От великих реформ к великой смуте

Хотя модернизированное общество, как правило, стабильно, модернизация порождает нестабильность и политический беспорядок. Это представляется парадоксом, но если мы от теоретических схем обратимся к реальному ходу истории, то обнаружим чрезвычайно сложную картину. Радикальные преобразования не приводят к одинаковым результатам для всех групп и слоев общества. Если одни имеют лучшие условия для того, чтобы воспринять перемены и использовать их в своих интересах, то другие не обладают ни капиталом, ни образованием, ни сноровкой для того, чтобы вписаться в новую жизнь. Дети, скорее всего, впишутся, а внуки, возможно, даже преуспеют, но тот бедолага, который сформировался еще в старом мире и прожил в нем значительную часть жизни, часто бывает обречен на житейскую катастрофу. Чем больше страна, чем разнообразнее ее внутренний мир и чем сложнее она устроена, тем больше вероятность, что в ней обнаружится множество глухих тупиков и пустых закоулков, где происходят подобные катастрофы и где любые перемены люди встречают с недоумением и страхом.

Наблюдателю, живущему в современном обществе и знающему прошлое лишь по сильно упрощенным школьным учебникам, может казаться, что каждый малый шаг к современности (рынку и свободе) должен сопровождаться хотя бы малым сдвигом к современным нравам (гуманности и толерантности), но на деле логика модернизации выглядит совершенно иначе. Проигрывающие от перемен группы желают бороться за свое «светлое прошлое». Находятся лидеры, возглавляющие эту борьбу. И часто «лузеры» набрасываются на «винеров» с удивительной ожесточенностью, поскольку, как отмечали (правда, сильно преувеличивая) классики марксизма, им нечего терять, кроме своих цепей. Сложный переход от стабильности традиционной к стабильности модернизационной идет через столкновение образующихся в этом процессе групп, а значит, через конфликты, которые могут даже оборачиваться революцией.

Невозможно установить точную дату начала подобного перехода, но в России обострение борьбы произошло после Великих реформ Александра II. Можно сказать, что реформы, исходившие из необходимости учета сложившихся групп интересов, предопределили в пореформенный период новую расстановку сил и новое противостояние таких групп.

Конкретная траектория российской модернизации с 1861‑го по 1917‑й определялась пятью основными обстоятельствами.

Во-первых, реформа создала потенциальную возможность для ускоренного развития экономики, в том числе промышленности. Дифференциация свободного крестьянства приводила к оттоку части сельского населения в город, что давало нарождающейся промышленности большое число рабочих рук. В то же время ускорившаяся урбанизация формировала емкий товарный рынок, поскольку крестьяне, расставшиеся с деревней и превратившиеся в городских рабочих, должны были теперь покупать большую часть предметов потребления на свою зарплату. В данном смысле модернизация в России шла по пути, проложенному ранее другими европейскими государствами, и показала, как наличие капиталов и рабочей силы обуславливает рост экономики, даже несмотря на сохранение множества проблем в политической, социальной и идейной областях жизни. Хотя успехи российской промышленности в силу ряда причин выявились далеко не сразу после реформы, тем не менее к началу XX века экономический подъем стал очевиден.

Во-вторых, реформа на долгие годы создала условия для серьезной социальной напряженности, поскольку дала помещикам то, чего, как многим казалось, они не заслужили. Несмотря на утрату былого влияния, консервативное дворянство представляло собой столь значительную группу интересов, что пренебречь ею было опасно для самодержавия. Крестьяне оказались недовольны подобным подходом к интересам дворянства. Причем не только по рациональным причинам, связанным с малоземельем и ощущением несправедливости преобразований, но и из‑за распространения в крестьянской среде традиционных представлений о том, что земля — дар Божий, которым никто не вправе распоряжаться и превращать в частную собственность. На этом фоне в рядах радикально настроенной части общества возникло ощущение половинчатости преобразований, осуществленных Александром II. Историк и философ Исайя Берлин отмечал, что с точки зрения многих молодых людей, надеявшихся на быстрые и справедливые реформы, освобождение крестьян в России стало циничной пародией на их планы и надежды. Царя-реформатора воспринимали как помеху на пути модернизации страны. Террористы охотились за ним, совершили целый ряд покушений и в конечном счете убили — через двадцать лет после отмены крепостного права. При этом терроризм, как и многие преступления, стали списывать на неблагоприятную социальную среду, имея в виду, что в убийстве, краже или хулиганстве виноват не конкретный человек, но система. Адвокаты в судах акцентировали внимание на трудных обстоятельствах жизни подзащитных, чтобы присяжные выносили вердикт не по закону, а из жалости. Таким образом, нарастание социальных проблем представляло собой оборотную сторону медали. Успехи модернизации в экономке неотделимы были от роста недовольства различных слоев населения.

В-третьих, на фоне радикализации небольшой группы общества, активизировавшей террористическую деятельность, значительная часть разочарованной в политике молодежи стала склоняться к пессимизму. Яркий пример такой эволюции — огромные тиражи (более 200 тысяч экземпляров) поэтических сборников Семена Надсона, стремившегося уйти в творчество, устав от «мира борьбы и наживы», как выразился он в одном стихотворении. Читатели Надсона не брались за бомбы и револьверы, но их индифферентность по отношению к происходящим в стране переменам создавала благоприятную почву для действий радикалов. Фанатики получали численный перевес над рационально мыслящими реформаторами, несмотря на то что сами представляли собой относительно маргинальную группу. В дальнейшем, на рубеже веков и в эпоху революции 1905–1907 годов, интеллигенция увлеклась политикой в связи с публикацией Октябрьского манифеста и выборами в Государственную думу. Читательский интерес обратился к Максиму Горькому с его острой социальной проблематикой. Но затем вновь вернулась апатия. В моду вошли мистицизм, нуар, декаданс и даже самоубийства. Вряд ли можно говорить, как это делает Ричард Пайпс, что русские интеллигенты в целом объявили войну монархии, но, бесспорно, они не стали в тех сложных обстоятельствах группой, стабилизирующей страну и проявляющей интерес к ее мирной модернизации.

В-четвертых, подавляющее большинство необразованного населения оказалось в сложном, противоречивом состоянии. Экономика создавала для них новые возможности, но воспользоваться ими удавалось далеко не всем. С одной стороны, многим людям все труднее было жить по-старому, поскольку не имелось достаточного объема земельных ресурсов. Но, с другой, — жить по-новому психологически трудно, если ты привык к традиционным формам существования. Крестьянская община распадалась, многие ощущали развал не только внешних форм жизни, но и внутреннего мира, развал веками складывавшихся представлений о том, как следует жить. А крестьянам, перебравшимся в город и пытавшимся освоиться в качестве промышленных рабочих, жить оказалось еще тяжелее, поскольку они не чувствовали поддержки общины и вынуждены были привыкать к совершенно новым условиям существования.

В-пятых, поскольку рост недовольства обусловил в России разгул терроризма, консервативно настроенная часть общества стала набирать силу. Обер-прокурор Синода Константин Победоносцев, все критиковавший и ничего не предлагавший для фундаментального укрепления системы, считал реформаторов изменниками, готовящими крушение государства, и идолопоклонниками, боготворящими разные виды свободы. Немало людей разделяли подобные взгляды. Модернизация не могла нравиться всем, тем более что поначалу она обернулась обнищанием пролетариата из‑за быстрого притока в город множества крестьян, усиливавших конкуренцию на рынке труда. Экономические успехи страны стали заметны лишь накануне XX века, тогда как «успехи террористические» проявились намного раньше. В итоге в действиях власти наметились явные консервативные тенденции. Если при Александре II один за другим появлялись проекты введения законосовещательного представительного учреждения, то после гибели царя-освободителя его сын отказался от робких попыток формирования народного представительства, которые содержались в проекте графа Михаила Лорис-Меликова. Александр III осуществил свой консервативный поворот под влиянием Победоносцева и небольшого числа его единомышленников, проигнорировав мнение большинства членов Государственного совета, настроенных на продолжение реформ.

Но торжество консерватизма, в свою очередь, обусловило возмущение радикальных групп, считавших, что реформы должны быть продолжены до тех пор, пока Россия не перейдет от самодержавия к конституционной монархии. При этом нарождающиеся марксисты смотрели дальше радикалов-народников и интеллектуалов-конституционалистов, надеясь уничтожить и самодержавие как политическую систему, и капитализм как социальный строй. Комплекс проблем, сформировавшихся в пореформенный период, представлял собой горючую смесь, готовую вспыхнуть в любой момент. Одна проблема обостряла другую. Любое движение вправо активизировало левацкие настроения, а движение влево озлобляло правые силы.

Александр III и Николай II получили от Александра II идеальные условия для развития российской экономики, но одновременно столь же идеальные условия для развития революционного движения. Финансовая реформа Сергея Витте сделала нашу страну еще сильнее в хозяйственном отношении и привлекательнее для инвестиций, но в социально-политическом плане стабилизатором стать не могла. Ну а аграрные преобразования Петра Столыпина, открывшие путь к быстрому капиталистическому развитию в деревне, могли лишь усилить социальную напряженность. Крепкий, успешный мужик раздражал общину, нарушал сложившиеся в ней представления о справедливости.