Миф четвертый. О рабской душе народа

Все мы помним, как тосковал по крепостному праву чеховский Фирс из «Вишневого сада». Свобода оказалась для него истинным бедствием. Фирс в своей тоске по рабству был не одинок. Многим крепостным людям было гораздо спокойнее существовать в неволе. Есть землица. Есть традиция. Есть привычный и понятный образ жизни. Нужно лишь, чтобы барин был помягче, царь подальше, а Бог поближе. Нужно, чтобы барщина была нетяжела, оброк невелик, а рекрутский набор редок. И чтобы природа благоволила урожаю, чтобы голодные годы по воле Господа нас миновали. Коли все хорошо сложится, зачем нужна свобода?

Подобная философия вполне понятна. Вряд ли стоит отрицать ее существование в народной среде. Но можно ли, как это порой у нас делается, выводить из нее все многовековые российские проблемы? С давних времен у некоторой части русской интеллигенции существует миф, согласно которому наш простой человек — раб по натуре. То ли от ордынского ига такая натура у нас образовалась? То ли от деспотии Ивана Грозного? То ли здесь вообще есть какая-то национальная черта, истоки которой кроются во мраке бездонного исторического колодца? Если подобная теория верна, то переход от деспотии крепостничества к деспотии сталинизма не нуждается ни в каких объяснениях. Мужик, мол, сам тянется к рабству. Случайно выбравшись из одного, тут же попадает в другое.

Это, конечно, миф. В подобном поведении нет ничего национального. Над рабской ментальностью народа подшучивал, например, Генрих Гейне в стихотворении «Китайский богдыхан»:

Имелись в виду, конечно, не маньчжуры и не русские. Гейне волновали немецкие привычки: палочная система формирования дисциплины, которая утвердилась в Пруссии и до поры до времени вполне устраивала цивилизованное немецкое общество.

Вообще-то при самоуничижительных размышлениях о российском рабстве стоит помнить, что оно отнюдь не являлось уникальным для Европы явлением. Крепостного права избежали немногие народы. Например, скандинавы (кроме датчан). Другое дело, что в Западной Европе оно прекратило свое существование еще до наступления Нового времени. В России же, наоборот, именно в Новое время (примерно с конца XVI века) оно расцвело. Впрочем, не только в России. Крепостное право было характерно практически для всех регионов Центральной и Восточной Европы. Условная граница между зоной свободы и зоной крепостничества проходила по реке Эльбе. Таким образом, не только в России, Польше, Венгрии, Чехии, но и на значительной части германских земель (в Пруссии) и в Балтии (Эстляндия, Лифляндия, Курляндия, Литва) рабство долго сохранялось. В Австро-Венгрии оно было отменено в конце XVIII века, в Пруссии — в начале XIX столетия.

Но и в странах Западной Европы дело обстояло не так благополучно, как порой представляется. Постепенная ликвидация рабства на собственных территориях заменялась распространением рабства в колониях, где оно приносило бизнесу хороший доход. А кроме рабства испанцы практиковали такие формы зависимости для индейцев, как энкомьенда и мита, чрезвычайно похожие на восточноевропейское крепостничество. По-настоящему мощное протестное движение, отрицающее рабство в принципе, развернулось в Западной Европе лишь в конце XVIII века. Ликвидировано оно было в Великобритании в 1838 году, а во Франции — в 1848‑м. Таким образом, английские и французские колонии ощутили свободу даже позже, чем земли, на которых было распространено крепостничество в Австро-Венгрии и Пруссии. В США рабство исчезло в ходе Войны Севера и Юга в 1860‑е годы. В Бразилии и на Кубе оно держалось дольше, чем крепостное право в России.

Таким образом, неверно объяснять разные формы деспотии национальными, а тем более этническими особенностями людей. Свобода как фундаментальная ценность представляет собой сравнительно новое явление для человечества. За нее начали бороться лишь в Новое время и постепенно добивались результата то в одной стране, то в другой. Россия как страна догоняющей модернизации не была лидером в борьбе за свободу. Но и отставание наше в данной сфере жизни не столь существенно, как вытекает из разных полушутливых, но не слишком точных сравнений. У нас, например, любят говорить, что, когда в России отменили крепостное право, в Лондоне построили первое метро. Это действительно так. Но для полноты картины следует помнить, что рабство в Великобритании отменили лишь за четверть века до пуска первой линии метрополитена.

Объяснение причин формирования крепостного права в России — это отдельная сложная проблема. Мы дойдем до нее ближе к концу этой книги. Недооценивать значение крепостничества столь же опасно для понимания специфики исторического пути России, как и переоценивать. Мы действительно долгое время были «рабами», но у этого явления существует вполне рациональное объяснение, связанное не с культурой российского общества, а с некоторыми историческими особенностями России.