Свет падал через золотистые шторы в чудесную спальню с большим плюшевым мишкой на кресле, изумрудными и розовыми подушками, дивными растениями в подвесных горшках, гигантским фото с парящей бабочкой на стене, столиком с зеркалом в ажурной раме и еще много чем девчачьим. Оглядев все, на что вечером у него не хватило внимания – он был чересчур занят хозяйкой, – Крымов зевнул и потянулся.

– И где это я? – воодушевленно спросил он. – А-а, в раю! Как я мог забыть!

Рядом под простыней сонно и томно потянулась хозяйка комнаты.

– Если ты в раю, тогда кто я?

– Ангел, конечно.

Хозяйка засмеялась, но тоже сонно, и кокетливо спросила:

– Ангелы разве занимаются любовью?

– А ты не знала?

– Только догадывалась.

– Еще как – и ты вчера это доказала.

Марина хмыкнула в подушку.

– А что насчет утреннего секса? – спросил Крымов.

– М-м, – неопределенно и по-прежнему сонно промычала в подушку девушка.

– Что м-м? Как насчет утренних упражнений? – Он настойчиво забрался рукой под простыню.

– Ай! – ойкнула хозяйка. – Я еще сонная и зубы не чистила.

Он потянул простыню на себя. Она вцепилась в нее – это превращалось в игру:

– Потом, Андрей…

– Нет уж. – Крымов сдернул с нее простыню и крепко схватил, уже смеющуюся, нагую, дрыгавшую ногами. – Я так долго был в лесу, что не смогу дождаться, пока ты проснешься и умоешь мордашку. Буду тебя такой вот сонной и капризной…

– Ну это же насилие, товарищ капитан! – с хохотом забилась она.

– Я капитан в отставке, не забывайте об этом, – целуя Марину, нравоучительно изрек он. – И потом, в лесу забываешь о правилах приличия. А легкое сопротивление меня даже возбуждает.

– Маньяк!

– Совсем немного. И только с тобой.

После секса и душа они завтракали. Когда Марина разливала апельсиновый сок, трубка сотового ожила у правого локтя Крымова.

– Алло? Яшин, слушаю тебя. Да-да, доброе утро. Очень доброе, кстати! Добрее не бывает. Ну, говори… Так… Что?! Украли? Этой ночью? Заезжай за мной прямо сейчас. А, я не дома. В гостях. Какая улица? – прикрыв трубку ладонью, спросил он у Марины.

– Никитская, двадцать пять, двенадцать, – с улыбкой ответила она. – Передайте привет товарищу старшему лейтенанту.

– А можно?

– Нужно. Все равно ведь узнает.

Крымов назвал адрес.

– Тебе привет от свидетельницы, кстати, – он подмигнул девушке, – очаровательной Марины Зорькиной. Да, мы загуляли вчера, вина выпили, она милостиво позволила мне поспать на диване в гостиной. Рад за меня? Отлично. Жду, Яшин!

Крымов дал отбой.

– Что случилось? Кого украли? Или что?

– И кого, и что. Хозяин модного салона «Афродита» Соболевский только что позвонил Яшину: из витрины его магазина пропал манекен нашей сногсшибательной красотки.

– Как это пропал?

– Это и придется узнать. Стекла и замки целы. Была Лола и нет Лолы. Так ее звал хозяин, – пояснил он.

– А-а, – кивнула Марина. – Он ее одушевил?

– Что-то вроде того.

Через полчаса детектив обувался в коридоре. Набросив плащ, Крымов обнял Марину.

– Ну что, до вечера, девица-краса?

– А-га, – глядя ему в глаза, с расстановкой ответила та. – Еще как до вечера…

– Тогда я позвоню, когда освобожусь.

– Не отпускала бы я вас, товарищ капитан в отставке, – честно призналась Марина; она положила руки ему на плечи и, встав на цыпочки, поцеловала в губы. – Такие утра хочется проводить вместе с любовником – до обеда валяться. А потом до ужина. И еще чем-то заниматься, еще и еще. – Она нежно потерлась носом о его щеку. – И еще…

– Какая ты страстная, – усмехнулся он. – А маньяком меня называла.

– Долго ждала, чего ты хочешь?

– У тебя или у меня? Будем валяться и заниматься? – уточнил он.

Девушка пожала плечами:

– Да без разницы. У меня еще пять ночей квартира свободна.

– Ладно, солнышко, вечером и договоримся. – Он чмокнул ее на прощание. – Побежал!

Со старшим лейтенантом они ехали в салон «Афродита».

– Ну? – едва Крымов забрался в машину, хитро спросил Яшин. – Как все прошло?

– Я побывал в раю, вот как. Но без подробностей, я джентльмен.

– Как скажете, товарищ капитан. Без подробностей так без подробностей. Но «побывал в раю» – это уже говорит само за себя. Тут ничего и рассказывать не надо.

– Вот-вот, повоображай, – рассмеялся Крымов.

Хозяин салона модной одежды «Афродита» Анатолий Иванович Соболевский встретил их растерянным и даже подавленным.

– Не понимаю, как это могло случиться, – повторял он. – Будто испарилась! Понимаете? По мановению волшебной палочки. Была и нет!

Одновременно с капитаном и старшим лейтенантом приехала бригада криминалистов. Даже овчарку Раду привезли. Внимание к магазину было приковано особое, ведь с ним были связаны два убийства и «разные темные дела», как это называл полковник Морозов. Крымов сам десять раз обошел магазин, припомнил все, что тут произошло в ближайшие дни, попробовал сопоставить факты и прийти к какому-то заключению. Факты были, заключения – нет.

Старший криминалист вскоре тоже пожал плечами.

– Никаких следов, Андрей Петрович! Костя, – кивнул он Яшину, – сам видишь. И Рада след не взяла. Кукла словно испарилась. – Криминалист задумался. – Ответ только один: кто-то из своих все подстроил, чьи запахи тут и так годами живут. Чужаков не было.

– Спасибо, – кивнул Крымов. Когда криминалист пошел собирать свою гвардию, он сказал Яшину:

– Есть еще один ответ, Костя, но я не буду торопиться огорошить тебя и показаться полным психом. Вначале проверим еще одного персонажа этой истории. Вместе съездим.

– И кто это? Что за персонаж?

– Ты его помнишь: Владислав Ольшанский.

– Тот паренек, которого ты атаковал на улице? За ним следила твоя Марина?

– Моей называть ее пока что рано. Но если тебе так хочется, то да: нарцисс-художник, за которым следили моя Марина и погибшая Инга Саранцева.

– Да он на тебя точно в суд подаст.

– Пусть! Поехали.

Очень скоро они узнали, где проживает Владислав Ольшанский. Долго стучались в его квартиру-ателье, затем взяли ордер на вскрытие, и местный слесарь отпер им дверь. Квартира была не просто пуста – отсюда уходили явно в спешке. Кровать в беспорядке, простыни и одеяла взбиты.

– Тут сегодня кувыркались, – кивнул на творческое ложе Яшин.

– Вижу, и довольно бурно.

Платяной шкаф был приоткрыт – из него явно забрали самое необходимое: с полок – свитера и джинсы, с вешалок – верхнюю одежду. Мастерская во второй комнате оказалась пуста. Паренек явно сорвался и сбежал куда-то. Яшин позвонил во все службы такси – никто не останавливался около этого дома. Если уехали, то на леваке. Одна соседка сказала, что видела «патлатого зазнайку» и молодую женщину в черном плаще с капюшоном. У них были сумки, огромная папка, они вышли из двора и были таковы. Прежде-то он к себе никого не водил – холостяком жил. А тут – на тебе!

– Что? – усмехнулся Яшин. – Думаешь, манекен ожил, забрал художника и смылся с ним?… Молчишь, капитан?

– А если я и впрямь так думаю?

Яшин усмехнулся:

– Спятил, да?

– Если и спятил, то совсем немного. С чего ты взял, Костя, что манекен – это лишь кукла? Нам об этом Соболевский рассказал? А вот воришка Люся, прятавшаяся от нее, была другого мнения.

– Да она больная на всю голову.

– Инга Саранцева тоже другого мнения была. Правда, сама она этого уже не подтвердит. Обе видели манекен в действии. Последнее слово подчеркнуто.

– Шутишь?

– Кстати, моя Марина, как ты ее называешь, тоже иного мнения, ведь это Ольшанский называл манекен «моя богиня». Ты сам слышал. Может, вымолил он ее у богов?

– Не-ет, – хмурясь, настойчиво замотал головой Яшин. – Я так не играю. Это чересчур, товарищ капитан.

– Куда они могли поехать, вот вопрос. Владислав Ольшанский может выйти на родителей, а может и не выйти. Воспользуется картой и выбросит ее. Да скорее всего, он так и поступит. Это мы проверим, а если у них есть наличка? Сам он меня не интересует. Но ее, этого монстра, который совершит миллион бед, если захочет, мы сможем найти только через Ольшанского.

Ожил телефон Крымова. Капитан приложил трубку к уху.

– Алло? Да, Анатолий Иванович, слушаю вас. Что? Да ладно? Какая сумма? О-о, это большая сумма. Спасибо. Это было важно. Созвонимся. – Крымов дал отбой. – Новый поворот сюжета, Костя.

– Что случилось?

– Соболевского обчистили – украли бабло из сейфа.

– И сколько?

– Четыреста пятьдесят тысяч рублей. Он только сейчас догадался проверить.

– И никаких отпечатков и признаков взлома – наши ведь проверяли сейф снаружи.

– Вот именно, старший лейтенант. Такое мальчик по имени Владислав Ольшанский точно провернуть бы не смог.

– Такое нет.

– А что? – вопросил Крымов. – Четыреста пятьдесят тысяч рублей – на первое время хватит.

– Кому?

– Сам знаешь. Нашей парочке. И кредитки никакие не нужны. На леваке в другой город. Без паспорта. А можно и машинку угнать. Живи себе и радуйся пару-тройку месяцев в какой-нибудь глуши, а то и полгода. Но какие у них цели, вот что важно.

– Какие могут быть цели у манекена? – взмолился Яшин. – Андрей? Что ты, ей-богу?

– Вот и поглядим, какие. Надо разослать по всем отделениям фото мальчишки. Через два дня, если ничего не изменится, объявить в розыск. Фото манекена рассылать бессмысленно, что-то мне подсказывает: этот монстр может менять обличье.

– Вот даже как? – обреченно спросил следователь.

– А ты для чего меня вызвал, Костя? Было бы обычное дело – сам бы разобрался. Тут – другое. Или нет?

– Тоже верно.

Кажется, Яшин уже готов был сдаться. Слишком уверенно его бывший шеф Андрей Петрович Крымов развивал свою «теорию заговора».

– Но что ей от него нужно? – Этот вопрос, рассеянно глядя на улицу, капитан задал самому себе. – Что их связывает? Какие силы? И что ему нужно от нее? Это еще интереснее. Пока мы с тобой не ответим на эти вопросы, будем шарахаться в потемках и набивать шишки.

Они ехали в электричке через пригород. Она в черном плаще с откинутым на плечи капюшоном, с пронзительными сияющими глазами, с тем же каре, только волосы ее стали каштановыми с рыжим отливом. Вспыхнув серебристо-перламутровым светом, она изменилась на его глазах. Все это случилось еще дома. Сказала: «Устала быть блондой: пять лет однообразия – не шутка. Что скажешь, малыш?» Ему было все равно – цвет волос не имел значения. «Ты прекрасна», – ответил он. И теперь, под перестук колес, как жадно смотрел на нее! Как желал! Она видела и была рада этому. Или счастлива? Но могла ли она испытывать подобные чувства? Счастье, несчастье – это ведь для простых смертных. Или нет? Владислав до сих пор не верил в то, что это происходило с ним наяву, что чудеса сбываются. Перед ним сидела она – его вожделенная мечта, его дама, его любовь, ожившая и воплощенная, а теперь еще и его спутница. Но если желание и крик о помощи достигают самых отдаленных уголков вселенной, твои мечты могут воплотиться в реальность. Пробуйте – вдруг получится и у вас! У него – получилось. Не видеться так ДОЛГО, грезить друг о друге и наконец заполучить – это ли не высшее наслаждение: для сердца, тела, общего блистательного будущего. Для триумфа и бессмертия.

Улыбаясь, он вспоминал, как услышал шепот, зов, подошел к окну и увидел ее. Она стояла там, в мглистой осенней ночи, в десяти шагах от его окна; когда же он сообразил, кто перед ним, то отшатнулся и упал без памяти. А когда открыл глаза и пошевелился, то обнаружил, что она сидит на полу рядом с ним, а его голова лежит в ее ладонях.

«Не ушиблись, мой милый принц?» – с улыбкой спросила она.

«Как вы вошли?»

«Открывать любые двери – один из моих талантов, подаренных мне силами природы. Нет ни одного замка́, который я бы не смогла открыть. К любому дворцу, любому чертогу, любой эпохе, любому человеческому сердцу. Если я этого захочу – преград для меня нет».

«Но кто вы?» – трепетно спросил он.

«Твой дом уставлен моими портретами, а ты не знаешь, кто я? – Она встала первой. – Подымайся, малыш. – Гостья протянула ему руку, он осторожно взял ее, и она помогла ему, еще не пришедшему в себя от падения. – Вот так…»

Владислав сел на край кровати.

«Кто вы?»

«Обратись ко мне иначе».

Он понял, о чем идет речь.

«Кто ты?»

«Значит, ты пока не помнишь?»

«Нет…»

«Жаль».

«Я не договорил».

«Прости».

Владислав посмотрел в ее глаза.

«Но зато есть другое, что я знаю наверняка», – вдруг очень уверенно произнес он.

«И что же ты знаешь?»

«Что мы… принадлежим друг другу».

Она усмехнулась:

«На первый раз этого достаточно. Потом будет больше. Ты заново станешь открывать этот мир, и те знания, которые у тебя есть сейчас, покажутся такими же смешными, как человеку, который вылез из песочницы, в которой была сосредоточена вся его жизнь, и увидел звезды».

Молодой человек улыбнулся:

«Как же классно ты говоришь!.. Так красиво!»

«О, я многое делаю красиво. Кстати, как тебя зовут в этот раз?»

«Владислав».

«Владеть славой – то, что надо. И тебе, малыш, и мне. Как зовут меня, ты знаешь?»

«Лилит», – не сразу ответил он.

«Правильно».

«Я услышал это имя – и слышал его много раз».

«Это я нашептывала его тебе».

«Да, – кивнул он. – Теперь я понимаю, все понимаю! Это притяжение…»

«Сколько тебе сейчас лет?»

«Девятнадцать».

Прищурив глаза, она усмехнулась:

«Отличный возраст! Скажи, но только честно…»

«Да?»

«У тебя были женщины?»

Он опустил глаза.

«Ну?»

Владислав упрямо молчал. Наконец, подняв голову, спросил сам:

«А это имеет значение?»

«Так ты девственник? Чист, как утренний цветок?»

«Я не цветок». – Владислав еще упрямее уставился в пол.

«Тут нечего стесняться, – успокоила она его. – У каждого свой срок. Я знала много женщин, которые начинали очень рано и так же рано становились тертыми-перетертыми торбами, их покупали разве что за медный грош. И знала молодых людей, диких распутников, истекающих похотью, не пропускавших ни один публичный дом, которые с ранней юности вступали в связи со всеми подряд, мужчинами и женщинами, им было все равно, и тоже становились годам к двадцати пяти измочаленными, насквозь прогнившими, как тухлые баклажаны – нажми, развалится и потечет у тебя между пальцами».

«Откуда ты все это знала?»

«Долго живу на этом свете, – рассмеялась она. – И потом, твоя девственность лишь до срока. – Она провела ладонью по его щеке, и он загорелся. – Все исправимо, милый».

Она потянулась к нему, поцеловала в губы – и он вспыхнул таким огнем, какой уже не зальешь никакой рекой. Можно только дать выход любовному пылу!

«Я мечтал, чтобы ты стала моей!»

«И я стосковалась по тебе – не только по твоему горячему сердцу, но и по твоим рукам, по твоим ласкам, милый… Давай не будем говорить лишнего, а займемся любовью. Что скажешь?»

Владислав затрепетал.

«Мне так бы этого хотелось…»

«Позволь, я сама раздену тебя. Для меня это будет радостью, поверь. Поднимай руки. – Она стащила с него свитер, затем джинсы. – Встань передо мной. – Ночная гостья раздела его донага. – Ты всякий раз хорош, к моему удовольствию».

Он все еще трепетал. Но ее прикосновения совершили чудо.

«А ты?» – спросил он.

«Разумеется. Закрой глаза».

Он послушался. А когда открыл, она стояла перед ним обнаженной – у молодого человека дыхание перехватило. Свет фонарей падал из окна, обтекал ее тело.

«Как я тебе?»

И тогда он сказал все те же слова, потому что они были предельно точны:

«Ты прекрасна, Лилит…»

«Знаю, милый, знаю… а теперь иди ко мне, и возляжем, как мы это делали много-много раз…»

«Когда? Когда же?»

«Давно, очень давно, мой Владислав… – Она потянула его на ковер и привычным движением уложила на себя. – Ты вернулся домой, милый… Я – твой дом… А теперь люби меня, люби!..»

И вот теперь, став мужчиной, любовником, возлюбленным не простой смертной женщины, какой-нибудь набитой дуры, а богини, он ехал в притягательную неизвестность, но знал, что лишь для него это пока загадка. Его хозяйка и служанка, царица и рабыня, его Лилит, стократ возлюбленная, знает все, каждый их шаг. И он готов был подчиниться ей, как подчинялся сотни и тысячи лет назад. Не было ничего упоительнее этого подчинения! Добровольного рабства. Отказаться от него – все равно что мореплавателю не слушаться счастливого попутного ветра, который берется управлять его кораблем и обещает привезти к неведомым богатым землям.

За окном проносились перелески и поля до горизонта, озерца и протоки, дачные массивы с опустевшими по осени огородами и садиками. Они ехали в сторону счастья, назло всему миру, возможно, назло небесам, которым всегда слишком много надо. Но близость с богиней сделала его из юноши мужчиной, готовым к битвам. К черту всех, кто встанет у них на пути!

Огромная папка художника, распухшая, дорогая взору, лежала на деревянной скамейке рядом с Владиславом. Они забрали все его рисунки – ничего не оставили тем, кто скоро ворвется в его дом и станет вынюхивать, рыться, дознаваться. Где они? Что они? Кто они?! А ведь это рано или поздно произойдет, знали они оба. Никто не должен был увидеть ее портреты, понять, какое место в жизни юного художника занимало это неведомое существо. Пусть крысы делают свое дело.

А они, избранные, будут делать свое.

В обед Крымову принесли телеграмму. «Уважаемый Андрей Петрович на почте вас ждет ценный конверт информация срочная». «Ладно, – подумал он, – ценный так ценный». И ведь как подгадали – а будь он в уральском лесу? Всего-то в родном городе два дня. Поболтал по телефону с Мариной, поворковал, не смог отказать себе в этом удовольствии в обеденный перерыв. Обещал перезвонить к вечеру. Крымов ждал информации от Яшина и дождался, но она предсказуемо разочаровала его. Ни одно такси не забирало у дома, где жил Ольшанский, женщину и юношу с сумками. Также Крымов узнал, что банковская карточка Владислава нигде не всплывала. До закрытия он успел на почту, получил большой конверт и вернулся домой. Там Андрей обнаружил, что обратным адресом значилась областная библиотека. Что бы это значило?

Закурив на кухне, он с интересом распечатал толстый конверт.

– Ого, да тут целое собрание сочинений, – пробормотал он.

Присланное состояло из трех тонких пронумерованных пачек с документами, в основном ксерокопиями, и письма, адресованного ему, Андрею Крымову. Но едва он прочитал первые строки вложенного послания, как тотчас волнение захлестнуло его.

«Уважаемый Андрей Петрович!

Зная о вашем интересе к делу о пропавшей кукле из магазина „Афродита“ и всем сопутствующим трагическим событиям, посылаю вам три очень важных документа, касающихся их. Читайте в порядке нумерации, и вам откроется многое, о чем вы и не предполагали. Считайте меня искренним, крайне осведомленным и готовым прийти на помощь доброжелателем. Аноним».

Крымов поспешно проглядел все три документа, состоявшие из скрепленных скоросшивателем листов, а потом стал читать первый из них.

Это была биография известного, но рано ушедшего из жизни венецианского художника эпохи Возрождения Алессандро Бьянки. Ксерокопия была снята с какой-то старинной книги, несомненно, в подтверждение того, что сие не вымысел. Там шел готический шрифт, старый итальянский язык, который Крымов не прочитал бы и под страхом смерти, но, к счастью, был сделан и распечатан перевод. Имя художника ни о чем не говорило Крымову, но читать было интересно, и потом, он, опытный сыщик, уже предчувствовал находку.

Художник Алессандро Бьянки родился в Венеции во второй половине пятнадцатого века. С раннего возраста юноша проявил большие способности в рисовании, и тогда родители по совету настоятеля местной церкви с Риальто послали его учиться во Флоренцию – итальянскую столицу искусств, в школу самого мэтра Вероккио, скульптора и живописца, у которого в разное время учились такие гении Ренессанса, как Леонардо да Винчи, Боттичелли и Перуджино.

Алессандро Бьянки вернулся домой настоящим мастером, но он был скромен и решил посвятить себя росписи храмов. Тотчас на него появился огромный спрос – его приглашали поработать в разные храмы островного государства, и он с радостью откликался на каждый зов. Молва о нем среди настоятелей храмов быстро пронеслась по Венеции. И вот его вызвали расписывать только что отстроенный собор Святого Себастьяна в Риальто.

Когда художник работал над восточной стеной храма, где была фреска, на которой изображались Спаситель, Богоматерь и два главных архангела – Гавриил и Михаил, порог собора переступила некая дама, всегда ходившая в черном платье…

«И едва она переступила порог, как свет в храме будто погас, померкли краски и опечалились лики святых, увидевших ее…»

Это был демон, настаивал летописец. Суккуб! Бездушное существо в образе женщины! Но неискушенный в любовных делах и пагубных женских чарах молодой художник Алессандро Бьянки тотчас прельстился этим существом. Она представилась герцогиней Савойской. Такая герцогиня и впрямь существовала, но, по некоторым данным, чуть раньше умерла во время вспышки чумы. Та герцогиня Савойская совсем не была так порабощающе красива, а эта могла бы поспорить с любой языческой богиней. Словно в какой-то момент произошла подмена! Хитростью и чарами она обольстила молодого художника, всецело подчинила себе, сделала его своим рабом – он забыл о своем святом труде, да и невозможно служить двум господам сразу, – а потом беспощадно бросила его. Говорили, так она мстила Господу за то, что Он отнял у нее любимого, венецианского дворянина. Тот погиб на войне во цвете лет, и она дала клятву отнять у Бога верного и чистого слугу, а перед этим изуродовать его душу, заставить сполна выпить из проклятой чаши ее демонического зелья. И Алессандро Бьянки испил эту чашу! Когда она оставила его, светлые и солнечные краски на картинах художника померкли, от них повеяло тьмой и смертным холодом, а потом вместо ангелов на полотна стали сползаться демоны. Изуродованная душа художника порождала их, а на последней картине вошедшие в мастерскую святые отцы увидели ее – демона в женском обличье, беспощадного, обольстительного и бездушного суккуба. Ее взгляд был передан так точно и остро, что и священники, и стража в страхе бежали из дома Алессандро Бьянки, а самого живописца в ту ночь выловили из Большого канала у моста Риальто. Это был первый зимний день Венецианского карнавала. А один слепец, просивший подаяния у стены дома, словно увидел в ту ночь из своей кромешной тьмы, как от канала взлетела чистая ангельская душа и устремилась в ночное небо, ввысь над бурлящей и шумной Венецией…

Дело дошло до дожа Венеции. Было начато расследование, инквизиция нагрянула во дворец герцогини Савойской, на ее отдаленный остров, но дом оказался пуст, двери заперты, замки прочно закрыты. Демонесса сделала свое дело, решили наиболее мудрые отцы церкви, и унеслась прочь, вершить зло дальше.

Три раза Крымов обжигал пальцы, докуривая сигареты до самого фильтра. Что это было? Кто прислал письмо? И зачем? Какое оно имеет отношение к делу о пропавшем манекене? Но почему оно его так тронуло? Надо читать дальше!

И дальше обжигать себе пальцы.

Вторая рукопись пришла из следующего – шестнадцатого века, но уже из Восточной Европы, Польско-Литовского великого княжества, и также была написана латиницей. Поляк-летописец Адам Вишневский повествовал о странных событиях, случившихся в Старом Ляшском замке. К радости местной аристократии, в нем гостила женщина удивительной красоты – путешественница герцогиня Аделаида де Монферрато. Она объездила весь известный доселе мир: была в Эфиопии и Египте, Месопотамии и далекой Индии. Ее рассказам не было конца, и все слушали так, как прежде никого и никогда, уточнял летописец. Даже заезжего монаха блаженного Никодима-странника, а он побывал в Святой земле, пешком дошел с посохом и сумой, один-одинешенек, и ему было что порассказать засидевшимся в своих замках аристократам. Но что отметили обитатели Ляшского замка и его гости, герцогиня заметно нервничала, ее словно беспокоило что-то жизненно важное, будто она скрывалась от опасного преследования. И вот в один из дней, во время грозы и молнии, какие могут быть только в преддверии конца света, герцогиня и ее мрачный одноглазый слуга пропали. Все думали, что они покинули замок без предупреждения, но вечно пьяный библиотекарь, большой эрудит, между прочим, за что его и держали, стал свидетелем картины необычной, даже сверхъестественной и просто страшной: Он видел, как два ангела в доспехах с крыльями за спиной появились в рыцарском зале, куда только что вышли герцогиня и ее слуга, уже готовые к бегству, испепелили на месте слугу, а герцогиню низвергли в ад. Пол под ней разверзся, а потом встал на место, плита к плите, как и было. А спустя еще сто лет новый хозяин Ляшского замка, правнук того, что встречал «про́клятую герцогиню», решил обследовать свою вотчину и обнаружил в подземелье замка неопознанную и не упомянутую ни в одном семейном архиве могилу. Ее плита была так огромна и тяжела, что сдвинуть ее не представлялось возможным, хоть бери рычаг, хоть сто першеронов нагони в подземелье. Один из слуг увидел, что на плите есть надпись, скрытая под слоем пыли и грязи. Когда смели пыль, поняли, что четко вырезанная короткая надпись сделана на неизвестном древнем языке. Новый библиотекарь, тоже еще тот выпивоха и эрудит, посоветовал привести старого менялу из ближнего еврейского местечка, мудрого всезнайку-иудея. Тот пришел, попросил серебряную монету, долго морщился, а потом воздел крючковатый палец и прочитал нечто на языке предков. Его спросили: что это значит? Еврей-меняла не менее торжественно произнес: «Проклята навеки!» Он посоветовал более не касаться этой плиты, а лучше просто забыть о ее существовании. Так новый хозяин Ляшского замка и поступил, дав старому еврею еще одну серебряную монету за труд. «Сам я плиты этой не видел, – писал Вишневский, – но слышал о ней от тех людей, которым доверяю всецело».

Крымов готов был взбеситься. Да кто прислал ему этот конверт? Что это, розыгрыш? Форменное издевательство. Кто так шутит над ним? Он даже кулаки от ярости сжал. Издевательство и розыгрыш, если бы свидетели недавних событий не говорили в один голос об ожившем манекене, если бы он сам, Андрей Крымов, не знал того, что всего двенадцать часов назад этот манекен не исчез с девятнадцатилетним зазнайкой Владиславом Ольшанским в неизвестном направлении.

Сыщик еще раз взялся читать рукопись.

– Стоп-стоп-стоп, старый Ляшский замок, – вдруг пробормотал Крымов. – Да ведь это тот, о котором рассказывал хозяин салона «Афродита»! Археологическая экспедиция полувековой давности, Лев Апраксин, могила, в которой была захоронена какая-то мумия под плитой, которую едва сдвинули краном. Женская мумия!

У Крымова будто змея ледяная проползла по спине. Брр! А потом Лев Апраксин уехал с красивой женщиной, никому не знакомой, и она была с ним всю оставшуюся жизнь, помогла сделаться богатым и знаменитым в своей области, «львом», как сказал о нем Соболевский.

– Ау! – дернув обожженной рукой, тихонько вскрикнул Крымов и отправил окурок в пепельницу. – Опять двадцать пять!

Перед ним была третья рукопись.

– Так-так? – воскликнул он. – Вот он, Ляшский замок!

Эта рукопись касалась именно экспедиции Льва Апраксина и событий, о которых не могли написать в советских газетах, научных журналах или учебниках по истории и археологии. В СССР, как известно, Бога не было и ничего сверхъестественного не существовало. А в рукописи – очень даже, сыщик понял это с первых строк.

Крымов взглянул в конец письма – от кого оно? «Ваш Суровин В. Ф.».

– Суровин… Суровин… – нахмурился он. – Знакомая фамилия. А-а, Суровин Виктор Федорович! Точно!

Сразу вспомнил слова Соболевского: «Он работал врачом в той самой экспедиции и многое видел. И за Апраксиным наблюдал, и с Венечкиным разговаривал. Он эту историю моему отцу и рассказал…»

И вот Крымову благодаря сердобольному Анониму представлялась уникальная возможность услышать эту историю от самого археолога и экспедиционного врача Суровина.

Соболевский на удивление хорошо все запомнил, хотя был мальчишкой. Но ничего удивительного: часто пожилые люди отчетливо помнят то, что было с ними пятьдесят лет назад, как будто только вчера смотрели этот фильм про себя самих. А вот то, что произошло вчера, или даже час назад, выключил ли он газ на кухне перед тем, как пойти в булочную, не помнят вовсе. Таковы злые шутки нашей памяти! И ее щедрые подсказки.

Одним словом, рассказ Соболевского подтверждался полностью: могилу открыли при помощи крана. На старинных задеревеневших кожах, в которые была завернута мумия, проступала надпись, исполненная библейскими проклятиями. Надпись на могильной плите зафиксирована не была, как видно, ее просто не обнаружили: буквы забились песком, глиной, землей и закостенели. Но вот что хорошо запомнил Суровин: именно Лев Апраксин оказался буквально заворожен открытием, болезненно очарован им. В тот вечер он прилип к могиле, вцепившись руками в каменные края, таращась на мумию женщины и пытаясь что-то узнать.

Проявилась удивительная подробность, неизвестная отцу Соболевского и поэтому не пересказанная детективу спустя десятилетия его сыном. Суровин подходил к Апраксину сзади, звал его к ужину – ребята уже накрыли стол на поляне, – но Лев не услышал доктора. Он вообще ничего не слышал, только что-то бормотал будто во сне, в бреду или под гипнозом. Суровин приблизился к коллеге и застыл у него за спиной. Он как будто подглядывал за тем, что был не вправе увидеть или услышать. Вначале ему показалось, что Апраксин говорит сам с собой, бормочет вслух, как это часто бывает с безумными учеными или еще более безумными поэтами. Но потом понял: нет! Именно так бормочут те, кто заворожен, является медиумом и транслирует чужие мысли. Вот что он услышал: «Скажи слова: Волей Господа прощающего отпускаю тебя на волю! Ты свободна! Открой меня, разверни покрывала, и ты увидишь, как я молода и прекрасна! Ты полюбишь меня и станешь мужем моим, а я стану женой твоей и пробуду с тобой, пока ты жив. Я исполню твои желания, я выведу тебя на дорогу удачи, с которой ты уже никогда не свернешь! Выпусти меня, и я подарю тебе такое счастье, о каком ты не мечтал никогда…»

Все это шептал как безумный наш руководитель экспедиции Лев Апраксин. Я предусмотрительно решил отступить, чтобы не обнаружить себя, – и ретировался из замка. Сидя у костра, я ничего никому не сказал. Столько откровения и страсти было в словах Апраксина, что я просто предал бы его, растрещав об этом эпизоде нашим ребятам. Всю ночь эти слова крутились в моей голове. Потом, уже глубокой ночью, я увидел на стене своей палатки странную преломленную тень обнаженной женщины – бедра, грудь, плечи, копну волос, которые трепал ветер. И услышал шепот: «Ты обо всем забудешь, все слова разлетятся к утру, как испуганная птичья стая, и ты никогда не соберешь их вместе». Я проснулся, и все вчерашнее показалось мне наваждением. Я пытался вспомнить слова, которые произнес у могилы Апраксин, но ничего не получалось – они и впрямь рассыпались и улетали. Я корил себя, что не записал их, но толку? Было поздно.

А потом кто-то завопил, что могила пуста. Мумия исчезла. И только Апраксин не был взбешен, сокрушен, подавлен. Спустя годы я узнал, что заметил в ту ночь Венечкин: обнаженную деву небывалой красоты, идущую к палатке Апраксина, а потом видел их, занимающихся любовью. Потом Апраксин покупал женскую одежду в местном сельпо, куда-то пропадал в поезде, когда мы возвращались, а на вокзале в Питере рядом с ним оказалась удивительной красоты женщина. Вроде как встречала его, но откуда она взялась? О ее существовании никто не знал.

Апраксин ушел с работы, стал коллекционером и антикваром, разбогател как Рокфеллер – по социалистическим меркам, – и вообще его жизнь изменилась. Он стал нелюдим, неприступен, могущественен, от старых друзей отошел. Рядом с ним до самой смерти была женщина, о которой говорили, что она вроде как не стареет. А потом уже другие уверяли, что эту женщину заменила ее дочь, точная копия. Что было правдой? Утверждали, что именно с той женщины он заказал у одного скульптора слепок.

После смерти Апраксина наследство досталось племяннику, который дядю терпеть не мог. Что до услышанного мною у могилы, в которой была захоронена мумия, то произошло еще одно чудо. Спустя много лет эти слова вдруг ворвались в мою память – а ведь я уже забыл о них! Даже не сразу понял, что это было. А когда сообразил, лихорадочно записал их. Но перечитывая те обрывки речи раз за разом, я стал приходить к заключению, что сам выдумал их. Где правда, а где ложь, дорогой Арсений Михайлович, я запутался. Но вам я решил открыться, чтобы вы знали, какая небывалая история произошла с нами в тот год в Старом Ляшском замке, имевшая продолжение в будущем…

Далее шли трогательные слова прощания, обращенные к бывшему коллеге, и на том письмо заканчивалось.

Заканчивалась у Крымова и пачка «Мальборо», которую он выкурил за полтора часа, пока читал присланные таинственным Анонимом тексты. Нетрудно было провести параллель от загадочной венецианки герцогини Савойской, по сути – демона в женском обличье, суккуба, путешествующего по миру и временам, – к беглянке герцогине Монферрато. От нее, про́клятой и низвергнутой в Старом Ляшском замке в подземелье, – к мумии, воскресшей через пятьсот лет по милости Льва Апраксина, ставшей его загадочной музой, и уже от этой музы – к манекену, купленному пять лет назад коллекционером Соболевским у племянника Апраксина. Если сложить всю мозаику, то получалось, что манекены оживают, ходят и разговаривают, превращаются в удивительных див, соблазняют мужчин и порабощают их души. А еще, возможно, среди прочих караулят одного-единственного, которому решили посвятить себя и свои демонические силы. Сделать смертному подарок, в том числе и назло Богу. Одним словом, или поверить в это, или сразу отправиться на другой край города в дом для умалишенных, по собственной воле попроситься туда на недельку-другую, а то и на месяцок – полежать, покумекать, попить таблетки и потерпеть уколы. А вдруг лиха беда минует?

Поскольку в желтый дом Андрей Петрович Крымов ложиться не собирался, даже консультироваться не думал, оставалось поверить, что под ликами манекенов иногда прячутся самые настоящие демоны в женском обличье. Он даже знал, как их называли во все века священники, отцы-инквизиторы, изгонители демонов: суккубами!