Часть 2
Глава 3

Медленно иду мимо неровного строя. Бойцы по большей стоят части без оружия с расхристанным видом, и почти от каждого прет перегаром. Не замолкая, рокочут барабаны, а стрелки, пошатываясь и переминаясь, все же пытаются исполнить команду «смирно». Мой мрачно-испепеляющий взгляд не встречает ответа, все как один отводят глаза в сторону.

Я молча шагаю вдоль ротных колонн, всем своим видом изображая гнев и немой укор, а в голове, как кадры кинохроники, прокручиваются моменты того, как все начиналось.

Еще когда численность моих боевых подразделений перевалила за пять тысяч, мне уже тогда стало понятно, почему в эти времена государство не могло позволить себе постоянных и многочисленных армий. Не прокормить! Обмундирование, обучение, оружие еще куда не шло, это худо-бедно покрывалось за счет моих промышленных мануфактур, но вот жалование… Тут хочешь не хочешь, а раз в квартал будь любезен и приготовь целую гору наличности, да еще в серебре. А серебра мало, его вечно не хватает, а бездонная бочка знай себе сосет и сосет! От этой заботы я прямо извелся весь. Любая стройка, любое дело требовало серебра, а создать хоть сколь-нибудь малый резерв не удавалось. Солдатское жалование сжирало все серебро, что у меня появлялось, не давая даже вздохнуть и поднакопить жирка.

Вариантов оставалось немного, и уже пришло твердое осознание, что решить вопрос с постоянно растущей армией можно только двумя способами. Первый — это разогнать ее чертовой матери, что понятно не приемлемо, и второй — это денежно-финансовая реформа. Вот к ней то я и стал готовиться. Идея была проста, как здрасьте! На первом этапе завести каждому солдатику «сберкнижку» в военно-сберегательном банке и выдавать жалование не все и за раз, а лишь по требованию. Сначала, понятное дело, серебром, а как попривыкнут малость, так ввести в оборот ассигнации. Напечатать бумажных денег, имея эту самую бумагу, дело несложное, тем более что фальшивомонетчики еще не завелись на Руси.

Казалось бы, чего проще, но проблемы поперли прям сразу. Во-первых идентификация! Как их различать, если все они просто Ваньки, Яремы и Сеньки! Ни паспортов, ни солдатских книжек!

Начал я с этого еще года два назад. В воинском приказе, что на центральной площади, посадил выпускника своего училища Петра Жеребило и придал ему двух писарей.

Сказал ему тогда так.

— Буду к тебе присылать взвод за взводом, а вы опрашивайте каждого и записывайте. Имя, чей сын, год рождения, ежели помнит, когда вступил в рекруты и номер. — Для последнего положил перед ним мешок с отчеканенными бирками. — Вот эти будешь выдавать каждому бойцу, пусть на шею вешают и никогда не снимают.

Медные пластины с шестизначными номерами и пробитой дыркой заготовили заранее. Так и пошло! Боец получал свернутую бумагу, вешал на шею бирку с номером, а писаря записывали все его данные в приказную книгу.

С полгода эта канитель тянулась, потому как к тому времени уже девять бригад в строю стояло. Как с этим справились, я вызвал к себе своего главного банкира.

Надо сказать, что с того дня, как я ему морду расквасил, Генрих Якобсон сильно изменился. Просидев два месяца в каземате в ожидании смертного приговора, он полностью избавился от обвислого брюшка и окончательно осознал бренность бытия, ничтожность денег и бесценность своей жизни. Теперь его спокойно можно было оставлять один на один с мешком золота в полной уверенности, что не пропадет ни одна монетка.

Едва я рассказал ему, что хочу сделать, как тот взмолился.

— Неужто, господин консул, смерти моей хочет! Лучше уж сразу обратно в темницу меня бросьте! Как мне с ними дело иметь⁈ Имущества у них нет, залога нет, все неграмотные поголовно и даже имени своего написать не могут! Путаница и чехарда начнется, а меня потом к ответу!

Я не стал слушать его стенания, а наказал строго.

— В темницу не торопись, успеешь еще! Для идентификации у каждого бойца есть личный номер, а в дополнение к нему ты еще с каждого отпечатки пальцев сними. Они у всех разные, так что любую подмену ты на раз вычислишь! А ежели еще писаря нужны, так набирай. В том тебе полную волю даю!

Вскоре вновь началась таже бюрократическая перепись. В результате прошло еще полгода, но всю армию вновь переписали и со всех взяли отпечатки пальцев. Каждого рекрута занесли в банковский реестр и выдали ему «сберкнижку».

Понадобились стрелку деньги, так он идет в отделение банка при полковой канцелярии и получает положенные ему монеты. К такому бойцы попривыкли быстро, даже во вкус вошли. А что! От наличного серебро одни проблемы. Хранить особо негде! Прячь да мучайся от страха, что сопрут или потеряешь, а тут все цело и забот никаких. Все дело лишь в доверии!

В общем, первый этап прошел, можно сказать, безболезненно, а с прошлой осени пошли в оборот ассигнации. Поначалу начали ими кредиты крестьянам выдавать. Они все равно их в моих же лавках отоваривают. Я даю, я же и обратно принимаю! На зимнем съезде князьям и депутатам представительские впервые выдали «бумагой». Те покочевряжились, но как говорится, дареному коню в зубы не смотрят. Приняли, тем боле что большинство из них в моих же лавках да трактирах все и оставили. Еще частично перешли на ассигнации в расчетах с Новгородскими партнерами-родственниками и с купцами товарищества.

В общем все шло так тихо и гладко, что я даже начал подумывать — еще полгодика-годик дам народу пообвыкнуть, а потом уж можно будет и с армией бумажными деньгами рассчитываться. Но этим летом прям напасть какая-то навалилась, и народу на ярмарку приехало меньше, чем ожидалось, и Нездиничи вдруг уперлись, серебро им подавай и все тут. Опять же новый рекрутский набор на расходах сказался, ну и решил я ускорить процесс, приказал выдавать бойцам жалование ассигнациями.

Поначалу вроде дивились, но брали. Я уж было подумал прокатит, но нет, не прокатило! Началось еще сегодня с утра, и как водится не на трезвую голову. Кому-то из новобранцев отказали в трактире поменять бумажные рубли на серебро и медь. Он на копейку просил хмельного меда, а совал рубль. Трактирщик его послал, ну и пошло-поехало. Солдатик побежал жаловаться, там еще кто-то вспомнил, что у него ассигнации не брали, а если и брали, то дешевле чем по номиналу. В общем, начался гвалт. Из казарм буча вытекла на плац, офицеры попытались народ успокоить, но куда там, их и слушать не стали. Начали меня требовать, но я как назло был на левом берегу, на одной из новых фабрик, и меня не нашли. Вот тут и взорвалось!

Все их обманывают, офицеры в доле с немцем Якобсоном, а он главный виновник, мол консулу говорит, что серебро бойцам раздает, а сам…! Под шумок избили трактирщика и разграбили злополучное заведение. Затем ломанулись ловить Генриха Якобсона. К счастью, не поймали, он бестия ловкая вовремя схоронился, зато вошли во вкус громить трактиры да лавки, вот тут и развернулась русская душа.

Я узнал о случившемся слишком поздно, пока послали гонца, пока меня нашли, за это время народ уже успел совсем распоясаться. Искра хаоса распространяется стремительно, как лесной пожар! Меня еще не успели известить, а весть о бунте уже докатилась до Южного острога, и половина бригад оттуда повалила в Тверь на разборки.

В общем, когда я въехал в городские ворота, картина была удручающая. Горожане все попрятались от греха подальше, лавки и торговые ряды закрыты, улицы полны полупьяных бойцов. Никто уже не помнит, чего ради все затеяли, но все орут и требуют справедливости. Ощущение такое, будто вся та энергия, что была сжата в тисках военной дисциплины, вдруг вырвалась на свободу и потекла по городу бесформенной и уродливой пеной.

Притормозив кобылу, я почесал затылок.

«У меня за спиной Калида и взвод конных стрелков, а в городе не менее трех тысяч пьяных потерявших разум солдат. Как им вернуть человеческий облик? Задача не из простых!»

Повернулся я тогда к Калиде, и тот, видя мой настрой лезть в самое пекло, сразу же «рубанул с плеча».

— Даже не думай! В город не ходи! Они сейчас не стрелки, а пьяная, ничего не соображающая толпа! К утру протрезвеют, а там и Куранбаса подойдет со своими пятью сотнями, да с Заволжского подтянем пару бригад. Вот тогда и будем разбираться!

Это, конечно так, подумалось мне, и он дело говорит, но тогда получится, что я осознанно отдал город на целую ночь на разграбление пьяной солдатне. Кто знает, до чего там может дойти!

Подумав так, я отрицательно качнул головой.

— Нет, Калида, так не пойдет! Это ж не монголы и не литва, это же наши бойцы и наш город! Что же мы бросим горожан на произвол судьбы, а против своих будем кавалерию вызывать!

Калида нахмурил брови, а мне тогда пришла на ум одна история времен Римской империи. Там описывался случай с взбунтовавшимся легионом. Императору доложили о бунте и попросили его ради безопасности покинуть лагерь, но он отказался. Вместо этого он приказал трубить к обеду. Зазвучал сигнал, и легионеры, отложив обиды, по привычке поспешили к месту раздачи пищи, а пока ели, страсти как-то поутихли и буянить уже расхотелось. В общем, все разошлись по палаткам, и бунт рассосался сам собой.

Вспомнив все это, я пришпорил кобылу и понесся прямо к городским казармам. Выехав на плац, я собрал всех оставшихся офицеров и приказал трубить общий сбор. Протяжно завыли трубы, зарокотали барабаны, и привычный сигнал понесся по притихшему городу.

Калида уловил мою мысль без слов и погнал всех, кто был под рукой, по улицам с наказом кричать, что консул собирает всех на плац у казарм.

Я не был уверен, что получится как с римским императором, но надеялся, что вдолбленная в головы солдат привычка по любому случаю сначала строиться возьмет вверх.

Получилось неплохо. Офицеры заранее рассосредоточились по плацу и подняли значки подразделений, так что выходящим на площадь бойцам ничего не оставалось, как прибиваться к своим ротам и взводам.

Я все это время сидел в седле и безмолвно и терпеливо ждал. По одному. По два, а то и десятком стрелки выходили на площадь и, завидев меня в грозной позе каменного командора, инстинктивно жались к своим подразделениям. Вся эта канитель тянулась около часа, и только когда плац практически заполнился шеренгами рот, я спрыгнул на землю и двинулся вдоль строя.

И вот сейчас я иду и всматриваюсь в лица своих стрелков. Вижу, что многие уже осознали, что натворили, но пары алкоголя еще бродят в их головах, не давая окончательно утихнуть стадии отрицания.

План дальнейших действий у меня есть, и я ищу достойную фигуру для его претворения в жизнь. Шагая вдоль строя, слежу за лицами проплывающих бойцов. Для разговора мне нужна фигура авторитетная и мне лично знакомая. Армия разрослась настолько, что я давно уже не помню всех в лицо, но тут удача меня не подвела. Вижу в первом ряду Семку Кобылу, он еще из тех пятнадцатилетних пацанов, что я набирал в первый свой взвод. Такое не забывается, и я помню каждого из них в лицо.

Остановившись, бросаю на него прищуренный взгляд

— Здравствуй, Семен!

— И вам здравия, господин консул!

Он не знает, чего ждать, и старается не смотреть на меня, а я наоборот впиваюсь глазами в его лицо.

— Как там мать поживает? Как жена, детки⁈ — Говорю специально громко, но спокойным и даже по-семейному обыденным тоном.

— Дак, грех жаловаться, — стушевавшись, боец невольно встретился со мной глазами, — все живы, здоровы!

— Это хорошо! — Обвожу взглядом ближайшие лица и повышаю голос. — Это хорошо, когда ты за дом свой да за близких своих спокоен, а то времена ныне бедовые пошли, уже не знаешь от кого и напасти ждать! Те, кто защищать тебя поклялся, бегают по улицам с оружьем, как тати ночные! Грабят да убивают!

Резко повернувшись, вновь нацеливаюсь на взводного.

— Что скажешь, Семен⁈ Для этого я тебе оружие в руки давал⁈ Для этого ты клялся мне на кресте служить верой и правдой, да живота своего не щадить⁈

Мой прожигающий взгляд требует ответа, и парень не знает куда деться от стыда. В этот момент он и самому себе не может сказать, как такое могло случиться, не то, чтобы мне ответить.

Не найдя никаких слов, он вдруг бухнулся на колени передо мной и завопил.

— Виноват, господин консул! Бес попутал! Руби мне голову за то… В полную твою волю отдаюсь!

Мысленно чертыхаюсь.

«Ишь ты быстрый какой, голову ему руби! Я что для этого тебя десять лет поил, кормил, обучал да воспитывал⁈ Нет, ты еще послужишь Земле русской!»

В принципе, бунтующий порыв уже рассосался. Сейчас я с легкостью могу арестовать заводил, а остальных распустить по казармам. Я чувствую настрой, витающий над плацом, и уверен, никто слова против не скажет и сопротивляться не будет. Но суть не в этом! Я бывший учитель и твердо знаю, любое пламя протеста должно быть не только потушено, но и использовано как воспитательный элемент для профилактики подобных эксцессов в будущем. Простого подавления мало! Если не залить пожар в головах, то он попросту уйдет вглубь и обязательно вспыхнет вновь, стоит лишь чиркнуть спичке. Необходимо вытащить на поверхность самые корни протеста, разобрать их и заставить всех поверить в то, что такое поведение постыдно и неприемлемо для честного человека.

Можно было бы сразу начать с выяснения причин бунта, спросить того же Семена, мол почему, да как вы посмели…? Но тогда воспитательного процесса не получилось бы. Скорее всего начался бы базар, крики, припоминание прошлых обид и ничем хорошим бы дело не закончилось. Поэтому, в первую очередь, крайне важно было добиться признания вины, а уж после этого можно переходить и к «разбору полета».

Сейчас вместе со словами «руби голову, во власть твою отдаюсь» боец передал мне не только право на свою жизнь, но и контроль над всей толпой.

«Вот теперь можно и разбор начинать! — Щелкнуло у меня в голове. — Пришло время выяснить, кто и в чем виноват!»

Семен по-прежнему стоит на коленях, склонив голову и подставив свою шею. Он искренне готов принять казнь, и я чуть сбавляю жесткость тона.

— Встань, стрелок, я без разбору головы не рублю! Встань и скажи, по какой причине ты верность присяге нарушил и крест на коем клялся растоптал⁈

Семен поднимается и теперь уже находит в себе силы взглянуть мне в глаза. По его лицу вижу, что при такой постановке вопроса все прошлые обиды, еще минуту назад казавшиеся ему такими важными, вдруг стали для него мелочными и недостойными.

— Так это! — Он мнется, не зная что сказать. — Все побежали, ну и я…

Из задних рядов, словно бы подначивая, тут же раздался крик.

— Деньги бумажные лживы! Цены им нет!

Такие анонимные вбросы надо пресекать на корню, это я знаю точно и, враз посуровев лицом, шагаю прямо в строй бойцов. Все расступаются передо мной, выталкивая вперед крикуна. Тот, побледнев от страха, отводит в сторону взгляд, а я прожигаю его глазами.

— Чьи деньги лживы⁈ Чьим деньгам цены нет⁈ — Резко схватив бойца за грудки, я толкаю его, и тот, не устояв на ногах, падает на землю.

Он отползает от меня, а я вскидываю голову.

— Это мои деньги! Это я вам плачу! — Чувствую, как мой голос наливается сталью. — А я когда-нибудь вас обманывал⁈

В ответ над площадью повисла мертвая тишина, и я давлю еще сильнее.

— Я, Иван Фрязин, избранный народом консул Твери, спрашиваю вас! Обманывал ли я вас хоть раз⁈ Если найдется тот, кто знает такой случай, то пусть он выйдет и скажет это мне в лицо, а не лает как пес за забором!

Обвожу жестким взглядом ближайшие лица и слышу радующие мою душу крики.

— Нет!

— Не было такого!

— Все знают, что слово твое верное!

Возгласов становится все больше и больше, и я уже ору в толпу.

— Вы верите мне⁈

И слышу в ответ многотысячный рев.

— Верим! Верим! Любо!

Подняв руку, дожидаюсь пока площадь утихнет и напрягаю голосовые связки, так чтобы меня слышали все.

— Отныне знайте! Ежели кто у вас не примет мои ассигнации, наш ли тверской купец или иногородний, то вы немедля зовите пристава, и я вам обещаю, любой за это заплатит. С любого спросится по всей строгости, и не важно кто это будет, простой трактирщик или знатный боярин! Это вам обещаю я, консул Твери!

Толпа радостно ревет в ответ, и пусть задние ряды даже не слышали моих слов, но главное поняли все. Я только что пообещал им справедливость и защиту их прав.

Любо! Любо! Ревут шеренги бойцов, и выйдя из строя, я командую.

— А теперь все по казармам! — Глянув на темнеющее небо и вспомнив римскую историю, я улыбнулся. — Война войной, а обед по расписанию! А то вы так, чего доброго, ужин пропустите!

Вновь завыли трубы, и наддав еще, зарокотали барабаны. Ротные колонны начали движение и маршевым шагом двинулись мимо меня. Я провожаю их взглядом и в этот момент слышу голос Калиды за спиной.

— Впечатляет! Вот уж не думал, что так легко все пройдет.

Не оборачиваясь, сиплю ему в ответ.

— А кто сказал, что легко! Вон голос весь сорвал, оравши!

Не вижу, но чувствую, как мой товарищ улыбается, а через мгновение слышу его вновь, но уже с более озабоченной интонацией.

— Раз уж бунт ты утихомирил, то найди время и меня выслушать сегодня. Новости пришли нехорошие, тебе бы знать надобно.