Глава 6

Антон Столяров вышел из пивнушки, пошатываясь. Ночь, казалось, обступила его со всех сторон: фонари тускло мерцали, отражаясь на мокром асфальте, и лишь экран смартфона резал глаза чрезмерной яркостью. Антон, щурясь и покачиваясь, пытался попасть пальцами по нужным иконкам, чтобы вызвать такси. Но почему-то сегодня телефон сопротивлялся ему, словно намеренно мешая.

— Да что за ерунда? — раздраженно пробормотал он, несколько раз промахнувшись. — Эк меня развезло-то. Вроде, дозу знаю. Пиво, что ли, какое-то шибко убойное здесь.

Он остановился, облокотившись плечом о стену, чтобы не упасть, и снова попытался вызвать машину.

— Эй, земеля! — окликнул его вдруг голос из припаркованного рядом автомобиля. — Тебя подвезти?

Антон машинально кинул профессиональный взгляд бывшего военного на машину. Невзрачная тачка непонятной модели, старая и потрёпанная, каких на улицах становится всё меньше. Наверняка частник-бомбила. Он давно не пользовался такими услугами — времена поменялись, все пользуются приложениями, там хоть какие-то гарантии. Но сейчас выбирать не приходилось. Не ждать же, когда голова вместе с пальцами протрезвеет.

— Сколько берёшь? — крикнул он, пытаясь сфокусировать взгляд на водителе, но на голове у того был капюшон, лица не видно.

— Садись, договоримся, — ответил тот, махнув рукой.

Антон направился к машине, открыл заднюю дверь и с трудом втиснулся в тесный салон. Телосложением он всегда мог похвастаться, и в свои сорок пять всё ещё оставался крепким мужиком.

— Куда едем? — спросил водитель.

Антон назвал улицу и дом. Водитель мельком оглянулся и хрипловато произнёс:

— Три сотки.

— Давай за две, — по старой привычке торговался Антон, понимая, что нынешняя зарплата инкассатора не позволяет шиковать. Экономить приходилось на всём.

— За две не поеду, — отрезал водитель.

— Ладно уж, езжай за три, — вздохнул Антон, про себя подумав, что дожился — денег даже на такси нет.

Вот она, силовая служба, одно название: оружие носишь, бронежилет таскаешь, приказы зубришь, инструкции. А жизнь — словно пустышка какая-то, одни разочарования и никакого драйва. Вот то ли дело раньше…

Машина завелась и медленно поехала, свернув с главной улицы. Вскоре водитель свернул в переулок, потом ещё раз свернул, углубляясь в менее освещённую часть города.

Антон насторожился:

— Эй, ты куда рулишь? Нам же не сюда! — бросил он водителю. — Слышь!

— Тут короче будет, — тихо ответил водитель, даже не повернув головы.

— Тормози! Ну!

Ответа не последовало.

Антона это взбесило. Он потянулся вперёд и схватил водителя за плечо:

— Ты что, лоха нашёл? Я кому сказал, тормози сейчас же!

Но руки вдруг перестали слушаться его, куда-то исчезла вся сила, словно её вытянули из него. Водитель же легко, почти играючи сбросил его руку со своего плеча, резко крутанул руль и затормозил так, что Антон ударился головой о переднее сиденье.

— Ты чего творишь, гад? — прохрипел Столяров. — Давай выйдем, сейчас поговорим.

Но выйти ему уже не пришлось — дверь резко распахнулась, и снаружи его подхватили двое крепких мужчин. Антон, собрав остатки сил, ударил ближайшего, но кулак, словно в замедленной съёмке, только слегка зацепил щёку нападавшего. В ответ он получил сильный тычок под дых, тут же согнулся, дышал уже с трудом. Ещё секунда, и тяжёлый удар по затылку бросил его на колени.

Мысль пронеслась быстро и отчётливо: «Сейчас запинают, нужно кричать, звать на помощь», — но выкрикнуть он ничего не успел. В шею вошло что-то острое и горячее, обожгло под кожей. Антон инстинктивно схватился за это место и почувствовал тонкий шприц. Игла была вколота глубоко. Он выдернул шприц, согнув иглу, но было поздно: препарат уже стремительно растекался по его венам, отнимая контроль над телом.

«Вот и сходил пивка попить…» — промелькнула последняя отчётливая мысль, и сознание окончательно погрузилось в темноту.

Двое незнакомцев и водитель быстро и сноровисто сгрузили бесчувственное тело Антона в багажник старой машины. Несмотря на не впечатляющие снаружи габариты машины, багажник оказался на удивление просторным, и массивное тело инкассатора легко туда поместилось.

Водитель сел обратно за руль. Те двое тоже втиснулись в салон, на заднее сиденье. Машина неспешно тронулась с места и вскоре растворилась в тёмной, безлюдной тишине ночного города.

Я пробил нужный адрес и теперь направлялся навестить одного знакомого, который мог кое-что рассказать о том, кто такой Кабан, он же Шустов Андрей Владимирович. Разговор с супругой Кабана ничего особенного не дал. Женщина равнодушно сообщила, что муж регулярно пропадал на неделю-другую и в последний раз исчез несколько дней назад. Когда именно, она не помнит. Она не тревожилась и не заявляла в полицию, думая, что тот, как обычно, шляется по каким-то сомнительным делам со своими дружками. Когда же услышала, что муж найден мёртвым, даже особо не удивилась. «Допрыгался, козёл», — так спокойно и высказалась. Никакой полезной информации, где и с кем Кабан проводил время, она предоставить не смогла. А искать связи полукриминального типа следовало в подходящем окружении. И начал я поиски с нашего уважаемого поэта-маргинала Савелия Натановича Мехельсона.

Я остановил «Ниву» у нужного адреса. Это было трёхэтажное здание дореволюционной постройки, типичный доходный дом царских времён, очень похожий на питерские подобные дома. Высокие окна, узкие балкончики с коваными решётками, барельефы и лепнина, облупившаяся от времени и непогоды. Стены цвета застарелой охры, на которых проступали разводы и трещины, создавали впечатление здания, пережившего эпохи, войны и революции, и теперь тихо умирающего в коммунальном забвении. Дом представлял собой замкнутый прямоугольник, образующий внутренний двор-колодец, где когда-то останавливались кареты и телеги, складывалась солома и топливо для печей, а теперь стояли редкие, потрёпанные жизнью автомобили жильцов. Место выглядело ветхим и унылым, и было ясно, что коммунальное расселение давно превратило его из бывшей роскоши в убогий памятник прошлому.

Я вошёл в парадную. Под ногами лежала затёртая, местами отколовшаяся венецианская плитка с выцветшим орнаментом. Над головой висела, или даже нависала массивная гипсовая лепнина, за долгие годы выкрашенная в многие слои облезлой, местами вспучившейся краски. Всю историческую ценность портил густой моток грязных проводов различного калибра, сверху беспощадно перечёркнутый новыми белыми кабелями интернета. Нелепое соседство старого и нового резало глаз.

В квартиру, куда я направлялся, вела тяжелая дубовая дверь, за сто лет обросшая тысячью слоёв краски, под которой едва угадывались резные элементы. Косяк двери был испещрён многочисленными дверными звонками разных эпох, половина из которых уже давно не работала. Я не стал разбираться, какой из них принадлежал Мехельсону. Всё это давно было пережитком прошлого, теперь гости наверняка звонили по мобильным, прося открыть дверь.

Я равнодушно потыкал на все кнопки подряд, сверху вниз предполагая, что в коммуналке поднимется переполох, но за дверью так и стояла тишина — будний день, все либо на работе, либо заняты своими делами — бухают.

Дверь приоткрылась, и из темноты прихожей выглянул пацан лет четырнадцати, рыжий, ушастый, с хитрым взглядом и наглым выражением лица.

— Тебе чего, дядь? — буднично спросил он.

— Мехельсон дома?

— Дай стольник — скажу, — парень нагло ухмыльнулся.

Я легонько отвесил ему подзатыльник, чтобы сбить спесь.

— Ой! Чего дерёшься сразу-то? Дома он, дома, заходи.

— Вот и хорошо, — ответил я и вытащил из кошелька двести рублей, протягивая ему. — Учись вежливо разговаривать с незнакомыми людьми, и тебе обязательно воздастся. Ну, показывай, где его комната.

Наличными деньгами я всегда старался обзаводиться на вот такой случай, да и привычней оно мне было.

У парня сразу загорелись глаза, он ловко сграбастал мелкие купюры и кивнул:

— Да вон там его комната. Опять где-то денег раздобыл вчера, всю ночь бухал, стихи свои орал на всю коммуналку. Мой батя даже морду ему начистил, чтобы он заткнулся и спать лёг.

— Начистил морду? — я удивлённо вскинул бровь. — Хоть живой теперь ваш поэт-то?

— Живее всех живых, — хмыкнул парнишка. — Это же таракан. Они не мрут никогда.

Я усмехнулся и подумал было, что тараканы-то уж давно вымерли, но тут же заметил, как по плинтусу торопливо пробежал толстый, жирный шестиногий усач, подтверждая, что в этой квартире время и правда остановилось.

Подойдя к указанной двери, я постучал крепко и настойчиво:

Бух-бух-бух!

За дверью завозились, послышалось кряхтение, недовольное бормотание, а затем из-за двери раздался знакомый прокуренный голос Савелия Натановича Мехельсона:

— Петька, если это ты, убирайся, курвец! Я не открою! Сгинь немедленно, иначе возьму грех на душу и вызову ментов!

— А менты уже здесь, — сообщил я. — Открывайте, гражданин Мехельсон.

За дверью на секунду повисла испуганная тишина, а потом голос снова подал признаки жизни, теперь звуча заметно слабее и тише:

— А я никого не вызывал…

— А нас не надо вызывать, Савелий Натанович, — перебил я. — Мы сами приходим. Открывай, разговор есть.

За дверью щёлкнул замок, и дверь нехотя приоткрылась. Из щели осторожно высунулась встрёпанная и напуганная морда поэта-маргинала.

— Максим? Это вы… то есть, это вы из полиции? — Мехельсон с некоторым замешательством таращил глаза, явно пытаясь сообразить, как ему теперь себя вести. — Да нет же! Не может быть. Вы — хороший. Ха! Здорово вы меня разыграли, прямо классика жанра…

— Это не розыгрыш, Савелий Натанович, — я продемонстрировал удостоверение, дав ему разглядеть его во всех подробностях. — Уголовный розыск. Разреши-ка, я войду.

И, не дожидаясь ответа, шагнул внутрь. Дверь тяжело захлопнулась, а я оказался в комнате, больше напоминавшей лавку старьёвщика, нежели место обитания современного человека. В помещении царил полнейший бардак, лишь издали напоминающий творческий беспорядок. Комната была перегорожена пополам пёстрой занавеской, создававшей иллюзию двух отдельных пространств. В одном отделении, подобии кухни, стоял старый холодильник «Саратов» и шаткий стол с кипами грязной посуды. В другой части царила атмосфера, напоминающая о творческой мастерской: на стенах висели картины в старых позолоченных рамах, под ними навалены стопки книг, начиная от Жоржа Сименона и заканчивая потрёпанными томиками Ахматовой и Бродского. Повсюду стояли и лежали разномастные скульптурки, бюсты, сувениры, какие-то безделушки и кипы пожелтевших газет. На стене висел старый велосипед с проржавевшими спицами. В воздухе стоял стойкий запах перегара, пыли и давно не проветриваемого помещения.

Среди всего этого хаоса стоял хозяин — Савелий Натанович Мехельсон. В драных тапочках, потрёпанном халате с жирными пятнами и всклокоченной седеющей гривой волос. Под глазом у поэта красовался свежий синяк — явно подарок со вчерашней ночи.

— Ну что, заявление писать будешь? — я с усмешкой кивнул на его фингал. — Кто тебе фейс начистил?

— Нет-нет, никаких претензий! — сразу всполошился Савелий Натанович, виновато вскинув руки. — Сам виноват, вчера перебрал…

— Да ладно, шучу я. Я не по бытовухе к тебе, а по более важному делу.

— Максим, я не могу поверить, что вы из этих… — Мехельсон неопределённо покрутил пальцем в воздухе, словно подозревал меня в членстве в каком-то тайном обществе или секте.

— Савелий Натанович, у каждого свои недостатки, — с иронией произнёс я, медленно осматривая стол, заваленный бутылками от вполне приличного пуэрто, виски и текилы. — Смотрю, ты неплохо устроился, нигде не работаешь, а выпивку берёшь дорогую.

— Ну как же не работаю? Я стихи свои продаю! — с пафосом заявил поэт и даже выпрямился.

— А вот это не надо мне заливать… — начал я, но он меня уже не слушал.

— Хотите, я вам прочту новое? Конечно же, посвящается женщинам… — Савелий Натанович вдохнул полной грудью и торжественно начал:

'Вы так невинны и наивны,

А я — ужасный человек.

Боюсь просить у вас взаимность,

Но свято верю в сладкий грех…'

— Браво, — хлопнул я в ладоши. — Но разговор сейчас не о твоих стихах. Скажи лучше, когда ты последний раз видел Кабана?

— Кабана?

— Андрея Владимировича Шустова, — уточнил я.

— Этого пренеприятнейшего субъекта, от которого вы меня сами же и спасли? — удивлённо вскинул брови Савелий Натанович.

— Да, того самого, который хотел тебе морду набить за то, что ты спал с его женой.

— Ах, Натали… утоли мои печали, Натали… — театрально протянул Мехельсон. — Теперь она вдова… Хотя в глазах его вместо скорби мелькнуло что-то вроде кобелиной радости.

— Получается, вдова, — кивнул я. — Так когда ты Кабана последний раз видел?

— Так с вами и видел! — уверенно ответил он.

— Точно? Ничего не путаешь?

— Точнее не бывает, клянусь своим пером и музой!

— С кем он общался? — допытывался я.

— Помилуйте, откуда же мне знать? Нас связывала лишь чертовка Натали!

— Понятно, — я прошёлся по комнате и наткнулся взглядом на старую гитару, висевшую на стене. Струны на ней были натянуты странно, в обратном порядке.

— Ты, оказывается, ещё и музыкант?

— Нет, я не волшебник, я только учусь, — отшутился Савелий Натанович. — Это подарок от Натали… супруги как раз-таки Кабана. Говорила, что я должен свои стихи на музыку переложить. Кабан гитару забросил, а она решила, что я достоин. Я женщин не обижаю и принимаю их дары с благодарностью. Но так и не освоил сей инструмент. Увы. Странная она какая-то, гитара эта, видите ли, струны перепутаны.

Я теперь уже внимательно осмотрел гитару:

— Они не перепутаны. Это гитара для левши.

— А-а-а, а я-то думаю, в чём дело? — удивился Савелий Натанович. — Ну, Кабан был левша.

— Откуда знаешь?

— А зачем бы ему гитара для левши была нужна иначе? — пожал он плечами.

— Логично, — согласился я. — Ладно, пиши лучше стишки и не бухай. Кстати, я тебе звонил, а ты трубку не брал.

— Ах, у меня новый номер сейчас…

— А тот зачем тогда давал? Чтобы никто не дозвонился?

— Простите, задолженность большая была, пришлось оператора сменить, — виновато пробормотал Мехельсон.

— А теперь, смотрю, дела пошли в гору, — я снова окинул взглядом бутылки. — Диктуй новый номер.

Он продиктовал, я же набрал и не только сохранил, но и убедился, что телефон зазвенел.

— Телефон новый, — заметил я. — Милое дело. Может, и мне стишки писать начать?

— Ох, не ерничайте, товарищ полицейский. Талант не каждому дан.

— Ладно, талант, закрывайся. Береги второй глаз от соседа. Если что, позвоню, сам придёшь, понял?

— Конечно! А хотите, я про полицию стихи напишу?

— Не надо, — сказал я и вышел из комнаты.

Оксана проводила планерку для УГРО в своем кабинете. Внимательно выслушала всех, кто что сделал за прошедшие сутки, задала вопросы касательно владения оперативной обстановкой. Потом коротко и сухо прошлась по ранее совершённым преступлениям прошлых лет и потребовала отчитаться за работу по свежим темнухам в отчетном периоде. Нескольким операм, особенно молодым, крепко вставила за низкие оперативные позиции и вялую работу с агентурой и информаторами.

Настал черёд дежурного опера, который оттарабанил сутки и выглядел теперь крайне сонным. Но Кобра его вмиг взбодрила. Старлей Коротков был далеко не юн, но и матерым сотрудником его назвать было нельзя.

В моё время сотрудник после двух-трех лет службы уже волей-неволей становился опытным опером, потому что учился у матерых наставников и прямо в полях, в самой гуще событий, а не в тепличных учебных центрах. Тогда нас, зеленых лейтенантов, сразу кидали в бой, а сейчас вот передо мной стоит старший лейтенант, который мямлит и не может внятно ответить даже на элементарные вопросы по простым кражам.

Кобра нахмурилась и посмотрела на него строго, с явным раздражением:

— А по без вести пропавшему материал отработал, Коротков?

Старлей замялся, отводя глаза в сторону, потом нервно сглотнул и, наконец, выдавил из себя:

— Да, конечно, Оксана Геннадьевна. Я жену опросил, в осмотре квартиры участие принял, по соседям прошёлся. Семья нормальная, приличная. Вроде, не ругались…

— Что значит «не ругались»? — Кобра резко перебила его. — Мужик пропал, здоровый мужик! Это тебе не подросток, который с девчонками погулять ушёл и забыл вернуться. Это серьёзный человек, инкассатор, бывший военный, офицер в отставке, Антон Олегович Столяров. Ты что, думаешь, он загулял где-то с кем-то?

Коротков пожал плечами, явно не понимая серьёзности ситуации:

— Да, может, и загулял. С женщиной какой-то завис, бывает же…

— Какой, нахер, загулял! — сорвалась на крик Кобра, резко хлопнув по столу ладонью. — Ты по месту работы его пробивал вообще? Он ответственный человек, у него ни одного дисциплинарного проступка за всё время службы! Ни одного! А тут он утром на работу не вышел, телефон его отключен. Думаешь, это просто так? Врубаешься, Коротков? Бывший офицер с боевым опытом пропадает среди ночи — это тебе что, шутки? Совсем мозги включить не можешь?

Старлей сник и потупил глаза, явно осознавая, что провалился с этим материалом по полной.

— Дорабатывай материал немедленно. Чтобы до сегодняшнего вечера был отработан полностью. Мне нужны результаты! Всё выясни: с кем общался, где был, кто видел его последним. Пока не отработаешь по полной — домой не уйдёшь. Всё ясно?

— Так точно, — угрюмо пробормотал Коротков, покраснев.

Я молча посмотрел на эту сцену и подумал, что времена сильно изменились. Раньше мы каждое такое дело держали на особом контроле, особенно если оно касалось бывших военных и силовиков. А теперь, вот, приходится стоять и слушать, как старлей не может элементарно проверить даже основные версии.

Кобра, вздохнув, резко обвела нас взглядом и отрезала:

— Всем всё ясно? Тогда работать!

Планёрка закончилась, все оперативники тихо и понуро вышли из кабинета. Я специально не торопился уходить, ждал, пока за последним закроется дверь.

Я подошёл ближе. Оксана села за стол, устало потерла лоб, прикрыла глаза, будто пытаясь стереть накопившееся раздражение. Я сел напротив неё и слегка улыбнулся, пытаясь разрядить обстановку:

— Ты чего такая злая сегодня, Оксан?

Кобра тяжело вздохнула, глянула на меня, чуть улыбнулась и с досадой ответила:

— Да, Макс, задолбалась с такими кадрами работать. Сам видишь, вроде, взрослые люди, а мозгов ноль.

— Да ладно тебе, это же просто потеряшка. Может, действительно загулял где-то мужик? Бывает…

— Да ни хрена он не загулял, — резко отрезала она и вдруг выложила передо мной несколько фотографий. — Вот, посмотри. Это Столяров.

На снимках Антон был в военной форме, в полевой экипировке, держал пистолет в одной руке, стоял в классической спортивной стрелковой стойке, сосредоточенный и уверенный.

— Это откуда? — я удивлённо нахмурился. — С осмотра изъяли?

— Нет, это принесли его знакомые, из наших бывших, — пояснила Кобра. — Сказали, бывших офицеров не бывает, попросили помочь его найти. Знакомые волнуются за него, кипиш какой-то нездоровый поднимается.

— Странно, конечно, — задумчиво протянул я.

В этот момент дверь неожиданно распахнулась, и в кабинет ввалился Мордюков. Он остановился, внимательно окинул нас взглядом и удивлённо вскинул брови:

— А, вы тут? Ну и отлично. Как работа движется? — вопрос прозвучал, скорее, риторически, чем по делу. Поэтому мы даже не пытались ответить, а он тут же продолжил: — Да, кстати, по этому вашему бывшему военному, Столярову… звонили сверху, разобраться срочно велели. Замначальника главка лично спрашивает. Найдите уже бабу, у которой он застрял, и закройте вопрос.

— Какую ещё бабу? — удивлённо переспросила Кобра.

— Ну а где ещё может быть здоровый мужик с боевым опытом? — хмыкнул Морда. — Конечно, у какой-нибудь бабы завис.

Кобра бросила на него недовольный взгляд:

— И вы туда же…

— А что, не прав? — ухмыльнулся полковник. — Ладно, работайте, некогда мне тут с вами. Доложите потом, мне отчитаться надо.

Мордюков развернулся и вышел из кабинета, хлопнув дверью. Я снова взглянул на фотографии, которые Кобра выложила передо мной. Столяров уверенно держал пистолет в вытянутой левой руке. Я чуть нахмурился, задумавшись:

— Слушай, а он ведь левша…

— Ну и что? — переспросила Оксана.

— Просто Кабан тоже, как я выяснил, был левшой… и тоже здоровый мужик… — произнёс я, глядя на фотографии с нарастающим ощущением странной и пока неясной связи.

Кобра внимательно посмотрела на меня, чуть сузив глаза.

— Странное совпадение, конечно, — проговорила она.

— Слишком странное, чтобы быть случайным, — кивнул я.