За 90-е перед русской публикой отчитался дедушка Сережа Соловьев — фильмом «Нежный возраст». Он слушал рассказы своего подросшего сына о тех, кто так и не подрос, и попросил оформить в сценарий — Митя написал. Из семнадцати человек его компании в живых на тот момент оставалось четверо: разборки, суициды, хмурь, ДТП, просто долги, за которые взыскивали не склонные к сантиментам люди. «Это тебе не Тютчев!» — кричали бывалые ребята, оставшиеся в 90-х навсегда. Героя-идиота Митя сыграл сам, его лучшего друга наркомана Алексея Дагаева — Алексей Дагаев. В день премьеры он вмазался от души, и от компании осталось трое. Финальная комната из золотой фольги, в которой мертвые махали живым, была кичевым раем с песней Гребенщикова «Снился мне путь на север».

Митя умер сорокатрехлетним два года назад зимой. Такой конец у его истории о десяти негритятах.

«Мир-дружбу-жвачку» делали те, кто был тогда моложе и с кем период потому обошелся мягче. Про 90-е, как про армию, принято вспоминать ужасы, а в голову лезет одна легкомысленная дурнина. Счет в у.е., журнал «Андрей», кино «Двойной удар» и ламбады-ваучеры-«амаретты». Песни «Мой ненаглядный, я твоя» и «Белая ночь, ослепительно белая». Теплые крыши с плавленым гудроном, теплоцентраль в две трубы, теплый дядин ПМ в пазухе «на всякий случай», концерт «Агаты Кристи» в ДК «Металлург», теплое чувство «моя девчонка» и «мы с ней ходим» — такое не у всех было в детстве, но хотелось всем и случалось рядом, в шаговой доступности. Мальчик с самым ходовым в России именем Саша рос в приличной и потому бедной семье в неприличные времена мелкооптовых рынков, пробитых ментов, терок славянских и кавказских ОПГ и слишком ранних пробоев на взрослую подляну. Делил Братство Крыши с Вованом, Женей и Илюшей, с переменным успехом отвоевывая квадраты жизненного пространства у команды Цыгана, взрослой группировки Зураба и у жизни вообще. Лицом (исполнителя Егора Губарева) Саша был вылитый Митя Соловьев, а его папу-рохлю звали Федор Иванович, как Тютчева: без отсылок к «Нежному возрасту» рассказывать о детстве 90-х уже некомильфо. Конечно, так себе, скажут, постмодернизм, мало ли в России Федор Иванычей — но фамилия у папы была Рябинин, как у Басилашвили в «Вокзале для двоих», а у дяди, лидера «афганской» бригады, — Волков, как у командира шпаны в другом гимне постсоветскому детству «14+» (это хорошо запомнилось, потому что фильм про Волкова ставил режиссер Зайцев). Волковых и Рябининых полно, а этапных картин, стоящих оглядки, всего две.

Символично, что ни словом не помянута школа. Ну да, лето, крыша, но у большинства это лето длилось круглый год. Люди, для которых порогом взрослости была не телочкина сиська, а шприц, оружие, ключи зажигания, смерть близких и долг на сумму, которая родителям и не снилась, плохо монтируются с пеналами и книжками. А сиська и у Жени есть — что тоже очень важно и тепло. И артисты эпизод с сиськой вспоминают как главное событие и барьер длинных, радостных и травматических съемок.

Авторы намеренно не берут играть промзонскую шекспировщину слишком засвеченных артистов, но Юра Борисов (атаман Волков) теперь будет известным, он драйвовый, у пионеров как фишка ляжет, а у прочих взрослых слишком ограниченное амплуа на лице. Зато к сценаристам-продюсерам Петру Волкову и Александру Белову приглядятся. Папаша, подбивший сыну глаз и виновато принесший стаканчик с мороженым к скуле прижать — это здорово. Компьютерная стрелялка на спор с пультами в вытянутых руках и привязанными блинами от штанги. Похороны усопшей дворняги возле холмиков попугая Гоши и хомячка Кирилла. Медленное укрупнение окошек панельных крольчатников. Знакомо все. Борисов играет Волкова. Губарев играет Рябинина. Пишут Белов, Иванов и Внуков, ставит Аксенов.

Россия периода межвековья.

Если после каждой серии хочется вспомнить, сколько раз по малолетке ты был слабаком и свиньей, — это, наверно, правильное кино, да? Именно такое взрослые общества считают порогом совершеннолетия. Постыдную слабину и твердый зарок: никогда, никогда, никогда больше.