В первой же серии адвокатше Ниночке Метлицкой снится грозный муж, который с прокурорского места требует с нее ответа за мещанство, пошлость, узость мысли и попутную госизмену. Аналогичных обвинений вполне заслужила творческая группа сериала: продюсер Цекало, братья Котт (продюсер и постановщик), сценарный взвод и актриса Ворожищева, выбравшая псевдоним, прости-господи, Мари Ворожи.

Первый канал вот уже пару десятилетий практикует формат псевдодокументальной симуляции судебных процессов с повышенным склочным потенциалом: опека, развод, раздел имущества, лишение родительских прав. От актерской массовки требуется скоренько сымпровизировать скандал с хамством и тасканием друг друга за свитер, от бутафорского судьи — стук бутафорским судебным молотком. Цирк востребован у лиц с низкими вкусовыми нормами и не мог не повлиять на общий уровень правовых познаний причастных к каналу лиц. Уже на пятой серии авторам пришлось включать в титры отмазку: «В сериале экранизирована одна из частей книги Дины Каминской „Записки адвоката“, а также реальные судебные процессы знаменитых советских адвокатов. Сериал является художественной интерпретацией и не отражает жизнь и поступки реальных людей» — что в переводе на русский значит: все происходящее на экране — плод больной фантазии сценарной группы, лакируемой ссылкой на мемуары крайне уважаемого юриста, от которых в сериале всего десятая часть экранного времени, но все равно ж их никто не читал.

Об уровне соответствия вымысла реальным прецедентам говорит хотя бы дело актрисы Журавлевой, зарезавшей актера-сожителя. Всем, кто не вчера родился, ясно, что речь идет о смерти Станислава Жданько, за которую осудили Валентину Малявину. Дело было темное, а чтоб его просветлить, авторы придумали манию экзальтированной лицедейки тыкать ножом сотрапезников по образцу своей роли в фильме «Любовь лесная», над которой облился слезами в Венеции сам Феллини. Единственным фильмом Малявиной, который мог растревожить Венецию, было «Иваново детство» А. А. Тарковского — за одно только сравнение с которым истошного фрагмента, снятого авторами, весь их коллектив заслуживает немедленного линчевания сектой тарковсковедов.

Все прочие экранные дела имели ноль шансов дойти до суда — и процесс фиктивного ветерана (был бы разоблачен первым же прокурорским запросом: учет орденоносцев велся в Минобороны скрупулезно), и доведение брошенки до самоубийства (требуется имущественная либо иерархическая зависимость: за отказ жениться сажать — сядем усе), и бред про уголовный срок малолеткам за сдачу в макулатуру сочинений Ленина в 1966 году. Что до высшей меры за фотосъемку забора номерного завода — довожу до сведения знатоков совка, что при Л. И. Брежневе смертная казнь за ненасильственные преступления практически не применялась — ни за политику, ни за хищения, ни за шпионаж. Было ли это инициативой самого генсека или правящий класс решил поумерить репрессивный пыл — только все эти ужасы есть сказки для впечатлительных иностранцев.

Потому авторы и растягивают баяном на тучу серий дело о подростковом изнасиловании, что оно единственное взято из мемуаров Д. И. Каминской и расписано по нотам от А до Я. Там же, где отсутствуют подпорки реальных прецедентов, сделано все, чтоб явить довольно вегетарианское правление сплошным люмпенским шабашем и царством произвола. Ткацкая фабрика — подлинная Воронья Слободка. Ветераны липовые. Квартиры коммунальные. Стенная агитация исполнена с дикими орфографическими ошибками. Всюду, где выдуманные злоупотребления становятся особенно вопиющими, в кадре висит портрет Ленина: от него все зло. Раньше его вставляли с противоположной целью — методика не изменилась, только поменяла знак.

В желании до крови расчесать свои застарелые детские обиды на строй и злых соседей авторы сочиняют страсти, многократно превосходящие те, что описаны Каминской и притом ни секунды не красят советскую юстицию, а будь сняты дословно, стали бы вполне весомым обвинением советской системе права.

Но как же не нарассказать с три короба про смертельную угрозу независимой адвокатуре, честным военным прокурорам и буржуазным хищникам из руководства молдавских колхозов? Как не трудоустроить в сотый раз тетенек с пунцовой помадой и хабальскими лицами? Как не постучать по столу аукционным молоточком, которым советский суд (самый гуманный суд в мире) не пользовался ни разу с момента рождения?

«По голове себе постучи», — говорили в таких случаях в нулевые — и ведь как были правы!