Глава 12

Мк. 6:1–13, 30–33

Нет пророка в отечестве своем – Отправление апостолов на проповедь

Мк. 6:1–4 «Оттуда вышел Он и пришел в Свое отечество; за Ним следовали ученики Его. Когда наступила суббота, Он начал учить в синагоге; и многие слышавшие с изумлением говорили: откуда у Него это? что за премудрость дана Ему, и как такие чудеса совершаются руками Его? Не плотник ли Он, сын Марии, брат Иакова, Иосии, Иуды и Симона? Не здесь ли, между нами, Его сестры? И соблазнялись о Нем».

Традиция учить в синагоге была повсеместная, то есть Христос пользовался своим правом. Иными словами, нет ничего удивительного в том, чтобы увидеть Иисуса в синагоге: он регулярно ходил туда, чтобы читать и учить. Как раз это мы и видим в вышеприведенном отрывке. Традиционная христианская парадигма обычно рассказывает, что это двоюродные или троюродные братья, но есть и другие точки зрения. Например, Тертуллиан, один из ранних христианских теологов, не разделял точку зрения, что у Марии после Иисуса не было детей. По большому счету, это никакого значения не имеет. Братьями и сестрами можно называть не только родных, но и двоюродных, тем более что мы имеем дело с культурой Востока, где так называют практически всех представителей рода. Но именно то, что здесь его родственники, становится поводом, чтобы соблазниться: «Вроде бы он премудрый, совершает чудеса, но как же так, это же плотник, сын Марии! Вот его братья, вот его сестры. Как такое возможно?» Таким образом, происходит самое обычное обесценивание. Интересно, что в этом обесценивании участвуют не только посторонние люди, но и свои. А ведь Иисус с этим обесцениванием уже знаком – был эпизод, когда прошел слух, что он сошел с ума, и родные пришли его забирать. Это был первый намек на истинное отношение к нему родных. Здесь Иисус говорит: «…не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и у сродников и в доме своем». В дальнейшем сложится традиционная благочестивая картина, которая выставляет Марию в другом свете, но в Евангелии от Марка – наиболее откровенного из евангелистов – все описывается именно так.

Со стороны родных, близких и людей, которых Иисус знает и которые знают его, происходит обычное вытеснение – такое же, как обычно бывает в случае, когда мы пытаемся докопаться до сердцевины своей личности или встретиться с Богом. Чтобы встретиться с ним, нам нужны какие-то специфические условия: особое место, особые обстоятельства, возможно, еще какой-то ритуал. Именно в этих условиях мы обычно говорим: «Я почувствовал Бога, благодать». При этом мы можем говорить, что на самом деле Бог живет не в храме и мы встречаем его везде. Но все равно если кто-то скажет: «Давайте попробуем убрать храм и как-то без храма жить», – все возмутятся: «Как? Нельзя убрать храм, ведь это место собрания». А что, если собираться в любом месте, и где произойдет собрание, там и будет храм? Это предложение тоже никого не устраивает: нужна особая атмосфера. Чтобы встретиться с Богом, нужно, как минимум, прилично одеться и сходить в храм. Но, судя по житиям древних пустынников, они ходили голыми по пустыне, и нагота не мешала им общаться с Богом. Для нас сегодня очень важны эти нюансы. Мы не готовы видеть Бога прямо здесь, прямо такими, какие мы есть. Это наша психологическая проблема: мы не можем видеть присутствие Бога в обычной жизни, мы вытесняем его в некое особое место. Это потому, что, если мы допускаем вероятность присутствия Бога везде, сразу возникает множество вопросов к своей жизни и к самим себе. Когда человек идет в храм, он стремится соответствовать некому идеалу и вести себя определенным образом. В обычной жизни – далеко не всегда. Отсюда вывод, что Бога в повседневной жизни меньше, ведь в ней мы меньше соответствуем идеалу, а если в церкви мы больше ему соответствуем, значит, там и Бога больше. Если же мы признаем, что в каждом месте его столько же, сколько в любом другом, значит, мы должны соответствовать божественному началу вообще везде. А это сразу вызывает определенное ужесточение жизни. Иными словами, мы не готовы видеть Бога среди нас, здесь. Нам нужно его убрать куда-то и на этой достаточной дистанции сделать так, чтобы понятие божественности ни в коем случае не смешивалось с бытовой жизнью. Потому что, коль скоро оно смешается с повседневностью, либо нужно признать, что наша повседневность не соответствует христианскому образу жизни, либо необходимо стать другими. И тот, и другой вариант достаточно проблематичны для нашей психики, если мы сами в себе не разобрались.

В этой евангельской истории происходит такое же вытеснение. То, как реагируют на проповедь Иисуса слушатели и близкие, самое обычное дело. Представьте, что человек, знакомый вам с детства, претендует на звание пророка. Вы скажете: «Ну, это же самый обычный парень, какой пророк? Это же Ванька из соседнего подъезда, я же помню, как мы с ним яблоки воровали и по крышам гаражей лазили, а он теперь пророком стал!» Здесь работают вполне обычные психологические защиты – вытеснение и обесценивание. Обесценивание – потому что невозможно видеть святость рядом с собой. Ведь в таком случае надо либо признавать и себя святым и научиться этому соответствовать, либо вообще менять отношение к тому, что называется святым. А у нас обычно портрет Бога всегда исключительно стерильный. То есть Бог – это всегда самый светлый свет, самая чистая чистота. Мы всегда этому не соответствуем. Мы всегда недостаточно светлы, недостаточно чисты. Значит, единственное, что остается – куда-то его вытеснять, выселять на периферию. Забавно, что у такого вытеснения даже есть градация. Есть святыни, которые находятся рядом. Например, домашние иконы. У синтоистов в Японии будет, например, домашний алтарь – Будда, ароматическая палочка перед ним – примерно то же, что иконостас, просто с оттенком иной культуры. Это воспринимается как минимальное присутствие Бога. Следующая ступень – это храм где-то поблизости. Любая религия подразумевает особое строение – место присутствия Бога. Следующий уровень в этой градации находится где-то далеко, и добраться туда должно быть сложно. Например, у мусульман это Мекка – далеко, сложно, много специальных ритуалов, связанных с хаджем. Для христиан это Израиль, Святая земля, Иерусалим – опять-таки далекое место, максимально вытесненное. Чем оно дальше, тем, в нашем представлении, концентрированнее Бог. Мы здесь, Иерусалим там – то есть мы своим несовершенством этот Иерусалим как бы не оскорбляем. Хотя если взять письмо Григория Нисского к Кинситору о путешествиях в Иерусалим, мы обнаружим совершенно противоположное представление. Как получилось, что святой в IV веке писал такие вещи (например: «боящиеся Господа восхвалите Его в тех местах, в которых находитесь. Ибо перемена места не приближает к нам Бога…»), а мы сегодня устроили вытеснение Бога в Иерусалим? Дело в том, что работают наши психологические защиты. И именно от того, как они работают, и от уровня нашего сознания во многом зависит и наше представление о Боге. Защиты работают, потому что до чего-то мы уже доросли, а до чего-то нет, что-то уже собрали, что-то нет. И поскольку мы что-то еще не собрали и не готовы воспринять, мы будем исповедовать определенный уровень благочестия – когда Бог «живет в храме».

Мк. 6:5–6 «И не мог совершить там никакого чуда, только на немногих больных возложив руки исцелил их. И дивился неверию их; потом ходил по окрестным селениям и учил».

С этим мы встречаемся только в Евангелии от Марка. Только он позволяет себе написать такие слова: «не мог совершить никакого чуда». Например, Матфей, повторяя описание этого же эпизода, пишет просто: «не совершил там чудес» (Мф. 13:58). Есть некоторая разница между «не мог совершить» и «не совершил». Когда мы говорим «не совершил», предполагается, что он просто не захотел. Это нежелание, а не отсутствие возможности. Согласно тексту Матфея, можно понять так, что просто не стал, а у Марка четко написано: «не мог». И это принципиально важно. Естественно, это сразу бьет по концепции всемогущества. Если не мог, значит, не всемогущий. Но раньше Бог считался всемогущим – он не нуждался ни в каких действиях человека, чтобы творить свою волю. По крайней мере, так описано в Ветхом Завете. Чтобы израильский народ одержал над кем-то победу, как правило, веры народа особо не требовалось. Да, Бог периодически обижался, что люди столь маловерны, но всегда творил чудеса. Более того, например, в Книге Судей есть крайне любопытный эпизод (Суд. 6:36–40), связанный с Гедеоном, который настолько сомневался, что требовал от Бога повторения знамений в разных условиях. Сначала он хотел, чтобы ночью выпала роса на овечьей шкуре, но не выпала на земле, на которой эта шкура лежала. И, когда Бог это сделал, Гедеон сказал: «А теперь давай пусть роса выпадет на земле, но не выпадает на шкуре». Зная Бога, который описан в Ветхом Завете, можно было предположить, что он поразит его молнией, но нет, Бог выполняет все капризы Гедеона. Так нужна ли тогда вера человека, чтобы сотворить какое-то чудо?

Итак, в каких-то книгах Библии мы читаем, что Бог спокойно справляется и без веры людей, а здесь видим, что нет. Отсюда может быть несколько выводов: либо Иисус не Бог и поэтому не мог совершить чуда, либо действительно нужны какие-то условия. Как можно разрешить это противоречие?

Говоря о фигуре Иисуса, мы ссылаемся на догматику: Иисус – это Бог. Но при этом он не только Бог, но и человек. И об этой человеческой природе Иисуса мы часто забываем. Для нас слова «он настоящий человек» буквально значат, что у него есть тело, и, как правило, не значат больше ничего. Мы регулярно отказываем ему в других проявлениях человечности. Нам крайне сложно представить его удовлетворяющим простые физиологические потребности. Для многих является шоком известие, что он мог испытывать какие-то негативные эмоции. Но если он реальный человек, значит, у него есть человеческая психика. А если есть человеческая психика, значит, он сомневается, устает, бывает в состоянии эмоционального упадка и много чего еще. Но именно эту составляющую мы регулярно куда-то выкидываем, и даже если наделяем его человечностью, она всегда как бы отличается от нашей. То есть у него одна, особенная человечность, сверхъестественная, а у нас другая, грешная. Допустить, что он такой же человек, как и мы, мы не можем, этого никак не получается. Догматическая оговорка, что Иисус во всем подобен нам, кроме греха, выполняет функцию обесценивания всей человечности. Как толковать эту греховность? Для кого-то греховностью является возможность болеть, для кого-то – возможность испытывать негативные эмоции. Вопрос в том, что мы считаем в себе греховным. Здесь каждый будет судить, исходя из себя самого: то, какие именно свои проявления психики он считает греховными, он перенесет на фигуру Бога, на фигуру Иисуса в данном случае. Если я считаю, что гнев – это греховно, я должен спроецировать эту историю на Христа и, следуя догматической логике, сказать: раз он во всем подобен нам, кроме греха, значит, гнева у него быть не могло, так как я считаю, что гнев во мне – это грех. Другой человек выделит раздражение, и так далее. В конце концов мы получаем тот самый стерильный образ Бога, который должен жить где-то в Иерусалиме или в храме, или где-то еще в каком-то специальном месте, но ни в коем случае не здесь, не среди нас, не в нашем отечестве, и уж точно он не может быть Ванькой из соседнего подъезда.

В тексте сказано, что именно ближний являет тебе Бога в себе (история с милосердным самаритянином ровно про это). Но мы не видим божественного в том, что рядом. Фактически мы делаем то же самое, что делают родственники во всей истории выше: они усомнились, что видят проявление божественного, потому что видят в нем только что-то обычное, близкое, свое. Мы вытесняем Бога – в первую очередь из себя. И если мы вытеснили его из себя, из собственного тела, из именно своей человеческой природы, значит, мы вытеснили его вообще из всех человеков. И когда мы доходим до личности Иисуса, мы вытесняем его автоматически и оттуда. Нет, мы принимаем, что он человек, что у него тело, что он во всем подобен нам, но кроме греха. А в понятие греха можно впихнуть вообще практически все. И как правило, мы это и делаем. Если же все это вернуть в лицо Иисуса обратно – всю эту обычную человечность, – мы сразу находим простое объяснение словам «не мог совершить никакого чуда».

Что происходит, когда человек попадает в какое-то сообщество, где в него не верят? Представьте, что вы хороший музыкант, отлично играете на саксофоне, приходите в какую-то компанию, и вам говорят: «Мы знаем, ты играешь отвратительно». Вас сразу обесценили, все ваши возможности сразу втоптали в грязь: «Ты не можешь сыграть, иди отсюда». Общность настроена к вам определенным образом – и вы можете быть хоть Моцартом, но вы уже считали направленный на вас негатив. После этого, возможно, даже руки не поднимутся играть. Это про нас, про человеков. Мы всегда остро считываем чужой негатив и чужое обесценивание, направленное в нашу сторону, и это не может не действовать на нас.

Вот с Иисусом ровно такая же история. Он действительно не может сотворить чуда, потому что он человек. Говоря о нем как о Боге, мы никогда не должны забывать про человека. Марк здесь предельно честен, он пишет «не мог». Это снова доказывает, что Евангелие от Марка – наиболее ранний текст, сохранивший психологические признаки человечности Христа. В версии Матфея уже начинаются защиты, он пишет «не совершил», как будто бы не хотел. То есть Матфей – более поздний евангелист – уже не может допустить для себя вероятность, что Иисус чего-то не мог: он же Бог! Эта история в догматике развивалась как ересь монофизитства, когда в Иисусе признавали только одну природу – божественную, а про человеческую говорили, что она просто слилась с божественной. Это было признано ересью. Был второй вариант монофизитства, утверждавший, что все у него было как у человека, только воля была не человеческая, а божественная. Это тоже было признано ересью. К сожалению, дальше эта история не развивалась, а должна была бы, потому что, несмотря на осуждение монофизитства и монофелитства как ересей, де факто практически все современное христианство, особенно традиционное, наиболее консервативное (православие и католицизм), психологически монофизитское.

Есть такой праздник – Обрезание Господне. Обрезание – это та самая еврейская традиция, когда отсекается крайняя плоть у мужского полового члена для того, чтобы это было свидетельством вхождения в завет и в то же время выполняло определенные гигиенические функции. В православии это праздник. Но когда вы всерьез понимаете, что это за процедура, невольно начинаете ее как-то визуализировать, и наступает сильнейший когнитивный диссонанс: ведь у вас есть представление о всемогущем Боге, а здесь какое-то обрезание. А почему мы это празднуем? Дело в том, что этот праздник был установлен как раз в борьбе против монофизитства – с целью подчеркнуть, что у Христа действительно была человеческая природа и человеческая плоть. Этот праздник подкладывает бомбу замедленного действия. Мы верим в смерть и воскресение Христа в теле и говорим, что тело Христа не истлело и смерть побеждена, никакая часть тела Христа не истлела. Для нашего сознания допустить вероятность, что тело Христа могло истлеть – это невозможно. Это же Бог! Но если кусочек плоти отсекается, он больше не является частью Иисуса. Что с этим делать? Эта отсеченная крайняя плоть нетленная лежит где-то до сих пор или все-таки истлела? Это всего лишь маленький пример для того, чтобы подумать о том, как обновляется человеческое тело.

Этот эпизод, где Иисус не может совершить какие-то чудеса, крайне любопытен. Его обесценивают, он это считывает. Если мы действительно хотим признавать, что Иисус – это человек, тогда нельзя отказывать ему ни в каких проявлениях человечности. И именно это во все времена и было озарением для людей: коль скоро Иисус настоящий человек, такой же, как я, и в нем действует Бог, значит, и во мне Бог может действовать так же! После такого осознания вытеснение Бога в какие-то особенные места должно уходить, преодолеваться. Но для этого надо действительно допустить, что Иисус – настоящий человек. Представляя его человечность какой-то особенной, избавленной от греха, мы лишаем смысла всю эту историю с его воплощением. Только понимая его человечность как самую обычную, можно постичь главную идею: в лице Иисуса человеческая психика наконец-то преодолевает разделение между божественным и человеческим. То, что раньше было выселено на небо и отчужденно как то, до чего дотянуться невозможно, оказалось прямо внутри человека. В лице Иисуса мы наконец-то впервые сталкиваемся с синтезом верха и низа: божественного и человеческого, наконец-то осознаем, что Бог живет в человеке.

До Христа человеческая психика была неспособна воспринять эту истину. Но сказать, что после его жизни все люди резко стали понимать, что это возможно, было бы преувеличением. Для многих это стало откровением и сильнейшим образом повлияло на человеческую культуру, но если мы посмотрим сегодня вокруг, то увидим, что человеческая психика по-прежнему склонна вытеснять Бога изнутри себя. А если и звучат какие-то разговоры в духе «главное, чтобы Бог был внутри», чаще всего, это полное обесценивание фигуры Бога вообще, постмодернистская игра. Когда мы говорим: «Бог во мне», скорее всего, это означает, что мы просто очень сильно упростили Бога. Чтобы понять эти слова правильно, нужно действительно столкнуться с амплитудой колебания между верхом и низом и наконец-то осознать, что этой амплитудой являешься ты сам, что твой рост – буквально от земли до неба. (Кстати, вот о чем архетипическая история про великанов и титанов.) Только в этом случае сознание действительно меняется, а до тех пор, пока оно не изменится, мы будем говорить: «Это же Ванька из соседнего подъезда! Он не может быть пророком. Какой-нибудь батюшка или патриарх – может, у него особые дары, а я или мой сосед – нет. Во мне и рядом нет никаких особых даров и быть не может».

Мк. 6:7–13 «И, призвав двенадцать, начал посылать их по два и дал им власть над нечистыми духами. И заповедал им ничего не брать в дорогу, кроме одного посоха: ни сумы, ни хлеба, ни меди в поясе, но обуваться в простую обувь и не носить двух одежд. И сказал им: если где войдете в дом, оставайтесь в нем, доколе не выйдете из того места. И если кто не примет вас и не будет слушать вас, то, выходя оттуда, отрясите прах от ног ваших, во свидетельство на них. Истинно говорю вам: отраднее будет Содому и Гоморре в день суда, нежели тому городу. Они пошли и проповедовали покаяние; изгоняли многих бесов и многих больных мазали маслом и исцеляли».

После этого повествование переключается на другое: «Царь Ирод, услышав об Иисусе, – ибо имя Его стало гласно, – говорил: это Иоанн Креститель воскрес из мертвых, и потому чудеса делаются им». И дальше рассказывается хорошо известная история про убийство Иоанна Крестителя. После нее речь снова идет об апостолах:

Мк. 6:30–33 «И собрались апостолы к Иисусу, и рассказали Ему все, и что сделали, и чему научили. Он сказал им: пойдите вы одни в пустынное место и отдохните немного, – ибо много было приходящих и отходящих, так что и есть им было некогда. И отправились в пустынное место в лодке одни. Народ увидел, как они отправлялись, и многие узнали их; и бежали туда пешие из всех городов, и предупредили их, и собрались к Нему».

При прочтении возникает ощущение, что именно в это время, пока апостолы проповедовали, Ирод казнил Иоанна. Из других Евангелий мы знаем, что на самом деле все было не совсем так. Здесь Марк излагает, скорее, воспоминания о том, как все происходило. Выстраивать на этом хронологию было бы поспешно, потому что даже само повествование о событиях, связанных с Иоанном Крестителем, двоякое. Но по какой-то причине здесь эта история помещена в контекст другой, где Иисус посылает апостолов, и они к нему возвращаются.

Для начала важно понять, кто такие апостолы. Апостол в еврейской традиции – полномочный представитель, посланник. Любопытно, что в седьмом стихе сказано: «призвав Двенадцать, начал посылать их по два». А когда читаем в конце, в 30-м стихе, видим: «и собрались апостолы к Иисусу». Кстати, здесь первый раз в Евангелии от Марка 12 учеников названы апостолами, до этого они назывались просто «двенадцать». Как бы их «апостольство» наконец-то состоялось. Почему Иисус посылает их по два? Во времена Ветхого Завета существовало правило, что принимать свидетельство можно в том случае, если свидетелей как минимум двое. Только тогда его можно считать истинным. Почему два, а не три или пять, и почему одного недостаточно? Здесь мы сталкиваемся с психологией архетипов. У человека два глаза, два уха, две ноздри, две руки, две ноги. Эту двоичность люди замечали в себе с того момента, как обрели самосознание. Может быть, человек еще не умеет считать, но то, что у него и у всех других два глаза, он не может не увидеть. Поэтому два воспринимается как признак нормы. Один – это уже ненормально, а если три – вообще непонятно. Поэтому число два всегда связано с понятием истинности, правильности, верности, поэтому свидетелей должно быть два. Хотя мы понимаем, что два человека могут точно также ошибаться, как и 10. И 10 могут ошибаться, да и мнение большинства вовсе не всегда является свидетельством достоверности того или иного факта. Но два – это архетипическое число.

«Не берите с собой ни меди, ни сумы, ни хлеба, простая обувь, не брать двух одежд…». Если Иисус выставляет такие условия, это говорит о том, что ученики не смогут путешествовать далеко. Не носить двух одежд – это буквально значит ходить в одном хитоне. Одежда путника, как минимум, состоит еще из плаща – это вторая одежда, она заменяет и одеяло, и подстилку на ночлег, и плащ. Без дополнительной одежды невозможно обойтись в долгом пути, поэтому условия, которые здесь заданы, намекают на то, что круг потенциальной проповеди – ближайшие поселения. Тогда зачем вообще были нужны апостолы? Христос посылает их проповедовать покаяние и исцелять, это из разряда «исцелился сам – исцели другого». Если почувствовал, что тебе стало хорошо, иди сделай так, чтобы было хорошо и другим. А если ты понял, что тебе стало хорошо, и на этом успокоился, это значит, что на себе ты остановил движение жизненной силы и жизненной энергии. То есть перестал понимать свою включенность в общее целое и стал просто потребителем. Например, у тебя появился огонь. Если поделишься, от твоего огня не убудет. Передашь другим – и всем станет хорошо, тебе в том числе. Если же не поделишься, рискуешь остаться в полном одиночестве, а самое главное – все потухнет. Это очень простой принцип: исцелился сам – исцели другого; научился сам – научи другого; разобрался в себе – помоги другому. Это принцип продолжения, передачи и баланса.

«И если кто не примет вас и не будет слушать вас, то, выходя оттуда, отрясите прах от ног ваших». Это означает крайнее презрение, потому что прах отрясали с ног после посещения языческой земли. Возвращаясь обратно в Палестину, еврей останавливался и стряхивал прах языческой земли со своих ног. Этот ритуал обозначал пересечение границы священного и несвященного. По той же причине при входе в дом омывали ноги, так как по дорогам ходили и язычники, и грешники, и собаки – в дом не должна вносится «нечистая» пыль. То есть если, выходя из какого-то города, ты отряхиваешь пыль с ног, ты как бы свидетельствуешь этим, что этот город языческий и мерзкий. По сути, здесь речь идет о публичном оскорблении, нанесенном двумя апостолами целому городу.