Петровская модернизация — одно из самых устоявшихся выражений, используемых тогда, когда мы говорим о происходивших в эпоху Петра I переменах. Но вот загадка: если мы возьмем наиболее очевидные его достижения — создание империи, разгром шведов, строительство флота и реформу армии, — то вряд ли обнаружим их прямую связь с модернизацией. Как показал мировой опыт, рынок и демократия, богатство и свобода, качество жизни и социальная справедливость не обретаются с военными победами. Крепостничество Петр и не думал отменять. Так почему же мы именно его считаем нашим выдающимся реформатором? Что оставил он в наследство своим преемникам? Подкузьмил их Петр или поддержал? Затормозил развитие усиленной милитаризацией и углублением деспотизма или ускорил, поскольку прорубил окно в Европу?
О том, сколь сложной загадкой является для нас Петровская эпоха, говорит попытка выдающегося русского поэта Максимилиана Волошина так кратко ее охарактеризовать:
Великий Петр был первый большевик,
Замысливший Россию перебросить,
Склонениям и нравам вопреки,
За сотни лет к ее грядущим далям.
Он, как и мы, не знал иных путей,
Опричь указа, казни и застенка,
К осуществленью правды на земле.
Отдавая дань художественным достоинствам этих волошинских строк, приходится заметить, что в этой небольшой цитате содержится сразу четыре ошибки. Во-первых, Петр, в отличие от большевиков, не был утопистом, задумавшим перебросить Россию «к грядущим далям». Он хотел (если уж использовать волошинское выражение) «перебросить» Россию на Запад, сделать наше государство не менее эффективно функционирующим, чем, скажем, государство шведское или французское. Во-вторых, Петр вовсе не стремился «к осуществленью правды на земле». Он стремился к осуществлению блага народа в том виде, как тогда его понимали. В-третьих, Петр, хоть и действовал вопреки консервативным «склонениям и нравам» большой части российского общества, опирался на уже сложившиеся нравы другой его части — той, что стремилась к переменам. Без ее поддержки он ничего бы не добился. А в-четвертых, казни и застенки при всей их очевидной значимости для петровской политики лишь дополняли военные, фискальные и организационные мероприятия, составлявшие суть Петровских реформ.
Глава о Петре Великом стала для меня самой сложной в этой книге. Ведь, с одной стороны, именно с рассказом о великом государственном деятеле у читателя должны быть связаны самые большие ожидания. Порой тот, кто не готов читать сразу всю книгу, принимается листать именно ту ее часть, от которой ждет быстрых ответов на интересующие его вопросы. Но, с другой стороны, Петровская эпоха отличается не столько величием, сколько сложностью и неоднозначностью. Там, где ожидают найти все ответы, часто находят лишь новые вопросы. Попробуем, тем не менее, разобраться в хитросплетениях преобразований, которые осуществил Петр Алексеевич.