Остен-Сакен Дмитрий Ерофеевич
(1789–1881)

В старые добрые времена – а в силу своей старости они всегда добрые, ибо их покрывает милосердным своим покровом снисходительная ностальгия, – и люди были крепче, и жили они дольше. Если не суждено им было сгореть в огне сражений. Тем же, кого минула чаша сия, действительно судьба отпускала долгие лета жизни, хоть и наполненные яростью схваток с природой и людьми, но счастливые. А может быть, счастливые как раз именно потому, что человек жил, дышал полной грудью. Как жил и служил генерал Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен, участник многих войн и сражений, свыше четверти века бывший в офицерских чинах, но ни разу, несмотря на свою легендарную храбрость, не раненный и даже не контуженный. Судьба.

Она с самого начала напророчила Остен-Сакену долгую жизнь, сразу бросив его в свое горнило. Он родился в 1789 году, а уже в декабре 1804 года поступил юнкером в Елизаветградский гусарский полк, который вскоре двинулся со многими другими полками на войну с Наполеоном. Юнкер был в боях с 1805 по 1807 год, за что и получил чин поручика. В Отечественной войне и Заграничных походах он снова принимает деятельное участие и к 1816 году становится уже полковником.

В 1824 году производится в генерал-майоры и назначается командиром уланской бригады, во главе которой сражается в русско-персидской войне 1826–1828 годов. Брал Аббас-Абад и Тавриз, бил персов при Джаван-Булахе и в Корульском ущелье.

Вскоре Остен-Сакена назначают исполнять должность начальника Отдельного Кавказского корпуса, и в этом новом качестве он и принял участие в очередной русско-турецкой войне, где неоднократно отличился. Особенно при Карсе.

Русский главнокомандующий И.Ф. Паскевич привел под его стены 7,5 тысячи при 44 орудиях.

19 июня 1828 года произошла первая стычка корпуса Паскевича с силами карского паши под стенами крепости: на виду турок русский главнокомандующий развернул лавой свою кавалерию, и не выдержавший искушения неприятель в десять часов утра предпринял на них конную атаку. Русские специально отступили на правом своем фланге, отводя османов от крепости, и когда те открыли свой тыл, то сюда-то и ударил Сводный уланский полк, предводительствуемый Остен-Сакеном. Вдогонку уланам пылила конная артиллерия, которая вместе с Сакеном и обратила турок в столь поспешное отступление, что те с определенным уроном едва-едва успели укрыться в крепости. Карский почин, таким образом, русские сделали весьма успешно. Теперь предстояло его развить.

Следующие три дня и были направлены как раз именно на это. 20 июня Паскевич предпринял рекогносцировку Карса, надеясь, что паша не выдержит и выйдет из крепости для противодействия. Так и произошло: на этот раз из-за стен вышла пехота – кавалерия после вчерашнего опасалась открытого столкновения. Так что урок был преподан лишь османским пехотинцам – полторы их тысячи медленно подавались под нажимом роты карабинеров Эриванского полка, подкрепленного картечью, назад. Но тут две другие роты эриванцев зашли им во фланг и ударили в штыки. Противник был выбит из укрепления на высокой скале и, несмотря на все его старания, обратно его взять так и не сумел. И более вылазок из-под защиты крепостных стен себе не позволял.

Следующий день принес новость, полученную от засланного в город лазутчика: гарнизон Карса достигает 10 000 человек, имеет множество запасов и намерен драться до конца. Но русские были настроены не менее решительно. В этот и на другой – 22 июня – день были установлены батареи, открывшие огонь по крепости, и намечены направления главных ударов при штурме. Все сии дни – с 20-го по 22-е – Остен-Сакен был во всех делах как при вылазках пехоты, так и при построении батарей, месторасположение которых выбиралось не без его участия. И теперь – к вечеру 22 июня, когда по плану было решено перейти к более решительным действиям, – он также надеялся не оставаться в стороне.

Дело, кончившееся взятием считавшейся неприступной твердыни, предполагалось начать с овладения высотой перед укрепленным лагерем турок. С целью отвлечения внимания противника планировалось провести две ложные атаки – с юго-восточной и северо-западной стороны Карса. Их провели полковник Раевский с кавалерийской бригадой и полком донцов – со стороны Карадага, с другой стороны – полковник Бородин с батальоном своего Ширванского пехотного полка. Но главное происходило не здесь – в противоположной стороне русские строили батарею № 4 – свой, как предполагалось, главный козырь в предстоящем сражении. Она возводилась всю ночь с 22-го на 23-е – и всю ночь в траншеях руководили работой начальник пехоты князь Вадбольский, начальник артиллерии генерал-майор Гилленшмит и Остен-Сакен. Так что к утру жерла орудий батареи смотрели на фланг неприятельского лагеря и на два угловых бастиона предместья Орта-Капи.

С рассветом батарея открыла огонь по Карсу и быстро сосредоточила на себе практически большую часть огня всех ярусов цитадели, крепости и башен предместья. И пока разворачивалась жаркая дуэль на левом фланге, на левом берегу Карс-чая началось то, что привело к падению крепости, началось без предварительного согласования и плана, лишь волей и инициативой отдельных командиров и общей боевой решимостью солдат.

Здесь часть турецкой пехоты, спустившись с высоты укреплений армянского форштата, заняла мусульманское кладбище и стала вести прицельный огонь по русским егерям, засевшим в траншее. В ответ на это командир роты егерей поручик Лабинцев двинул своих людей вперед, дабы выбить неприятеля с кладбища. Из укрепленного лагеря, прикрывая собой крепость, на помощь своим кинулись целые толпы османов, и егеря были опрокинуты. Лабинцев, собрав людей, вновь пошел вперед. Тут подоспели еще три роты егерей во главе с подполковником Миклашевским – и вместе они выбили турок с кладбища, где каждый могильный камень и памятник давал тем возможность упорно защищаться. Но упорство их сломали, и егеря погнали неприятеля вверх по горе – к лагерю. Один из офицеров решил остановить этот неожиданный поворот событий: «Стойте, братцы! Остановитесь! Дальше не надо! Это только фальшивая атака!» Но солдаты бежали молча вперед, и нашелся среди них лишь один словоохотливый, который объяснил их действия: «Никак невозможно, ваше благородие, – нам уже не впервой иметь дело с нехристем. Пока его по зубам не треснешь, он никак этой самой фальшивой атаки понять не может».

После чего пустился догонять своих товарищей. Все вместе они на плечах турок ворвались в лагерь и захватили часть палаток, пять знамен и два орудия. Так были взяты за два часа укрепленные высоты, которые планировалось отобрать у неприятеля лишь через несколько дней осады. Вадбольский, видя это, бросил в помощь Миклашевскому еще пять рот егерей во главе с полковником Реутом.

Но батальон Реута задержался – на его пути был громадный утес, который надлежало преодолеть, дабы выйти туркам во фланг. И пока батальон преодолевал эту преграду, из предместья вынеслась вооруженная толпа до 2000 человек и ударила по потерянному лагерю. Четыре егерские роты были выбиты, и их погнали к кладбищу. Причем человек тридцать во главе с Миклашевским были отсечены от остальных и прижаты к скале.

Тут же часть этой победоносной османской лавы ринулась на Реута – и первый его взвод, взобравшийся на утес, был опрокинут в рукопашной. Тогда генерал-лейтенант Вадбольский, человек уже немолодой, лично повел последние роты егерей – все, что осталось от бригады, – в сражение. В это же время отступавших солдат отряда Миклашевского остановил священник отец Андрей Белицкий. Подняв над головой крест, он крикнул бегущим: «Дети! Остановитесь! Неужели вы оставите здесь и меня и крест распятого Господа? Если вы не русские, не христиане – бегите! Я один сумею умереть за вас!»

Замерших от этих слов солдат офицеры вновь повели в бой – и подполковник с горстью людей был спасен.

Тем временем на помощь егерям командир Грузинского гренадерского полка граф Симонич повел три свои роты. А егеря Реута все же сумели утвердиться на утесе и теперь дрались здесь с превосходящим во много раз их противником, медленно сбрасывая его с господствующей высоты и продвигаясь в буквальном смысле по трупам шаг за шагом вперед.

И наконец турки не выдержали: Реут соединился с Миклашевским, и тут же подошли резервы Вадбольского. Все эти русские отряды разом устремились на только что взятый и потерянный лагерь. Четверть часа в ход шли штыки, кинжалы, сабли, камни, гремели ружейные и пистолетные выстрелы в упор – и вновь турки не смогли проявить характер. Они побежали, и на их плечах Вадбольский ворвался в армянское предместье. Часть его людей тут же направилась во главе с полковником Бурцевым по направлению к северо-западной башне Темир-паша, важнейшей в системе обороны форштата. И такой мощной, что ядра отскакивали от ее стен, как мячи, и кололись от бесплодности своих усилий.

Тем временем егеря Вадбольского взяли почти все армянское предместье до самого верхнего моста. Тут ему на помощь подошли Симонич и батальон ширванцев. Грузинцы и ширванцы штыками очистили весь заречный форштат. Предместье отделялось от города (то есть фактически уже от цитадели и крепости) трещиной, на дне которой гремела река. Но оно же и соединялось тремя мостами, которые сейчас с маху захватили русские.

Остен-Сакен, подъехав к Паскевичу, предложил ему взять на правом фланге южное предместье Орта-Капи, отбить Карадаг и тем самым отнять у османов все их внешние укрепления. Главнокомандующий согласился, и его начальник штаба лично повел в дело батальон эриванцев и две роты грузинцев.

Турки делали отчаянные попытки остановить наступление – и колонну засыпали картечным дождем. Под ним Остен-Сакен довел своих людей до предместья, защищаемого двумя башнями, которые соединялись между собой стеной со рвом. Тут же была взята левая башня, через стену рванулись эриванцы во главе со своим полковым командиром бароном Фридериксом – и вся передовая часть предместья стала русской добычей, как и правая башня, в этот момент взятая штурмом двадцатью грузинцами.

Дмитрий Ерофеевич приказал установить правее ее 12 орудий, и те начали громить цитадель. Город в трех местах загорелся, у дома паши взлетели на воздух три зарядных ящика. В это время в помощь Остен-Сакену пришел генерал-майор Муравьев с тремя ротами эриванцев. Начальник штаба, усилив прибывших ротой грузинцев, направил их на восточное последнее предместье Байрам-паши и далее – на Карадаг.

Этим самым были взяты все передовые укрепления Карса, и русская артиллерия принялась теперь вплотную за крепость.

У карского же паши осталась одна цитадель, на стенах которой вскоре появились два белых флага. Депутация защитников последнего оплота Карса просила два дня отсрочки, после чего обещала капитулировать. На помощь крепости шел 20-тысячный корпус Киос-Магомет-паши, который находился в начале штурма в полудне ходьбы и будет в пяти верстах от Карса к моменту капитуляции. И о том, что он спешит к крепости, знал и Паскевич, и карский паша. Паскевич приказал окружить цитадель батареями и полками, посланцам же ответил:

– Пощада повинным; смерть непокорным; час времени на размышление.

Шло время, цитадель молчала, и тогда к ее воротам поехал Остен-Сакен в сопровождении нескольких офицеров. Он нашел пашу, предававшегося мучительным раздумьям в окружении своих ближайших советников, и потребовал капитуляции. Неприступный вид главы русских парламентеров, крики, донесшиеся в этот момент из рядов русских войск, блеск штыков, курящиеся фитили пушек сломили пашу – и Карс пал.

За эту победу Остен-Сакен, который, «командуя всем правым флангом, взял город и первым вошел в сношение с пашою о сдаче цитадели», стал кавалером ордена Св. Георгия 3-й степени.

Затем в эту же войну он брал Ахалкалаки, Ахалцых и иные крепости. Потом была польская кампания 1831 года, в ходе которой Остен-Сакен отличился в битвах под Венгровом, Вавром, Гроховом и был произведен в генерал-лейтенанты. А в 1843 году в генералы от кавалерии. Участвовал в Венгерском походе, за который его назначили генерал-адъютантом к Николаю I и удостоили австрийского ордена Леопольда (Большого креста).

В Крымскую войну Остен-Сакен был начальником севастопольского гарнизона и даже некоторое время – начальником севастопольских войск (до прибытия нового главнокомандующего князя Горчакова). В 1855 году получил титул графа Российской империи, но война отняла у него слишком много сил – и через два года он по прошению увольняется в бессрочный отпуск, в котором и состоял до своей кончины, до 1881 года.