Когда Вову Шарапова понесло на блат-хате, он прогнал сногсшибательную телегу про «папашку своего», начальника станции Москва-Товарная тов. Сидоренко, который «вагонами воровал» и тем совершенно затмил сявок из «Черной кошки», которым «до него еще дорасти нужно». На вопросительный взгляд Горбатого бандит Чугунная Рожа смежил веки: было дело, хипиш громкий.

Может, и так — за папашку Сидоренко история умалчивает, а вот полковник Павленко и впрямь организовал посреди войны фальшивый стройбат, занятый капстроительством на практически бесплатной рабсиле и стройматериалах по госрасценкам. Ежу было понятно, что в тотальной системе учет-контроля такое могло случиться только при массовом долевом участии административно-хозяйственных органов республик, областей и военных округов (при списочном составе батальона в триста человек арестовано было четыреста). Спрут был подлинно всеохватным.

Нахальной дерзостью сценарист Константинов оказался вполне сопоставим со своими жульманами. Сознавая вполне, что преступления смет и накладных совершенно некиногеничны, он изобрел в недрах хозрасчетного преступного сообщества еще и банду офицеров-налетчиков, бомбящих инкассаторские конвои по наводке любвеобильных бухгалтерш в городе Ярославле образца 1954 года. Зачем им это было надо при миллионных оборотах теневых строек, автор умолчал, а зритель как разинул благодарную варежку, так и не закрывал ее все восемь серий. Чтобы ни у кого, кроме последних лохов, не осталось сомнений, что перед нами чистопородный гон, бандиты оставляли на месте гоп-стопа волчью голову, да не простую, а черную, от волков-мутантов, — явно чтоб их легче было поймать. А брали их с помощью конкурентной банды имитаторов под началом только что откинувшегося с отдаленных мест бывшего опера угро Хромова (Сергей Безруков). В 54-м, признаться, много шло с этапов длинных неправедно осужденного народу, но слыхать среди них о сыщике, севшем за краденые брильянты княгини Голицыной, доводилось, видимо, одному г-ну Константинову. При этом история вышла совершенно блестящей ввиду соблюдения золотого правила советских баек: чтоб зритель поверил в золото-брильянты в гипсовой руке для обмена на деревянные рубли; в истребление пятью вчерашними школьницами взвода немецкого диверсионного спецназа; в победу великолепной семерки пионеров над взбунтовавшимися роботами или в успешный обман гестапо роженицей с двумя детскими кульками — гон должен быть предельно достоверным в деталях и атмосфере, а излагаться с каменной рожей очевидца, которому «век воли не видать». А для этого ставить пургу автору Константинову пришлось самому, иначе б непременно спалился. На привокзальном шалмане «Синий платочек» с песней «Черный ворон переехал мою маленькую жизнь» (ага, в системе советского общепита). На менте, невредимо выскочившем из трех котлов уголовной зоны. На немом самородке-мальчике, рисующем на стене коммуналки самые настоящие фрески Шагала. Когда высокоодаренный человек с помощью первого состава исполнителей на кристальном серьезе навирает с три короба сорок бочек арестантов — остается только руками всплеснуть и восторженно цокнуть: «Кин-но!»

Ахинея? Стопроцентная, причем очаровательная своей бесстыжестью: сам видел, мамой клянусь. Ловко сделано? Не то слово. Воздвигнем на месте отринутой советской мифологии новую коммунально-уркаганскую. Интересно? О-го-го. Это ж все про нас — про трофейные супницы в серванте, потертые чемоданы на шкафу да кота на дверной притолоке.

Сегодня мы наблюдаем отрадный процесс перехода под юрисдикцию мифа все более ближних временных территорий (конечно, тому подвержены наименее кровавые и болезненные для национального сознания периоды). НЭП тотально обшучен еще с Ильфа и Петрова. 50-е отданы во власть милых дураков «Покровскими воротами», а искусных, но мелких жуликов — того раньше, с «Пса Барбоса». Быть зоной горькой правды те годы окончательно перестают буквально на наших глазах. Безруков натурально «снимает Жеглова»: этот его закус папиросы и плюханье в сапогах на тахту с руками в карманах (примечательно, что Высоцкого он в тот год имитировал сразу на двух площадках: «Волки» вышли одновременно со «Спасибо, что живой»). Попав под конец в банду, в самую жиганскую сердцевину, уже «дает Шарапова» — выезжая на борзоте и отсылках к местному штопориле Коле Серому (на вопросительный взгляд пахана урка-знаток прикрывает веки: был такой, не фуфло). Задействован и мотоцикл с коляской Ивана Лапшина, и его же реглан под кепочку, и больничная сшибка киллеров с постом охраны ценного свидетеля из «Прощай, полицейский», и даже фото в розыск С. В. Безрукова в грубом свитерке Саши Белого.

Да и место встречи выбрано безошибочно. Город-озорник, город-задира, крупный центр воровского мира с кичманом окнами на Волгу, где в самом центре висит памятная доска: «На этом месте 24 июня 1794 года ничего не произошло».

В нем же, у галереи «Артист», где любят столоваться заезжие кинодеятели, сидит на лавочке пешеходной зоны гербовый бронзовый мишка с секирой и будто заливает подсевшим туристам:

«Слушайте, пацаны, как было дело…»