Толстой Алексей Петрович
(1797–1861)

Бурный 1848 год. Год революций и надежд, ожиданий и разочарований. Европа клокочет. Русским же посольствам, разбросанным по западноевропейским столицам, из Петербурга поступает циркуляр: «…Ни в Германии, ни во Франции Россия не намерена вмешиваться в правительственные преобразования, которые уже совершились или могли бы еще последовать… Пусть народы Запада ищут в революциях этого мнимого благополучия, за которым они гоняются. Пусть каждый из этих народов по своему произволу избирает себе тот образ правления, который признает наиболее ему свойственным. Россия, спокойно взирая на таковые попытки, не примет в них участия, не будет противиться оным… Она (Россия) не потерпит, чтобы чужеземные возмутители раздували в пределах ее пламя мятежа, чтобы под предлогом восстановления исчезнувших народностей покусились отторгнуть какую-либо из частей… единства Империи. Если наконец из хаоса всех политических переворотов, всех возбужденных ныне вопросов и взаимных прав, всех противоположных стремлений суждено возникнуть войне, то Россия в свое время рассмотрит, соответственно или нет ее выгодам вмешиваться и до какой именно степени в распри между тем и другим государством, тем и другим народом».

Но обстоятельства изменялись с завораживающей быстротой, и 28 апреля 1848 года последовал манифест: «Смуты и мятежи на Западе с тех пор не укротились. Преступные обольщения, увлекающие легкомысленную толпу обманчивым призраком такого благоденствия, которое никогда не может быть плодом своеволия и самоуправства, проложили себе путь на Восток, в сопредельные нам, подвластные турецкому правительству, княжества Молдавское и Валахское, одно присутствие войск наших совместно с турецкими постановило и удерживает там порядок. Но в Венгрии и Трансильвании усилия австрийского правительства, разрозненные другой еще войной с врагами внешними и внутренними в Италии, не могли доселе восторжествовать над мятежом; напротив, укрепясь скопищами наших польских изменников 1831 года и других разноплеменных пришельцев, изгнанников, беглых и бродяг, бунт развился там в самых грозных размерах».

Так писали. Конечно, нам, воспитанным на уж очень обструганных учебниках истории, сие читать весьма непривычно. Но ведь так же писали, так считали, в это верили, горячились, отстаивая! Поэтому примем к сведению и размышлению – ведь из песни слов не выкинешь. Для общего же панно, как известно, ценен каждый кусочек мозаики. Или теперь так уже не считают?

И еще один камешек в то же панно: Венгрия пользовалась в рамках империи Габсбургов значительной самостоятельностью. Здесь целенаправленно искоренялось и омадьяривалось все, что имело несчастье быть невенгерским. Особенно это касалось русских, проживавших на территориях, примыкавших к Галиции. Они как-то традиционно приходили в упадок, служа разменной монетой большой политики и имперских склок. Дошло до того, что даже русские православные священники говорили проповеди по-венгерски (но уже в 1850 году в Мукачевской епархии русский язык был восстановлен). Что же касаемо иных славян – поляков, – то они действительно в значительном количестве вливались в революционное войско венгров, вплоть до командования армиями и отдельными отрядами. Многие из них сделали ненависть к России своей профессией и судьбой, и найти их, готовых слетаться по первому зову, в эти годы можно было везде – от европейских столиц до Кавказа, где у Шамиля они также были боевыми командирами, воюя против ненавистных им русских. Поэтому, да и не только поэтому, разгоравшееся восстание в Венгрии начало лизать огненными языками живших здесь русских, как-то не рвавшихся поддерживать своих вчерашних угнетателей в их сегодняшнем свободолюбии и тем самым подпадавших под дамоклов меч любой революции, провозглашающей: «Кто не с нами – тот против нас!»

Россия, сформулировав свое кредо в иных словах, по сути, также пришла на помощь Габсбургам, к которым славянский элемент Венгрии уже не раз обращался с просьбой о прямом подчинении Австрии.

Венгерская кампания русской армии под командованием генерал-фельдмаршала князя Паскевича-Варшавского открылась в конце апреля 1849 года и длилась всего несколько недель, закончившись разгромом и пленением основных военных сил противника. Она свелась, по сути, к преследованию – охоте на Гергея, главнокомандующего венгерской армией. Доселе Гергей удачно противостоял австрийцам, но тут он встретил противника сильнее себя и ничего не смог поделать. Хотя, как человек мужественный, сопротивлялся почти до самого конца в тщетной надежде обнаружить слабые места в монолите своего противника. Тому множество примеров, и один из них – сражение между селами Тур и Самбок, состоявшееся 8 июля.

Главным героем его был генерал-лейтенант граф Алексей Петрович Толстой. С 1813 года он – офицер, кавалер множества орденов, в том числе и Военного ордена Св. Георгия 4-й степени, полученного им за турецкую кампанию 1829 года, как и чин генерал-майора.

Сейчас под его началом находился особый отряд, сформированный по приказу Паскевича и предназначавшийся для прикрытия Вагенбурга, остановившего движение к Пешту и сосредоточившегося около Асода. В состав отряда входили 2-я бригада 5-й пехотной дивизии с двумя батареями, взвод саперов, 2-я бригада 2-й легкой кавалерийской дивизии с 4-й конно-легкой батареей, конно-мусульманский полк, две сотни 32-го казачьего полка и 2-я донская резервная батарея. Для поддержания отряда к селу Уйфалу были выдвинуты 1-я бригада 5-й пехотной дивизии и ее артиллерия.

Однако диспозиция 8 июля значительно уменьшила силу отряда графа Толстого, так как часть его – в виде авангарда главных сил – начала движения в Хатван. Сам же генерал-лейтенант с 13 эскадронами гусар, двумя сотнями казаков и 14 орудиями конной артиллерии пошел к селу Самбок, прикрывая продвижение Паскевича с правого фланга.

С утра, когда Толстой даже еще и не двинулся к Самбоку, разведка харьковских улан донесла, что туда же уже перемещаются значительные силы неприятеля, а их авангард – около 5000 человек – занял село Тот-Альмаш.

У Тура генерала застало новое донесение улан: их дивизион отступил, теснимый кавалерийской дивизией под личным командованием начальника 10-го корпуса Дежефи – 17 эскадронов, 12 орудий, – за которой следовала бригада пехоты.

Когда две силы, влекомые судьбой, прут, не сворачивая, навстречу друг другу, то жестокое кровопролитие неизбежно. Толстой построил свой отряд в боевой порядок, выдвинув его за село.

Первую линию образовал Елизаветградский гусарский полк в дивизионных колоннах, в среднем интервале его находилась донская резервная батарея. Вторая линия – пять эскадронов Лубенского гусарского полка с 4-й батареей. Казаков и влившихся харьковских улан граф выдвинул вперед – и для замедления наступательного пыла неприятеля, и для маскировки батареи донцов.

Два часа Дежефи наблюдал покойно стоящих русских, ожидал подхода всей своей кавалерии. Наконец в час пополудни он решился – его конница неторопливо пошла вперед. И тут же рьяно вступила в дело вся артиллерия противника.

Ответить надлежало достойно – и Толстой не стал лишать венгров удовольствия сразиться с сильным неприятелем. Его приказы выполнялись моментально – уланы и казаки мигом канули в резерв, рядом со 2-й батареей возникла 4-я, прикрываемая слева пятью эскадронами лубенцев. И в ответ на выстрелы 12 венгерских орудий 14 русских ударили сплошным шквалом огня.

Тут еще раз русские артиллеристы подтвердили свое высокое мастерство, вызывавшее недовольство их частого противника – турок – еще с прошлого века: воюют не по правилам – слишком часто стреляют! Да и метко к тому же. Вот и здесь: пушек вроде бы почти поровну, но все равно кажется, что у Толстого их намного больше. Словом, Дежефи, проиграв артиллерийскую дуэль, решил проверить крепость русской стали, и после часа канонады его кавалерия рванула в атаку сразу на оба фланга Толстого.

На левый фланг графа мчалось несколько эскадронов польских улан. Командир лубенцев оставил один свой эскадрон при батарее, с остальными начал выходить шагом навстречу спешащему неприятелю. Но тот остановился, удовлетворенный собственным маневром, сковавшим силы русских и лишившим их возможности помочь Елизаветградскому полку. Тем приходилось сейчас жарко – сначала на полк насело 10 эскадронов венгерских гусар, немного погодя к ним начали присоединяться все новые и новые эскадроны, появлявшиеся – как черт из шкатулки – из леса, раскинувшегося против позиции русских гусар. Елизаветинцы устроили неприятелю большую карусель и рубились, не отступая ни на шаг. Но противник все прибывал и прибывал. И за минуту до того, как общее его количество могло достигнуть критической массы, Толстой сам повел в атаку свой последний резерв – казаков и харьковских улан.

Дежефи был окончательно смят, и только прибытие его пехотной бригады помешало превратить окончание сражения в побоище.

За этот бой Алексей Петрович получил орден Св. Георгия 3-й степени. И когда через шестнадцать лет генерал от кавалерии граф Толстой умирал, он по-прежнему считал этот орден своей самой высокой наградой. Ведь что может быть почетнее для воина, чем награда, полученная в битве?