Что увидел Петр Великий, поездив с Великим посольством?

Как известно, еще в молодые годы Петр Алексеевич отправился с Великим посольством в Европу, где особенно сильное впечатление на него произвело посещение Англии и Голландии — двух великих торговых держав конца XVII века. Но по возвращении он стал проводить политику, напоминавшую действия великих военных держав XVII столетия — Франции, Испании, Швеции. Как же так вышло? Почему впечатления молодого царя сильно разошлись с его последующими практическими действиями? Или не разошлись? Или мы плохо понимаем логику политического деятеля столь давней эпохи и слабо представляем себе то, что стояло за фасадом у той или иной преуспевающей страны Нового времени?

Давайте попробуем понять, какими же на самом деле увидел Петр Голландию и Англию. Увидел он в этих странах вовсе не то, что мы порой видим там, глядя в XVII столетие из XXI века. Часто, глядя в прошлое, мы домысливаем его, «обогащая» всем тем, что нам нравится, но что не было характерно для далеких эпох. Мы сегодня знаем, что Англия и Голландия являлись европейскими пионерами демократизации, что Голландия с давних пор отличалась удивительной толерантностью к инакомыслию, а Англия стала мастерской мира, осуществив технический переворот. И ожидаем, что Петр должен был обнаружить во время своего реального вояжа именно то, что мы «обнаруживаем» во время наших мысленных вояжей в прошлое. Однако, путешествуя в «машине времени», мы можем увлечься фантазиями и запросто промахнуться на столетие-другое, обнаружив признаки XIX века уже в веке XVII. Петр же не мог ничего такого обнаружить. Приехав в конце XVII столетия в Голландию и Англию, он увидел именно то, что там было в реальности. Эта суровая, но соблазнительная для современника реальность сильно отличалась от красивой картинки, которую мы нынче можем нафантазировать в поисках приятного европейского мифа.

Никакого особого демократизма Петр в Англии и Голландии найти не мог. В Англии существовал с давних пор парламент, и Петр его (точнее, палату общин) разок посетил, глянув на зал заседаний сверху через специальное окно. Но делами парламентскими царь особо не заинтересовался. С парламентариями общаться не стал, хотя, как известно, запросто общался с моряками, корабельными мастерами и прочим простым людом, занимавшимся теми делами, которые царя увлекали. Время, потраченное Петром на «изучение парламентаризма», совершенно несопоставимо с временем, потраченным на другие дела и даже на удовлетворение любопытства в отношении всяких диковинок. Означает ли это, что Петр был туповатым восточным деспотом с узким кругозором? Ни в коей мере. Парламент тогда (через десятилетие после «Славной революции», от которой англичане обычно и отсчитывают славный этап своей истории) лишь начинал свое превращение в настоящий орган власти, и Петр, как любой другой человек конца XVII столетия, не мог представить себе, каким станет парламентаризм столетия спустя.

Зато Петр мог увидеть многое другое — то, что поражало в Англии и Голландии прибывшего не только из далекой Московии, но даже из соседних Франции, Испании, Южных Нидерландов и германских государств. Петр мог обнаружить ощутимые признаки богатства, постепенно распространявшегося от аристократии к низшим слоям населения. XVII век был для Голландии и Англии эпохой радикальных перемен в торговле. Голландцы и англичане быстро богатели, устанавливая свое доминирование на тех емких рынках, которые раньше контролировали торговцы из иных стран. Голландцы и англичане снабжали Европу соблазнительными заморскими товарами, которые раньше либо вообще не были доступны европейскому потребителю, либо становились достоянием узкого круга наиболее богатых людей. Среди этих товаров не попадалось «икры заморской, баклажанной», над которой шутили в знаменитой советской комедии про сменившего профессию Ивана Васильевича. Зато в быстро нараставшем объеме из‑за океана шли в Европу сахар, табак, кофе, чай — продукты, формировавшие у европейского обывателя совершенно иной тип потребления, чем тот, что существовал прежде. Голландцы и англичане, получая высокие доходы от торговли, быстро преобразовывали Амстердам и Лондон, где появлялось множество приличных рабочих мест, где возрастала численность населения, где «понаехавшие» из глубинки вчерашние крестьяне начинали жить так, как и не снилось крестьянину русскому, да, в общем-то, прусскому и французскому тоже. Это было еще не современное общество потребления, но общество, в котором простой мастеровой курил трубочку, пил чай с сахаром и обставлял дом купленной на рынке мебелью, что могло шокировать даже царя, приехавшего из дальней страны.

Еще одним важным направлением морской торговли для англичан и голландцев становилась во второй половине XVII века работорговля. Ошибочно было бы думать, будто она представляла собой лишь своеобразную «вишенку на торте», то есть незначительное, но эпатажное дополнение к основной хозяйственной деятельности. Работорговля имела огромное значение. В частности, для простого, но слегка подзаработавшего народа, поскольку самые разные люди начинали вкладывать свои средства в коммерческие проекты, связанные с транспортировкой негров из дебрей Африки на американские плантации. И мастеровой, мирно раскуривавший свою трубочку на виду у путешествовавшего Петра, запросто мог заработать себе на табак доходами от инвестиций, несовместимых с нынешними представлениями о цивилизованности и толерантности. Скорее всего, без плантационного рабства не было бы таких объемов производства сахара, табака, а впоследствии и хлопка. Не было бы таких масштабов английского промышленного производства XVIII века. Не было бы мощных финансовых потоков, пролившихся на преуспевшие страны.

Может казаться, что царям плевать на благосостояние мастеровых. В известной мере это так. Народ для многих правителей — от монархов до президентов — всего лишь строительный материал, с помощью которого возводится государство. А у особо циничных вождей он скорее представляет собой инструмент для выкачивания ренты из ресурсов страны. Но, помня все это, не будем вдаваться в крайности. XVII–XVIII века были эпохой, когда постепенно получала распространение идея блага народа и монархи — от Генриха IV до Фридриха Великого — в большей или меньшей мере ее воспринимали. Благо народа, конечно, понималось не так, как сейчас, но все же курица в горшке, сахарок в кружке или трубка в зубах у простолюдинов правителей интересовали. Так что наш Петр, поглядев на зарубежных мастеровых, должен был реально заинтересоваться хозяйственным опытом Англии и Голландии больше, чем опытом парламентским.

О том, что требуется для процветания любой страны, нетрудно было догадаться, проехавшись по Европе. Конечно, нужна торговля! Торгующие страны процветают, а те, что варятся в собственном соку, не очень. Но как преуспеть в торговле? Современный либерал скажет, что нужно отменить государственные ограничения, накладываемые на свободу предпринимательства, и бизнес расцветет. Чем меньше государь думает о торговле, тем лучше от этого торговле. В известной мере это верно. Я сам либерал и на теоретическом уровне с данным высказыванием соглашусь. Однако не следует забывать о различиях эпох. Свобода предпринимательства дает оптимальный результат в эпоху, когда сделки осуществляются одним нажатием кнопки на компьютере. Неплохо она работает и в те времена, когда хотя бы железные дороги связывают между собой регионы, вступающие в торговые связи. Но если на пути торговых связей встают сотни верст бездорожья, открытый бандитизм на не защищенной городскими стенами местности и полное отсутствие информации о положении дел на рынках у тех купцов, что сильно от этих рынков отдалены, принцип невмешательства сам по себе еще недостаточен. Англичане и голландцы сделали свой бизнес не просто на торговле, а на морской торговле. Транспортировка товаров на дальние расстояния по водной глади, позволяющей легче перемещаться, обеспечивала бизнесу значительные доходы. Сырье, материалы и рабочая сила могли быстро доставляться в место производства товара, затем сам товар легко перемещался туда, где потребитель готов больше за него платить. В общем, мечта Петра о доступе к морю была не романтической, а конкретной, реалистической: где море — там торговля, а где торговля — там доходы и рост благосостояния.

Россия выхода к морю не имела, а потому любые теоретические рассуждения о свободе торговли были неактуальны. Точнее, торговать-то было можно. Новгородцы в давние времена активно торговали, имея лишь выход к реке Волхову и не имея морских судов. Но главную выгоду от такой торговли получали не они, а ганзейские купцы, перевозившие новгородские меха по Балтике в дальние страны. Петр хотел получить выход к морю. Но для этого следовало воевать: то ли со Швецией за выход к Балтике, то ли с Турцией и Крымом за выход к Черному морю. С кем конкретно получится война и через какое конкретно море прорубится окно в Европу, определялось множеством обстоятельств. При ином международном раскладе Петр мог запросто продолжить биться на юге до победного конца. В долгосрочной перспективе выход к Черному морю был выгоднее, поскольку вывоз хлеба — нашего основного будущего экспортного товара — удобнее было осуществлять из портов, близких к черноземной зоне. Но в перспективе краткосрочной прорыв в Европу на севере оказался лучше прорыва на юге, поскольку в Петровскую эпоху Россия могла торговать не хлебом, а в основном пенькой, льном и железом, что требовалось в первую очередь англичанам, строившим корабли и пушки. А им удобно было импортировать товары по Балтике.

Впрочем, кто сказал, что Россия в случае прорыва к морю должна была торговать лишь собственными товарами? Лиха беда начало, а там и океанские просторы можно попытаться освоить. Задолго до петровских начинаний герцог курляндский, имевший в силу географического положения своей маленькой страны возможность строительства флота, начал активно мастерить корабли, а главное — приобрел земли в Гвинее (на западе Африки) и остров Тринидад (у американских берегов). «Великая курляндская идея» состояла в том, чтобы добиться блага народа, экспортируя черных рабов на карибские сахарные плантации. У герцога, правда, ничего не вышло в силу неспособности постоять за себя на том рынке, где доминировали англичане, однако на курляндском фоне не так уж абсурдно выглядит легендарный мадагаскарский проект Петра Алексеевича, в соответствии с которым предполагалось установить связи с пиратами, якобы имевшими базу на острове, расположенном у африканских берегов, а затем, наверное, приобретать там «арапов» и продавать на американские сахарные плантации. Исторических сведений о попытке русских кораблей отправиться из Рогервика на Мадагаскар маловато, но сама по себе идея подобного рода вполне могла царя заинтересовать.

Итак, мысль о росте благосостояния России порождала мысль о необходимости торговли, а это, в свою очередь, порождало мысль о войне, с помощью которой можно прорваться к морям, построить корабли, торговать и пировать на просторе (как уверял нас Александр Сергеевич Пушкин). Война в условиях той давней эпохи вовсе не противоречила торговле, а сочеталась с ней, отнимая ресурсы у страны, но зато (в случае успеха) предоставляя коммерческим кругам новые деловые возможности, а государству — новые возможности фискальные. Война не была тогда для русского государя самоцелью, хотя государям войны обычно нравятся. В случае с Петром Алексеевичем имело место сочетание приятного с полезным. Царь занимался тем, к чему его от природы тянуло, и одновременно трудился на благо отечества, что давало чувство исполненного долга.