Не простая, а мировая

Для того чтобы понять суть происходивших в России событий, нужно хотя бы кратко рассмотреть суть теории, которой руководствовались большевики в октябре 1917-го. Из основных положений марксизма следует, что капиталистический мир должен быть уничтожен пролетарской революцией. Утвердившаяся в марксистском учении теория диалектики производительных сил и производственных отношений предполагала, что развитие капиталистической экономики на определенном этапе вступает в непримиримое противоречие с буржуазным государством и с самой системой буржуазной эксплуатации человека человеком. Согласно этой теории, в рабочем классе постепенно растет понимание того, что капиталист присваивает часть продукта, созданного трудящимися, и это является вопиющей несправедливостью. По мере роста своего классового сознания рабочие все больше стремятся к тому, чтобы коренным образом изменить ситуацию. Для этого пролетариат осуществляет революцию, в результате которой ликвидируется система частнособственнического предпринимательства. Капиталист исчезает, а весь произведенный рабочими продукт поступает в распоряжение общества.

Согласно марксистской теории, подобная революция может произойти не в любой момент и не в любой стране, а только там и тогда, где и когда рабочий класс достаточно силен и сознателен. А это означает, что революция возможна лишь в развитых странах с высокой степенью индустриализации и урбанизации, где численность крестьянства резко сократилась, а численность рабочего класса возросла, где появились многонаселенные мегаполисы, в которых и разразятся революционные бои. Более того, поскольку (как показал опыт некоторых революций прошлого) терпящий поражение режим может получить поддержку со стороны соседних капиталистических стран, необходимо международное объединение сил рабочих, восставших против буржуазии. Революция может победить лишь в том случае, если она произойдет одновременно в ряде высокоразвитых государств, а следовательно, буржуазия одних стран, поглощенная собственными заботами, не сможет оказать помощь буржуазии других стран. В качестве практического вывода из марксистской теории возник тезис о необходимости мировой революции. Хотя на практике, конечно, предполагалось, что для революционной победы рабочего класса достаточно достижения одновременного успеха не по всему свету, а лишь в нескольких ключевых европейских государствах.

Итак, согласно ортодоксальному марксизму, социалистическая революция в России никак не могла победить. Во-первых, потому, что наша страна была преимущественно крестьянской, с не слишком развитыми городами и с малой численностью рабочего класса. А во-вторых, потому, что победа революции в одной стране в принципе исключена. Однако Владимир Ленин и Лев Троцкий сильно трансформировали марксистскую теорию. Они повернули ее так, чтобы обосновать возможность осуществления радикальных преобразований именно в России. Согласно этой реформированной теории, социалистическая революция начинается не обязательно там, где высокоразвитые производительные силы вступают в противоречие с отсталыми (капиталистическими) производственными отношениями, а там, где в силу определенных частных причин возникла революционная ситуация. Там, где комплекс противоречий, разрывающих страну на части, обострился сильнее обычного, где низы, как отмечал Ленин, уже не хотят жить по-старому, а верхи не могут ими по-старому управлять. Именно такой страной большевики считали Россию.

Корректировки, внесенные Лениным и Троцким в марксизм, были столь радикальны, что фактически ничего не оставляли от теории как таковой. Однако надо признать, что именно Ленин с Троцким, а не старые теоретики марксизма лучше понимали, как на практике разрушаются режимы. То есть какое значение для революции имеет комплекс накопившихся в обществе противоречий, в том числе тех, которые не имеют непосредственного отношения к классовой борьбе рабочих с буржуазией (в частности, противоречий межэтнических, межрегиональных, межпоколенческих). Русская революция подтвердила правоту Ленина и Троцкого. Падение старого режима произошло там, где сплелись десятки неразрешимых проблем, а вовсе не там, где производительные силы достигли самого высокого уровня развития.

При этом партия Ленина была марксистской, а влияние марксизма на умы многих российских интеллектуалов (не только большевиков) — чрезвычайно сильным. Любые корректировки, вносимые в теорию, должны были каким-то образом состыковываться с ее основами. Поэтому наши вожди не отказались от концепции мировой революции, а лишь сформулировали так называемую концепцию «слабого звена». Она утверждала, что революция поначалу должна совершиться в стране, являющейся наиболее слабым звеном в большой цепи капиталистических (империалистических) государств, но затем обязательно распространиться повсюду, где производительные силы переросли буржуазные производственные отношения. Россия в представлении Ленина и Троцкого была как раз таким слабым звеном. Но для того чтобы социалистическая революция победила, процесс, начавшийся в России, должен был получить развитие в других европейских государствах. На практике это означало, что революция из нашей страны должна быть перенесена как минимум в Германию — страну высокоразвитую, урбанизированную, промышленную, обладающую многочисленным сильным пролетариатом и при этом территориально расположенную сравнительно неподалеку (в отличие, скажем, от Англии).

Четко и лаконично эта идея выражена в работе Троцкого «Перманентная революция», где он отметил, что сохранение достижений пролетарской революции в национальных рамках может быть лишь временным режимом, хотя бы и длительным, как показывает опыт Советского Союза. Однако, по мнению Троцкого, при изолированной пролетарской диктатуре противоречия, внешние и внутренние, растут неизбежно вместе с успехами. Оставаясь и далее изолированным, пролетарское государство в конце концов должно пасть жертвой этих противоречий. Поэтому выход для него состоит только в победе пролетариата передовых стран.

Таким образом, специфической особенностью русской революции была не особая разрушительность, особая жестокость или особая непримиримость сторон. Разного рода революционных ужасов хватало в истории многих стран мира — Англии, Франции, Испании, Мексики, Китая… Специфической особенностью нашей истории после победы большевиков стало формирование в новых коммунистических элитах представления о том, что революция не может остановиться, что она должна стать перманентной, что мы находимся лишь на первой ее стадии и должны обязательно готовиться к продолжению. Причем продолжения этого нельзя избежать, поскольку оно предопределено историческими законами, открытыми Марксом, Энгельсом и Лениным. Именно с этих позиций следует взглянуть на экономическое развитие СССР и на то, какую экономику пришлось реформировать в 1980–1990‑е годы.

Обычная, «нормальная», если можно так сказать, революция рано или поздно кончается (как показывал богатый европейский опыт), а революционные власти трансформируются, «бронзовеют» и начинают стремиться не к мифическим идеалам, а к конкретным земным благам. Это понимали многие русские люди в начале 1920‑х. Соответственно, частью отечественной интеллектуальной элиты последствия русской революции не воспринимались трагически. Так, авторы эмигрантского сборника «Смена вех», вышедшего в июле 1921 года, полагали, что победившие в России большевики могут рано или поздно стать «нормальными» прагматичными правителями. Сменовеховство было естественной, рациональной реакцией образованных людей на свершившиеся события. Исторический опыт революций показывал, что это, бесспорно, ужас, но отнюдь не ужас без конца.

Сменовеховец Юрий Ключников считал, что после Ленина не будет других радикалов в большевистском руководстве. Отныне надолго или навсегда, полагал он, покончено со всяким революционным экстремизмом. За отсутствием почвы для него. За ненадобностью. По мнению Ключникова, к началу 1920‑х фактически завершился длиннейший революционный период русской истории. В дальнейшем должен был открыться период быстрого и мощного эволюционного прогресса.

Вывод Ключникова разделяли многие современники. Он представлялся вполне логичным, причем другие сменовеховцы подтверждали его сравнением российской жизни с Великой французской революцией, которая трансформировалась от ужасов якобинского террора к прагматизму Термидора, Директории и наполеоновского правления. Николай Устрялов приводил мнение Наполеона, считавшего Робеспьера способным изменить весь свой образ действий в случае, если бы ему удалось удержать власть. В свете подобного подхода Ленин представлялся сменовеховцам эдаким переродившимся Робеспьером. К мысли о том, что конец революции налицо, вела, в частности, ленинская новая экономическая политика (НЭП), принятая на партийном съезде за четыре месяца до выхода в свет «Смены вех». Согласно стратегии НЭПа, большевики отходили от коммунистических методов в экономике, заменяли продразверстку продналогом и допускали в ограниченных масштабах свободное предпринимательство. Это, по мнению Устрялова, означало, что советская власть, повинуясь голосу жизни, решилась на радикальный тактический поворот, отказавшись от правоверных коммунистических позиций.

Увы, сменовеховские интеллектуалы не принимали во внимание того, что для коммунистических интеллектуалов революция отнюдь не завершилась. Революция, конечно, — это не ужас без конца, однако конец еще очень далек, и ради того, чтобы к нему прийти, следует совершить немало разного рода ужасов. Одним из важнейших элементов политики большевиков после прихода к власти было стремление стимулировать развитие революции в Германии, а по возможности и в других странах — Чехословакии, Венгрии, Румынии, даже в Италии, не говоря уж о Польше. Этим, в частности, определялось движение войск Михаила Тухачевского на Польшу в 1920 году. Красноармейцы стремились на штыках нести счастье всему человечеству, раздувая пожар мировой революции. Добейся тогда Тухачевский успеха, пройди он со своими войсками от Вислы до Одера, германских рабочих можно было бы поддержать непосредственно красноармейскими штыками. Однако штыки эти не смогли довести советскую власть даже до Вислы. Поляки, разгромившие Тухачевского и свершившие так называемое «чудо на Висле», предотвратили непосредственное слияние российских и германских революционных сил.

Тем не менее в дальнейшем советские власти пытались решить те же задачи иными методами. С одной стороны, им пришлось признать, что какое-то время СССР неизбежно будет существовать в одиночку, находясь во враждебном окружении. В связи с этим возникла теория построения социализма в отдельно взятой стране. Но, с другой стороны, проблема выживания одинокой социалистической страны во враждебном окружении не снималась с повестки дня. Страх империалистической агрессии оставался. Мирная передышка рассматривалась лишь с точки зрения подготовки к новой войне, которая неизбежно должна была наступить. А потому деятельность Коминтерна была призвана способствовать усилению революционных сил в различных государствах мира. А СССР как единственная опора этих сил готов был использовать свои внутренние ресурсы для того, чтобы зарубежные коммунисты получили возможность совершать социалистические революции.

С наших сегодняшних прагматичных позиций подобная растрата ресурсов в бедной стране, едва преодолевшей ужасы Гражданской войны и гиперинфляции, видится чуть ли не безумием. Или, во всяком случае, действием иррациональным, противоречащим здравому смыслу. Но для советской элиты, опиравшейся на марксизм, деятельность Коминтерна представлялась чрезвычайно важной, поскольку без нее невозможно было довести до конца главное дело их жизни. Собственно говоря, без этого невозможно было, как тогда представлялось, даже выжить во враждебном окружении. Правоверные коммунисты бредили мировой революцией и готовы были принять в ней самое активное участие.

Если довести до логического конца представления о перманентной революции, то надо признать неизбежным стремление западных империалистов задавить силой молодую Советскую республику. В ортодоксальном марксистском сознании того времени господствовало представление, что борьба мира капитала с миром труда идет не на жизнь, а на смерть. Поскольку восстание рабочего класса развитых стран, по Марксу, объективно обусловлено развитием производительных сил и поскольку Советская Россия, по Ленину, является своеобразной базой, обеспечивающей это восстание, империализм в целях самосохранения должен рано или поздно осуществить интервенцию против молодой социалистической республики. Хорошо подкованные теоретически марксисты полагали, что капиталисты стран Запада не дураки, чтобы сидеть и ждать, пока мускулистая рука пролетариата поднимется по всему миру и ярмо деспотизма разлетится в прах.

На самом деле политические лидеры европейских капиталистических стран не обязаны были думать о будущем человечества именно в марксистских категориях. И, соответственно, не обязаны были так уж страшиться перманентной революции. Им в тот момент хватало собственных проблем. В частности, они были озабочены повышением эффективности экономики, которая после мировой войны толком не хотела приходить в порядок. Однако для понимания курса, который взяли на вооружение в СССР, важно не то, что думали западные лидеры, а то, как складывалось представление о мотивах их деятельности в головах лидеров советских. Эти головы не могли допустить представления о долговременном мирном сосуществовании двух социальных систем. Подобное представление утвердилось лишь в брежневскую эпоху, когда практически перевелись искренне верующие марксисты. А до тех пор пока таковые доминировали в советской элите, господствовало представление: либо мы их, либо они нас. Война должна была обязательно начаться в обозримой перспективе, поскольку отсутствие войны противоречило марксистско-ленинской теории. Истинность этой теории коммунистической элитой не оспаривалась. Она верила во враждебное окружение сама и соответствующим образом выстраивала систему пропаганды и агитации. Многие советские граждане видели себя в то время защитниками осажденной крепости, обложенной со всех сторон врагами, желающими их раздавить. Стране требовалось превратиться в огромный военный лагерь. Это был не вопрос выбора стратегии, но, как представлялось тогда значительной части советской элиты, вопрос элементарного выживания в капиталистическом окружении. Либо ты спровоцируешь мировую революцию, либо подвергнешься интервенции.