скорее любой человек. Фраза «суббота для человека, а не человек для субботы» все-таки подразумевает, что это правило касается всех людей. Суббота здесь выступает символом закона, так что можно сказать, что закон для человека, а не человек для закона; правила для человека, а не человек для правил; Писание для человека, а не человек для Писания и т. д. И это, конечно, возмутительно для таких блюстителей закона, как фарисеи, у них включается родительская позиция: это что же, каждый будет делать, что хочет?

Иисус всегда делает акцент на человеке. Даже если вспомнить цитату «кесарево кесарю, Божье Богу» (Мф. 22:21) – человек стоит в центре, то есть все-таки именно человеком мы измеряем закон. И коль скоро что-то в законе не вмещается в человека, значит, проблема с законом, а не с человеком. Любопытно, что последующая христианская парадигма говорит об обратном: что человек – существо падшее, грешное, несчастное, ничтожное, и ничего человеком измерять нельзя, а закон, который рассказывает о том, каким нужно быть, намного важнее.

Во всем рассматриваемом отрывке есть прекрасное начало – с 13-го стиха, где говорится, что за Иисусом пошел народ, и он учил их. Внимание акцентировано на учении. Потом речь идет о том, что, оказывается, учение Иисуса очень резко контрастировало с тем, что господствовало на тот момент в иудейской среде.

Здесь нужно обратить внимание на термин «учение». Дело в том, что христианство в первые века всегда воспринималось именно как учение, а последователи Иисуса – как ученики. Поэтому в ранней церкви преимущество всегда имел тот, кто владел словом, был оратором. Апостолы – те, кто владеют словом, те, кто учат тому, что крайне необходимо освоить. Сегодняшнее христианство утратило эту практику. Когда некие люди говорят, что они стали православными, это не означает, что они начали что-то изучать, а подразумевает зачастую (хотя и не всегда) то, что они начали ходить в храм, ставить свечки, писать записочки и вычитывать утреннее и вечернее правило. Нередко встречается следующая градация: если человек ходит в храм, то он православный, если нет, значит, его нельзя считать православным. Однако здесь нет ни слова о том, что именно учение – христианское учение – становится частью жизни.

Нынешняя парадигма религиозности в большинстве своем превращается из ученической в жреческую. Мы говорим «батюшка», «священник». Официально он называется протоиерей, иерей, архиерей. В аутентичной христианской традиции термина «иерей» не существует, там есть термин «пресвитер» , то есть «предстоятель, старейшина». И когда священника рукополагают в сан, в молитве читается: «Божественная благодать, всегда врачующая, оскудевающее восполняющая, пророчествует сего такого-то благоговейнейшего дьякона во пресвитера, помолимся же о нем». То есть не в иерея или в священника, а в пресвитера. Тем более, что слово «иерей» буквально переводится с греческого как «жрец»; «протоиерей» – «первый жрец», а «архиерей» – «самый главный жрец» . То есть сегодняшняя практика фактически продолжает традицию ветхозаветного храма, от которой молодое христианство дистанцируется. Вообще, парадигма учения Иисуса не подразумевает ритуализации, а несет в себе гибкость и постоянную динамику. Парадигма учения не подразумевает каких-то многочисленных действий, она подразумевает изменение сознания, активное взаимодействие на уровне логоса. Всего этого, к сожалению, сегодня нет.

В историях, где Иисус взаимодействует с фарисеями, виден важный акцент на том, что все решает не закон, а человек. Хотя закон в той или иной степени тоже написан человеком, то есть кто-то когда-то решил, что вот так правильно, а так – нет. Почему же евангелист рассказывает только про те случаи, где Иисус вступает в конфронтацию с законом? Есть праведные фарисеи, соблюдающие закон – освященную веками традицию, восходящую к Моисею. Закон дает четкие указания, что нужно делать, а что нет. Для чего Иисусу демонстрировать несогласие с законом? В общем, это не такая уж проблема – можно и не перетирать зерна в субботу, можно и не есть с мытарями и грешниками. Может быть, лучше действовать так, чтобы все жили мирно и никто никого не раздражал, и просто высказывать свои новые откровения, не нарушая старых порядков? Можно ведь найти какой-то компромисс между старым и новым и не спорить с фарисеями и саддукеями, которые, по сути, неплохие люди, которые тоже хотят спасения и праведности? (Похожая ситуация возникает сейчас, например, с тем, что женщинам обязательно ходить в храм в платках – просто чтобы никого не раздражать и не нарушать традиции.) Однако Иисус не ищет компромиссов. Иногда возникает ощущение, что он специально поступает вопреки закону.

Когда мы говорим, что христианство победило и преодолело язычество, очень важно уловить один нюанс: оно победило и преодолело не только язычество, но и ветхозаветную традицию. Как ни парадоксально, ветхозаветная традиция и римское язычество основаны на одной парадигме мышления. Формы разные, но парадигма одна: и в ветхозаветной традиции, и в язычестве на первом месте находятся боги – один или много – не важно. В христианстве же в центре всего стоит человек. Именно в христианстве человек становится чем-то главным, чем-то важным, в нем сосредотачивается смысл, в нем происходит соединение миров – неба с землей. Христос говорит об этом постоянно: да поймите вы, человек – это и есть главное, это и есть центр. Для фарисеев это возмутительно: если Иисус говорит, что человек – господин субботы, тем самым он допускает мысль, что человек в некотором смысле – Бог. Поэтому книжники и начинают полемизировать и спорить с Иисусом.

Именно поэтому здесь звучит притча про новое вино и старые мехи. Нужно ли действительно вливать новое учение в старые формы? Ответ на это есть в другом месте: «Предоставь мертвым погребать своих мертвецов» (Мф. 8:22). Старое умирает само, хочешь жить старым – бери старое вино, старое учение. Хочешь жить новым – бери новое, вопрос только в том, что действительно сегодня ближе к Богу. И если кто-то живет старыми мыслями и идеями, в этом нет проблемы. Проблемы начинаются, когда старое пытается заявить себя как единственно верное.

Нужно ли сберегать и то, и другое? В принципе, нет нужды разрушать, но граница между прежним и новым концептуальна. Как раз ее Иисус и отстаивает, вступая в спор с законом. «Возлюби… Бога… и ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22:37,39): все, что ты делаешь для ближнего, для другого человека, ты на самом деле делаешь для Бога. Это можно понимать и метафорически – как будто Богу угодно, чтобы люди делали что-то друг для друга, и Бог это признает, как если бы это делалось для него. Но смысл речей Иисуса именно в том, что, взаимодействуя с другим человеком, ты взаимодействуешь с самим Богом. И вот это уже действительно Новый Завет.