– Андрей, скорее сюда! – закричала Марина с кухни. – Андрей! Скорее, а то пропустишь!

Он встал из-за рабочего стола и поспешил на зов.

– Иду, детка!

Марина давно переместилась жить в его квартиру. Родителям сказала, что уже взрослая, ей через три месяца двадцать, это раз; она встретила мужчину своей мечты, это два; а если они запретят ей уезжать из отчего дома, то все равно переедет к нему, это три. Так что пусть с ней не ссорятся.

«Что он за человек-то?» – сокрушенно вздохнула мать. «Капитан полиции, убойный отдел, рыцарь и джентльмен», – ответила взрослая дочка. «Боже, и как вы познакомились? – спросил отец. – Тебя арестовали, что ли?» У отца было специфическое чувство юмора. «Проходила свидетельницей по делу об убийстве… Инги, – добавила она. – Помните об этом?» – «Как не помнить? – Мать положила руку на грудь. – Ужас ведь какой, ты с ней была в тот вечер; я корвалола три флакона выпила». – «И я два, – кивнул отец. – Так что этот капитан? Что у него на уме?» – «Самые черные мысли! – сделала большие глаза Марина. – Да не забивайте вы голову – просто я люблю его, а он любит меня. Вот и все».

Первый раз Андрей явился с шампанским – познакомиться с родителями. Он немного стеснялся, но потом освоился, во время ужина очаровал матушку, вызвал симпатию у отца. Сказал: «Буду беречь вашу дочку как зеницу ока». А во второй раз уже приехал за своей пассией на «Форде», прихватил пару сумок мадемуазель и вместе с ней был таков. Родителям пришлось смириться с отъездом дочери. Когда двери были закрыты, мать не удержалась и сказала: «И все-таки она еще ребенок. Как мы ее отпустили?» – «Она длинноногая красотка, ладная вышла девчуля, и ей палец в рот не клади, – ответил отец. – А он мужик дельный, мне так кажется, глаз с нее не сводит, в обиду нашу принцессу точно не даст. – И тоже вздохнул: – Конечно, она еще ребенок».

После разговора с Долгополовым, взявшимся из ниоткуда мудрецом, «членом тайного ордена», Крымов долго не мог успокоиться. Старик и впрямь невероятно помог ему; ум Антон Антонович имел светлый, критический и на маразматика похож не был. Открыл глаза на события, из ряда вон выходящие, разжевал суть событий и направил по нужной дорожке. И все-таки от его рассказов тянуло такой небылью, такой фантастикой, таким бредом, что возмущение закипало в рациональном мозгу логика-детектива. Хотелось воскликнуть: «Что за игры, дамы и господа? Какие еще суккубы? Базар-то фильтруйте!»

С другой стороны, оживший манекен, убивающий неугодных и путешествующий с молодым художником по городам и весям, расслабляться не давал. Крымов попросил своих из Управления пробить данные Антона Антоновича теперь уже по-настоящему, до седьмого колена, но этот человек с определенного момента взялся будто бы из ниоткуда. Там появился, тут, еще где-то промелькнул, а что было раньше – иди гадай. Но если он был союзником Крымова, то и ладно. У каждого героя в сказке должен быть мудрый волшебник-наставник. Он своего нашел. Или наоборот.

Андрей едва успел войти в спальню, как Марина, сидевшая на краю постели, указала пальцем на экран:

– Это она стояла в витрине того магазина! Смотри же!

В местной телевизионной студии расположилась в кресле очаровательная молодая женщина в строгом жакете и юбке. Перебросив ногу на ногу, она говорила убедительным голосом: «О его работах уже восторженно говорят лучшие искусствоведы России, нам шлют письма из разных галерей. А скоро заговорят и первые искусствоведы мира…»

– Я – художница, Андрей, у меня глаз профессиональный, – тоже убежденно сказала Марина. – Если увижу лицо – уже его не забуду. А это точно она, понимаешь? Только волосы изменила. Другой цвет. Но все то же каре, Андрей!

– Да, это она, – вдруг согласился Крымов.

У него тоже был взгляд профессиональный, наметанный – глаз сыщика. Это была она, ожившая дамочка из модного салона одежды «Афродита». У него нашлось время разглядеть ее. Он долго простоял у витрины, дивясь на этакое произведение искусства. То же лицо, те же глаза. Как же грациозно она сидела, как говорила, как умела подать себя! И того, кого она решила наконец-то показать миру, презентовать свое творение. Сразу вспыхнули в памяти слова Долгополова, брошенные на прощание: «Помните, сейчас она и ее слуга, тот молодой художник, уже готовят НЕЧТО. Что – я не знаю. Вы узнайте! И действуйте!»

«Покажите нашего героя в его храме, в мастерской, где он работает, – попросила у ведущей элегантная дамочка. – Как же его обуревает вдохновение, как он преображается, когда берется за кисть! Смотреть на него – уже наслаждение. Его труд – своего рода медитация, – призналась она. – И что самое волнующее, нашему художнику, гению, дарована способность путешествовать во времени, проникать в любую эпоху, выуживать из нее исторические сюжеты и персонажей. Но как – это тайна, и для меня в том числе…»

– А вот здесь ты врешь, хитрая лиса, – тихонько пробормотал Крымов. – Это твоя работа.

– О чем ты говоришь? – спросила Марина, слушавшая и телевизор, и любовника.

– Смотри, солнышко, смотри, – кивнул на экран Андрей.

«Сейчас мы покажем вам, как мастер работает над батальной сценой, – объявила ведущая. – Он и его продюсер, уважаемая Лилиана Давыдовна Полонская, разрешили снять небольшой сюжет в мастерской великолепного маэстро».

«Вот, значит, как тебя зовут, – вновь подумал Крымов. – Больше вы не собираетесь скрываться от мира – вышли на большую дорогу».

«Это редкие кадры, – доверительно добавила роскошная Лилиана Давыдовна, – маэстро не любит камер и софитов – он предельно скромен и всячески избегает каких бы то ни было контактов во время своего вдохновенного творчества…»

На экране телевизора возник новый сюжет. Камера захватывала новые и новые живописные полотна и рисунки на ватмане. На одних был мир Древнего Египта, с чудесами и ужасами и окутавшей землю тьмой, из которой выползали рычащие дикие звери, с рыдающим фараоном у тела мертвого юноши. На других – античный мир, роскошные храмы и купальни, полководцы и купцы, рабы и рабыни и красавицы-гетеры, продающие свою любовь. На третьих – мир европейского Возрождения, насыщенный битвами, рыцарями и дамами, куртуазными танцами и любовной игрой…

– Супер, – не удержалась Марина. – Да он гений…

– Правда? – усевшись рядом, спросил Крымов.

– Еще какая правда! Я бы душу продала за такой талант.

– Не надо продавать душу, котенок, – предостерег он ее очень серьезно. – Ни за какие коврижки. Даже за такой талант. – Он обнял ее за плечи, привлек к себе. – Поняла меня, деточка?

– Ладно, не буду, – улыбнулась она. – Душу оставлю себе.

– Вот и молодец. – Он чмокнул ее в висок. – И маленький кусочек мне, да?

– Ага, – улыбнулась она. – Но он все равно так крут, Андрей!.. Когда его покажут? Если покажут…

И камера показала. Художник стоял спиной к объективу – в джинсах, босиком, в фартуке на обнаженном атлетическом торсе. Его спина так и поигрывала мускулатурой, темные кудри укрывали плечи и шею маэстро, волосы были схвачены тугой алой повязкой.

– Смотри-ка, прямо Аполлон, – честно отреагировала Марина. – И тут ему повезло, бывает же!

– Точно, Рембо, – непроизвольно усмехнулся Крымов. – Только я не пойму что-то…

– Чего ты?

– Многого не пойму…

– Ну какая спина, а? – восторженно покачала головой Марина. – А плечи? Его бы к нам в студию натурщиком…

Сыщик непроизвольно хмурился: а где тот мальчишка? Этот атлет никак не напоминал заносчивого паренька, с которым он разговаривал однажды – красавчика с больным эго и злющими глазами.

«Чему посвящено ваше новое полотно, Владислав, скажите нам?»

Художник обернулся на камеру. Рельефное лицо, черные миндалевидные глаза, четко очерченные губы, темные волосы по плечам, мощная шея и накачанный торс… Крымов неожиданно понял, что земля покачнулась у него под ногами и поехала мимо – это лицо он знал, запомнил его хорошо, но оно было совсем иным. От капризного мальчишки не осталось и следа – только общие черты еще напоминали о нем. Зато появился античный герой, Ясон или Тесей; этого молодого человека вылепили заново с помощью сил неведомых и необъяснимых, глубинной энергии, спрятанной от простых смертных, да и старше он стал лет на десять. В камеру смотрел зрелый молодой мужчина в расцвете сил. Но самое удивительное – его глаза с магнетическим взглядом, все понимающим, видящим насквозь, отчасти насмешливым, резким и чуть презрительным. Он чувствовал свое несокрушимое превосходство над всеми. Это была внешность демона, его глаза и взгляд. Крымову с каждым мгновением становилось все яснее: этот красавец только в начале пути – он будет взрослеть и дальше, постигая тайны вселенной!..

Марину как будто ножом полоснуло: до нее наконец-то дошло, кто на экране. Крымов обернулся – и его полоснул ее крик. Он совсем забыл, что девушка не была готова увидеть такое. Узнать в этом супермене своего недавнего приятеля по художественной школе, на которого она чуток запала. Она уже метнулась назад, к спинке кровати, вжалась в нее.

– Этого быть не может, Андрей! Не может! Не может! – твердила она, поджав колени к подбородку, сцепив ноги руками в замок. – Ведь это он, да?! – Ей необходимо было закрыться от мира, показавшего хищную, беспощадную, звериную усмешку. Таким враждебным она его прежде не видела. – Не может быть! Не может!..

Он потянулся к ней, но девушка стремительно отдернула ногу. Сейчас любое прикосновение казалось ей опасным, страшным.

– Увы, но это может быть, милая, – очень рассудительно ответил он. – Ты не сошла с ума – это он.

– Но как такое может быть?!

– Может, и все.

– И все?!

А художник, улыбаясь в камеру, сказал:

«Это сюжет на тему давней войны между Венецией и Турцией. В своем воображении я побывал там, все увидел – великолепное было путешествие! И кровавое, надо сказать…»

Даже голос его изменился – огрубел, словно поломался, стал низкого, бархатистого тембра, он обволакивал и подчинял, внушал желание слушать его и дальше. Несомненно, отменные гипнотизеры обладают таким властным и одновременно чарующим голосом.

– Не может этого быть… – отрицательно замотала головой Марина.

Но уже понимала, что Андрей прав. Ей просто не хотелось, чтобы все было так. Тем временем художник, новоявленный гений, взялся в подробностях объяснять сюжет своего полотна – о забытой войне Венеции и Турции, о грандиозном и трагическом для республики морском сражении у Пелопоннеса.

– Что она с ним сделала? – шепотом спросила Марина. – Эта тварь?

– Изменила его, – очень просто ответил Крымов. – Иди ко мне.

– Но зачем? Зачем ей это понадобилось?

– Ей так захотелось. Иди, говорю. – Он протянул ей руку.

Марина подползла к нему, забралась под руку, прижалась к своему мужчине.

– Кто она, Андрей?

– Ведьма, – очень просто ответил Крымов. – Колдунья.

– А ведьмы и колдуньи существуют?

– Как видишь.

– Вижу…

Не станет же он говорить своей возлюбленной, что перед ней на экране – суккуб, демон в женском обличье, пожирающий мужское семя, дарующий волшебство и счастье одним, приносящий горе и смерть другим. Зачем пугать хрупкую, нежную художницу с ранимой душой? Пусть будет ведьма, для милой и доброй Марины и этого достаточно.

«В следующем месяце в нашем городе откроются сразу три выставки Владислава Ольшанского в разных галереях, – продолжала самозванка Лилиана Давыдовна Полонская, – это будут тематические выставки, некоторые из картин зрители увидели уже теперь…»

Дальше шел рассказ о трех вернисажах, которые уже не за горами: «Египетские ночи» в галерее классического искусства «Омега», «Блудливый Коринф» в модернистском «Вавилоне», «Кровь Европы» в зале «Кассиопея». Также Полонская сообщила, что сейчас в типографии издаются три альбома к выставкам – они станут гордостью любой библиотеки, самого требовательного библиофила и коллекционера, культуролога и знатока изобразительного искусства. Приедут лучшие искусствоведы из Москвы и Питера, других городов, сообщила Полонская, будет пара иностранных специалистов, потому что новоявленным гением уже заинтересовались за границей.

Когда телевизионный сюжет закончился, они долго сидели в обнимку и молчали. Потом Крымов стал покачиваться, так баюкают ко сну маленьких детей.

– Так приятно, – шепотом пропела Марина.

– И мне.

– Думаешь, поможет? – спросила она. – Качалочка?

– Надеюсь.

– Правда лучше стало.

– Ага.

– Как она могла стоять днями напролет в витрине, если живая?

– Видимо, у нее способность вводить себя в состояние каталепсии, то есть обездвижения в любой позе без усталости и напряга. Это своего рода психическое отклонение. А как буддийские монахи вводят себя в состояние нирваны, сидят днями напролет в позе лотоса?

– Сравнил! Они так со вселенной общаются.

– Я о технике, а не о сути. Думаю, ловкая Лилиана Давыдовна именно так и вводила себя в подобное состояние.

Он лгал ей, а что поделать?

– Плохо верится, что все так просто.

– И тем не менее. И вводила, кстати, эта Давыдовна в заблуждение органы правопорядка.

– Вы ее арестуете?

– За что?

– За убийство тех двух воришек. И Инги. Это ведь она ее убила, потому что Инга раскусила ее, понимаешь? – Марина стремительно вынырнула из-под его руки, почти отпрыгнула в сторону, обернулась: – Ты понимаешь, Андрей? Все же ясно как белый день! Инга все поняла, когда смотрела на нее с улицы, тогда, под ливнем. И эта тварь тоже поняла, что ее разгадали! Вот что было. Пошла за ней, забралась в окошко, заползла, как змея, и убила.

– Мы обязательно возьмем ее, когда у нас будут прочные доказательства.

– А когда они будут?

– Когда мы их соберем – я работаю над этим и Костя Яшин тоже. Только он пока ничего не знает про сверхъестественные дела, просто не верит в них. Я-то был готов к такому повороту дела – а он нет.

Марина села на постели, подобрав под себя ноги.

– У меня вопрос…

– Слушаю, детка.

– Ну хорошо, она вводила себя в состояние этой каталепсии. Это то, что она проделывала с собой. Мало ли, какие у нее способности, у городской ведьмы. Но как у нее получилось это – с ним, Владиславом? Он же буквально переродился? Стал другим!

«А ты умная девочка, – думал Крымов. – Зря тебя этот нарцисс Владислав называл дурой. Никакая ты не дура и вопросы задаешь правильные: не в бровь, а в глаз».

– Вот это нам и предстоит выяснить, Мариночка.

Она понимающе кивнула.

– Он всегда хорошо рисовал – лучше других, я видела это. Мы давно занимались в одной студии. У него был особый талант. Но чтобы вот так, будто он окончил десять академий? Как это понять? Она что же, эта тварь Давыдовна, способна раскрывать в одаренном человеке все заложенные в нем тайные способности? – Марина вопросительно посмотрела на него. – Это так?

– Видимо, да.

– Но как он мог измениться внешне за эти месяцы? Что, под гипнозом тощий может превратиться в толстяка? Или наоборот? Не поверю я. Ну ладно, похудеть еще можно, – согласилась Марина, – и растолстеть тоже. Но как он из стройного молодого человека переродился в этого суператлета? У него же и лицо другим стало – киногерой, Тарзан, ему только по скалам лазить.

– Тарзан лазил по деревьям в джунглях, – поправил ее Крымов.

И вновь подумал: «Ты умничка, девочка моя, ничего не скажешь. Зришь к корень».

– Такое бывает, когда человек пьет анаболики и другие гормональные препараты, – попытался объяснить он перерождение Владислава. – У него мышечные ткани гипертрофируются.

– И сколько же заразы он выпил за эти полгода? Цистерну? Или две?

– Увижу его – спрошу, – попытался отшутиться Андрей.

Марина вздохнула.

– А чего они хотят? Эта ведьма и Владислав?

– А чего хотят все люди? Ну, большинство? Славы и денег, я думаю. Большой славы. Возможно, мировой. И очень больших денег. И с такими талантами, как я понимаю, он может все это получить. Что скажешь, художница? В этих вопросах ты разбираешься лучше меня.

Марина посмотрела ему в глаза, усмехнулась:

– С такими талантами может. Хоть вставай на лунную дорожку – и вперед, к звездам. – Она потянулась к нему, обняла: – Мне страшно, Андрей, если честно; очень страшно…

– Я разослала презентационные буклеты и приглашения в двадцать самых известных галерей мира, – входя в мастерскую, сказала Лилит. – Все получили твои работы. И что бы ты думал? Откликнулись все. Семнадцать из них уже готовы предложить тебе свои залы. Каково?

За мольбертом, ничего не замечая и никого не слыша, Владислав Ольшанский работал кистью – и каждый удар, каждый мазок, каждое тонкое прикосновение попадали в самую точку. Он создавал воистину совершенство. Сейчас это была Венеция, ночной город во время карнавала, с тысячами лодок, плывущими по каналам, фейерверками, и маски, маски – носатые, страшные, имитирующие клювы злых богов, и миловидные – ангельские личики, за которыми скрывали свою похоть юные, зрелые и пожилые венецианки, бросавшиеся в этот омут карнавала с головой, точно не зная, где вынырнут из него, как это случится и вынырнут ли вовсе. Праздник безудержной любви, дикой, не скованной никакими запретами. Только свобода, только страсть!..

– Ты меня слышишь, дорогой? – переспросила она.

Наконец он обернулся.

– Увлекся, милая, что ты сказала?

– Мировые галереи жаждут увидеть тебя и твои шедевры, вот что я сказала.

– Отлично! – легко ответил он. – Я рад!

– Отлично, он рад, – усмехнулась она. – Ты только послушай. Тебя зовет к себе музей Орсе в Париже, каково, а? – Она перебирала листы. – Тебя приветствует и желает с тобой поскорее познакомиться Музей современного искусства в Нью-Йорке на Манхэттене. Ты станешь соседом Ван-Гога и Сезанна. Тебя зовет Центр искусств королевы Софии, Прадо и Национальный музей Тиссена-Борнемисы в Испании – все три составляют «Золотой треугольник искусств»: Галерея Соломона Гуггенхайма в США тоже будет рада тебе, Музей современного искусства Стеделийк в Амстердаме, центр Помпиду в Париже, там тебя ждет в соседи и товарищи Пикассо. Кстати, в Чикаго перед тобой открывает двери Галерея Института искусств, а в Австралии – Музей современного искусства… Ты слушаешь меня, Владислав?

– Да, моя богиня, – делая точечные, выверенные удары кистью по холсту, ответил он.

– Не относись к этому легкомысленно: обретать славу – тоже великий труд. И впереди у нас много боев, которые я, несомненно, помогу тебе выиграть.

– Отлично, милая, я рад!

– Что-то не так? – подходя, спросила она.

Он обернулся.

– О чем ты?

– Любой другой художник запрыгал бы от счастья, узнав, какие у него перспективы на ближайший год. У нас весь мир в кармане. А ты будто бы и не замечаешь своих выгод.

– То есть не прыгаю? – рассмеялся он.

– Именно – не прыгаешь.

– А я не любой другой художник, любовь моя. Ты меня сделала «не любым другим». Когда-то я думал, что слава – это высшая благодать для творца. Признание, овации. Триумф! Оказывается, нет.

Она оставила распечатанные листы на столе, подошла к нему, положила руки на его обнаженные рельефные плечи.

– И что же высшее благо для творца?

– Само творчество.

Лилит снисходительно улыбнулась:

– Ну, это несомненно, процесс – великое дело. Но у каждой работы должно быть окончание. И радость завершения. Представь нашего чудесного Хозяина на небесах, который бы так увлекся процессом, что забыл о его завершении. Так бы и не дождался седьмого дня – до сих пор гонял воды по континентам и метался над ними. Нужен и результат, и отдых. Заслуженное удовольствие!

– Скучно – я о концовке.

– Ах, вот как? Какой же ты гурман?

– Творчество – это и есть сама жизнь, полет; когда я работаю над холстом, когда открываю перед собой те глубины, которые недоступны никому более, когда путешествую по временам, а потом со всеми знаниями возвращаюсь. Я как ловец жемчуга – ничто не заменит счастья увидеть в раковине сверкающую перламутровую звезду. А что дальше? Что можно купить на нее? Земные удовольствия, о которых говоришь ты? Жратва, секс и опять жратва? Почивание на лаврах? – Он презрительно скривился. – Для такого, как я, этого мало. Подобные удовольствия сгубили немало цивилизаций. Только они обжирались и упивались, трахались до смерти и укладывались ко сну, когда приходили другие народы, дикие и свирепые, которые искали свою судьбу, и приканчивали их. И так поколение за поколением и цивилизация за цивилизацией. Вдохновенный поиск – вот что самое главное.

Лилит задумчиво покачала головой:

– Я недооценила тебя, Владислав.

– О чем ты?

– Ты оказался куда богаче разумом и сердцем, чем я думала вначале. Ты превзошел все мои ожидания. И наверное, ты достоин большего, чем простая земная слава и жизнь победителя.

– Спасибо за похвалу. Но если и впрямь дело обстоит так?

– Очень может быть. Но к чему ты ведешь?

– Как-то ты мне сказала, что можешь поделиться только частью своих знаний, на самом деле – это лишь толика того космоса, который ты носишь внутри. Как бы мне хотелось, чтобы ты приоткрыла эти двери куда шире! Я хочу войти в них и увидеть тот, запредельный мир. Не картины из прошлого, а увидеть Вселенную от ее основания. Услышать музыку сфер. Увидеть и услышать, как сам Господь играет на своей флейте. Подсмотреть за ним! Как дьявол в аду бьет в свои огненные барабаны, отправляя в пламя целые народы и поколения.

– Ты хочешь пройти по стопам Данте?

– Что-то вроде того, любовь моя.

– Что-то вроде того, – сокрушенно и насмешливо покачала головой Лилит. – Есть вещи, которые простой смертный не может увидеть и остаться живым. Или просто не должен. Есть картины, от вида которых душа твоя надорвется, есть звуки, от которых сердце твое лопнет, как перетянутая струна. И есть смыслы, которые не выдержит душа смертного человека – он просто лишится рассудка. Я уже говорила тебе об этом.

– А я бы рискнул, Лилит, – очень серьезно сказал Владислав. – Я бы рискнул…

Она вдруг стала строгой, как заботливая учительница:

– Даже не заговаривай об этом – ты мне слишком дорог, и я не желаю потерять тебя. Понял?

Молодой человек пожал плечами:

– Понял, хозяйка.

– И не ерничай. Не стоит, милый. На следующей неделе мы открываем сразу три вернисажа – ты должен быть готов к первому триумфу. Будут интервью, тысячи вопросов, сразу появятся поклонники. Потом нас ждет Манеж в Москве и вернисаж «Моя Афродита», посвященный мне. Я с ними уже договорилась. Вот где тебя начнут прессовать: откуда такие женщины, портреты и тела, – она самодовольно провела рукой по телу, – откуда они? Это ваша фантазия, господин художник, или вы где-то нашли натурщиц, которые вдохновили вас на создание шедевров? И ты будешь отвечать – часами! Готов к этому?

– Я готов сдвинуть с места Китайскую стену, а с журналистами, обсуждая своих вымышленных натурщиц, как-нибудь справлюсь.

– Хороший ответ – мне нравится. Тогда прими душ, ты вспотел за работой – так махать кистью, – она провела ладонями по его плечам и рельефной груди, – и пойдем погуляем. Как видишь, на улице снег, – кивнула она на окно. – И нет ветерка. Чудный день. Возьмем бутылку вина и отправимся к нашей Зуевке, речушке, откуда видны проходящие поезда. Да, милый?

Он нежно поцеловал ее.

– Да, милая, мы так и сделаем. Только возьмем вина побольше. Напьемся на берегу Зуевки, вернемся и будем трахаться до изнеможения. Тебя все равно укатать невозможно – ты же богиня любви, – до моего изнеможения.

– Хватит. – Она властно оттолкнула его. – Ты мне сегодня не нравишься. Ты похож на цунами, а мне нужен помощник и соратник в наших делах! Подумай об этом и научись сдерживать эмоции.

В течение трех дней в городе были открыты три выставки. «Египетские ночи» в галерее «Омега», «Блудливый Коринф» в модернистском «Вавилоне», «Кровь Европы» в картинной галерее «Кассиопея». Бум превзошел все ожидания. «Египетские ночи» поразили всех грандиозной темой – десятью казнями египетскими. Расплатой за непокорность даже для властей предержащих, когда они идут против воли Создателя. От первой казни, когда воды Египта наполнились кровью, до того момента, когда мстительный фараон бросился со своим воинством по дну Красного моря, чьи волны отступили для Моисея и его народа, но утопили египетского владыку.

«Блудливый Коринф» вскружил головы своей распутной темой и откровенными сценами. Картина «Под горой Афродиты» заставила трепетать самые стойкие умы. Фантазия разыгрывалась у зрителей не на шутку. И хотя современный мир, полный самого вызывающего порно, насыщенный им, как губка водой, казалось бы, уже не давал повода для сомнений в своей развращенности, этот вернисаж показал: границ нет. Но! Можно превратить любые откровенные картины в высокое искусство, когда за дело берется истинный мастер. Его усилиями самое постыдное и открытое взору вдруг станет аллегорией, плодом для размышлений, и зритель будет долго стоять, забыв о времени, у такого полотна и получать наслаждение – для души в первую очередь.

Крымов и Яшин наблюдали за презентацией со стороны. Перед ними проходили два главных персонажа этой выставки: великолепный Владислав, за которым так и бегали стайки журналистов и женщин, и она – супервеликолепная Лилиана Давыдовна Полонская, или просто Лилит, демон во плоти, для всех – талантливый продюсер и наставница гениального художника. Крымов запретил Марине даже близко появляться там. Если Владислав заметит ее, узнает, он может об этом сказать своей хозяйке. А как та решит судьбу Марины, неизвестно. Знали они одну бедную девушку, которая увидела и поняла слишком многое, – ее задушили, и без жалости.

Телевидение, газеты, гости из Москвы и других городов. Известные искусствоведы. Искренний восторг. Завистливые взгляды коллег. И главный вопрос: где до сих пор скрывался этот художник? Столько гениальных работ, а о нем никто ничего не знал. Ответ был один: всякому плоду свой срок. Лилиана Давыдовна каждому уделила время, ответила на все вопросы.

Были на вернисаже и незваные гости – что поделаешь, слухами земля полнится. На первую выставку пришла толпа студентов и два педагога – бывшие товарищи и учителя Владислава Ольшанского. Последних едва не парализовало, когда они столкнулись со своим явно повзрослевшим учеником. И внешне едва узнаваемым, и превзошедшим их в мастерстве в сотни, тысячи раз. Девушки перешептывались, не зная, как вести себя с молодым человеком, который и без того был заносчивым одиночкой, ни на кого не обращал внимания, а тут, с убивающей на месте усмешкой и презрительным взглядом, совсем стал похож на демона-изгнанника.

Одна из них набралась смелости и спросила:

– Владислав, это правда ты?

Как-никак, он пропал почти на полгода, о нем никто ничего не слышал.

– Нет, это не я, – просто ответил он. – Того Владислава больше нет.

Ольшанский говорил правду. А что ему было скрывать? От кого прятаться? Он сам отказался от конспирации. Лилит предлагала ему изменить имя и фамилию, но он не захотел. За эти полгода у него выросли крылья, и он не желал быть послушным птенцом. Хотел сам принимать решения.

– Это действительно ваши работы, Владислав? – спросил первый педагог.

– Мои, – кивнул молодой художник.

– И вы все это написали сами?

– Разумеется.

– Без чьей-либо помощи?

– Если вы о том, кто держал в руке кисть, – исключительно я.

– Но как такое может быть? – задал более смелый вопрос учитель рисования. – Это же…

– Гениально?

Первый педагог промолчал, только потупил взор.

– Что же с вами случилось, Влад? – осторожно спросил второй. – Вы на себя не похожи. Болели все это время?

Ольшанский не выдержал и расхохотался.

– Что тут смешного? – спросил второй.

– Вам действительно сказать, что было со мной? – спросил художник.

– Конечно.

– Точно хотите знать?

Педагоги переглянулись и неожиданно ответили хором:

– Точно.

По лицам юных художников было ясно, что они хотят того же.

– Я продал душу дьяволу, – улыбнулся Владислав своим бывшим однокурсникам и педагогам. – Не верите? А хотите, я вам устрою прогулку по аду? У меня небольшой особнячок – построил по случаю. Там интересно! – Он дерзко и свысока издевался над ними. – И денег за экскурсию не возьму. Только есть одно условие: такие договора рано или поздно заканчиваются на раскаленной сковородке. Кого проводить первым? Или вы предпочитаете всей толпой? – кивнул он своим знакомым.

От Ольшанского вдруг дохнуло таким неестественным жаром и обжигающей энергией, что ученики и педагоги отступили.

К ним подошла грозная Лилит.

– А я и есть тот самый дьявол, которому он продал душу, – сказала она. – Только никому не говорите, старички и детки, а то вам не поздоровится.

Владислав благодарно кивнул:

– Все вопросы к моему продюсеру, – и пошел прочь. – Записывайтесь! – бросил он через плечо.

– Позвольте, – заикаясь, начал все тот же педагог. – Что все это значит? – Кажется, в его тоне прозвучало возмущение.

– Не позволю, – сказала она. – А сейчас я кладу печать на ваши уста: кто заговорит первым, тот умрет дома в полночь. Уходите отсюда и не возвращайтесь. Владислав не нуждается в вашем обществе. – Она понизила голос: – Увижу кого-нибудь – хуже будет.

Все потихоньку сдулись и ушли, и педагоги, и ученики. Дама-продюсер оказалась убедительной. Молчком – никому не хотелось загнуться в полночь.

Когда дело было сделано, Лилит подошла к нему, стоявшему у одного из своих полотен, сзади и резко предостерегла:

– Поменьше распускай язык, дорогой. Нам не нужны лишние вопросы. И я не хочу всякий раз разыгрывать комедию – это не мой стиль.

– Да к черту их, – не оборачиваясь, бросил он.

Два раза Крымов и Яшин пытались выследить художника и его хозяйку, но они исчезали с вернисажа и скрывались в неизвестном направлении. Каждый раз Владислав и его спутница садились совсем не в те машины, за которыми следила полиция, и выходило так, что они просто играют с возможными преследователями, как кошка с мышью. А ведь Крымову и особенно Яшину роль кошки нравилась куда больше.

– Гоняться за ними, как за ветром в поле, – констатировал Яшин.

– Если я тебе скажу, что они – исчадие дьявола, ты мне поверишь? – после очередного провала спросил Крымов.

– Нет, – покачал головой Яшин.

– Тогда и говорить не буду.

– Андрей Петрович, ты опять за свое? Посмотрел я на них – красивая пара. И картины супер. Так все говорят. Талантище этот Ольшанский. Согласен, в нем есть что-то демоническое, но ты уверен: Владислав и есть тот самый молодой пижон? По документам, конечно, он, мы же пробили, но совсем не похож. Может, его старший брат?

– Это его пропавший дядя из Бердичева.

– Шутишь, уже хорошо. Веселым ты мне нравишься больше. Ее документы тоже в порядке. Лилиана Давыдовна Полонская, двадцати восьми лет, дочь российского офицера и польки, родилась в Кракове, рано осиротела, окончила модельную школу, потом факультет менеджмента в университете. Не придерешься.

– Как и к самому дьяволу, – усмехнулся Крымов.

– Но хороша чертовка, – покачал головой старший лейтенант Яшин. – Да уж, парочка что надо…

Третья выставка «Кровь Европы» проходила в картинной галерее «Кассиопея». Опять телевидение, фотоаппараты корреспондентов, микрофоны, вопросы. Горящие глаза посетителей. Местные искусствоведы. И все те же столичные: они приехали, чтобы застать сразу все три выставки. Представитель Манежа еще до открытия говорил продюсеру Полонской: «Ах, Лилиана Давыдовна, жду не дождусь, когда мы устроим выставку вашего гения у нас. Но те картины, репродукции которых вы нам прислали, – он с пониманием улыбался, – будут еще круче этих трех выставок. Я вам обещаю такой бум и аншлаг, какого Москва и не видывала! Ох, как же быстро взлетит ваш Владислав! Но все-таки откройте тайну: где вы его нашли? Он же самородок, гений от природы. Как Гоген, Пикассо. Тут не искра Божья – тут целый факел!» При упоминании Бога продюсер Полонская как будто начинала нервничать. Или это только показалось искусствоведу? «Конечно, я вам открою эту тайну, но только во время вернисажа в Манеже, – отвечала дальновидная Лилиана Полонская. – Ждите, дорогой друг».

Тема войны на вернисаже «Кровь Европы» занимала огромное место. Особенно хорошо были написаны морские бои в Средиземном море, между Венецией и Османской империей, – с таким чувством, экспрессией, правдоподобностью, что у зрителей дух захватывало. Но были и мирные венецианские мотивы, словно художник долго жил в этом городе, только много столетий назад, и знал его душу как свою собственную. «Наверное, вы часто бывали в Венеции? – спрашивали автора знающие искусствоведы. – Или даже жили там? Так тонко передаете ее душу». – «Жил, долго жил». – «А когда?» – «Давно», – отвечал художник. «Как давно?» – «Очень давно. Лет пятьсот назад». Его ответам улыбались – он был большой фантазер, этот новоявленный гений. «И как же вас тогда звали?» – спрашивали его. «Меня тогда звали маркиз Джованни-Альберто Риччи». – «О, какое звучное имя! – нарочито восторгались искусствоведы. – Да вы и впрямь целиком погружены в тему и материал!» – «С головой, дамы и господа, погружен с головой», – отвечал Владислав Ольшанский. «И какое сражение вам запомнилось более всего?» – не отставали от художника. «Это была кровавая битва у берегов Пелопоннеса. Меня тогда смертельно ранили, я скончался чуть позже, уже на суше, на руках любимой женщины, герцогини Савойской. А вот и она, – он обнимал подходившую к ним и навострившую слух подобно кошке Лилиану Давыдовну Полонскую. – Не так ли, милая?» Она обворожительно улыбалась: «Каков фантазер, верно? – Искусствоведы широко улыбались. – Гениален во всем!»

В этот день Крымов оказался один, у Яшина от забот и нервотрепки прихватило желудок. Приходилось работать за двоих. Неожиданно рядом с ним кто-то встал и произнес:

– Невероятно! Как эта женщина похожа на мой пропавший манекен! Глупо звучит, не правда ли, Андрей Петрович? Здравствуйте.

Это был Соболевский, хозяин салона «Афродита».

– Вечер добрый, – откликнулся Крымов.

– Как продвигается следствие?

– Своим чередом, Анатолий Иванович. О пропавших деньгах думаете?

– И о них тоже.

– А вы обратитесь к Лилиане Давыдовне Полонской, – сам не ожидая от себя такой реакции, поддавшись импульсу, вдруг сказал детектив. – Спросите, как она ими распорядилась, вашими деньгами.

– Шутите, товарищ капитан? Или издеваетесь?

– Даже в мыслях нет.

– А мне кажется…

– Это и есть ваш манекен, Анатолий Иванович. Не верите? Подойдите и спросите у нее сами. Ожила она, бестия, и в мир пошла. Вот так скупать старое барахло у разных чудаков… Подождите-ка. – Он выставил ладонь. – Стоп-стоп-стоп… Простите Анатолий Иванович…

Андрей направился к «сладкой парочке» – Лилиане Полонской и Владиславу Ольшанскому. К художнику только что подошла длинноногая девушка. Крымов даже успел уловить ее вопрос:

– И почем нынче душа, а, Владислав? Сколько за нее берут в аду? Чтобы стать великим художником, например? Тариф есть?

Крымов врос в землю. Встретился взглядом вначале с художником, потом с Лилианой Полонской.

– Кто это? – спросила продюсер.

– Вместе учились, – ответил тот. – А такой ты мне нравишься больше, – кивнул он девушке. – С характером.

– Ты себя в зеркало видел? Рога еще не появились?

– Смелая, – кивнула Полонская.

– И совсем не дура, – заметил Ольшанский. – Так что беру свои слова назад.

– Как тебе жить с манекеном? – Девушка кивнула на спутницу художника. Ту даже перекосило от этого замечания. – Как она, горячая?

– Очень, – кивнул Владислав.

– Ну, все, – сказал Крымов и взял девушку за руку. – Марина, хватит, я сказал.

– А это кто? – спросила спутница художника. – Я его знаю.

– Да так, никто, какой-то сыщик. Доставал меня. Все разнюхивал, почему я таскаюсь к магазину «Афродита» и часами пялюсь на манекен.

– Вон оно что. Я его точно знаю, – повторила Полонская.

– Разумеется, знаете. – Крымов решил взять огонь на себя. – Вы смотрели из витрины на меня, я на вас. Все удивлялся, откуда такая красота взялась.

– И откуда же?

– Потом как-нибудь расскажу, – ответил Крымов. – Все, Марина, идем.

Та сдалась. Но, уходя, обернулась:

– Она тебя сожрет, Влад! И только облизнется!

Крымов уже тащил ее прочь. В дверях залы он столкнулся с Яшиным, чье бледно-зеленое лицо говорило само за себя.

– Напился таблеток и приехал, – признался старший лейтенант. – Как вы?

– У нас только что состоялся разговор, – сказал Крымов. – Чудный диалог. Марина и я с одной стороны, эта тварь с Владиславом – с другой. Теперь госпожа Полонская знает, что мы в курсе, и, возможно, будет действовать.

– Что значит – действовать? – спросила Марина.

– Вспомни свою подругу Ингу, – строго заметил Крымов. – Надо было думать и меня слушать, прежде чем устраивать такие сцены.

Девушка упрямо посмотрела в пол:

– Я должна была сказать ему все…

– Сказала?

– Да.

– Молодец. А теперь, Костя, бери Марину, езжайте ко мне домой и ждите.

– А ты? – спросил Яшин.

– А у меня еще дела есть.

– Какие?

– Неотложные. Головой за нее отвечаешь, – кивнул он на Марину.

Она только сейчас поняла, что натворила и что может случиться в самое ближайшее время – и с ней, и с другими людьми, ставшими свидетелями этой сцены.

Спустя полчаса Крымов преследовал на своем «Форде», который подготовил к погоне, черный внедорожник. Джип вылетел из города и стремительно двинулся по трассе. Крымов умел вести слежку – шел на расстоянии, сильно не приближаясь. Он понимал: если дьяволица захочет, то раскроет его. Сверхъестественное существо, все чувства, если их так можно назвать, обострены до предела. Как у кошки, которая с первого этажа слышит, что мышь на чердаке поводит хвостом. И тем не менее на свой страх и риск он решил преследовать их до победного конца.

Два часа спустя сыщик въехал в темный, готовый ко сну дачный поселок Крутихино, выследил внедорожник, заметил, у каких ворот он остановился, и только тогда устремился по тем же улочкам на трассу. Подумать только, как близко они были! А они их искали в других городах! До чего все просто. Но поди поспорь с таким существом, как Лилиана Полонская. Бросив с обочины взгляд на поселок, где поселился демон в человеческом обличье, Крымов на полном газу рванул в сторону города. Он уже знал, что вернется сюда утром, и не один…

Дома он был к полуночи – его ждали и нервничали. Марина, увидев его, бросилась на шею. Извелся и стойкий Яшин, которого оставили охранять возлюбленную старшего детектива и гадать на кофейной гуще.

– Спасибо. – Крымов пожал товарищу руку. – Не забуду.

– Ты выследил их?

– Да. Это поселок Крутихино, в ста пятидесяти километрах от города.

– Знаю такой.

– Хорошо. Я не уверен, что остался незамеченным. И понятия не имею, что они задумали. Мы имеем дело с опасными существами. Именно существами, Костя.

Они говорили на кухне, но Марина услышала их. Встала в дверях, кивнула:

– Андрей прав, Константин, это именно существа. Я уже поняла.

– Устами младенца, – кивнул на нее отставной капитан.

– Я не младенец, – спокойно возмутилась Марина.

– Извини, солнышко. Езжай домой, отоспись, – посоветовал Крымов коллеге. – Постарайся, по крайней мере. Утром возьми машину и с подмогой ко мне. Поедем в Крутихино.

– А может, не надо вам туда? – спросила Марина.

– Предлагаешь точечный удар ракетой? – усмехнулся Андрей.

– Я даже не знаю – жестоко, конечно. – Девушка усмехнулась. – А что, можно? Есть такая услуга? За Ингу?

– Нельзя, детка, никак не получится. До завтра, Костя.

– До завтра, товарищ капитан, – кивнул Яшин.