Глава 9
Земля. Город Нижний Тагил
В больничной палате психдиспансера меня встретили серые, как тень, стены и одинокая кровать. Обитые мягким на ощупь материалом стены казались чуть теплее ледяного равнодушия окружающего мира. На окне – решетки, словно клетки для птиц, которые не смогут взлететь. Дверь – металлическая, с маленьким окошком вверху, через которое пробивается слабый свет из коридора. На кровати – солдатское одеяло, а простыни – такие же серые, как и все вокруг.
Я сел на кровать, чувствуя себя одиноким и забытым. Санитары вышли, оставив меня наедине с моими мыслями. Время тянулось медленно, словно вязкий сироп. Окошко открылось, и через него мне принесли обед: гороховый суп, каша из того же гороха с подливой и кусочком свиного сала, компот и четыре куска хлеба – два черных и два белых. Я без аппетита съел все, что дали, и снова лег на кровать. Ни думать, ни разговаривать с Шизой не хотелось. Меня одолевала апатия, словно невидимая тяжесть давила на плечи.
В голове крутились мысли о будущем, которое казалось мрачным, далеким и нереальным. О том, как улететь с Земли. Куда? На чем? Эти вопросы оставались без ответа, как и все остальное.
Мои тяжелые раздумья прервал санитар. Он вошел в палату, держа в руках лекарства. Я не сопротивлялся, понимая, что Шиза все равно очистит мой организм от вредных веществ. Санитар ушел, и я снова остался один. Но ненадолго.
Вскоре пришли уже знакомые мне санитары и приказали идти с ними. Они провели меня до кабинета, в котором сидела врач. Она оглядела меня и нахмурилась.
– Присядьте на стул, – указала она рукой, затем посмотрела на санитара: – Миша, ты останься, а Федор может быть свободным.
Миша сложил руки на груди и встал у двери, словно охраняя вход в этот кабинет. Врач перевела взгляд на меня.
– Ну что, гражданин Глухов, давайте поговорим. Я должна выявить нарушения вашей психики, если они есть.
– А у кого их нет, гражданка врач? – с вызовом спросил я, и ее глаза под очками недобро сверкнули.
– У здоровых людей их нет, – холодно ответила она.
– А где вы видели здоровых людей? Вон стоит Михаил, он привык к больным и не имеет жалости и сочувствия. Эта привычка делает его садистом. Вы считаете, что это здоровое отношение к работе? – Санитар даже побледнел от моих слов, но врач подняла руку, останавливая его.
– Постой, Миша, послушаем, что хочет нам сказать наш пациент.
– Я уже все сказал, – ответил я, отводя взгляд. – Просто поддержал разговор. Я видел взгляд Миши. Такие же равнодушно-безжалостные глаза я видел у духа, что стрелял в меня.
– Много раз приходилось стрелять в людей? – спросила врач, ее голос был холоден и отстранен.
– Нет, только раз, – ответил я, вспоминая тот страшный день. – Когда мы попали в засаду. Там меня и ранили. Дух вышел из калитки дома и открыл стрельбу в упор из пулемета. Я видел его глаза, они были похожи на глаза Михаила.
Санитар снова дернулся, но я остановил его взглядом.
– Не дергайся, Миша, я больной, ты санитар. Терпи.
Врач заинтересованно посмотрела на меня.
– У вас совсем нет чувства самосохранения, гражданин Глухов. – Она сверилась с записями. – Вас зовут Виктор Владимирович?
Я кивнул, чувствуя, как внутри все сжимается от злости.
– Так точно, – ответил я.
– А что вы чувствовали в тот момент, когда этот дух открыл стрельбу? Он стрелял в вас?
– Да, по нашей машине. Сразу же, одной очередью срубил водителя и комбата. Я дернулся и выскочил из машины, потерял автомат и остался с одним пистолетом. Вот из него духа и пристрелил.
– Страшно было? – спросила врач.
– Сначала да, потом нет, все прошло… – Я, неохотно вспоминая недавнее прошлое, погладил небритые щеки и со вздохом ответил: – Осталось желание укрыться и вести огонь на поражение. Я понимал, что обречен, и сдаваться в плен не хотел. У меня граната была во внутреннем кармане на такой случай…
– Что вы испытали в тот момент, когда увидели, что убили ваших товарищей?
– Они мне не товарищи, это афганцы, я был советником. Страх чувствовал, и только.
– Не сожалели о них?
– Некогда было.
– Понятно. А что случилось в колонии такое, что заставило вас совершить самоубийство?
– Ничего, пришла депрессия. Жить не хотелось.
– Может, вы винили кого-то в своей печальной судьбе? Следователя, например, или суд? – спросила врач.
– Нет, только себя. Не надо было спать с американкой. Но уж больно красивая женщина, – я мечтательно вздохнул и глянул на Мишку. Тот слушал внимательно и при словах об американке даже подался вперед.
– Вы так по ней скучаете? – спросила врач.
– Нет, просто говорю, что не устоял перед красотой. Слаб оказался морально. Не сохранил, так сказать, «облико морале» советского гражданина.
– Вы немолоды уже. Неужели так понравилась эта женщина, что не могли устоять? – спросила врач.
– У меня почти год не было женщины… Вот у вас сколько времени не было мужчины? – Я положил руку на ее руку, а Шиза исполнила танец ворожбы. Врач замерла и не отдернула руку. Закусив губу, она смотрела на меня, потом опомнилась и убрала руку. Глубоко дыша, вытерла лоб платком, стараясь успокоиться, сняла очки и протерла их.
– Миша, выйди, – приказала она.
– Но Тамара Григорьевна, – попробовал поспорить санитар, но, встретив взгляд врача, тут же вышел и прикрыл дверь.
– И не подслушивай, – крикнула врач и подошла к двери, резко ее распахнула, отчего Миша ввалился в кабинет. – Я что тебе приказала? – грозно прошипела Тамара. – Отойдите оба от двери, тут государственная тайна, и ее вам знать ни к чему.
Оба санитара в страхе отпрянули. Эта женщина могла заставить себя слушаться. Не зря я мысленно сравнил ее со змеей. Худая, но фигуристая, в коричневом жилете, который выглядывал из-под халата, и с пучком волос на голове. Он старил ее. На деле ей было не больше тридцати пяти. Когда она повернулась, в ее глазах я увидел голодный взгляд самки богомола и понял, что Шиза перестаралась.
Она нагнулась ко мне, сняла очки, вытащила заколку из волос, и они рассыпались по плечам – русые, хорошо вымытые, пахли лавандой. «И что тебя так привлекло в этой женщине?» – хрипло спросила Шиза.
«Ее сексуальность», – ответил я и, понимая, что деваться некуда, ухватил ее за талию. Она не сопротивлялась, закинула голову и закрыла глаза.
«Да, – подумал я, – мужика у тебя не было давно, даже на зека хочешь запрыгнуть. А что, я тоже не промах». И потянул ее на себя, впился поцелуем в шею. Она сдалась и прижалась ко мне, ее руки оплели меня, горячее дыхание прошло по лицу, ее губы искали мои.
Соитие было страстным и длительным, она не хотела меня отпускать, не стонала, не рычала, лишь хрипло дышала. Ее юбка была задрана, трусики валялись на столе на моей медицинской карточке, прямо на фото, я рукой их отодвинул. После всего она встала со стола, на котором лежала, надела трусы, поправила юбку, поправила волосы и села. Я подал ей заколку, она, закрутив волосы в пучок, привычно вставила на место заколку. Надела очки и спокойно, как ни в чем не бывало, произнесла:
– Ты, Глухов, не болен, ты притворяешься. Ты хотел полежать в лазарете, чтобы не ходить на работу и получить месячный отпуск. Так? – Я кивнул и спросил:
– Так и напишете в моей карточке, Тамара Григорьевна?
– Нет, не напишу, я буду тебя тщательно обследовать, Глухов. – Ее глаза полыхнули похотью. – Сейчас свободен. – Она нажала кнопку под столом и, спохватившись, бросилась к двери, повернула ключ и открыла дверь в кабинет. – Больного – в третью палату, – приказала она. – Миша, не дай бог ты что-то с ним сделаешь. – Ее холодный шипящий тон мог заморозить воду.
Миша злобно глянул на меня и кивнул.
Под конвоем двух крепких мужиков меня повели в палату. Я вытащил из воздуха пачку сигарет и подал Мише.
– Не обижайся, братишка, – произнес я примиряюще. – Вот, кури, я просто прикололся. Скучно, понимаешь? Двенадцать лет лямку тянуть – это не хрен собачий.
Санитары даже с шага сбились.
– Откуда сигареты? – спросил Федор, протянув руку к пачке, но она тут же исчезла.
– Фокус, – произнес я и снова достал сигареты из воздуха, сунул опешившему санитару в руки и прошептал: – Вы сегодня дежурные? – Они машинально кивнули. – У меня бутылка коньяка, приходите, отметите мое поступление. – Оба санитара резко остановились, прижали меня к стене. Видно было, что этот прием у них отработан до автоматизма.
– Откуда у тебя сигареты и выпивка? – спросил Миша, ощупывая меня. Федор держал мои руки, чтобы я не дергался. – Змея дала? – продолжал шмонать меня санитар.
– Нет, я фокусник, ребята, вот смотри. – У меня во рту оказалась сигарета и тут же исчезла, когда Миша захотел ее вытащить.
– Михаил! – раздался в коридоре ледяной голос врача, и оба санитара отступили. – Хочешь остаться без премии?
– Да мы ничего, просто хотели поговорить, – стал оправдываться санитар.
– В палату больного! – рявкнула «Змея», и санитары сорвались с места, потащили меня за руки в палату. – Я сегодня дежурный врач! – крикнула она им вслед.
В палате я кинул Михаилу сигареты, которые отобрал, пока он меня обшаривал, и тихо проговорил:
– Приходите, когда вашей змеи не будет. Обещаю, не пожалеете.
Оба санитара окинули меня осторожными взглядами и вышли, забрав сигареты.
Потом был ужин из овсяной каши с молоком, чай, хлеб с маслом и порция лекарств. Как оказалось, врач прописала мне витамины. Был еще укол тоже из витаминов группы «В», но об этом я узнал от Шизы. Перед отбоем прошла поверка, и меня отметили как наличествующего. В полночь пришла Тамара Григорьевна с бутылкой вина «Букет Прикумья» и коробкой шоколадных конфет «Прозит», у них начинка из крепких напитков.
Я сидел в одних трусах и майке и спросил:
– А как же санитары?
Их я отправила на первый этаж, сюда они не сунутся до утра.
Она расстегнула халат, под которым не было ничего, достала из кармана халата граненые стаканы и разлила вино. Выпили мы, и она на меня набросилась, как тигрица на барашка. Страстная женщина. Во время нашего соития она шептала мне в ухо:
– Кто лучше, я или американка?
– Конечно ты, – шептал я и старался как мог. Спасибо, Шиза помогала, с гормональным всплеском я не разрядился сразу и мог доставить Змее удовольствие. Потом опять пили вино и разговаривали.
– Виктор, – прошептала она, лежа на боку и обнимая меня, ее взгляд был прикован к моим волосам. – Ты волшебник? Или это американцы научили тебя околдовывать женщин? Признайся, я сама себя не узнаю. Как можно броситься в объятья человека, который болен? Это сумасшествие или магия, чары? Может, поэтому американка потеряла голову и потом спасла тебя? Я бы тоже тебя спасла…
Она гладила меня, ее пальцы скользили по коже, словно пытаясь проникнуть в самое сердце. Ее глаза были полны нежности и тревоги, она прижималась ко мне все крепче, словно боялась, что я исчезну, если она ослабит хватку.
Она больше не напоминала ту очковую змею, которую я впервые увидел. Передо мной лежала женщина, готовая умереть за меня. Это одновременно радовало и тревожило. Я знал, что скоро вернусь в колонию, и Тамара придет ко мне на свидание. Но как быть с врачом? Эти мысли вихрем кружились в моей голове, и я искал выход из этой сложной ситуации.
Шиза успокоила меня своим тихим голосом: «Они не будут соперницами, поверь мне, папочка. Я все устрою. Лежи, отдыхай, наслаждайся каждым мгновением. А потом я расскажу тебе то, что узнала. Это тебя обрадует». Ее слова звучали как обещание, но я не мог не чувствовать, что за ними скрывается нечто большее.
«Ты о чем?» – мысленно спросил я.
«Потом, папочка, все потом. Люби женщину и не напрягайся».
Я постарался расслабиться, и у меня это получилось.
– Виктор, больше двух недель я не смогу тебя здесь держать… Но потом я буду приходить к тебе на свидание, ты не против? – Ее голос дрожал, словно она боялась ответа.
– Я-то не против, – выдохнул я, – только что скажут твои начальники, когда узнают, что ты связалась с зэком. Осужденным по статье «Измена родине». КГБ будет проверять тебя.
– Я разберусь, – она произнесла это с такой уверенностью, что я невольно улыбнулся. Затем она положила голову мне на грудь, и я почувствовал, как внутри меня разливается тепло.
Я хотел приласкать ее, но она мягко остановила мою руку, лежащую на ее бедре.
– Хватит, – прошептала она, – на сегодня. И так было слишком хорошо. Просто давай полежим.
И мы лежали, наслаждаясь этим моментом. Ее дыхание было ровным и спокойным, а я чувствовал, как внутри меня разгорается огонь. Утром она ушла, оставив после себя лишь легкий аромат лаванды. Очарование прошло, и я снова оказался в серости своего больничного бытия. Но в глубине души я знал, что в моей жизни наступила белая полоса. Пусть и измазанная серостью застенков. Но все же это была белая полоса.
– Ну что там про то, что ты говорила мне ночью? – напомнил я Шизе.
– Это то, что поможет нам удрать с этой планеты…
– Ты нашла звездолет? – усмехнулся я, и она ответила:
– Да.
Я не поверил:
– Шутишь?
– Не шучу, я перехватила сообщение по нейросети, его передали с корабля, что прибыл в Солнечную систему.
– Да не может быть! – воскликнул я и покрылся испариной.
– Может, папочка, может. Это контрабандисты, они набирают жителей Земли и увозят куда-то далеко на рудники. Я поняла это из переговоров пилота шаттла и корабля-базы. Корабль прячется за Юпитером. А шаттлы приземляются под полем подавления, их не видно, и переговоры ведут по связи, которой тут еще не существует.
Я замер, обдумывая ее слова.
– И как это нам поможет? – спросил я.
– Ты выйдешь из тюрьмы, я узнаю, где находится контора этих контрабандистов, и ты подпишешь контракт…
– И поеду на рудники? – спросил я.
– Да, потом мы сбежим, это проще, чем удирать с Земли.
– Не знаю, – засомневался я.
– Не беспокойся, у тебя есть я. Я все продумаю. Они нечасто посещают Землю, раз в пять-шесть лет, так что успеем подготовиться. Я не хотела тебе этого говорить заранее, но ты, папочка, впал в такую депрессию, что я вынуждена была тебе сообщить эту радостную новость. У нас появилось будущее, понимаешь?
– Понимаю, – с большой долей сомнения кивнул я. Поменять колонию на каторгу – то еще удовольствие. Теперь надо заставить себя не спешить, а то захочется удариться в бега…
– Не надо, отсиди свой срок, а там посмотрим. Ты же у нас бессмертный хранитель.
– Уже нет, – горестно вздохнув, ответил я.
– Нет, хранитель. На тебе печать хранителя, она не исчезает с потерей тела, она на духовном теле. Так что призвание тебя вернет, не сомневайся.
* * *
Тамара Григорьевна вошла в кабинет главврача с легкой, едва заметной улыбкой, но ее внутреннее напряжение чувствовалось даже в воздухе. Главврач, которого Виктор про себя обозвал Айболитом, хитро прищурился, словно ожидая, что она принесет с собой.
– Что, дежурство прошло хорошо? – спросил он, его голос звучал мягко, но в нем таилась скрытая хитринка. Врачи в кабинете невольно заулыбались, словно предвкушая нечто интересное.
Тамара Григорьевна мгновенно преобразилась, ее лицо стало непроницаемым, а взгляд – ледяным. Она окинула главврача холодным, строгим взглядом, и тот, почувствовав ее неудобство, мгновенно сменил улыбку на официальную маску.
Эта женщина была легендой больницы. Тамара Григорьевна была известна своей неумолимой приверженностью порядку и дисциплине. Ее острый ум и холодный взгляд могли пригвоздить к месту любого, кто осмелился бы нарушить установленные правила. Говорили, что она живет здесь, в больнице, как в своем собственном мире, не имея ни семьи, ни детей. Вся ее жизнь была посвящена этому месту, и ее преданность делу была настолько велика, что она казалась живой легендой, воплощением самой больницы.
Она села справа от главврача и положила перед собой блокнот с записями.
– Ну-с, начнем пятиминутку, товарищи, – начал совещание Айболит. – Тамара Григорьевна, доложите, как прошло дежурство и как там наш новый пациент.
Тамара Григорьевна открыла блокнот и углубилась в записи.
– Дежурство прошло спокойно, без происшествий. Я провела с пациентом предварительное собеседование и выяснила, что склонность к суициду у него была и ранее.
– Даже так? – удивился профессор. – Ну-ка, поподробнее, пожалуйста.
– Дело в том, что он не хотел сдаваться в плен душманам (он их называет «духами», но это уже многие знают), – ответила Тамара Григорьевна. – Он был готов отстреливаться до последнего патрона и подорвать себя гранатой. Он страшился плена. Его сильно печалит обстоятельство, что его признали предателем, и он, хотя и сознался в преступлении, считает себя невиновным. Единственное, что он ставит себе в вину, это связь с американкой. Он назвал ее очень красивой. И сказал, что как мужчина, год не знающий женщин, не справился с искушением. Он себя даже осуждает за проявленную слабость.
– Ничего себе слабость… – хмыкнул мужчина с бородой. Тамара Григорьевна окатила его таким взглядом, что он замолчал на полуслове и откашлялся. – Простите, вырвалось, – извинился врач.
– Пациент находится в нестабильном состоянии, у него нет сейчас чувства самосохранения. Он как бы ищет повод пойти на конфликт. Это я поняла из его разговора, он провоцировал санитара, назвав его садистом.
– Это какого? – вновь спросил главврач.
– Мишу. Сказал, что у него глаза, как у убийцы.
– Я тоже это заметил, – не сдержался бородатый врач.
– Ну, у нас не пансион девиц, – проговорил Айболит, – а психиатрическая больница. Трудно оставаться доброжелательным в такой обстановке.
– Он примерно так же ответил, – произнесла Тамара Григорьевна, – что здесь нет здоровых людей даже среди персонала больницы.
– Вот как, смелое суждение, а что еще он проявил во время разговора? – спросил главврач.
– Я выставила санитаров и провела беседу без их помощи. Пациент не опасен. Да, подавлен, но не представляет опасности. Но что будет, если рядом окажется такой провоцирующий субъект, как Михаил, я пока сказать не могу, пациент его начал задирать сознательно при мне.
– Вы правильно сделали, что убрали провоцирующие пациента обстоятельства, голубушка, что было дальше? – серьезно произнес главврач.
– Я назначила ему успокоительное и витаминный комплекс «В6» и «В12», а также витамин «С» и отправила в палату. По дороге в палату завязалась ссора санитаров и пациента. Делать выводы еще рано. Ясно пока, что агрессия у пациента – способ защиты. Пациент проявляет признаки латентного характера. Он склонен к обдумыванию своих шагов, проводит самоанализ, и его энергия направлена сейчас на то, чтобы защитить себя от неправомерных действий. Если мы снимем с него тяжесть вины за содеянное, то он вернется в колонию здоровым человеком. Если он не сможет избавиться от груза вины за проступки, то будет искать конфликты подсознательно и может снова совершить попытку суицида. Но это предварительное мнение. Нужно тщательное обследование.
– Вот и хорошо, Тамара Григорьевна, вы специалист по суицидникам, пишете диссертацию на эту тему, вам и флаг в руки. Две недели вам срок, чтобы определить, здоров пациент или нет, и степень его опасности для окружающих и самого себя.
Врач кивнула и закрыла блокнот.
– Я прошу других врачей не вмешиваться в курс лечения, – произнесла она, и под ее взглядом все сразу открестились от этого пациента.
– Совещание закончено, товарищи, – поспешил сообщить главврач, – все на обход по своим отделениям. И убедительная просьба. Экономьте дорогие лекарства, они в дефиците. У нас за квартал перерасход…
Когда двери кабинета главврача захлопнулись за последним врачом, в тишине раздался осторожный стук. Айболит, погруженный в свои мысли, с едва заметным раздражением произнес:
– Войдите.
На пороге появился следователь прокуратуры, его глаза скрывались за стеклами очков, а лицо выражало сосредоточенность.
– Разрешите? – вежливо спросил он.
Айболит взглянул на него с нескрываемым недовольством.
– У меня обход, зайдите позже…
Следователь кивнул, словно понимал, что его визит может быть неуместным.
– Я вас надолго не задержу, – тихо произнес он. – Мне нужно узнать, кто из врачей занимается осужденным Глуховым.
Айболит на мгновение задумался, затем уверенно ответил:
– Тамара Григорьевна Мясищева.
Следователь поблагодарил его и, попрощавшись, направился к кабинету, где, по его сведениям, находилась нужная ему врач. Он прочитал надпись на двери и постучал.
– Войдите, – раздался голос, холодный и уверенный.
Дверь открылась, и следователь увидел стройную женщину с суровым лицом.
– Тамара Григорьевна? – спросил он.
– Да, – ответила она, слегка прищурившись. – Вы кто и что вам нужно?
Следователь достал удостоверение и протянул его женщине. Она впилась в документ глазами, затем спросила:
– Что вам нужно, товарищ следователь? Я только что закончила дежурство и уже собираюсь уходить.
– Я вас надолго не задержу, Тамара Григорьевна, – сказал следователь, стараясь говорить спокойно. – Мне нужно поговорить с вами по поводу вашего пациента из колонии – Глухова. Вы ведь им занимаетесь?
– Я его лечащий врач, – резко ответила она. – Моя задача – выявить, есть ли у него отклонения в психике и представляет ли он опасность для окружающих.
Следователь кивнул, понимая, что она говорит правду.
– Все верно, – сказал он. – Но есть информация, что он не просто пытается избежать ответственности. Он прикрывает тех, кто его ранил. Мне нужно выяснить, кто это сделал. Я прошу вас прижать его, напугать, чтобы он выдал имена. Мне нужны фамилии…
Врач посмотрела на него с возмущением, которое мгновенно превратилось в гнев.
– Попугать? – переспросила она, ее голос дрожал от ярости. – Вы понимаете, куда пришли? Мы здесь не для того, чтобы кого-то пугать. Уходите, иначе я немедленно позвоню заместителю начальника районной прокуратуры, Игорю Павловичу Быстрову.
Следователь почувствовал, как его охватывает тревога. Он сделал шаг назад, прижавшись спиной к двери.
– Ну что вы, Тамара Григорьевна, так заволновались… – попытался он успокоить ее.
– Прочь! – Ее глаза под очками сузились, и она, развернувшись, направилась к столу.
Следователь понял, что его время здесь истекло. Он быстро покинул кабинет и направился к кабинету главврача. Его сердце бешено колотилось, а в голове роились мысли о том, как ему теперь действовать дальше.
Не стучась, он открыл дверь. Главврач разговаривал по телефону.
– Даже так, даже так, – несколько раз повторил он и, увидев следователя, спросил: – Опять вы? – Потом в трубку телефона произнес: – А, нет, это не вам, Светлана. У меня посетитель. Не беспокойтесь, все сделаем как надо. До свидания. – Он положил трубку на место и сухо спросил: – Ну что у вас?
– Я хотел бы вас попросить поменять лечащего врача пациенту Глухову.
– С какой стати? Тамара Григорьевна – лучший специалист, очень достойная женщина, парторг…
– Я понимаю, но она меня не услышала и не хочет сотрудничать…
– Что она не услышала? – раздраженно произнес главврач и позвал секретаря. – Ниночка, пригласите Тамару Григорьевну… На минутку, – добавил он. – Присаживайтесь, – главврач указал на стул.
Следователь сел, поправил очки.
– Пока нет вашего парторга, – начал следователь, – я хочу сказать, что вы очень поможете следствию, если поменяете врача на более сговорчивого. А то, знаете, проверки из облздрава, из прокуратуры, как хранятся наркотические вещества…
Главврач вспотел и стал платком вытирать лоб. Он понял намек и завозился на стуле. Вошла врач, увидела следователя и снова прищурилась, держа следователя под прицелом.
– Проходите, Тамара Григорьевна, – нервно пригласил врача Айболит, – тут вышло недоразумение…
– Ничего себе недоразумение, – воскликнула Тамара Григорьевна. – Гражданин следователь…
– Товарищ, – поправил ее следователь. Но женщина на него даже не взглянула.
– …потребовал, чтобы я попугала пациента и заставила его сознаться в том, что он не делал. Я сейчас же иду в прокуратуру и пишу заявление. И если вы, Георгий Вениаминович, нарушите этику врача, я поставлю вопрос на партсобрании о вашей неблаговидной деятельности. У меня все, до завтра, товарищи. Я в прокуратуру.
– Стойте! – остановил ее следователь, он уже понял, с кем имеет дело: эта женщина, несгибаемая, как гранит, пойдет до конца. – Не надо никуда ходить, просто дайте заключение по больному, и я его заберу в колонию.
– Только после тщательного и всеобъемлющего обследования, – ответила врач, окинула обоих мужчин своим взглядом ядовитой змеи и вышла.
Следователь и главврач одновременно вытерли лоб платками и облегченно вздохнули.
– Забудьте о моей просьбе, – произнес следователь и встал. Вышел он сгорбленным и понурым.
* * *
До вечера меня будто бы оставили в покое: сделали уколы, измерили температуру, накормили больничной баландой – и словно забыли о моем существовании. Но вот, когда ночь уже начала окутывать больницу своим густым покрывалом, дверь моей палаты приоткрылась, и в щель заглянул силуэт. Я поднял голову и увидел санитара Мишу. Его лицо, освещенное тусклым светом, казалось загадочным и немного зловещим.
– Привет, заходи, гостем будешь, – сказал я, не стараясь скрыть радости в голосе.
– Коньяк есть или врал? – спросил он, его голос звучал холодно, и одновременно в нем слышался интерес. Я сел на кровать. В моей руке как по волшебству появилась бутылка коньяка. Санитар вытаращился на бутылку.
– Есть, Миша, заходи и неси закуску, – ответил я, стараясь не рассмеяться от ошеломленного вида санитара.
– Рыба жареная, хлеб и лук пойдут? – Санитар достал из-за пазухи пакет с едой. Его движения были резкими и точными, как у человека, привыкшего действовать в темноте.
– Пойдет, как в армии, – прошептал я, натянуто улыбаясь.
Воспоминания вдруг нахлынули, словно волна, и сердце сжалось от боли.
Армия может вышвырнуть тебя, но армию из себя не вычеркнешь до конца дней.
Миша тихо прикрыл за собой дверь и крадучись направился к кровати. В комнате царил полумрак, нарушаемый лишь едва слышным дыханием, и казалось, что по палате ходит крадучись вор.
– Кто сегодня дежурит? – тихо спросил я, стараясь не нарушить хрупкую тишину.
Санитар лишь небрежно махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху:
– А-а. Борода. Он уже спит. Быстро провел поверку, хлопнул рюмку спирта с глюкозой и сейчас храпит в ординаторской. До утра его не разбудишь. Я все двери запер, так что нам никто не помешает. – Он говорил тихо, но в его голосе слышалась напряженность, в которой он пребывал.
Санитар ловко разложил на кровати содержимое пакета: жареный серебристый хек, аппетитный черный хлеб и свежий зеленый лук. Его глаза блеснули, и он облизнулся, предвкушая что-то очень приятное.
– Наливай, – прошептал он, и в его голосе прозвучало нетерпение.
Я открыл бутылку, отвинтив пробку, и взглянул на санитара.
– Стаканы где? Я не пью из горла.
– Ах, это, – спохватился Миша, доставая из кармана халата две мензурки и сдувая с них пыль. Он подставил их, держа в руках. Я разлил жидкость и произнес:
– Будем, Миша. – Он кивнул, и мы выпили. Я занюхал луком; он только шмыгнул носом.
– Красотища, – произнес он, смакуя послевкусие, – я такое себе позволить не могу.
– Миша, – ответил я, разливая по второй, – ты просто не знаешь, где искать возможности, которые могут сделать тебя счастливым.
Он выпил залпом и выдохнул, поставив мензурку. Закусывая рыбой, он спросил с полным ртом:
– Что за возможности?
Я тоже выпил и вновь занюхал луком.
– Хочешь жить – умей вертеться, – сказал я. – Знаешь такую поговорку?
– Ну, знаю, и что? – насупился санитар.
Я снова наполнил его стакан и произнес:
– Первые три рюмки надо пить быстро, потом можно посидеть, поговорить. – Он благодарно принял мензурку, и мы выпили. – Между первой и второй перерывчик небольшой. Третью надо быстро пить, чтоб дорожку проложить…
– Ты о возможностях говори? – перебил меня санитар.
– А ты умеешь вертеться? – спросил я, прищурившись.
Санитар нахмурил брови и исподлобья посмотрел на меня:
– Это к чему ты клонишь?
– К тому, Миша, что у нас нельзя воровать – поймают, грабить тоже нельзя – тоже поймают и дадут срок. Возможности для хорошей жизни ограничены. Нужно быть рядом с тем, кто может достать что-то полезное. Дефицит, так сказать. И быть полезным ему. Рука руку моет, Миша. Вот о чем я. И где этот, кто может все достать?
– И чем я могу ему быть полезным? – спросил Миша.
– А ты подумай сам. Я-то в колонии сижу. Но и там есть то, что можно предложить другому. У кого есть нужный, дефицитный товар: обувь импортная, мясо без костей, понимаешь, лекарства импортные.
– Не, я наркотиками не занимаюсь, – замахал руками Миша.
– А кто говорит про наркотики? – рассмеялся я. – Не надо наркотиков, ты не там ищешь. В городе есть фабрики, у них есть материалы и товар. Подумай, что ты можешь предложить? – Я видел, что санитар совсем запутался, его интеллект не позволял ему понять, что делать.
Я налил еще по одной.
– Миша. Добывать и менять – это не твой уровень, тут нужна сметка. Но ты можешь быть помощником в любом деле. Держись меня, и я тебя пристрою к человеку, который умеет жить хорошо.
– Ты? Ты же в колонии… – удивился санитар, уткнув в меня взгляд не совсем трезвых глаз.
– Там много полезных людей сидит, Миша, и у всех остались связи на свободе. Но об этом как-нибудь в другой раз. Вот я угостил тебя коньяком, а ты расскажи мне, что у вас тут в больнице происходит, кто такая Тамара Григорьевна.
– У-у-у, – пьяно провыл Миша, – это Кобра. Она помешана на порядке. Орднунг унд арбайтен, – произнес он. – Она всем тут заправляет: и начальник отделения, и парторг…
– А-а-а-а, – протянул я и разлил коньяк. – Понятно. И что, она такая страшная?..
– Сам увидишь. А ты зачем себя резал? Дурной, что ли?
– Не, Миша, умный, – похвалил я сам себя, – мне двенадцать годков сидеть, и надо как-то скрашивать серые будни.
– Ага-а. Скрашивать. Резать себя – это не очень умно.
– Ну, на том этапе жизни это было лучшим вариантом из худших. Я попал в лазарет, там месяц покантуюсь, две недельки тут, а потом полгода не буду на тяжелых работах. И в этом тоже есть свои прелести для зэка, Миша.
– Не очень-то радуйся, – ответил Михаил. – Кобра тебя не отпустит просто так, замучает, вот увидишь, она повернутая на работе, ее все боятся.
– И ты? – спросил я, чтобы поддержать разговор.
– И я…
– Это она тебя оставила второе дежурство подряд?
– Она, – кивнул Миша.
– А Федора чего не оставила?
– Я старший в смене был, с меня и спрос. А ты вел себя очень нагло, таких мы быстро на место ставим, но Кобра вмешалась… Прости, тебя вообще как зовут, я не помню?
– Виктор зовут, Миша, я не в обиде. Выпьем? – спросил я, и мы выпили. Миша раскраснелся, и глаза его масляно блестели.
– А как это у тебя получается, так вот, – он поводил руками в воздухе.
– Секреты мастерства, Миша, я после колонии пойду в театр или в цирк, буду фокусы показывать, хватит, отслужил Родине.
– Ага, отслужил? – Миша хмельно икнул и усмехнулся: – Ты же родину предал.
– Нет, Миша, я никого не предавал. Стечение обстоятельств, и удачное, и не очень.
– Это как? – уставился на меня санитар.
– Баба, Миша. От них все зло. Повелся я на красивую американку итальянского происхождения – сказка, а не женщина. Мы с ней на «Форуме ЮНИСЕФ» познакомились, я возьми и пригласи ее на квартиру в Кабуле, там и «завалялись». Она утром исчезла, не прощаясь, написала только: «Не ищи меня». Прошла неделя, мы выдвинулись на операцию, надо было блокировать район. Там наши по селению БШУ нанесли, да он пришелся на селение. В селении хадовцы должны были провести зачистку, а они, сволочи, не пришли, Миша. От них ушла духам информация, что мы будем идти и каким маршрутом. Я сейчас в этом уверен. Нас духи поймали на улице в одном из поселков, меня ранили. И, как оказалось, в этот район репортеры прибыли, представители мировых организаций, чтобы зафиксировать акт уничтожения села, типа зверства шурави… И среди них была эта американка. Меня духи в плен взяли раненого. А она меня у них забрала. Я хотел подорвать себя гранатой, уже достал, но, видимо, не успел выдернуть чеку, сознание потерял. Очнулся уже в вертолете, меня везли, как оказалось, в Пакистан. Лечили в госпитале Красного Креста и Полумесяца. Вылечили. И мне она предлагала остаться за границей, но я не захотел.
– Почему? – удивленно воскликнул подвыпивший санитар.
– Потому, Миша, что у меня была родина. Кто я без родины? Никто, Миша.
– Но там же… – промычал Миша и закатил глаза.
– Там, Миша, никто нашего брата не ждет, там человек человеку волк. В общем, я уперся и сказал, что хочу вернуться в СССР. И меня отпустили. В аэропорту, по прилете, взяли меня под белые ручки и поместили в следственный изолятор, и прямо сказали, чтобы признался в сотрудничестве с иностранной разведкой. Я уперся, но мне дали полный расклад по моему положению: не сознаюсь – расстрел, сознаюсь – восемь лет дадут. А дали двенадцать – хорошо, что не расстреляли.
– Не верю я, – покачал головой Миша, – у нас никого незаслуженно не сажают.
– Почему незаслуженно, – ответил я, – вполне заслуженно. Я перепихнулся с американкой, оказался за рубежом, но за это не двенадцать лет дают, а меньше, если вообще сажают. Только родину я не предавал.
– Ну и дурак, – пьяно пробурчал Миша. – Наливай. – Я разлил остатки коньяка. – Жил бы сейчас за рубежом: виски, кола, джинсы… – Он мечтательно закрыл глаза.
– Не могу я, Миша, без родины и не хотел быть тем, на кого плевали бы. Тут у меня семья, сын… Были, – подумав, произнес я. – Все отказались от меня.
– Еще бы, изменник родины. Ладно, забей. – Он снова помахал в воздухе руками. – Ты мужик ничего… Не забудь о своем предложении быть полезным. Я пойду, а ты спи. – Он строго погрозил мне пальцем. – И не буянь, в морду дам.
Я кивнул, собрал остатки еды в пакет и отдал санитару. Он ушел, а я остался наедине со своей памятью и мыслями.
Утром, когда процедуры и завтрак остались позади, в палату вошла Тамара. Ее голубое платье, едва выглядывающее из-под медицинского халата, придавало ей особенную, почти магическую притягательность. Глаза ее сияли, словно два драгоценных камня, искрящихся радостью, которую она не в силах была скрыть.
Она подошла ко мне стремительно, как вихрь, и, не говоря ни слова, прильнула к моим губам в горячем поцелуе. Ее дыхание было прерывистым, а голос, когда она прошептала, что сегодня останется на дежурство, дрожал от волнения. Затем она быстро развернулась и выбежала из палаты, оставив меня в оцепенении.
Как же трудно женщинам скрывать свои искренние чувства! Я ощутил укол жалости к ней и, словно герой из фильма «Джентльмены удачи», хотел воскликнуть: «Шакал я паршивый, такой хороший женщин обманываю». Но тут же одернул себя. Хочешь жить – умей вертеться. Однако как выкрутиться из этого любовного треугольника, в который я попал? Я не знал ответа.
Затем меня «пригласили». Санитар Федор, чья суровая фигура возникла словно из тени, рявкнул:
– Клоун, поднимайся, к врачу, быстро!
Я медленно поднялся с кровати, натянул больничные тапочки и шаркающей походкой, напоминающей походку старика, побрел за ним.
– Мишка сказал, вы с ним коньяк пили, – тихо, почти шепотом, произнес он мне в ухо. Я кивнул.
– Хотел извиниться за грубость.
Санитар вздохнул:
– Еще есть?
– Есть.
– Жаль, я сегодня дежурю, – пробурчал он. – Вместе с Коброй.
Я продолжил путь, а санитар, отстав на несколько шагов, внезапно толкнул меня в спину. Тапочка слетела с ноги, и я, потеряв равновесие, пробежал несколько шагов вперед. Вернувшись, молча нагнулся, чтобы подобрать ее. Санитар, усмехаясь, стоял рядом. Я уловил его запах пота, который вызвал у меня раздражение, и сжал кулаки. Ухватил его за пах и крепко сжал. Выпрямившись, я взглянул ему в лицо и с холодной яростью произнес:
– Еще раз меня тронешь – оторву тебе яйца и заставлю съесть. И мне ничего не будет, я больной, понял, урод? И не лезь ко мне, я пить с тобой не буду.
Федор стоял статуей с открытым ртом. Я отпустил его, пошел дальше. Дошел до кабинета и, не стучась, распахнул дверь.
– Вызывали? – спросил я и утонул в глазах женщины.
– Заходи, – поторопила она меня. Я зашел.
Федор сунулся было следом. Лицо его было красным от боли, гнева и обиды.
– А ты свободен, – холодно произнесла Тамара. – Федор, иди на пост и жди там. – Она выпроводила люто глянувшего на меня санитара и на ключ закрыла дверь. Тамара, не стесняясь, тут же стала раздеваться. – Помоги мне, – прошептала она, сгорая от страсти и пугая меня своим огнем. Верно говорят, в тихом омуте черти водятся.
Мне начинала нравиться моя жизнь, словно я нашел сокровище в заброшенном саду. Может, остаться в лечебнице навсегда, пусть признают меня опасным, пусть закроют двери и забудут о моем существовании? Но тут же отбросил эти мысли, как ядовитые змеи. Тамара может перейти на другую работу, нас могут поймать с поличным, наши тайные встречи – как пламя, которое невозможно спрятать в ночи.
После всего я помог Тамаре натянуть платье, защелкнул молнию на спине и сел на стул. Она быстро привела себя в порядок, скрутила волосы в аккуратный пучок, и я подал ей изящную заколку.
– Спасибо, – прошептала она, ее голос был спокоен. И без промедления начала рассказывать о вчерашнем дне, как будто это было самое обычное событие. – Приходил следователь в очках. – Она поправляла свои очки, которые делали ее еще старше и суровее. – Он хотел, чтобы я тебя напугала тем, что ты можешь остаться навсегда в психушке, как полоумный больной, тебя будут пичкать лекарствами, от которых ты потеряешь связь с реальностью и станешь овощем, или ты должен будешь рассказать, кто тебя порезал, он имеет какие-то планы на этот счет.
– А ты что сказала ему? – спросил я.
– Я его прогнала и пообещала сообщить в прокуратуру, тогда он пошел к главврачу и стал на меня жаловаться. Меня вызвали в кабинет, и я им обоим – и следователю, и главврачу – сказала, что не буду этого делать и пойду жаловаться в прокуратуру. Следователь ушел, но я знаю таких людей, он не отступит и что-нибудь придумает. Тебя могут вернуть в колонию или перевести в другую больницу.
– А тут есть еще такие лечебницы? – спросил я.
– Есть больница, и в ней отделение психотерапии, и там он может попробовать сломить тебя.
– Там меня надо будет охранять, поставить пост, – подумав, ответил я, – ему не дадут такого разрешения, слишком много мороки с одним зэком. Не беспокойся, но он может потребовать быстрого разбирательства.
– Не получится – раз ты попал сюда, значит, выйдешь только после нашего разрешения.
– Вашего, не твоего, – ответил я. – У него есть много рычагов, чтобы повлиять на главврача. Облздрав, проверки санитарной службы, наркоконтроля, вашему главврачу это может не понравиться. Он может сам написать заключение…
– Я уже обещала ему, что вызову его на партийную комиссию, – ответила Тамара, – он побоится.
– Дай-то бог, – сказал я, но все же мысленно приготовился к неожиданностям.
