Фишер при позднем социализме был всегда.

Я ловил его дважды, пионером и вожатым, — сперва с энтузиазмом и самодельными капканами, после — с тихой злобой нехорошего знания. Что будет, если кто-то из отряда попадет ему на зуб, и воображать было тошно — а по сорок, между прочим, голов было на каждом, в двадцать лет. Знали: если чудом поймаем — органам не сдадим, сами кончим. Все знали.

Имя Фишер возникло задолго до первого задокументированного убийства, еще в 70-х. Дети нет-нет, да и пропадали, пресса помалкивала, слухом земля полнилась. Говорили, что отлавливает бегунков из лагерей. Говорили, шахматист хороший — оттого и Фишер. Говорили, уйму народу уже набил — но нам разве скажут. Уже в олимпийский год рассыпались по лагерям чужие хмурые физруки и румяные матрехи на отряд к октябрятам. Их полюбили и не удивились, узнав, что у Светки-вожатки погоны лейтенанта МВД, а Палыч — майор с огнестрельным на реабилитации. Ну, и на пригляде, само собой. Кликуха гуляла символом слепого зла, изнанкой счастливого детства с песней про Чебурашку и зарядкой под аккордеон — чем-то вроде Фантомаса. Потом-то, уже при Головкине, пуганые пионеры и брякнули ее ментам — а те по незнанию дали в сводку. Головкин, говорят, и рад был: эка, фольклорным злодеем заделаться.

Затяжной самодельный ужас работал на контрасте, а не на искусственной мутотени позднего совка, которую так любят нагнетать Тарамаев и Львова: ах, Чернобыль, ох, детдом, ай-яй-яй, преступное равнодушие. В лагерях они не были (видно), розыска не знают, про долгую жизнь клички Википедия молчит — вот и начинаются послеотбойные россказни, как жилось деткам при людоедском режиме.

Считается, что поймать маньяка дано только маньяку — на том стоит весь скандинавский детектив, где психи все. Продюсеры сочли, что и снимать кино про такое тоже лучше людям с отклонениями. До «Фишера» у Тарамаева со Львовой был сценарий «Амбивалентность» (очень хороший) про то, как студент-медик трахает маму другого студента-медика, а тот его за это валит из арбалета. А раньше, еще актером, Тарамаев сам сыграл пару-тройку маньяков, в том числе мелкого беса учителя Передонова. Теперь у них по Фишеру работают: следак Наташа, у которой дочка-негритенок от Олимпиады-80, следак Женя, у которого жена в Ростове от рака помирает и черной икры просит, и следак Валера, чей сын отбился от рук и носит майку Doors, которую в 86-м можно достать только у спекулянтов, а это уголовная статья (для семьи работника Генпрокуратуры — бред сивый). И вот эти три социальных инвалида ловят умственного инвалида в инвалидной стране под песню «Крылатые качели» и понукания товарища Громыко, у которого рядом дача. Что крайне характерно для психически инвалидного кинематографа Тарамаева и Львовой и радует политически инвалидную российскую прессу, намекающую, что раз у нас нынче в стране кромешное днище — то и днище позднего социализма актуально до необычайности. Психи все, как и было сказано.

Не было тогда днища. И мрачные ветви не смыкались над головой, как восемь раз в титульной заставке. И выпь не ухала. В прокате шли фильмы «Зонтик для новобрачных» и «Сентиментальное путешествие на картошку». Дети пели про горную лаванду (ужас, да) и кричали друг другу «Ку!» и «Кю!», потому что наверху решили, что «Кин-дза-дза» — детское кино, и часто показывали по лагерям. А самым страшным казалось лечение зубов.

И маньяк воровал детей в год по одному — расстраивая товарища Громыко, у которого рядом дача.

А потом все травмирующее кончилось: пионерлагеря, Громыко, социализм, качели, маньяки, шахматные короли, молчание прессы, горная лаванда и взрослая ответственность двадцатилетних людей. И настали небо, ветер и радость, которую всем обещал Юрий Энтин на музыку Евгения Крылатова.