Драповый октябрь

«Первая линия советской обороны была прорвана между Ржевом и Вязьмой 5 октября; на следующий день пал Брянск, – именно так описывал октябрьские дни сорок первого известный французский историк Н. Верт. – В боях под Вязьмой был уничтожен цвет московской интеллигенции, сражавшейся в дивизиях народного ополчения. Продвижение немцев на несколько дней задержала вторая линия обороны под Можайском – за это время к Москве из резерва были срочно переброшены сибирские дивизии. 10 октября командующим Западным фронтом был назначен Г. Жуков. После того как 12 октября немцы заняли Калугу, правительство начало эвакуацию в Куйбышев органов государственного управления и дипломатического корпуса. 14 октября части вермахта вошли в Калинин. Чувство обреченности Москвы породило панику, охватившую многих жителей столицы и достигшую своей кульминации 16 октября, десятки тысяч москвичей пытались в беспорядочном бегстве покинуть город. Некоторое подобие порядка вернулось, когда населению стало известно, что Сталин и правительство по-прежнему в Москве. 19 октября в городе было введено осадное положение».

В середине октября 1941 года Советский Союз находился на волосок от гибели. Стоило врагу прорваться на любом из направлений, как Москва оказалась бы в кольце его наступающих войск. Блокада, а затем падение столицы, узла всех коммуникаций и политического центра, означало бы только одно – гибель всего государства.

В изданной 12 октября Директиве ОКХ № 1571/41 Группе армий «Центр» было приказано: «Фюрер вновь решил, что капитуляция Москвы не должна быть принята, даже если она будет предложена противником. Моральное обоснование этого мероприятия совершенно ясно в глазах всего мира. Так же, как и в Киеве, для войск могут возникнуть чрезвычайные опасности от мин замедленного действия. Поэтому необходимо считаться в еще большей степени с аналогичным положением в Москве и Ленинграде. То, что Ленинград заминирован и будет защищаться до последнего бойца, объявлено по русскому радио.

Необходимо иметь в виду серьезную опасность эпидемий. Поэтому ни один немецкий солдат не должен вступать в эти города. Всякий, кто попытается оставить город и пройти через наши позиции, должен быть обстрелян и отогнан обратно. Небольшие незакрытые проходы, предоставляющие возможность для массового ухода населения во внутреннюю Россию, можно лишь приветствовать. И для других городов должно действовать правило, что до захвата их следует громить артиллерийским обстрелом и воздушными налетами, а население обращать в бегство.

Совершенно безответственным было бы рисковать жизнью немецких солдат для спасения русских городов от пожаров или кормить их население за счет Германии.

Чем больше населения советских городов устремится во внутреннюю Россию, тем сильнее увеличится хаос в России и тем легче будет управлять оккупированными восточными районами и использовать их…»

Опережая возможные трагические последствия, и началась московская паника.

15, 16 и 17 октября после принятия постановления «Об эвакуации столицы СССР», предусматривавшего отъезд из Москвы правительства во главе с И.В. Сталиным, по столице распространялись слухи о том, что в ночь с 14 на 15‐е положение на западном направлении ухудшилось, а на одном из участков произошел прорыв…

Самыми первыми из прифронтового города бросились бежать сотрудники ЦК ВКП (б).

За партийцами последовали сотрудники правительственных учреждений.

«Утром 16 октября вереницы машин поползли по Горьковскому шоссе, – пишет Е. Жирнов. – Начался штурм вагонов в поездах уходивших на восток. Современники описывали столпотворение на привокзальных площадях и носильщиков, соглашавшихся пробиваться с вещами в давке лишь за неслыханные пятьдесят рублей. (…)

Вагонов не хватало даже для дипломатического корпуса, который Сталин приказал вывезти в первую очередь. И вместо 15 октября дипломаты уезжали на сутки позже. Не всем из них достались пассажирские вагоны. (…)

Оказаться в товарном вагоне было еще не так плохо. Куда хуже было эвакуированным в электричках, которые тянули на восток паровозы: в них не было отопления. (…)

Но были и такие, кто ехать отказывался. В те дни наблюдались огромные очереди в женских парикмахерских. Прихорашивавшиеся москвички особо и не скрывали, что с нетерпением ждут галантных немецких офицеров. Но куда больше власть волновали отказывавшиеся эвакуироваться деятели науки и искусства. По подсчетам Моссовета, в Москве оставалось почти три тысячи ученых и членов их семей. Дополнительная проверка, порученная Академии наук СССР, показала, что в их числе два академика, 10 членов-корреспондентов, 36 докторов наук и 367 квалифицированных научных сотрудников. И, как докладывал в ЦК и Совнарком парторг аппарата АН СССР С.М. Файланд, их эвакуация крайне затруднена. (…)

После того как 16 октября Государственный комитет обороны принял решение о прекращении работы на московских заводах, в Москве наступил настоящий ад. Второй секретарь МК ВКП(б) Попов вспоминал:

“Мне позвонил Щербаков и предложил поехать с ним в НКВД к Берии. Когда мы вошли в его кабинет в здании на площади Дзержинского, то Берия встал и сказал: “Немецкие танки в Одинцове”. Одинцово – дачное место на расстоянии 25 км от центра Москвы, значит, от границы города всего 16–17 км… Берия объявил нам, что ГКО считает необходимым минировать заводы, фабрики, мосты, дороги и важнейшие сооружения. Я ответил, что минировать нельзя, когда на заводах и фабриках сотни тысяч людей, так как может произойти большое несчастье – мы сами перебьем своих советских людей, что для минирования заводов и фабрик надо прекратить работу и вывезти людей в безопасное место. Тогда Берия и Щербаков встали и сказали, что это надо доложить товарищу Сталину, а меня просили подождать… Они привезли решение ГКО. В нем говорилось, что в связи с приближением немецко-фашистских войск и необходимостью проведения мероприятий по минированию важнейших объектов города решено прекратить работу на заводах и фабриках с 16 октября 1941 г.”.

Уволенным и брошенным на произвол судьбы рабочим не выплатили денег, обещанных в качестве выходного пособия. Причем не по злому умыслу – Госбанк эвакуировался вместе с наличностью строго по графику. И по всей Москве начались грабежи магазинов и складов. Московское управление НКВД докладывало:

“Группа лиц из числа рабочих завода № 219 (Балашихинский район) 16 октября с. г. напала на проезжавшие по шоссе Энтузиастов автомашины с эвакуированными из г. Москвы и начала захватывать вещи эвакуированных. Группой было свалено в овраг шесть легковых автомашин. В рабочем поселке этого завода имеют место беспорядки, вызванные неправильными действиями администрации и нехваткой денежных знаков для выплаты зарплаты. Бойцы вахтерской охраны завода напились пьяными…

16 октября с. г. в 7 часов утра рабочие колбасного завода Московского мясокомбината им. Микояна, уходя из цехов в отпуск, растащили до 5 т колбасных изделий. Беспорядки были прекращены с помощью партактива, сторожевой охраны комбината и бойцов истребительного батальона…

17 октября на Ногинском заводе № 12 группа рабочих в количестве 100 человек настойчиво требовала от дирекции завода выдачи хранившихся на складе 30 тонн спирта. Опасаясь серьезных последствий, директор завода Невструев вынес решение спустить спирт в канализацию. Группа рабочих этого же завода днем напала на ответственных работников одного из главков Наркомата боеприпасов, ехавших из города Москвы по эвакуации, избила их и разграбила вещи…

Группа рабочих совхоза “Коммунарка” (23‐й километр Калужского шоссе) пытались разграбить имущество, принадлежавшее поселку 2‐го спецотдела НКВД”».

«В тот страшный день на линии не вышли троллейбусы, а трамваи двигались еле-еле, – подчеркивает А. Кудряшов. – Входные двери всех станций метрополитена имени Л. М. Кагановича оказались закрытыми. Закрылись булочные, продовольственные и промтоварные магазины…Москву постоянно бомбили, тревога объявлялась через каждые два часа, и тогда зенитки с грохотом начинали работать по целям.

Накануне Государственный Комитет Обороны принял постановление “Об эвакуации столицы СССР г. Москвы”. Ее должны были незамедлительно покинуть правительство, наркоматы, посольства, Генштаб, военные академии, заводы… Крупные предприятия, электростанции, мосты и метро следовало заминировать, рабочим и служащим выдать зарплату, сверх нормы по пуду муки или зерна.

Как всегда, первыми драпанули шкурники. Руководители и ловкачи любыми способами доставали автомобили и набивали в них все, что могли погрузить, и вывозили из Москвы вместе со своими семьями. Много машин стояло на Знаменке, в районе Арбатской площади, у здания бывшего Реввоенсовета. Руководители военного ведомства спешно эвакуировали семьи.

Управляющий трестом местной промышленности Коминтерновского района Москвы Маслов и директор обувной фабрики этого треста Хачикьян оставили на произвол судьбы свои предприятия и попытались удрать, но на вокзале их задержали и дали по десять лет.

Директор продбазы треста “Мосгастроном” Антонов и его заместитель Дементьев 16 октября разрешили своим подчиненным брать продукты, а сами запаслись колбасой, маслом и сахаром, забрали из кассы шесть тысяч рублей и уехали. Их поймали и тоже дали по десятке. Раздали продукты своим подчиненным и посторонним лицам руководитель Кировского райпищеторга Степанов и управляющий межреспубликанской конторой “Главзаготснаб” Ровинский.

И таких примеров – множество! В эти дни, по неполным данным Военной прокуратуры Москвы, оставили свои рабочие места около 780 руководящих работников; ими было похищено почти полтора миллиарда рублей, угнано сто легковых и грузовых автомобилей. И все это происходило в тылу сражающихся, истекающих кровью, но не сдающихся войск…»

Заместитель председателя Совнаркома А. Косыгин на работу пришел рано утром. Здание уже было покинуто. По кабинетам летали бумаги, а все двери были распахнуты настежь. Почти мертвую тишину нарушали попеременно трезвонившие телефоны. Но попытки ответить на звонки не увенчались успехом. Даже когда Косыгин вовремя успевал снять трубку, на другом конце просто молчали.

«Кругом кипит возмущение, громко говорят, кричат о предательстве, о том, что “капитаны первыми сбежали с кораблей”, да еще прихватили с собой ценности…, – зафиксировал в своем дневнике советский писатель Н.К. Вержбицкий. – Истерика наверху передалась массе. Начинают вспоминать все обиды, притеснения… Страшно слушать. Говорят кровью сердца. Неужели может держаться город, у которого такое настроение? И опять – все в тумане.

В очередях драки, душат старух, давят в магазинах, бандитствует молодежь, а милиционеры по два-четыре слоняются по тротуарам и покуривают: “Нет инструкций”… Опозорено шоссе Энтузиастов, по которому в этот день неслись на восток автомобили вчерашних “энтузиастов” (на словах), груженные никелированными кроватями, кожаными чемоданами, коврами, шкатулками, пузатыми бумажниками и жирным мясом хозяев всего этого барахла».

Впоследствии, когда будут учреждены медали за оборонудвух столиц, появится злая, но весьма характерная шутка:

– Какая ленточка на медали «За оборону Ленинграда»?

– Муаровая.

– А какая на медали «За оборону Москвы»?

– Драповая.