Где взять деньги, когда их нет

В среднесрочной перспективе у государства имелись реальные способы выйти из кризиса, обеспечив финансовую стабилизацию и поддержав предприятия. Все эти способы были связаны с заимствованием денег, и все они были не очень-то хороши.

Лучший способ заимствования предполагал поддержку российской экономики со стороны богатых зарубежных стран и международных финансовых организаций. Иностранные кредиты могли дать нашей стране передышку, позволить выйти из кризиса, а затем расплатиться с долгами, благодаря начавшемуся экономическому росту и увеличению бюджетных доходов. СССР во времена правления Горбачева получал довольно большие средства от Запада, не столько, правда, по экономическим мотивам, сколько по политическим.

Империю зла, как называл Советский Союз президент США Рональд Рейган, ублажали, чтобы она не начала с голодухи ядерную войну и согласилась на объединение двух Германий — капиталистической (ФРГ) и социалистической (ГДР). Но после распада СССР, демократизации России и проявления миролюбивой политики Ельцина желание кредитовать нашу страну у западных лидеров снизилось.

Суммы, которые Россия получила в девяностые годы, не могли существенно поддержать экономику.

Худший способ заимствования предполагал фактическое осуществление поддержки предприятий за счет самих же предприятий. Способ этот назывался «неплатежи». Государство обещало поддержку экономике, но из‑за отсутствия реальных средств поддерживало ее лишь на бумаге. Тем самым оно оказывалось в долгу у предприятий, однако взыскать с правительства долг удавалось в основном лишь сильным лоббистам. Иногда деньги государство реально перечисляло, но они зависали в банках-посредниках, желавших на этом зарабатывать. В условиях высокой инфляции даже непродолжительная задержка платежа давала банкам возможность неплохо заработать, пустив чужие деньги в бизнес (как говорили тогда, «прокручивая» их). Нетрудно понять, что, заимствуя столь нецивилизованным способом деньги у тех, кому оно намеревалось помогать, государство фактически лишь раздражало работников, месяцами ожидавших зарплату.

Наконец, третий способ заимствования вполне соответствовал мировой практике государственного управления и стал широко применяться в России с середины 1990‑х. Он состоял в том, что государство выпускало облигации вместо новых денег, способных лишь усилить инфляцию. Облигации представляли собой ценные бумаги (своеобразные «долговые расписки»), по которым со временем правительство обещало выплатить деньги: вернуть одолженное, да еще и обеспечить кредитору доход. Приобретали облигации те, кто имел свободные деньги, хотел с их помощью заработать и готов был вложить накопления в бизнес. Таким образом, вместо того чтобы навязывать проблемы беднякам в виде неплатежей, государство брало взаймы у богачей, обещая им хороший доход.

При таком прагматичном подходе к кредитованию государства все стороны оказывались более-менее удовлетворены. Тот, кто давал деньги, готовился заработать на этом. Тот, кому должны были дать деньги, получал реальные суммы, а не пустые обещания. И наконец, государство переносило бремя ответственности за кризисные явления в экономике на будущее — на то время, когда придет пора платить по счетам. Но и эту ответственность оно могло, как долгое время казалось, с себя снять, поскольку, создав своеобразную пирамиду государственного долга, расплачивалось с кредиторами не из бюджета, а из денег новых кредиторов, которые все более активно приобретали облигации. Обладатели временно свободных денежных средств видели, что правительство раз за разом исправно платит по счетам, и соблазн кредитовать его ради получения дохода становился все больше. Зачем заниматься рискованными видами бизнеса, если можно купить государственную облигацию и через несколько месяцев положить в карман выручку от этой операции? Большим минусом построения пирамиды государственного долга становилось своеобразное вытягивание средств инвесторов из реального сектора экономики в финансовые операции, но с учетом описанных выше проблем следует признать, что не существовало лучшего способа остановить инфляцию и одновременно хоть как-то поддержать тех, кто бедствовал, не вписавшись в рынок.

В 1995–1996 годах правительство стало активно налегать на займы. Расплата по счетам в этой ситуации переносилась на отдаленное время или даже вообще отменялась, в том случае если пирамиду госдолга удалось бы возносить в небо до бесконечности. Как известно, в США эта пирамида гораздо выше вознеслась, чем когда-либо возносилась в России, но ни разу не рухнула благодаря доверию, которое испытывает международный бизнес к американской администрации, всегда платящей по своим долгам. Однако в условиях, когда не существует такого доверия, эта пирамидальная конструкция может оказаться весьма неустойчивой при определенных неблагоприятных обстоятельствах. Российская пирамида госдолга рухнула в 1998 году, вызвав новую волну недовольства в нашем обществе.

Проблема состояла в том, что возносить пирамиду за облака можно было лишь при условии полной уверенности покупателей облигаций (кредиторов государства) в том, что с ними расплатятся при любых обстоятельствах. Если на финансовом рынке возникает паника, новые кредиторы перестают покупать облигации, а старые начинают их спешно «сбрасывать», благо никто не обязан ждать срока выплаты денег правительством и может продавать ценные бумаги на рынке по рыночной цене. Падение этой цены является лучшим показателем ненадежности государства как заемщика. Если курс облигаций падает, значит, от них избавляются быстрее, чем приобретают. В такой ситуации государство может поддержать курс, если станет само скупать облигации на рынке, но, как мы помним, всю эту историю оно затевает именно потому, что не имеет свободных денег даже на выплаты предприятиям. Поэтому паника на финансовом рынке часто оборачивается падением пирамиды госдолга. Именно такая ситуация и получилась в России второй половины 1990‑х.

Первым серьезным препятствием на пути финансовой стабилизации оказались президентские выборы 1996 года. Основным соперником Бориса Ельцина являлся коммунист Геннадий Зюганов, принципиально осуждавший капитализм, и у инвесторов, вкладывавших деньги в приобретение облигаций, возникли сомнения в том, сохранится ли система госдолга в случае смены президентов. Не откажутся ли «большевики» от государственных обязательств перед инвесторами, как это было после революции 1917 года? Разные игроки по-разному оценивали вероятность краха госдолга. Кто-то настроен был оптимистично, полагая, что Ельцин победит или, по крайней мере, если победит Зюганов, новая власть будет выполнять обязательства, принятые старой. Кто-то был настроен пессимистично и, продав свои облигации, больше не инвестировал средства на этом рискованном рынке. Оптимистов оказалось все же побольше, чем пессимистов. В итоге рынок государственного долга не рухнул, но возросла доходность ценных бумаг: проще говоря, государству для привлечения новых денег приходилось больше платить инвесторам в расчете на каждый вложенный рубль. И без того небогатое государство впало в еще большую зависимость от госдолга. Снизилась вероятность того, что оно расплатится со всеми долгами в обозримой перспективе.

Ельцин победил на выборах, и, казалось бы, дело должно было пойти на лад. Однако в 1997 году возникли новые проблемы, на этот раз связанные с состоянием дел в мировой экономике. Эти проблемы в очередной раз показали, что нанести сокрушительный удар по слабой финансовой системе может что угодно: и политическая нестабильность внутри страны, и экономическая нестабильность вовне. Некоторые азиатские страны во второй половине 1997 года оказались под воздействием серьезного экономического кризиса. Инвесторы, не доверяя этим странам, стали выводить оттуда капиталы, вкладывая их в наиболее надежные активы: например, в государственные бумаги США.

Поначалу казалось, что восстанавливающаяся российская экономика не будет затронута кризисом. Напротив, некоторые государственные деятели полагали, что бегущие с азиатских финансовых рынков капиталы могут осесть в России и поддержать наш рынок (в том числе систему госдолга). Увы, действительность оказалась иной.

Финансовая паника, распространявшаяся по разным уголкам Азии, дошла и до России. Инвесторы не оценили намечавшееся уже в 1997 году укрепление экономики. Трудно сказать точно, почему бедствия не миновали Россию. Возможно, паника оказалась столь сильной, что даже финансовые эксперты уже не вникали в детали, а возможно, они заранее пришли к справедливому выводу, что главные паникеры все равно побегут из России и потому в целях собственной безопасности лучше начать бегство раньше их. Как бы то ни было, в 1998 году азиатский финансовый кризис полностью захватил нашу страну. Инвесторы, кредитовавшие правительство, вновь стали «сбрасывать» государственные облигации, вкладывать высвободившиеся таким образом деньги в иностранную валюту и выводить ее за рубеж — в надежные «финансовые гавани» развитых стран мира.

Правительство и Центральный банк пытались этому противостоять, однако их усилий оказалось недостаточно. Не помог и спешно полученный кредит Международного валютного фонда (МВФ), который предполагалось потратить на поддержание курса российского рубля и курса государственных ценных бумаг. В августе 1998 года властям пришлось отказаться от этой поддержки. Рубль рухнул, обесценившись за несколько месяцев примерно в пять раз (это принято не совсем точно называть августовской девальвацией), а от выплат по государственному долгу пришлось на долгое время вообще отказаться (это принято называть дефолтом). Те инвесторы, которые не успели продать облигации и вывести деньги, понесли ущерб.

Важнейшим печальным последствием, которое нас интересует в связи с темой этой книги, стали потери, понесенные в результате падения рубля большинством российского населения. Рухнувший рубль резко и существенно снизил уровень реальных доходов граждан. Во-первых, произошло значительное удорожание импортных товаров. Покупатели, которые не могли или не желали перейти на приобретение отечественных заменителей, вынуждены были платить в несколько раз больше за те же самые товары, которые приобретали до августовского кризиса. Во-вторых, подорожали, хотя, как правило, не в такой степени, и отечественные товары. Связано это было, с одной стороны, с ростом издержек (удорожанием импортного сырья и материалов, необходимостью повысить зарплату работникам), а с другой — с тем, что отечественные производители воспользовались возможностями, которые были у них в связи с отсутствием сильной рыночной конкуренции.

Кроме падения реальных доходов населения важнейшей проблемой, связанной с девальвацией, оказалось обесценивание сбережений, созданных гражданами на протяжении девяностых и хранившихся в рублях, а не в иностранной валюте. Получалось, что даже те группы, которые выиграли от преобразований, были долгое время довольны своим положением, хорошо зарабатывали и копили деньги на приобретение домов, квартир, автомобилей, бытовой техники или, скажем, на хороший летний отдых, вдруг оказались в числе проигравших. В первые годы реформ они обычно меняли рублевые доходы на наличную валюту, что часто нелегко было сделать. Спрос на американские доллары или немецкие марки в обменных пунктах был столь велик, что приходилось порой бегать от одного окошка к другому в поисках вожделенных купюр. Это было утомительно и унизительно. Поэтому, как только во второй половине 1990‑х сформировалось доверие к рублю, многие хорошо зарабатывавшие граждане предпочли иметь рублевые депозиты в коммерческих банках вместо долларовых пачек, запиханных в стеклянные банки из-под консервированных огурцов. И вот их доверие вдруг рухнуло!

В целом получилась следующая картина. Миллионы российских граждан, которые в той или иной степени проиграли (или чувствовали себя проигравшими) от рыночных преобразований первой половины 1990‑х годов, худо-бедно терпели трудности и даже готовы были до поры до времени поддерживать ельцинскую систему в надежде на позитивные перемены. Но терпеть трудности, не теряя надежд, можно лишь ограниченное время. В 1993 году российское общество демонстрировало еще в целом поддержку Ельцина и даже (в ограниченных масштабах) поддержку Гайдара и возглавляемых им политических сил. К президентским выборам 1996‑го поддержка существенно снизилась, но пока еще сохранялась. Во всяком случае, с помощью активной предвыборной кампании удалось обеспечить победу Ельцина над Зюгановым, хотя, судя по всему, многие из тех, кто тогда голосовали за действующего президента, очень быстро разочаровались в своем выборе. Если бы начавшийся в 1997 году медленный подъем экономики сохранялся до начала нулевых, настроения российских граждан могли перемениться, поскольку они почувствовали бы некоторый рост реальных доходов. Однако августовский кризис привел к новому, причем резкому падению доходов, что особенно сильно ударило по возрождавшимся позитивным ожиданиям.

К этой истории, наверное, можно применить знаменитое парадоксальное выражение Виктора Черномырдина «Никогда такого не было, и вот опять». Никогда еще российские граждане не сталкивались с дефолтом и девальвацией в том виде, как это случилось в августе 1998 года, но ощущение «вот опять!» появилось тогда у многих. Имелось в виду, что стране никак не удается выбраться из кризиса, длящегося почти десятилетие. Конкретные причины экономических трудностей могут меняться, однако в любом случае они оборачиваются снижением уровня жизни. Сохранявшаяся какое-то время вера в то, что реформы рано или поздно приведут к экономическому подъему, стала уходить. Сформировалась база для отторжения практически всего, что происходило в девяностые. Надо отметить, что так размышляли далеко не все. Люди, способные анализировать ситуацию, понимали, каковы причины трудностей в каждом конкретном случае. Но много было и тех, кто не способен был к такого рода анализу или не желал к нему прибегать, предпочитая психологически более простую позицию отторжения всего постсоветского прошлого.

Это отторжение не было связано с культурой, с ментальностью российского общества. Оно стало конкретным результатом накопившихся за трудное десятилетие проблем. В начале 1990‑х, когда были провозглашены рыночные реформы и когда они теоретически могли быть отвергнуты большинством (если бы это большинство обладало врожденной антирыночной ментальностью), преобразования в целом поддерживались массами. Однако накопившиеся проблемы со временем привели к разочарованию. От того, кто десять лет ждет личных успехов и не может дождаться, трудно требовать высоких оценок прошедшего десятилетия.

Говорится это, естественно, не в осуждение реформаторов. Еще раз подчеркну, что так толком и не решенная проблема «денежного навеса» была унаследована ими из 1980‑х (к чему мы вернемся в следующей главе). Рыночные реформы 1990‑х были важными, нужными, эффективными. По большому счету только они и дали результат, поскольку сейчас уже видно, что реформы в сфере демократизации страны, совершенствования госуправления, развития гражданского общества потерпели крах вне зависимости от того, какие прогрессивные люди ими занимались. Но, несмотря на успех рыночных преобразований, экономисты-реформаторы оказались в зависимости от исторического пути России и потому не сумели дать народу все то, на что он рассчитывал.