Глава 11
Земля. Город Нижний Тагил
В кабинете Кума я доложил о себе по форме и упер взгляд в пол. Майор долго меня рассматривал и молчал. Потом, насмотревшись, негромко предложил сесть.
– Садитесь, Глухов, поговорим.
Я сел и снова упер взгляд вниз, рассматривая канцелярский стол старинной работы с зеленым сукном, обтертым и залитым всем, что на него проливалось за годы его службы.
– Курить будешь?
– Не курю, – ответил я, не поднимая глаз.
– Как хочешь, – ответил майор и, чиркнув спичкой о коробок, прикурил сигарету. Помахал рукой, туша огонек спички, затянулся, выпустил дым в потолок, я все это видел краем глаза. Он сказал: – Пошли слухи, что ты предлагал санитару совершить измену Родине.
– Предлагал, – не стал врать я, – но в шутку. Этот санитар туп и глуп, скучно было.
– Скучно, значит. Хочешь повеселиться? – Голос майора стал суровым и угрожающим. Я поднял голову:
– Мне двенадцать лет сидеть, гражданин майор, и я совершил глупость, признаю.
– Хорошо, что признаешь, а то я могу это дело раскрыть и тебе добавить срок. Понимаешь?
– Понимаю, – кивнул я. – Что от меня требуется?
– Информация, Глухов. Будешь сливать мне информацию по отряду, в котором будешь жить, а я закрою глаза на твои чудачества.
Я не спорил и не строил из себя героя.
– Договорились, – кивнул я.
– Что, так просто? – удивился майор.
– А что тут сложного? Мне все равно не вписаться в коллектив, меня будут сторониться, но что узнаю – сообщу. Что вы хотите знать?
– Настроения, у кого хранится общак. О чем говорят, что обсуждают.
– А что, в красной колонии тоже есть общак? – удивился уже я.
– Есть. Зек он и здесь зек. Пусть и не такой, как на других зонах, но зек и лидеры неформальных группировок используют деньги для подкупа администрации и вольнонаемных сотрудников колонии. Им проносят запрещенные предметы: водку, сигареты, наркотики. Мне надо знать, какие запрещенные предметы есть, где хранят. С кем поддерживают связь на воле… Понимаешь?
– Понимаю, гражданин майор.
– Странный ты, Глухов, человек. Скользкий, – подумав, ответил майор. – Не боишься, что я солью эту информацию зекам?
– И что будет? – пожал я плечами. – Убивать меня не будут, а вы лишитесь возможности получать информацию. Да и многого я не узнаю. Со мной делиться не будут. У вас есть там свои информаторы-стукачи, они больше моего знают…
– Не твоего ума дело, Глухов, подписывай согласие на сотрудничество.
Он достал бланк о добровольном сотрудничестве с администрацией и дал мне подписать, я прочитал и подмахнул. Мне это ничего не стоило. Зато не усложняло жизнь. Жить по понятиям я не собирался. С Боцманом и Ингушом договорюсь, объясню ситуацию.
– Ну, вот и лады, – довольно произнес майор, потушил сигарету в пепельнице, раздавив ее, и убрал бланк. – Сейчас пойдешь к замполиту, он проверит твои музыкальные способности… А что ты, если умеешь играть на гитаре и петь, не напросился культработником в клуб? – спросил майор.
– Так там надо плакаты рисовать, убирать клуб. Забот много. А лазарет – это хорошее питание и непыльная работа: вынес утку, протер полы, заправил кровати, поставил градусник – и день свободен.
Майор рассмеялся:
– Ты такой откровенный, Глухов. Все это верно, но никто никогда об этом вслух не говорит. И ты не больно-то распространяйся, понял?
– Понял, гражданин майор. Вы спросили, я без лукавства вам ответил, другим не скажу. – Майор вновь рассмеялся и произнес:
– Ну, тогда иди, тебя проводят.
Я встал и вышел.
У замполита меня ожидало новое испытание. Молодой и энергичный политработник с ходу набросился на меня с обвинительной речью, утверждая, что я преступник, и если не исправлюсь, то моей карьере и жизни придет конец. Я слушал его, как слушал политинформации нашего замполита полка. Их задача – критиковать, наша – принимать. Политработник работал ртом: открыл рот – уже на работе, закрыл – пошел домой. Хорошо, что не заставили конспектировать Ленина и книгу Брежнева «Малая земля».
Короче, мне нужно было осознать, что я негодяй и предатель Родины и только упорным трудом смогу искупить свою вину и начать пропагандировать социалистические ценности.
– Готов? – спросил замполит.
– Всегда готов, – ответил я, – и уже подписал бланк о сотрудничестве с администрацией.
Замполит открыл рот, посмотрел на меня с недоумением, потом усмехнулся.
– Не боишься об этом говорить?
– Не боюсь. Я решил встать на путь исправления. А что может быть лучше сотрудничества с администрацией концлагеря?
– С администрацией кого? – поднял брови замполит.
– Простите, оговорился, колонии. И еще я буду выступать в клубе – это тоже мой вклад в пропаганду социалистического строя.
Замполит внимательно посмотрел на меня, но ничего не сказал.
– Что умеешь? – спросил он.
– Играть на гитаре, петь и сочинять частушки.
– Частушки не нужны. Стихи умеешь сочинять?
– Могу попробовать, если будет время.
– Времени у тебя много, – саркастически усмехнулся замполит. – Целых двенадцать лет. Ладно, пошли в клуб, покажешь, что умеешь.
Он поднялся, я тоже вскочил.
В клубе сидел худой, сгорбленный зек и малевал плакат.
– Савченко, – окликнул его замполит, – пошли, дашь новенькому гитару.
Тот вскочил, засуетился, чуть не опрокинул кружку с чифиром. Таким темным был чай.
– Опять чифиришь, Савченко? – нахмурившись, спросил замполит.
– Так вдохновение нужно, гражданин начальник, – ощерился художник.
– Ладно, пошли, – отмахнулся майор. Мне дали гитару, я проверил настройку и подправил, прошелся по струнам и спросил:
– Что петь?
– Что знаешь, то и пой.
Я знал много, но запел «По долинам и по взгорьям».
Художник слушал, наклонив голову. Я допел, а майор спросил:
– Что скажешь, Савченко? Ты у нас худрук.
– Скажу, что играет неплохо и поет тоже, для зоны сойдет.
– Хорошо, – кивнул майор и приказал мне: – Будешь приходить сюда три раза в неделю репетировать, помогать с плакатами и оформлением клуба.
– Не могу, не успею, – спокойно ответил я и поставил гитару к стенке. – Я в лазарете работаю.
– Я тебя переведу, – отмахнулся майор и, посмотрев на старшего прапорщика, дал отмашку: – Уводи заключенного в отряд.
– Так отряд его на работе в швейном цеху, а он санитар.
– Тогда уводи в медчасть, – не поворачиваясь к прапорщику, ответил майор. Он целиком погрузился в обсуждение проблем клуба с худруком Савченко и про меня уже забыл.
Мы не успели дойти до медчасти, как за мной примчался посыльный из службы порядка и сообщил прапору, что зам по безопасности снова вызывает меня.
Прапор тихо выругался и повел меня в здание администрации. В кабинете, словно вулкан, извергал гнев красный от злости майор. Он выпроводил провожающего и обрушился на меня тихим, но яростным шепотом:
– Ты что, сучонок, повсюду будешь трепаться о том, что подписал согласие на сотрудничество? Ты зачем замполиту сказал, что работаешь на меня?
Я, сохраняя хладнокровие, ответил:
– Не повсюду, гражданин майор. Вы знаете, как он меня загрузил? И подлец я, и срок мне малый дали, он бы добавил больше, и вину искупить нужно трудом и страданием. Вот я ему и сказал, что встал на путь исправления. Иначе мы бы и до клуба не дошли.
Майор начал успокаиваться, сел за стол и пробурчал:
– Узнаю замполита, вечно лезет не в свое дело. А если он проболтается?
– Не проболтается, он же не дурак, – ответил я, глядя на скривившегося майора. – Или дурак?
Он еще сильнее скривился:
– Придержи язык, Глухов, а то он у тебя не в меру длинный. В администрации колонии дураков нет.
– Так это же хорошо! – радостно воскликнул я.
– Иди, Глухов, не болтай с замполитом, я сам разберусь.
– Гражданин начальник, выпишите мне пропуск. В жилую зону, в клуб и в медчасть. Прапоры замучаются со мной таскаться.
Кум ненадолго задумался и согласился:
– Ладно, иди. Я пришлю пропуск в медчасть, передадут Светлане… Э-э-э… начмеду, – поправился он.
Светланы уже не было – она ушла после ночного дежурства. В ординаторской сидел Сытник и пил чай. Увидев меня, он насторожился.
– Не бойся, – улыбнулся я. – Я не совсем псих. Вернее, я скрытый псих. Могу или себя зарезать, или другого, если тот мне не понравится. И мне ничего за это не будет, больной, понимаешь? Как дела?
Сытник вскочил, схватил кружку и выбежал из ординаторской. Я сел на диван и включил телевизор. Показывали хоккей. Играли «Спартак» и «Динамо Москва». Я не любил спортивные передачи, но делать было нечего. К концу игры в ординаторскую зашел прапорщик и спросил, где начмед. Я ответил, что сейчас я за нее, а Светлана АлексеевнаАлексеевна ушла домой. Сестрички тоже ушли.
– Вот пропуск на тебя, – буркнул прапорщик. – Весь день с тобой таскаюсь.
Я расписался и забрал пропуск. Теперь я был свободен и пошел искать дежурного по лазарету – им оказался Сытник.
– Михайло, я ухожу, – сказал я.
– Куда? – удивился он.
– В барак. У меня пропуск, – я показал ему документ. – Ты тут не балуй, – добавил я и вышел.
Он вслед мне крикнул:
– Тебе пока нельзя уходить, работай.
– А что делать? – Я остановился на пороге ординаторской.
– Иди проверь подвал, там прачечная и котельная.
– А что проверять? – спросил я.
– Порядок, придурок, если не убрано – убери.
– Понял, – кивнул я и пошел в подвал.
Медчасть была расположена в отдельно стоящем здании и отгорожена от административной зоны сеткой рабицы и колючей проволокой сверху высокого забора. Здание было старым, в два этажа с подвалом. Туда я еще не спускался. В подвале, как я знал, располагалась своя котельная и своя прачечная. Белье и постельные принадлежности стирали и сушили отдельно для лазарета. Я спустился, прошел небольшой тамбур и очутился в котельной. Пожилой зек был кочегаром, котельная работала на газу, и он регулировал подачу газа.
– Привет, – поздоровался я. – Я Глухов Виктор, позывной Фокусник или Дух, как нравится.
Мужчина пил чай и указал глазами на скамейку рядом:
– Садись, Дух, наслышан о тебе. Чай будешь?
– Буду, – ответил я и достал из воздуха пачку чая второго сорта.
– Ишь ты. Индийский. Богато живешь, Фокусник. А я Василий, позывной не имею, погоняло – кочегар, – и он рассмеялся. Во рту старика не было трех зубов. Он поставил трехлитровую банку, полную воды, на стол. Сунул в нее две бритвочки, скрученные ниткой. Между лезвиями располагались три спички. От каждого лезвия шел проводок, который заканчивался вилкой. Он воткнул вилку в розетку, и вода в банке забурлила. Обыкновенный «бурбулятор», какой использовали и у меня в батальоне, и на зоне.
Я достал леденцы и положил на стол.
– Однако, ты вправду фокусник, – удивился Василий.
– А как вас по батюшке? – вежливо спросил я.
– Василий Федотович, – степенно ответил тот, – можно просто кочегар, я привык.
– За что срок тянете, Василий Федотович? – поинтересовался я.
– За тройное убийство, – усмехнулся он. – Пятнашку дали, вот семь лет уже отсидел, на УДО не отпускают – считают, опасен. Знаешь, сколько мне лет?
– Э-э-э, – замялся я, – нет. А сколько?
– Сорок девять. А выгляжу на семьдесят. И ты такой же будешь, у тебя срок немного меньше моего.
– А кого порешили?
– Кого? – вновь невесело усмехнулся Василий. – Да жену свою и двух ее полюбовников. Я тебе так скажу, Дух. Все беды от баб. Взял после развода в жены молодую бабенку из деревни на пятнадцать лет моложе себя. Поженились, и сделал я ее секретарем-машинисткой в райотделе. Однажды на праздники, на День милиции, я был на усилении в одной деревушке. Меня вызвали срочно по делу. Я возвращаюсь, а на моем столе два молодца из угонного розыска мою любимую жарят в два ствола. Я вспылил и положил из «Макарова» всех троих. Так и сдался дежурному. Вот и получил свой срок. Ты молодок сторонись, Дух, они до добра не доведут.
– Да где их взять-то, этих молодок, только из сестричек если…
– Не, с этим не балуй. Тут опер один из оперчасти к нам прикреплен. Это его овечки. Зовут его старший лейтенант Сергеев Андрей Сергеевич. Еще не знаком?
– Нет, не довелось, только с Кумом.
– Ну, значит, еще познакомишься, гнида редкостная, он за медчастью закреплен. Сейчас в отпуске. Повезло тебе. Сытника уже знаешь? Ему стучит, падла. С этим западенцем будь осторожнее, он мать родную продаст за место санитара. Уже троих выжил до тебя.
Я кивнул, и мы продолжили пить чай и беседовать. Василий Федотович оказался человеком умным и рассудительным. Он сожалел, что поддался эмоциям.
– Не стоила она того, чтобы я из-за нее сидел, – произнес он. – Давай закончим с этим. Ты зачем в подвал спускался?
– Сытник отправил проверить порядок и, если не убрано, убрать, – ответил я.
– Узнаю падлу, это он так шутит, – сказал Василий Федотович. – Тут в котельной я убираю, в прачечной две женщины работают, а в ремонтной мастерской никого. Год как швею убрали, – добавил он. – В прачечной никого нет, бабы домой ушли. Пошли, покажу подвал. Тут я один, считай, главный по подвалу.
Мы вышли из котельной и очутились в длинном коридоре, который тянулся под всем зданием и упирался в небольшое зарешеченное окошко, которое никогда не мыли.
– Вот это прачечная, – открывая дверь, пояснил кочегар. Я вошел и осмотрелся: на кафельном полу стояли две стиральные машины промышленного образца и сушильный барабан. Здесь было душно и влажно, окон не было, а вытяжка не справлялась. – Напротив – сушильня. – Василий Федотович вышел и открыл двери сушильни: там висели на веревках простыни, полотенца, наволочки, белье и медицинская одежда. – Дальше – склад белья. Он сейчас закрыт. Работают тут две бабенки лет под пятьдесят – прачки. Их ты можешь трахать когда захочешь, хоть вместе, хоть по очереди, никому не отказывают. Бывает, я привожу им мужиков, кому охота поразвлечься, – типа, на ремонт оборудования. Уходит он ковыляя. – И рассмеялся. – Охочие до любовных утех бабенки. Иногда я вспоминаю молодость, да чего только в жизни не перепробуешь… – Мы шли за разговором вдоль коридора, он открыл очередную дверь. В помещении стояли две швейные машинки, какие были в цеху, и оверлок. – Дальше склад ветоши, туда ходить не будем, – пояснил кочегар. – Ну что, где будешь убирать?
Я растерянно пожал плечами:
– Не знаю…
– Вот и никто не знает, а эта падла так ловит новичков на крючок.
– Тогда я с тобой посижу да пойду в жилую зону, – пожав плечами, ответил я.
– Ты в каком отряде, Дух?
– В первом.
– А я во втором. Вместе пойдем.
Я прошел в жилую зону первый – остальные еще не вернулись с работ – и зашел в барак. Дневальный увидел меня и замер.
– Фокусник? – спросил он удивленно. – Что ты тут делаешь?
– Домой пришел, – ответил я. – Меня из психушки выписали.
– Выписали? А почему ты туда попал?
Я видел его раньше, но не знал, как зовут, поэтому спросил:
– Как тебя зовут, дружище?
– Коля, Николай, а погоняло Сушеный.
Был он нервный, строчил глазами, боясь встретиться взглядом.
– Куму стучишь? – спросил я, и тот обомлел.
– Нет, ты что? – вытаращился он на меня. – И вообще не маячь тут. Проходи.
– Ну-ну, – я окинул его взглядом и прошел в казарму, лег на свою кровать и закрыл глаза. Моя кровать оставалась заправленной, и никто на нее не ложился.
Через полчаса стали заходить осужденные, вернувшиеся с работ. Я сел, потом увидел Боцмана, перекинулся с ним взглядом и встал. Поправил одеяло и остался стоять.
Боцман прошел мимо на свое место, со мной не заговорил. Последним вошел Ингуш, он уже знал о моем появлении, сел на свою кровать и позвал меня, помахав рукой. Я подошел и поздоровался:
– Здорово, Ингуш.
– Садись, Фокусник, – тихо сказал он и обвел взглядом казарму. К нам никто не подходил. Я сел на кровать напротив и облокотился на тумбочку. – Рассказывай, – кратко и негромко бросил старший отряда.
– Был в лазарете, потом попал в психушку. Сейчас вернули с диагнозом «псих, но здоров». Страдаю депрессией и могу навредить себе. Меня перевели в лазарет санитаром. Был у Кума и подписал согласие на сотрудничество. Должен докладывать о нашем отряде: кто чем дышит, у кого есть связи на воле, кто контролирует общак, какие запрещенные предметы есть.
– Не боишься говорить об этом? – спросил Ингуш после долгого молчания. Он, уперев взгляд вниз, смотрел на тумбочку.
– Выбора не оставили, – ответил я. – Лучше ты узнаешь это от меня, чем от других.
– Не мог отказаться?
– Не мог. Он пригрозил, что возбудит дело о моей шпионской деятельности в колонии и о том, что я склонял Сытника предать Родину. Пришлось согласиться.
– Понимаю, – Ингуш потер подбородок. – Санитар та еще сволочь. Что хочешь подпишет. И как собираешься жить дальше?
– Просто. Буду работать в лазарете и клубе. Пусть со мной прекратят общение, отвернутся. Я псих, и ни к кому лезть не буду. Буду говорить Куму только то, что нужно. Он скоро поймет, что я как агент – пустое место.
– Не все так просто, Фокусник, – Ингуш задумчиво посмотрел на меня и улыбнулся. – Нам нужно спрятать общак. Мы постоянно перепрятываем его и можем попасться. Стукачей много развелось.
– Давай я возьму его на себя, – предложил я. – У меня его не найдут.
Ингуш внимательно посмотрел на меня, а потом кивнул:
– Хорошо. Я хотел тебя об этом попросить. Ночью тебе его передаст Боцман. Куму скажешь, что у Воблы есть водяра и он прячет ее в электрощитках. Туда никто не лазит, потому что там высокое напряжение. Ключи от шкафа у него.
– А как я объясню ему, откуда узнал о водке?
– Сам придумай, я тебе наводку дал, думай, – ответил Ингуш. – На меня не вали. – Он окинул меня взглядом. – Вижу, понял. Теперь иди, я сообщу всем, чтобы тебя не трогали и оставили в покое. И вот еще что. Зачем ты говорил дневальному о том, что он стукач? – спросил он, когда я поднялся с кровати.
– Просто проверил, и оказалось – прав, стучит он.
– Уверен? – спросил Ингуш.
– Уверен, – ответил я.
Мне про дневального сказала Шиза. Но про нее я не стал говорить, ответил:
– Интуиция, понимаешь? – пояснил я и ушел к своему месту.
С этого момента у меня началась новая жизнь. Меня не трогали другие заключенные и словно чумного обходили стороной. Я работал в лазарете так же усердно, как уборщиком в швейном цеху. Убирал помещения, мыл полы, стелил кровати, кипятил шприцы, заполнял журнал посещения больных, вскоре стал оказывать первую медицинскую помощь.
Той ночью, когда меня за собой позвал Боцман, он отвел меня в туалет и там передал двадцать пять тысяч рублей общака. Это были деньги со всей зоны. Мало, но хоть что-то. Деньги приходили с воли, их проносили вольнонаемные, за что получали свой процент.
Но жизнь не приносит одни приятные новости. Появился опер, что курировал медчасть. Высокий, статный, с длинными, как бакенбарды, висками и небольшим выпирающим брюшком. Он сразу же вызвал меня к себе.
Я явился в оперчасть, доложил по форме и, смотря вниз, стал ждать.
– Осужденный Глухов, – листая мое дело, произнес опер. – Изменник Родины. Санитар. Совершил попытку суицида. Из швейного цеха был переведен для работы в медчасть. С чего это к тебе такая милость, Глухов?
– Я подписал согласие на сотрудничество, гражданин начальник, – ответил я, не поднимая глаз.
– И что? – усмехнулся опер. – Многие стараются быть полезными, а ты за десять дней не принес ни одной весточки. Зачем тебя держать в медчасти? Непорядок, Глухов. Давай говорить по существу, раз в неделю ты должен давать мне полный расклад по первому отряду и по медчасти. Обрати внимание на сестричек и прачек, они проносят запрещенные предметы. Сигареты, водку. Я хочу знать, что и когда, понял?
– Понял, гражданин начальник.
– Вот и хорошо, иди и работай.
Я ушел. И не собирался добывать для него информацию, но не учел его характер.
Через десять дней он вызвал меня по телефону, позвонив в медчасть. Указал на стул у стола и приказал:
– Вот лист, пиши, что узнал по первому отряду и по медчасти.
Я сел и написал пространное сочинение на тему, как прожил десять дней, кого видел, кто со мной отказался общаться, и свои выводы, что ничего противозаконного не нашел.
Опер прочитал мое сочинение, покивал, читая, и положил в папку.
– Я понял тебя, Глухов, – совершенно спокойно произнес он, – ты сотрудничать не хочешь. Ну что же, это твой выбор, иди. – Он убрал папку, а я встал, вышел из кабинета и направился к медчасти.
Светлана поручила мне и Сытнику сделать ревизию аптеки, и я со старанием пересчитывал лекарства, медицинские препараты и приборы, все тщательно записывал в ведомость. Через пару часов в медчасти появился опер с двумя прапорщиками, я уже закончил ревизию и передал листы начмеду.
– Светлана АлексеевнаАлексеевна, – поздоровался он и заулыбался. – Рад вас видеть, все хорошеете.
Светлана покраснела от комплимента и отшутилась:
– Ну что вы, Андрей Сергеевич. Куда мне в мои-то годы.
– Ну-ну, не прибедняйтесь, вы еще о-го-го, – он подмигнул ей, затем посмотрел на меня. – Санитар, покиньте помещение, нам надо поговорить с начальником медчасти.
Я вышел и прикрыл дверь. Я не стал стоять у дверей и подслушивать, это могла делать Шиза-дочка, и она, навострив свои ушки, используя дверь как вибропередатчик, стала передавать мне содержимое разговора.
– Светлана АлексеевнаАлексеевна, я пришел поговорить с вами по поводу вашего нового санитара Глухова. Вам не кажется странным, что этот изменник родины слишком вольготно устроился? Все пашут как волы на производстве, а он лекарства пересчитывает, ест больничную пайку и доволен жизнью. Так мы никогда не перевоспитаем заключенных.
– Глухов – старательный работник, он выполняет работу лучше Сытника, и у меня к нему претензий нет, – спокойно ответила Светлана. – Вы должны были ознакомиться с делом и понять, почему он оказался в медчасти.
– Я читал дело, изучил материалы о суициде. И что? – спросил опер.
– А то, Андрей Сергеевич, что на него покушались во время вашего отпуска, и то, что он никого не выдал. Если бы выдал, то вашего начальника уволили бы или того хуже.
– А что может быть хуже? – удивленно спросил Сергеев.
– Сами подумайте, – ответила Светлана. – Еще раз вам говорю, что у меня претензий к этому осужденному нет. – Установилось недолгое молчание.
– И все же странно, – озвучил свои мысли опер, – изменник родины отбывает наказание в щадящих условиях, тогда как другие, осужденные за гораздо менее тяжкие преступления, трудятся на тяжелых работах, искупая свою вину добросовестным трудом.
– Смею заметить вам, Андрей Сергеевич, что я медработник, а не воспитатель, и Глухова, кроме того, привлекают к культработе как участника самодеятельности.
– Да, я знаю, – ответил опер. – Я думаю, вам надо отказаться от Глухова как санитара.
– Это не я решаю, товарищ старший лейтенант, – ответила Светлана более резко, чем обычно. Я понял, что у нее заканчивается терпение.
– Но если я выйду с ходатайством, вы напишете отказ, поддержите меня?
– Нет, он хороший работник, и я не знаю, как будут трудиться другие заключенные.
– Ладно, не смею настаивать, Светлана АлексеевнаАлексеевна, я понял вашу позицию. Сейчас проведу плановую проверку медчасти, как того требуют мои обязанности, попрошу вас меня сопровождать. – Оба вышли из кабинета начальника медицинской части. Я в это время мыл полы в коридоре. – У Глухова есть свой шкафчик? – спросил опер.
– Есть, как у всех, – ответила Светлана.
– Пойдемте, проверим личные вещи осужденных. Глухов, за мной, – приказал старлей, и я, оставив швабру и вытерев руки о тряпку, пошел за ним. А позади нас шли два прапора.
Старлей проверил четыре шкафчика и подошел к моему. Открыл, и мы увидели что-то, завернутое в газету.
– Что это? – спросил он у меня.
– Не знаю, – ответил я, – я это туда не клал.
Сергеев протянул руку, вытащил сверток и развернул газету. Там находились лекарства, которые я даже не успел разглядеть.
– Откуда у вас лекарства? – строго спросил он меня.
– Не знаю, я их туда не клал.
– Вы проводили ревизию в аптеке?
– Я и осужденный Сытник…
– Вот, Светлана АлексеевнаАлексеевна, он вор. Кроме того, что Глухов изменник родины, он еще и вор.
– Я не воровал, – теряя спокойствие, ответил я, – я выходил из аптеки не последним, там оставался осужденный Сытник, а я отнес ведомость начмеду.
– Не отпирайтесь, осужденный Глухов. – Затем опер повернулся к контролерам: – Осужденного Глухова ко мне в кабинет, это я заберу как вещественные доказательства. – Он схватил сверток и снова завернул лекарства в газету.
Светлана не теряла выдержки.
– А Сытника вы не возьмете с собой? – спросила она.
– А его зачем?
– Он был последний в аптеке и мог подбросить эти лекарства Глухову.
– Это все домыслы, Светлана Алексеевна, Сытник работает в медчасти три года, и ни разу не было случая воровства с его стороны. Я жду вас тоже у себя в кабинете. Через час.
Он ушел, а меня повели следом.
– Сытник, морда холопская, я тебе устрою хорошую жизнь, – я выразительно посмотрел на ухмыляющегося санитара.
После ухода старшего лейтенанта Глухова под конвоем контролеров, Светлана Алексеевна резко повернулась в сторону ухмыляющегося Сытника.
– Миша, это ты подложил таблетки Глухову?
– Ну что вы, Светлана Алексеевна, – замотал головой осужденный, – я не делал этого, это он сам, видимо… видимо, когда я в туалет выходил. Зря вы ему доверяете.
– Миша, – голос начмеда был так холоден, и от него повеяло такой ледяной стужей, что по коже Михаила Сытника побежали мурашки. С его лица смыло ухмылку, подбородок предательски задрожал. – Я могу устроить тебе продление срока, это просто сделать: исчезнет ампула лекарства, что хранится в сейфе, и ее найдут у тебя. Я сделаю все, чтобы тебе добавили срок, и ты вылетишь отсюда, как пробка из бутылки, а на производстве тебя, как стукача, прибьют. – Голос женщины звучал нейтрально и спокойно, словно она говорила о вчерашних новостях, но от этого осужденному стало особенно страшно.
– Не губите, Светлана Алексеевна. – Он упал на колени и пополз к начмеду. – Меня старлей заставил, этот опер взъелся на Глухова и велел мне его подставить.
– Вот как? Я поняла. Встань и иди в ординаторскую, я потом решу, что с тобой сделать.
Светлана Алексеевна решительно направилась в свой кабинет, ее шаги эхом разносились по коридору. Она знала, что ей предстоит непростой разговор, и от этого ее сердце сжималось. Она набрала внутренний номер начальника колонии, но вместо знакомого голоса услышала лишь длинные гудки. Светлана Алексеевна нахмурилась, чувствуя, как напряжение внутри нее растет.
Начальник оперчасти, заместитель по безопасности майор Штильман, находился в отпуске по семейным обстоятельствам. Его жену, хрупкую женщину, сразил страшный диагноз – рак. Светлана Алексеевна знала, что в этой ситуации ей придется обратиться выше по служебной лестнице, к тем, кто мог принять важные решения.
Она набрала следующий номер, ее пальцы дрожали. На другом конце провода раздался усталый, но твердый голос. Светлана Алексеевна изложила свою просьбу, стараясь говорить как можно более убедительно. Она знала, что от этого разговора зависит многое, и ей было важно, чтобы ее услышали.
Замполит был человеком с принципами и все эти оперативные штучки недолюбливал. Он выслушал и ответил:
– Я вас понял, Светлана Алексеевна. Когда начальник колонии вернется с совещания из городского комитета партии, я с ним поговорю. Все равно он будет Глухову подписывать постановление на арест в штрафной изолятор. Больше ему ничего вменить не смогут.
* * *
Меня провели до кабинета оперативников, их там обычно сидело трое, но сейчас никого не было.
– Товарищ прапорщик, подождите за дверью, – распорядился старлей и сел за свой стол. – Ну что, Глухов, доигрался? – рассматривая меня, глумливо спросил он и ухмыльнулся. – Понял, с кем связался?
– Понял, – ответил я. – Я таких, как вы, много видел, сам охранял колонии. Понимаю, что вы хотите.
– Ну, если понимаешь, то давай договоримся: я говорю, ты исполняешь. Мне надо, чтобы ты сознался в том, что тебя резали заключенные из службы внутреннего порядка.
– Не могу.
– Почему?
– Потому что сам себя резал.
– Врешь, скотина, – опер подался вперед, потом встал, обошел меня и резко ударил кулаком в живот. Но тут он оплошал. Дочка поставила блок, и он напоролся на «каменную стену». Не ожидав такого, он вложил всю силу в удар. Кости пальцев хрустнули, и он, закричав, запрыгал на месте. Тряся рукой, прошел к своему столу. – Запомни, тварь, – морщась от боли, прошипел он. – Я тебя сгною в ШИЗО. Ты подохнешь там, если не расскажешь все как было. Я тебе не спущу, во-от, твою мать за ногу, самодеятельность твою прикрою, кровью умоешься, тварь. Конвой! – крикнул он. – Осужденного в ШИЗО.
Прапор потоптался и произнес:
– Извиняюсь, Андрей Сергеевич, нужно на него приказ составить за подписью начальника колонии…
– Будет вам приказ, когда он вернется, а сейчас в камеру его, в одиночку, в третью. Пусть посидит, подумает на досуге.
Не успел начальник колонии переступить порог своего кабинета, как вошла секретарь Маша. Невзрачная, угловатая, но покорная как теленок девушка.
– Евгений Маркович, к вам просится на прием майор Герасимов.
– Пусть войдет, – буркнул полковник и сел за стол, налил из графина стакан воды и почти залпом выпил, вытер лоб платком и посмотрел на вошедшего. – Что у тебя, Петр Николаевич? Давай только недолго, я устал и хочу домой пораньше уйти.
– Оперчасть арестовала осужденного Глухова и хочет поместить в штрафной изолятор…
– И что? Я должен за них делать их работу? Кто такой Глухов?
– Это тот, кто резал себя, и было по нему следствие.
– Ах этот, Глухов, – опустил голову полковник, – и что он натворил?
– Ничего, его подставили, чтобы, сами понимаете…
– Что я должен понимать? Петя, ты говори толком, почему я должен заниматься проблемами какого-то осужденного?
– Заместитель начальника оперчасти решил нагнуть Глухова и отправить его в механический цех на тяжелые работы. А тот может сказать, что его хотели убить…
– И что, Сергеев не знает всех обстоятельств дела?
– Знает, но, видимо, хочет подсидеть своего начальника. Пока того нет.
– Вот жук! – воскликнул полковник. – Что совершил Глухов?
– Ему вменяется кража лекарств.
– Запрещенка?
– Нет, лишь таблетки от головной боли, аспирин и лекарство от кашля.
Полковник нахмурился, его брови сошлись на переносице, выдавая удивление и подозрение.
– Зачем они ему? – спросил он, голос его был недовольным и усталым, видно было, что он не хотел решать возникший вопрос с осужденным. – И как случилось, что он оказался допущен до лекарств? Что говорит начмед?
– Он не брал их. Таблетки ему подложил санитар Сытник по приказу Сергеева. Он уже сознался начмеду.
– М-да-а. Дела, – недовольно протянул полковник. – И что ты прикажешь делать, отпустить Глухова? Упадет авторитет оперчасти, зэки подумают, что они могут ставить свои условия, беды не оберемся. Посадить Глухова? Тот станет говорить, что его преследует оперчасть и хотят убить снова… И снова следствие… Ладно, я разберусь, иди. – Полковник нажал кнопку селектора: – Маша, вызови ко мне Сергеева.
– Он уже ждет в приемной, Евгений Маркович.
– Пусть войдет. А ты, Петр Николаевич, останься, Глухов и у тебя работает в клубе.
С улыбкой на лице вошел старший лейтенант с постановлением о помещении осужденного в штрафной изолятор. Левая рука опухла, и он периодически морщился.
– Садись, старлей, – небрежно бросил полковник. – Что у тебя с рукой?
– Ушиб…
– Ясно, лечись и будь осторожен. С чем пришел?
– Принес постановление, товарищ полковник. В ходе оперативных мероприятий, проведенных мной, была выявлена кража лекарств из аптеки медчасти. Украденное нашли у осужденного Глухова. Тот стал недавно санитаром. Прошу применить к нему меру наказания – помещение в ШИЗО на пять суток.
– Он сознался?
– Нет, отпирается. Говорит, это не его рук дело.
– Понятно, – произнес полковник. – А что говорит начмед?
– А что она может сказать? У нее украли лекарства. Она не соблюдала меры предосторожности и держала аптеку открытой. Заходи, бери что хочешь. Хорошо еще запрещенку не украли.
– Непорядок, – покивал полковник и взял трубку телефона, набрал три цифры и стал ждать. – Светлана Алексеевна? – спросил он. – Зайди ко мне, разговор есть. Подождем товарища начальника медчасти, разберемся в этом вопросе… – обратился он к офицерам и стал ждать, стуча пальцами по столу.
Старший лейтенант заерзал на стуле, взгляд его забегал по сторонам.
Вошла Светлана Алексеевна, увидела старшего лейтенанта, и глаза ее опасно сузились.
– Вызывали, товарищ полковник? – спросила она.
– Вызывал, Света, садись, разберем обстоятельства кражи лекарств из больничной аптеки.
Начмед Светлана Алексеевна молча прошла к свободному стулу, ее лицо оставалось непроницаемым. Она перевела взгляд на старшего лейтенанта Сергеева, который замер будто статуя, его лицо покрылось румянцем.
– Светлана Алексеевна, – полковник приподнял бровь, – как так вышло, что у вас украли лекарства?
Начмед ответила спокойно, но в ее голосе звучала сталь:
– Их украл санитар Сытник. По приказу старшего лейтенанта Сергеева.
– Неправда! – выкрикнул Сергеев, его голос дрогнул, выдавая волнение.
– Сытник? – Полковник изобразил удивление, но его глаза оставались холодными. – Но в постановлении значится Глухов.
– Сытник и Глухов проводили инвентаризацию в аптеке перед приездом комиссии, товарищ полковник, – Светлана Алексеевна говорила размеренно, словно рассказывала сказку. – Когда Глухов ушел, чтобы принести мне ведомость с описью лекарств, Сытник воспользовался моментом и украл все, что попалось под руку. Все запрещенные препараты были спрятаны в сейфе, и до них он добраться не мог. Он спрятал их в шкафу Глухова. Товарищ старший лейтенант сразу же нашел украденное и потребовал от меня отказаться от санитара Глухова, написать рапорт на ваше имя. Я не согласилась. Глухов – ответственный работник.
– Так значит, Глухова подставили? – уточнил полковник.
– Все верно, – ответила начмед.
– Что скажешь, Сергеев?
Тот, покрытый красными пятнами, отвернулся и стал говорить:
– Это моя работа, товарищ полковник. Я считаю, что Глухов недостоин работать в больничке колонии. У него преступление, за которое он отбывает наказание…
– Старший лейтенант Сергеев, суд уже избрал ему меру наказания в виде двенадцати лет лишения свободы. Вы не судья, не вам решать, где ему работать.
– Но он изменник Родины!..
– Ты не понял меня, Сергеев. Ты знаешь, по каким обстоятельствам он попал в медчасть?
– Знаю, – не поворачиваясь, неохотно ответил старший лейтенант. – И что теперь, его отпустят?
– Нет, отпускать Глухова нельзя. Петр Николаевич, вам надо поговорить с Глуховым. Ему придется отсидеть в ШИЗО трое суток, но не за кражу, а за что – придумайте вместе с начмедом.
– А если он… – поднял голову замполит.
– Вот ты и поработай с ним, чтобы не было «если». Понял?
– Понял, – кивнул майор.
– Давайте я поговорю с ним, – мягко, но настойчиво произнесла Светлана Алексеевна. – Он меня услышит. Я найду нужные слова, чтобы все осталось как прежде. Но убедительная просьба: пусть старший лейтенант не появляется в медчасти, а то и у него могут возникнуть неприятности с лекарствами. Или еще с чем…
– Я вас услышал, Светлана Алексеевна. Сергеев, назначьте вместо себя новенького опера. Медчасть – место, где преступлений по определению быть не должно, если их, конечно, не плодить искусственно. Понял меня?
– Так точно, товарищ полковник.
– Вот и хорошо, выпиши новое постановление и укажи причину: несоблюдение режима содержания под стражей. В его личном деле посадку в ШИЗО не указывать. Все, идите, я занят.
Когда все ушли, он позвал секретаря:
– Маша, закрой приемную и зайди ко мне. Я что-то устал, размяться надо.
Та закрыла двери приемной на ключ и вошла в кабинет начальника. Полковник улыбнулся уголком рта.
– Снимай, Машка, трусы, – приказал он.
* * *
Меня привели в ШИЗО. Прапорщик, что доставил, хмуро поприветствовал старшего дежурной смены в штрафном изоляторе.
– Здорово, Максимыч, принимай новенького в третью камеру, его на пять суток.
– Где постановление? – спросил старший.
– Сергеев обещал скоро принести.
– Вот когда принесет, тогда и приму, – ответил старший смены.
– Ну что ты, Максимыч, как маленький, не в первый раз…
– Вот именно, не в первый раз, а придет проверка, а у меня неучтенный зэк, нарушение соцзаконности. Тем более с этим Фокусником у нас были проблемы. Следователь вызывал. Я неприятностей на свою задницу не хочу. Будет постановление – приму.
– Тебе что, нужны неприятности с Сергеевым? – спросил прапорщик, что привел меня к штрафному изолятору.
– А мне плевать на Сергеева, у меня свое начальство в полку, Коля. Так что давай постановление или валите оба отсюда.
Прапорщик сплюнул и приказал:
– Пошли, Глухов, обратно, – и с раздражением толкнул меня в плечо. – Что замер? Шевели конечностями. Спать будешь в ШИЗО.
У кабинета старшего опера нас встретил злой Сергеев.
– Вы чего еще тут околачиваетесь? – спросил он.
– Так товарищ старший лейтенант, ШИЗО без постановления не принимает.
– Будет вам постановление, ждите, – почти прорычал Сергеев и приказал Глухову войти в кабинет.
Я зашел следом за ним. Сергеев был зол, он выпил стакан воды и стал расхаживать по кабинету.
– Думаешь, нашел покровителя в лице замполита, Глухов? Ошибаешься. Я тебе такую здесь жизнь устрою, что ты кровавыми слезами умоешься.
Я молчал, не находя слов. Старлей сразу невзлюбил меня, а теперь, похоже, его подстава вышла наружу. Он перестал метаться по кабинету, схватил новый бланк постановления и, не глядя на меня, буркнул:
– Жди в коридоре, мразь.
Резко развернувшись, он выскочил следом за мной, оставив меня в тишине. В коридоре появилась Светлана. Она поманила меня пальцем, а прапору приказала:
– Стой там, я сама поговорю с осужденным.
Я подошел ближе, и она, понизив голос, начала тихо говорить, словно боясь, что нас подслушают:
– В общем, подстава вскрылась. Сытник подложил тебе лекарства по приказу Сергеева. Полковник знает об этом, но не может не поместить тебя в ШИЗО. Посадят на трое суток с приказом тебя не чморить… Понимаешь меня? – Я кивнул. – Оттуда вернешься в лазарет, я положу тебя на реабилитацию на недельку. Шум из-за этого не поднимай. В твоем личном деле не будет отражено, что ты сидел в штрафном изоляторе. Прошлое не вспоминай. – Я снова кивнул. Систему одному не сломать, это система ломает человека, а Сергеев и полковник – винтики одной системы. – Люблю тебя, – прошептала она и дождалась старлея с постановлением. Тот косо посмотрел на начмеда и сунул постановление в руки прапорщика.
– Идите, – вновь буркнул он и скрылся в кабинете.
– Я вас провожу по приказу начальника колонии, – произнесла Светлана, и прапор лишь кивнул:
– Как хотите, Светлана Алексеевна, мое дело маленькое – доставить штрафника в ШИЗО.
И мы пошли. Меня сдали старшему смены караула. Светлана о чем-то поговорила с ним, и меня провели по коридору. Подвели к двери, открыли и спокойно, без угроз сказали:
– Заходи, Глухов, ужин сегодня на тебя не заказывали, из медчасти принесут.
Камера была крохотной, сырой и холодной, словно ледяной капкан. Нары, поднятые и прижатые к стене, казались недосягаемой мечтой. Я знал, что в одиннадцать вечера их опустят, а в пять утра поднимут вновь, безжалостно лишая меня последнего уюта. Пайка была скудной: черный хлеб, килька да мизерная порция воды. А если охрана решит проявить свою власть, воды может и не быть вовсе. Поэтому старые, закаленные заключенные бережно делились друг с другом своими секретами выживания и кильку не ели. Я тоже решил прислушаться к их мудрости.
Сел в углу, скрестив ноги по-турецки, и обратился к Шизе, к моей дочке-симбионту, полной тайн и загадок:
– Сможешь погрузить меня в транс, дочка? И что-нибудь установить из баз?
Она выслушала меня и с легкой усмешкой, в которой сквозила смесь жалости и снисходительности, ответила:
– Могу установить базы языков дикарей.
Я удивленно поднял брови, не понимая, что она имеет в виду.
– Зачем мне язык дикарей? – спросил я, стараясь скрыть свое недоумение.
– Это английский, французский, немецкий и испанский языки общения, – ответила она, перечисляя языки с таким спокойствием, будто речь шла о чем-то обыденном. – Еще могу китайский и хинди.
Я нахмурился, не понимая, почему эти языки она называет дикарскими.
– Почему эти языки у тебя считаются дикарскими? – спросил я, чувствуя, что за ее словами скрывается нечто большее, чем просто насмешка.
Она усмехнулась и голосом, полным наигранного трагизма, словно она приоткрыла завесу тайны, произнесла:
– Потому что Земля – это дикая планета, – сказала она, и ее слова эхом разнеслись по моей голове, оставляя за собой ощущение чего-то мрачного и далекого. После ее слов моя родная Земля показалась мне чужой, дикой, и возникло чувство неприязни к ней.
Атмосфера камеры начинала давить на психику.
Незаметно я стал терять связь с реальностью. Мое сознание как бы воспарило над телом, я перестал его ощущать и плыл в хаосе мироздания, слов и понятий. Уже через некоторое время я перестал понимать, кто я и где я.
На вечернюю поверку я не встал. Охранник, заглянувший в камеру, усмехнулся и крикнул:
– Тут зек, которого привела начмед, уснул сидя. Будить его?
– Нет, пусть сидит, главное – он на месте. Приказали с ним обращаться по закону.
Утром заключенный продолжал сидеть в той же позе, не шевелясь. Пайку, что доставили вечером из больнички, он не тронул. При смене караула новый старший смены велел открыть двери камеры. Он подошел к заключенному и толкнул его ногой.
– Эй, ты совсем страх потерял? – спросил он, но заключенный не ответил. Его тело словно окаменело. Старший смены забеспокоился. – А он вообще жив? – спросил он.
Прежняя смена смотрела на заключенного с заметным страхом. Старший пощупал его лоб и приложил руку к шее.
– Холодный совсем, как труп, но пульс бьется, только редко.
– Я его принимать не буду, – ответил старший новой смены. – Вызывай врача, и пусть его осмотрят, не хватало еще, чтобы он подох в мою смену. – Старший сменяемого караула кивнул, обернулся и приказал:
– Живо доложи в оперчасть дежурному о происшествии и вызывай сюда врача.
Весть о том, что в ШИЗО умирает осужденный, быстро дошла до начальника колонии.
– Кто? – испытывая внутренний страх, спросил он у дежурного по колонии.
– Осужденный Глухов, товарищ полковник.
Начальник колонии выматерился и приказал:
– Врача к нему быстро!
– Начмед уже там, товарищ полковник.
– Переведите его в лазарет, и пусть примут все меры, чтобы он не умер… Хотя… Если что, сам виноват, – подумав, произнес полковник. – Как с ним обращались в ШИЗО, били?
– Разбираемся, товарищ полковник.
– Разбираются они… Если били, то пусть врач осмотрит и зафиксирует все как падение. Потерял сознание, упал и получил ссадины и синяки.
– Понял, товарищ полковник, разрешите выполнять.
– Выполняй, – кивнул начальник колонии, а сам связался по телефону со штрафным изолятором. – Полковник Евдокимов, – произнес в телефонную трубку полковник.
