Кто прав в вопросе о праве?

Люди старших поколений учились еще в те времена, когда у нас господствовало марксистское учение. И хотя марксизм предперестроечной эпохи, в отличие от первых постреволюционных лет, не отрицал необходимости обстоятельного, конкретного изучения истории, свой отпечаток на знания школьников, студентов и читателей популярной литературы он накладывал. Официальные трактовки многих проблем нашего прошлого были схематическими и даже схоластическими. Сложность реальной жизни уступала место стремлению построить историю так, чтобы она не противоречила отдельным тезисам Маркса, Энгельса и Ленина. Объяснение причин возникновения крепостного права на Руси опиралось на три важнейших марксистских положения. Во-первых, любое общество (кроме первобытного и коммунистического) состоит из таких больших групп людей, которые называются классами, причем господствующий класс всегда эксплуатирует класс трудящихся. Во-вторых, государство есть орудие господствующего класса, которое предназначено для подавления возможного сопротивления эксплуатируемых трудящихся с помощью армии, полиции, судов, тюрем и т. д. В-третьих, конкретные формы эксплуатации определяются уровнем развития производительных сил, то есть, грубо говоря, тем, работают ли люди в деревне на земле старенькими мотыгами или в городе на фабрике стоят у сложных современных станков. Из всего этого получалась следующая картина. Средневековое общество делится на класс помещиков и класс крестьян. Первые эксплуатируют вторых, используя для этого государственное принуждение. В частности, государство закрепощает крестьян для того, чтобы они не могли избежать эксплуатации помещиками. И подобное силовое принуждение к труду сохраняется до тех пор, пока не возникает капитализм с его фабричным устройством и такой формой эксплуатации, при которой закрепощения рабочих не требуется, поскольку голод все равно заставит их идти к станкам.

Не будем сейчас вдаваться в долгие рассуждения о правомерности подобной схемы. Нам для анализа крепостного права важен лишь один момент. Марксизм, смотрящий на исторические события с высоты птичьего полета, не объясняет, почему в одних европейских странах крепостное право рассосалось к началу Нового времени, а в других — нет. Не объясняет он, почему так называемое вторичное крепостное право процветало к востоку от Эльбы, тогда как к Западу в основном исчезло. И это притом, что ни производительные силы стран Запада, ни ренессансный гуманизм в целом, как видели мы раньше, грубые силовые действия в отношении эксплуатируемого класса не отменили: рабство в колониях к XVII–XVIII векам лишь расцвело. Видимо, нам нужны принципиально иные подходы к проблеме, объясняющие, почему одни и те же «эксплуататорские классы» и одни и те же государства не лишали свободы «эксплуатируемых» в Европе, но продолжали ее их лишать за океаном на сахарных и хлопковых плантациях.

По мере массового разочарования в марксизме и перспективах демократизации нашей страны все более широкое распространение получает в России иной подход. Утверждается, что рабство (или, скажем мягче, бегство от свободы) в принципе свойственно нашему варварскому обществу. Это его, так сказать, вековая культурная особенность. Иногда говорят, что она стала следствием долгого татаро-монгольского ига, приучившего людей юлить, подличать, подхалимничать, отказываться от своей гордости и попыток непосильной борьбы за свободу. Иногда ссылаются не на внешние, но на внутренние проблемы: говорят, что наша рабская культура стала следствием формирования репрессивного государства Ивана Грозного с опричниной, пытками, казнями и такой жестокостью, которая сделала совершенно бессмысленным всякое сопротивление самодержавной тирании. Причем, согласно данному подходу к проблеме, отказ от свободы свойственен был всему русскому обществу, а не только крестьянству, поскольку даже князья и бояре стали, по сути, царскими холопами, отказавшимися от чести и достоинства, не боровшимися за сословные права и униженно именовавшими себя Петрушками, Ивашками и Матвейками в подаваемых государю челобитных.

Данный подход к проблеме срабатывает не лучше марксистского. Он никак не объясняет, почему крепостничество, наряду с русскими землями, утвердилось, скажем, на землях польских, где шляхта за свои права боролась активнее, чем любое другое европейское дворянство. Польша не страдала от татаро-монгольского ига, не имела тиранов типа Ивана Грозного, да и других причин для формирования всеобщего рабства не имела. Тем не менее подавляющее большинство населения, каковым является крестьянство, жило в условиях, похожих на российские. Не объясняет данный подход распространение крепостного права на немецких землях, находящихся восточнее Эльбы, где со временем демократия утвердилась, что опровергает тезис о вечной культурной предопределенности тех или иных народов к рабству. Получается, что оно существует для одних групп населения и не существует для других, оно широко распространено в одни эпохи, но не распространено в другие, оно может при неблагоприятных условиях возвращаться, скажем, в виде гитлеровской нацистской деспотии, а затем, при смене условий, быстро уступать место современной демократии.

В общем, все это делает чрезвычайно сомнительным тезис, согласно которому на Руси рабство вошло в плоть и кровь всего народа, да так там навсегда и осталось. Надо искать иные объяснения, причем в исторических исследованиях найти их нетрудно. В предыдущей главе уже говорилось о том, что при Петре крепостное право сохранялось по вполне понятным рациональным причинам и ни марксистские, ни культурные соображения здесь ни при чем. Нам надо найти объяснения возникновения крепостного права в допетровскую эпоху, и в поиске этих объяснений придется пойти не совсем привычным путем. Для начала потребуется отойти от экономической истории, непосредственно связанной с крепостным трудом, политической истории, связанной с утверждающим крепостничество государством, и истории культуры, исследующей разные ментальности. Нам придется обратиться к истории военной, хотя, на первый взгляд, она далека от интересующих нас проблем.