Глава 22
Иван Павлович замер на мгновение, оценивая ситуацию. Послать за помощью и ждать Виктора или милицию? Времени столько нет. Этот странный путевой обходчик, ошивающийся возле давно брошенной линии — очень подозрительный тип. И сейчас, направившись поздно вечером на кладбище, — да еще и на лодке через реку, что чертовски опасно и так поступают только ради того, чтобы остаться незамеченным, — только умножил эту подозрительность.
Зачем он туда пошел? И кто он вообще такой — еще один помощник Михаила артельщика? Если так, то что потерял там, на артели? А может, это тот, кто организовал нападение на Семашко? А там у него место, где он прячется?
Нужно все выяснить немедленно!
Иван Павлович резко развернулся, подошел к столу. Достал оттуда наган. Проверил барабан — все шесть патронов на месте. Сунул его в карман пальто и, на ходу накидывая его на плечи, вышел из больницы.
— Иван Павлович, а мне… — начала Анютка.
— А ты иди домой, — ответил доктор. — Уже поздно.
— Я с вами!..
— Нельзя! — отрезал Иван Павлович.
— Так может быть опасно!
— Вот именно. Детям там не место. А у меня есть оружие, за меня не беспокойся. Беги.
Иван Павлович вышел из больницы, вдохнул прохладный, влажный воздух. Мысль о том, что незнакомец у кладбища может уйти, жгла его изнутри. Подсказывает интуиция, что путеец этот не простой.
Доктор двинулся по главной улице села, стараясь идти быстро, но не бежать, чтобы не привлекать лишнего внимания. Тяжелый наган в кармане пальто неприятно бил его по бедру при каждом шаге. Ехать на «Дуксе»? Рискованно. Слышно далеко его рев, спугнешь еще на подъезде всех. А вот незаметно подкрасться — другое дело…
Деревня жила своей, размеренной и тревожной жизнью. Из труб низких, почерневших изб валил густой дым — топились по-черному, экономили дрова. Воздух пах дымом, прелой соломой и кисловатым запахом домашнего скота.
Навстречу ему, постукивая по грязи ободранными башмаками, брели несколько женщин с пустыми ведрами — шли к колодцу. Они угрюмо поздоровались, в их глазах читалась усталость и привычная настороженность. Нынче все были такие — хмурые и задумчивые.
— Здорово, Иван Палыч.
— Здоровья вам, — кивнул он, не сбавляя шага. — Что же вечером то за водой?
— Так вот, спохватился!
У калитки своего дома стоял старик Архип, тот самый, что был ранен в стычке с бандитами. Он опирался на палку и что-то кричал внуку, пытавшемуся залезть на покосившийся плетень.
— Держись крепче, дед! — бросил ему на ходу Иван Павлович.
— Держусь, батюшка, как могу… — пробурчал старик в ответ.
Через дорогу, на завалинке, сидели двое мужиков. Они молча, исподлобья наблюдали за проходящим доктором. Один что-то жевал, другой чинил хомут. Их лица были непроницаемы. Иван Павлович поймал себя на мысли, что не знает, свои они или нет, эти мужики. Время было такое — сегодня свой, а завтра с топором в совдеп придет.
Он свернул с главной улицы на узкую, утопающую в грязи тропу, которая вела к выгону и дальше — к кладбищенскому холму. Здесь избы стояли реже, некоторые совсем заброшенные, с заколоченными окнами. Собака, привязанная у ворот, злобно залаяла на него, рванув с цепи.
Тропа шла мимо огородов. С них уже убрали скудный урожай, и черная, взъерошенная земля ждала зимы.
Вот и последний дом. Дальше — только выгон, пустырь, начинавшийся подниматься глиняный холм — красная земля, — и то самое, проклятое кладбище. Ветер здесь гулял свободнее, срывая с берез последние жёлтые листья и неся с холма запах гари и чего-то едкого, химического.
Иван Павлович остановился на мгновение, глядя на вершину холма. Оттуда, из-за частокола, кое-где уже виднелись зловещие красные таблички. Он потрогал рукоятку нагана в кармане, сделал глубокий вдох и решительно зашагал вверх по тропе, оставляя позади себя суету и дым деревенских труб.
Вот и артель.
Подойдя ближе, Иван Павлович увидел результаты работы добровольцев. Территория бывшего лагеря была оцеплена новым, более основательным забором из горбыля. На нем через каждые десять шагов висели зловещие, наспех сколоченные из досок и выкрашенные суриком таблички. На каждой было грубо выведено углем одно и то же слово: МИНЫ
И ниже, мельче: «ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ».
На самом деле, разминировали все, но на всякий случай повесили вывеску — вдруг что пропустили? Да и лишних раз залетных отпугнет.
Само кладбище представляло собой унылое и жутковатое зрелище. Склон, изрытый ямами артельщиков, теперь был засыпан ровным слоем белой, едкой негашеной извести. Она лежала, как неестественный снег, погребая под собой и старые кости, и новую заразу. Кое-где из-под нее торчали обломки сгнивших досок, клочья тряпья и концы веревок, которыми связывали мешки с останками. Стояла мертвая, гнетущая тишина, нарушаемая лишь шелестом редкого осеннего дождя и завыванием ветра в ребрах старой мельницы.
Иван Павлович, крадучись, обошел территорию по периметру, стараясь не шуметь. Его глаза выискивали любые признаки присутствия — свежие следы, оброненные предметы, движение в кустах.
И он его нашел.
Не на самом кладбище, а чуть в стороне, у самой кромки воды, у крутого обрыва, там, где раньше была пристань артели. У берега качалась на воде узкая, долбленая лодка-однодревка. А на берегу, спиной к доктору, сидел человек.
Он был одет в поношенную одежду путевого обходчика — ватник, грубые штаны, сапоги. Но осанка, аккуратный пробор на темных волнах, уложенных под фуражку, выдали в нем не рабочего человека. Незнакомец что-то внимательно рассматривал в руках, перебирая пальцами.
Иван Павлович замер в тени старой, разлапистой ели, растущей на краю обрыва. Вечерняя мгла сгущалась, превращая берег реки и фигуру человека в размытые, двигающиеся силуэты. Было сложно разглядеть что-либо отчетливо.
Что он там делает?
Человек стоял на коленях у самой воды. До доктора донесся тихий, но отчетливый звук — звон металла о металл.
Иван Павлович прищурился, всматриваясь. Человек зачерпнул горсть воды, потерев одну руку о другую. Затем он поднял что-то маленькое, блеснувшее в последних лучах заходящего солнца тусклым, желтым отсветом. Незнакомец внимательно рассмотрел находку, протер ее о штанину и с удовлетворенным кивком положил в карман куртки.
Монеты. Он мыл их от глинистой грязи. Те самые золотые монеты покойников!
Потом человек поднялся, отряхнул колени и неспешно, с видом полного хозяина, начал подниматься по тропинке вверх, к тому самому месту на обрыве, где когда-то кипела работа артели Михаила. Он шел уверенно, знающей дорогу походкой.
И в этот момент, когда он повернулся вполоборота, чтобы окинуть взглядом окрестности, последний луч солнца упал на его лицо.
Иван Павлович увидел очки. И худое, нервное, небритое лицо под ними. Ту самую ухмылку — самодовольную, жадную, торжествующую.
Сердце доктора упало, а потом заколотилось с бешеной силой. Незнакомец, коллекционер, путевой обходчик… Это был он.
Рябинин.
И тут же, с кристальной, ослепительной ясностью, до Ивана Павловича дошло, зачем он здесь.
Он выискивал то, что осталось. Те самые монеты, что роняли в грязь артельщики, что терялись в земле при переноске. Те крохи, что не попали в главный сундук. Он знал, что территория заминирована и объявлена запретной, а значит, сюда не ступит нога человека. Это сделало его личным, нетронутым золотым дном.
Кто знает, а может быть не только эти крохи он искал? Возможно, где-то здесь есть еще один сундук? Будет ли Рябинин собирать крохи? Вряд ли. А вот что покрупней… Не даром, подлец, изучал историю края. Все места, где хоронили богатеев знает.
Пока все боролись с эпидемией, искали его по всему уезду и расставляли ловушки в милиции, Рябинин, как крыса, тихо и методично грабил могилы во второй раз. Он возвращался на место преступления, чтобы подобрать то, что не смог унести в первый раз. Его жадность не знала пределов.
Иван Павлович выступил из тени, поднимая наган. Ствол смотрел прямо на грудь Рябинина, чернея в сгущающихся сумерках. Кипела душа у доктора — злость обуяла. Ведь перед ним стоит убийца Петракова. Совладать бы с собой, не выстрелить прямо сейчас! Нет, этого гада под суд нужно. Одной пули ему мало. Нужно справедливое наказание, чтобы помучился в тюрьме остаток жизни.
— Стоять! — его голос прозвучал громко и металлически-четко, разрезая кладбищенскую тишину. — Руки вперед, чтобы я видел. Все кончено, Степан Григорьевич.
Рябинин медленно, почти театрально, обернулся. На его худом, небритом лице не было ни страха, ни удивления. Только та самая, знакомая по прошлым встречам, ядовитая ухмылка. Он не поднял рук.
— Иван Павлович! Доктор, — произнес он с легкой насмешкой, как будто встречал старого знакомого в светском салоне. — Какая неожиданная и, должен сказать, неприятная встреча. Вы всегда появляетесь столь некстати.
— Я появился ровно тогда, когда нужно, — холодно парировал Иван Павлович. — Чтобы положить конец этому цирку. Вашим играм пришел конец.
— О, какие громкие слова! — Рябинин поднял бровь. — Это не я придумал правила этой игры, доктор. Это жизнь. Одни роют землю, чтобы выжить. Другие — чтобы найти нечто большее. Я просто воспользовался предоставленным шансом.
— Вы воспользовались доверчивостью людей и осквернили могилы! Из-за вашей жадности умерли десятки человек! Ваш собственный сообщник валяется там, в грязи! — Иван Павлович сделал шаг вперед, ствол не дрогнул.
— Мелкие издержки на пути к великой цели, — Рябинин пожал плечами, и его глаза блеснули в очках холодным блеском. — История пишется победителями, доктор, а не трупами. А победителям, как известно, все позволено. И уж тем более — их золото.
— И какая у вас цель, Степан Григорьевич? Сбежать за границу и прокутить эти деньги?
— «Прокутить»? — Рябинин фыркнул. — Вы так и остались наивным земским лекарем. Я покупаю не вино и женщин. Я покупаю будущее. Тихий уголок в Швейцарии, например. Уважение. Неприкосновенность. То, что никогда не будет у вас здесь, в этой помойной яме, которую вы называете родиной. Вы боретесь за жизнь каких-то крестьян, а я — за свою собственную.
— Вы боретесь за свою шкуру, прикрываясь высокими словами. Вы — вор и убийца.
— А вы — идеалист и дурак! — внезапно резко бросил Рябинин, и его маска равнодушия на мгновение спала, обнажив злобу. — Вы думаете, ваш новый мир будет лучше? Он будет таким же грязным и кровавым, просто под другими лозунгами! А я… я просто честен в своей жадности. Я не притворяюсь спасителем человечества.
Он сделал шаг в сторону, к краю обрыва.
— Не двигаться!
— И что вы сделаете, доктор? — Рябинин снова ухмыльнулся, обретая самообладание. — Застрелите меня? Мы оба знаем, что вы на это не способны. Вы — врач. Вы спасаете жизни, а не отнимаете их.
— Ваша философия лжива до самого основания, — тихо, но твердо сказал он. — Никакое золото не стоит ни одной жизни. И сегодня это закончится. Вы пойдете со мной. Будет суд.
— Суд? — Рябинин рассмеялся, и его смех прозвучал дико и неуместно в этом гиблом месте. — Милый доктор… Суд уже был. И приговор уже вынесен.
— Стоять, я сказал! Руки вверх!
Лицо Рябинина исказилось. Он не стал поднимать рук. Вместо этого он резко, с неожиданной для щуплого интеллигента силой, рванулся вперед — не назад, к обрыву, а прямо на доктора.
— Брось, лекарь! Не твое это дело! — прошипел он, и его пальцы, цепкие и жесткие, как стальные когти, впились в руку Ивана Павловича.
Доктор уклонился, но тут же получил поленом в руку.
Последовал резкий, болезненный щелчок. Иван Павлович взвыл от боли — большой палец неестественно выгнулся назад. Наган выскользнул из ослабевших пальцев и с глухим стуком упал в густую грязь у их ног.
Иван Павлович, не помня себя, бросился на Рябинина, повалив его с ног. Они оба с грохотом рухнули на сырую, щедро посыпанную известью землю.
В нос тут же ударил едкий запах химикатов и пота. Рябинин, оказавшийся на удивление сильным и вертким, выкрутился из хватки, попытался ударить коленом в пах, начал царапаться, тянуться до глаз. Молча, тяжело и хрипло дыша, он принялся бить доктора, вся его энергия ушла в молчаливую, смертельную борьбу.
Иван Павлович выкрутился, схватил противника за грудки и придавил его сверху, пытаясь схватить гада за горло. Рябинин вырвался, резко дернув головой в сторону. Лоб Ивана Павловича с силой стукнулся о какой-то острый камень, скрытый в грязи. В глазах поплыли красные круги.
— Сволочь! — выдохнул доктор, чувствуя, как по лицу течет теплая струйка крови.
Рябинин воспользовался его замешательством. Он извернулся, как угорь, и теперь уже оказался сверху. Его пальцы снова впились в Ивана Павловича, но теперь они искали не руку, а горло. Худая, но невероятно сильная хватка сдавила кадык, перекрывая воздух.
Иван Павлович забился, пытаясь сбросить с себя эту костлявую тварь. Он бил его кулаками по бокам, по ребрам, но Рябинин, казалось, не чувствовал боли. Его очки съехали набок, запотевшие и грязные, а в глазах горел холодный, нечеловеческий огонь одержимости. Он молча, с предельным усилием, душил его.
Мир сузился до этого лица, до этих безумных глаз, до нехватки воздуха. Силы покидали доктора. Он почувствовал, как его собственные пальцы ослабевают.
Иван Павлович из последних сил уперся коленом в живот Рябинину, пытаясь сбросить его. Тот хрипло выдохнул, и мертвая хватка на мгновение ослабла. Этого мгновения хватило. Доктор рванулся в сторону, выскользнув из-под него, и они оба, тяжело дыша, откатились по липкой, известковой грязи.
Оба были измазаны с ног до головы. Красная глина окрасила их и они походили на два окровавленных тела, которые неведомой силой были подняты из могил и теперь дрались в последнем после смертном бою. Кровь из рассеченного лба Ивана Павловича смешивалась с грязью, заливая ему глаз. Рябинин, тяжело опираясь на одну руку, второй стирал с лица землю и слюну. Его очки висели на одном ухе, но в его взгляде не было растерянности — только чистая ярость.
Они поднялись почти одновременно, с трудом удерживая равновесие на скользком склоне. Дыхание вырывалось клубами пара в холодном вечернем воздухе. Никто не говорил ни слова. Слова кончились. Остался только животный инстинкт — выжить и убить.
Рябинин бросился вперед первым, с низким рыком, пытаясь повалить доктора с ног. Иван Павлович встретил его ударом в корпус, но тот лишь глухо ахнул и вцепился в него, пытаясь заломить руку за спину. Они снова закружились, спотыкаясь о кочки и ямы, их ноги заскользили, разбрызгивая комья грязи.
Иван Павлович почувствовал, что силы на исходе. Боль в вывернутом пальце пульсировала огненной иглой, голова гудела от удара. Рябинин, казалось, черпал энергию из какого-то темного, неиссякаемого источника.
В очередной попытке вырваться Иван Павлович оттолкнул его, и Рябинин, поскользнувшись, отлетел на пару шагов назад. Его нога наступила на что-то твердое и скользкое, спрятанное в грязи. Он посмотрел вниз.
Их взгляды встретились на долю секунды. В глазах Рябинина мелькнуло нечто — не страх, а мгновенная, холодная оценка. Оценка шанса.
Он резко нагнулся. Его пальцы уткнулись в липкую холодную грязь и сомкнулись на том, что лежало там.
Он выпрямился. В его руке, грязный, но грозный, лежал наган Ивана Павловича.
— Ну вот ты и попался, доктор! — выдохнул Рябинин, улыбнувшись.
* * *
Анна Пронина остановилась. Иван Павлович отправил ее домой, но… Но как же он сам?
Ведь там может быть опасность!
Сердце ее сжалось. Она была командиром скаутов, она доложила, и теперь доктор пошел разбираться. Но что-то внутри подсказывало ей, что этого мало. Тот человек с усами был хитрым и опасным. Она видела это по его глазам, когда следила за ним. Он был как волк-одиночка, готовый на все.
Она не могла просто так остаться. Она вспомнила лицо доктора — усталое, но полное решимости. Он был одним из немногих взрослых, кто говорил с ней серьезно, не сюсюкаясь. Он доверял ей. А она, возможно, послала его в ловушку.
Анна развернулась и побежала по коридору, не в сторону выхода, а вглубь больницы, в небольшую комнатку, где сейчас жила и дежурила Аглая.
— Аглая! — ворвалась она в комнату, запыхавшись. — Беда!
Аглая, кормившая с ложечки кашей одного из выздоравливающих больных, вздрогнула и обернулась. Увидев перепуганное лицо девочки, она сразу же поставила тарелку.
— Анюта? Что случилось?
— Понимаете… Иван Павлович… он пошел туда! На кладбище! За тем путейцем! Я сказала, что видела, а он… — слова вырывались из Анюты пулеметной очередью. — А я боюсь… там опасно! Надо помочь!
— Позову Степана Викторовича, соседа. И мужиков! Пусть бегут к старому кладбищу, с фонарями! Доктору может понадобиться помощь!
— Спасибо! — ответила Аня и рванула прочь.
— Анюта? Куда ты? — крикнула она в коридор. Но там было пусто. — Анюта! Стой! Вернись!
Но девочка не обернулась. Она бежала быстро, легко, как могут бежать только дети, растворяясь в наступающих сумерках.
Анна не думала об опасности. Она думала только об одном: она должна быть там. Она первой обнаружила врага. И она не могла позволить доктору, который доверял ей, оказаться в беде из-за ее же доклада. Это было бы предательством.
Ей было страшно. Темнота за рекой была густой и недружелюбной. Каждый шорох, каждый хруст ветки заставлял ее вздрагивать. Но она бежала вперед, ориентируясь по знакомым приметам — кривой березе у поворота, старой покосившейся бане.
Она знала эти места лучше любого взрослого. Она знала короткую тропку, которая вела не к главному входу на кладбище, а к обрыву над рекой, откуда открывался вид на всю запретную территорию.
Добравшись до обрыва, она затаилась в кустах орешника. Отсюда было видно и черную прорубь в ограде, и темный силуэт склепа. Но не это ее напугало.
Там, у обрыва она увидела двоих — Ивана Павловича и путейца. У противника в руках было оружие.
* * *
Рябинин ухмыльнулся, медленно поднимая наган. Грязь капала с холодного металла ствола.
— Ну что, доктор, доигрался? — его голос был хриплым, полным ненависти и торжества. — Нужно было раньше тебя грохнуть. Сразу, как сунулся не в свое дело. Да пожалел тебя — слишком уж ты смышлёный. А мне умные нравятся.
Иван Павлович видел, как палец Рябинина сжимается на спусковом крючке. Мысли исчезли, остался лишь слепой, животный инстинкт. Он не думал о смерти, о боли, о несправедливости. Он думал только об одном — остановить его.
Раздался оглушительный, раскатистый выстрел. Пламя на мгновение озарило злобное лицо Рябинина и склон, залитый известкой.
Но Иван Павлович уже не стоял на месте. Он рванул вперед, в отчаянном, безумном прыжке, как загнанный зверь, идущий на таран.
Пуля прожгла воздух у самого его виска, обжигая кожу горячим ветром. А потом он всей своей массой, с криком, в котором была вся его ярость и отчаяние, врезался в Рябинина.
Удар был страшным. Они оба, сцепившись в мертвой схватке, полетели назад, за край обрыва. Исчезла земля под ногами. Провалилось в пустоту небо над головой.
Их полет длился всего мгновение, показавшееся вечностью. Они падали, все еще сцепившись, в холодные, черные воды реки, что безмолвно ждала их внизу.
Вечернее небо, цвета свинца и пепла, низко нависло над долиной. Холодный, пронизывающий ветер гудел в оголенных ветрах деревьев на вершине обрыва, срывая последние пожухлые листья и унося их в надвигающиеся сумерки. Воздух был насыщен запахом влажной земли, извести и пресной, студеной воды.
Все было кончено.
Сам обрыв, изрытый и перекопанный, зиял свежими ранами. На его склоне, у самой кромки, лежало темное пятно — тело Рябинина, неестественно выгнутое на мелководье у самого берега. Его голова, ударившись о торчащий из воды валун, запрокинулась, и стекла очков, поймав последний отсвет угасающего дня, слепо и неподвижно смотрели в хмурое небо. Вода, подступая к его боку, лениво и равнодушно омывала его одежду, будто стараясь стереть сам след его присутствия.
Доктор же…
Река. Бурный, вздувшийся от осенних дождей поток. Вода, темная как чернила, с беляками пены на гребнях волн, мчалась с бешеной скоростью, сокрушая все на своем пути. Она с грохотом разбивалась о подводные камни, выбегавшие черными, скользкими спинами из воды, подмывала глинистые берега, с корнем вырывая прибрежные кусты. Ее голос был низким, мощным, непрерывным гулом — звуком чистой, неодушевленной, безразличной силы.
Именно в этой стихии, в самом ее центре, исчез Иван Павлович. Его тело, сметенное течением, уже скрылось из виду. Лишь на мгновение темный силуэт мелькнул на гребне волны, чтобы тут же исчезнуть в водовороте, затянутый стремительной, холодной пучиной.
Теперь река владела им безраздельно. Она не злилась и не радовалась. Она просто была — холодная, бездушная, неумолимая. И ее бурный, неостановимый бег в наступающую ночь был единственным ответом на вопрос, жив ли он. Ответом, полным леденящей душу неизвестности.
