Миф третий. О возможностях НЭПа

В годы хрущевской оттепели, когда сторонники реформаторского социализма осмысливали варианты противопоставления «правильного» ленинского социализма «неправильному» сталинскому, стал вызревать миф о возможностях НЭПа — о том, что при сохранении взятой на вооружение в 1921 году ленинской политики компромиссов с мелкой буржуазией возможен был альтернативный вариант развития советского общества: без крови, без репрессий, без культа личности жестокого вождя. Теоретически НЭП и впрямь представляется разумной альтернативой сталинской административной системе. Однако эта теория принимает во внимание лишь экономический анализ проблемы без связи с политикой. А ведь политика большевиков была жестко детерминирована. Она исходила не из возможности выбора варианта экономического развития, а из необходимости противостояния с агрессивным, как казалось тогда, миром капитала.

Откуда советская власть могла взять ресурсы для индустриализации, а следовательно, для милитаризации экономики? Теоретически на этот вопрос могло существовать два ответа — правый и левый. Столкновение этих двух взглядов представляло собой, пожалуй, главную дискуссию 1920‑х.

С одной стороны, большевики имели возможность пойти традиционным путем. Провозглашение НЭПа означало, что рынок у нас допускается, причем, поскольку Советский Союз в те годы был крестьянской страной, товарно-денежные отношения фактически должны были охватить большую часть экономики. Крестьяне растили бы хлеб, продавали его, выручали деньги, платили налог государству, и на эти средства советская власть могла осуществлять индустриализацию. Такая модель была ясной, проверенной на практике в иных странах, то есть вполне работоспособной. Но у нее имелся существенный недостаток. Темпы индустриализации, а значит, и милитаризации страны полностью определялись бы объемом тех ресурсов, которые государство могло собрать с помощью своей фискальной деятельности. В случае возникновения серьезного экономического кризиса или при неспособности государства собрать налоги в большом объеме строительство военных объектов было бы замедленным. Готовность страны к обороне детерминировалась ее готовностью к труду. Но что делать, «если завтра война, если завтра в поход»? Получалось, что судьбоносное противостояние мира труда миру капитала, а по сути дела, счастье всего человечества определялось тем, сможет ли российский мужичок продать хлеб и заплатить государству налоги.

С другой стороны, можно было пренебречь рыночными отношениями и попытаться изъять у деревни дополнительный объем ресурсов. Изъять насильственным образом или, как деликатно предпочитали выражаться ученые, внеэкономическим путем. При таком подходе проводить индустриализацию можно значительно быстрее. Можно рассчитать, какой объем вооружений требуется получить стране в кратчайшие сроки, спланировать строительство предприятий, определить потребность в деньгах и, наконец, понять, сколько зерна, проданного на рынке, способно принести государству нужную сумму. А затем изъять тем или иным образом у крестьянства данную сумму, вне зависимости от того, хочет ли мужичок ее отдавать. Движение в данном направлении больше отвечало приоритетным задачам советской власти, готовившейся к противостоянию мира труда миру капитала. Однако серьезная проблема имелась и здесь. Советская страна только что прошла через годы военного коммунизма, когда ради победы в Гражданской войне большевики с помощью продразверстки изымали у крестьян хлеб. Военный коммунизм привел к сокращению производства сельхозпродукции. Коммунистическая элита не могла не понимать опасности подобного подхода.

В первой половине 1920‑х развитие событий шло правым курсом. Однако вскоре выявилась проблема. Хотя крестьянство вставало на ноги и кормило народ, индустриализация фактически не осуществлялась. В стране с капиталистической экономикой разбогатевшие нэпманы и крестьяне-кулаки неизбежно начали бы инвестировать деньги в промышленность. Но в стране с рынком, допущенным лишь в рамках НЭПа, уповать приходилось в основном на государственные инвестиции. Выяснилось, что, если к бизнесу относиться лишь как к дойной корове, он не станет «нагуливать вес». Ведь рано или поздно такую корову пустят на мясо. Так не лучше ли прокутить доходы или припрятать?

К середине 1920‑х годов стало ясно, что речь уже не идет о выборе между двумя путями строительства социализма. Речь идет о том, что либо мы возвращаем капитализм и тогда имеем шанс на ускорение роста экономики, либо сохраняем НЭП и надолго расстаемся с планами индустриализации, либо усиливаем вмешательство государства в экономику и получаем средства для укрепления обороноспособности. Естественно, большевики могли выбрать лишь третий путь. Первый был для них неприемлем, поскольку поднимал неизбежный вопрос: за что же мы боролись? А второй решительно отвергался, поскольку делал Советскую страну беззащитной перед империалистическими агрессорами.