Глава пятая. Танака

Механизированный костюм специального разведывательного подразделения лаконийской пехоты, или, попросту говоря, «Сталкер» был чудом инженерной мысли. Его сконструировали для дальней разведки, он был легче и быстрее стандартного и увешан не оружием, а датчиками и системами слежения. Он не предназначался для боя на передовой. Задача Сталкера — внедриться, найти врага и отметить цели, а затем убраться восвояси, прежде чем прибудут вооруженные до зубов штурмовые силы и займутся делом. Мелкокалиберный скорострельный пулемет Гатлинга в правом рукаве означал, что Сталкер все же мог при необходимости вступить в бой.

За десятилетия службы, сначала марсианским морпехом, в элитном разведывательном батальоне на Гекате, а потом боевым офицером только что созданных лаконийских морпехов, Танака испробовала почти все существующие модели силовой брони. «Сталкер» был ее любимчиком. Ей всегда казалось, что он похож на нее саму — высокую, поджарую и проворную как гончая, крепкую как гвоздь.

Сейчас на ней был светло-зеленый «Сталкер» маскировочной окраски, его цвет менялся, подстраиваясь под оттенки лаконийского мелколесья, которые улавливали панорамные оптические датчики костюма. Она не становилась невидимой, но камуфляж всегда подходил к ландшафту. На спине у нее висели два больших аккумуляторных блока на девяносто часов автономной работы. Пулемет был заряжен лентой с бронебойными и разрывными патронами. Она с легкостью двигалась по лесу со скоростью двадцать километров в час, перед ней бросалась врассыпную мелкая живность. Не было нужды осторожничать. Ничто в дикой природе Лаконии не представляло для нее угрозу, разве что она обнаружит здесь Первого консула.

Танака начала работу с анализа некоторых файлов и отчетов, к которым у нее прежде не было доступа.

Актуальные данные о личной жизни Первого консула были скудными, даже с учетом тех, что открыл для нее статус «омега». Медицинские записи отрывочные и туманные. Многие годы он ограждал себя от публичности, просто ничего не записывая. Напротив, на всех остальных жителей Лаконии была масса данных. Готовясь к выходу, она положила белье Первого консула рядом со «Сталкером». Когда она надела костюм, в его распоряжении уже были химические маркеры всех людей, прикасавшихся к белью. И всех, кроме одного, удалось идентифицировать. Методом исключения получилось, что последняя метка принадлежит Первому консулу. Такой вот охотничий прием.

Теперь у нее был след.

По записям системы безопасности она отследила Дуарте до границы территории Дома правительства и чуть за ее пределы. После след был совсем слабым. Ветер рассеял запахи, а дождь и вовсе смыл.

Лакония — небольшая планета, но все-таки планета. Дуарте ушел несколько дней назад, пешком. В лучшем случае он еще идет, и она обнаружит его после целого дня поисков. Однако в колониальных мирах то и дело появлялись откуда ни возьмись древние транспортные сети, по которым их создатели передвигали свое барахло. Если Дуарте наткнется на одну из них, он может очутиться в любом месте на Лаконии или в нескольких километрах под землей. Если Танака обнаружит точку доступа, то поймет, как действовать дальше. Вот так, шаг за шагом, пока задание не будет выполнено.

Она двигалась достаточно быстро, чтобы вспугнуть семейку костяных лосей, в поисках пищи копающихся в грязи впечатляющими рогами. Когда она внезапно появилась перед ними, они вздрогнули и прыснули в разные стороны. Костюм проследил за каждым и пометил уровень угрозы как низкий. Если переписать этот результат, поставив уровень угрозы высоким, пулемет в рукаве за несколько секунд превратит все стадо в фарш.

Она решила этого не делать.

Сначала она шла по смутным следам. Пятнадцатипроцентное совпадение, немногим лучше игры в угадайку, этот след вел по звериной тропе, сквозь кусты с серебристыми листьями. След с двадцатипроцентным совпадением поднимался по каменистой стенке, и Танака посчитала его ложным срабатыванием. Пока она прочесывала местность, напряжение отступало, она отдалась поиску, и время потеряло значение. Она слышала, что такое происходит с художниками, целиком отдающимися работе. И это было приятно — находиться в одиночестве и не думать ни о чем, кроме задачи.

Не теряя скорости, она пересекла узкую лесополосу и оказалась у каменистого подножия горы. Теперь она уже очень хорошо понимала, куда направляется. Топографические карты вели ее по извивающемуся каньону с высокими стенками ко входу в пещеру, хорошо укрытую от посторонних взоров. Неудивительно, что ее удалось обнаружить только совместными усилиями. Тереза, видимо, считала, что нашла лучшее в мире тайное укрытие.

У входа не то дрались, не то спаривались два похожих на грызуна создания с черными шерстью и глазами, кожистой пастью и ушами-раковинами. Они прервались и зашипели на Танаку, когда она подошла ближе, оскалились темно-бурыми острыми, как иголки, кривыми зубами. Она отпихнула зверей с пути. Те со влажным шлепком шмякнулись о стенку пещеры и затихли. Она взглянула на маленькие тушки и нырнула в темноту под каменным сводом.

В туннелях у входа много лет прожил вражеский шпион. Его вонь была повсюду. Костюм также нашел следы Терезы и десятка других лаконийцев. Группы захвата, уничтожившей Тимоти, он же Амос Бартон или кто там еще, а потом поискового отряда, который пытался найти его труп и оборудование. В отчете говорилось, что он все время хранил портативную ядерную бомбу. Основная теория гласила, что он ждал подходящего момента, когда сможет вытащить из заключения Джеймса Холдена, а потом взорвет ее. Танака даже уважала его за это. Есть особая чистота в помыслах того, кто небрежно держит в своих руках смерть, дожидаясь подходящего момента.

Костюм решил, что уловил запах Дуарте, но если Первый консул и был здесь, его след был слишком слабым или затоптан остальными, и костюм не мог уверенно его поймать. Танака прошлась по пещере, пытаясь вернуть то ясное состояние ума, в котором пребывала в лесу, однако убийство маленьких грызунов и обнаружение берлоги шпиона явно повлияли на ход ее мыслей. Чистые и прекрасные мгновения навсегда ушли, хотя охота еще не закончилась.

Здесь камень был бледнее, слоистый и некрепкий. Танака могла бы выкопать в нем проход силовыми перчатками костюма. А потому ее немного беспокоила вероятность обвала, тем более что она уже отдалилась от входа в пещеру, где находилась жилая часть, и туннели превратились в лабиринт. Система слежения костюма в реальном времени рисовала трехмерную карту всех мест, где она побывала, но гора огромна. Если туннели прорезают ее насквозь, здесь можно плутать несколько дней. Если она права, и Дуарте пришел сюда, будет трудно его вытащить.

Было бы эффективнее вызвать рой микродронов и наводнить ими туннели. Но Трехо подчеркнул, что операцию необходимо держать в тайне, и посвящать в нее управляющих дронами технических специалистов — ненужный риск. И все же, если не получится поймать Дуарте, это будет запасной план.

Однако она еще не готова была сдаться. Пока не готова.

Чем дальше она проникала вглубь пещеры, тем менее естественной та казалась. У входа камни выглядели как случайное геологическое образование, но в более крупных гротах странные текстуры и вкрапления на стенах росли от пола до потолка. Черные и серебристые спирали как будто излучали собственный свет. Танака много времени провела на лаконийских боевых кораблях, построенных на удивительных орбитальных верфях, и с первого взгляда могла опознать технологии создателей протомолекулы.

Это место — определенно дело их рук, но цель потерялась в глубине веков. Отчет исследовательской группы отметил это место как подлежащее дальнейшему изучению, но после нападения на Лаконию все, похоже, об этом забыли. У всех были дела поважнее. Разве что кроме Дуарте.

Она миновала сложный перекресток — туннель с востока на запад пересекался внизу с изгибающимся туннелем, идущим с севера на юго-восток, и костюм послал предупреждение. Она посмотрела на дисплей. Семьдесят пять процентов совпадения в верхнем проходе.

— Попался, — сказала она.

Или нет. По указаниям костюма она петляла по изгибам и поворотам этого участка туннелей, и химический сигнал оставался в пределах семидесяти пяти или шестидесяти процентов совпадения. Она вышла в обширное пространство, наполненное замысловатыми кристаллическими образованиями. Они поднимались с пола как тонкие пятиметровые башни из стеклянных решеток, и когда костюм подсвечивал их, тона были мягкие, пастельные. В другом месте они выглядели бы ошеломительно прекрасными. Нечто вроде абстрактных скульптур эпохи позднего возрождения. Танака гадала, созданы ли они инопланетным разумом или слепыми и бездумными силами природы. Она не могла сказать, заложены ли в них красота или проклятие, но это все равно не имело отношения к делу.

Костюм был уверен, что Первый консул здесь побывал. Первое стопроцентное совпадение. Здесь еще Дуарте или нет, но он определенно когда-то стоял на этом самом месте или совсем рядом. И видел эти кристаллы своими удивительными модифицированными глазами. Ее сердечный ритм слегка участился при мысли о том, что она и вправду сумеет найти Дуарте. Облегчение, которое она почувствовала, увидев реальную перспективу успеха операции, показало, насколько старательно она игнорировала вероятность провала.

След огибал основание одной из башен. У осколка кристалла, лежащего рядом с ней, суетилась пара собакоподобных существ. Танака разглядела щель наверху башни, откуда наверняка откололся кристалл. В отчетах лаконийской разведки эти существа назывались ремонтными дронами, не представляющими угрозы. Время от времени они забредали на окраины города и воровали всякое сломанное барахло, а позже возвращали починенным, но модифицированным. Директорат по науке сейчас исследовал, какие предметы дроны-ремонтники выбирают для починки и каким образом угадывают их изначальные функции.

Костюм почуял запах Первого консула на одном дроне. Танака нахмурилась. Если Дуарте оставил запах, прикоснувшись к дрону, и она пошла по этому следу, то все пропало. Дуарте и дрон могли встретиться где угодно, прежде чем пес пришел сюда, и она никак не могла догадаться, где именно они пересеклись.

Танака уже собиралась поискать новый след, но тут дрон-собака произнес «ки-ка-ку», подобрал осколок кристалла странной, как будто игрушечной пастью и заковылял прочь. Танака последовала за ним.

После сбивающей с толка серии поворотов они оказались в другой пещере, в десять раз больше тех, которые она успела увидеть в лабиринте туннелей. Она как будто вошла в кафедральный собор. Непонятно откуда доносился звук, напоминающий мелодичное посвистывание ветра над пустыми бутылками. С пола до высоты десяти-пятнадцати этажей вздымались странные механизмы, выглядящие почти органическими структурами, нависали над ней. На мгновение она завороженно застыла.

И среди этих образований она увидела с полдюжины ям, наполненных вязкой бурой жижей, похожей на смесь канализационных отходов с нефтью. Пес подошел к луже и окунул в нее сломанный кусок кристалла, а потом неподвижно замер в ожидании. Костюм предупредил Танаку, что в пещере есть еще одиннадцать подвижных объектов. Все они — такие же странные псы. Враждебных намерений не проявляют. Она смотрела, как псы приносят разные предметы и бросают их в лужи. Один пес достал из лужи что-то, напоминающее полметра водопроводной трубы, и унес.

— Это что, ваша мастерская, щенята? — спросила она. — Чем вы тут занимаетесь?

Танака подняла руку и выпустила несколько патронов в одного из неподвижных псов, разнеся его на кусочки. Подождала. Через несколько секунд подтянулись еще три пса и начали аккуратно собирать останки мертвого товарища и окунать их в лужи.

— Ага, — обратилась к ним Танака. — Чините своего приятеля, верно? Ладно-ладно. Я подожду.

Псы оглянулись и посмотрели на нее большими глазами, как будто их смутило такое неуместное поведение.

Один произнес: «ки-ка-ку», но не пошевелился.

В воздухе пахло смесью странных химических веществ, и костюм не сразу все идентифицировал, но через несколько секунд показал сообщение: запах Дуарте. В существенных количествах. Танаке не хотелось верить, что это может быть всего-навсего контакт с дроном-ремонтником. Если Дуарте побывал в этом зале, быть может, кто-то ранил его или убил, и псы принесли его сюда, чтобы починить? Или он пришел к тем же выводам, что и она, и воспользовался лужами для починки чего-то? У Танаки начали зудеть ладони, и она улыбнулась. Ее охватило нетерпение погони, как гончую, рвущуюся с поводка, когда почуяла кролика. Чистая радость охоты.

Она медленно и методично начала обходить периметр в поисках максимального совпадения. Идти по следу Дуарте внутри зала было, вероятно, бессмысленно, но достаточно узнать, откуда он сюда пришел и где вышел. Как оказалось, скорее всего, через туннель, уходящий из огромной пещеры слегка вверх.

Танака двинулась туда, и с каждым шагом запах становился все сильнее. Через полчаса она оказалась в большом зале с проемом наружу.

Зал представлял собой полукруг почти шестидесяти метров в диаметре. Примерно в двадцати метрах от Танаки кусок стены отсутствовал, через проем лился солнечный свет. Сквозь завесу лиан и веток сияло лазорево-синее небо.

Дуарте здесь побывал. Более того, провел здесь какое-то время. Его запах был повсюду.

— Первый консул? — сказала она, и костюм усилил голос. — Это полковник Танака. Если вы здесь, я просто хочу с вами поговорить.

Никто не ответил.

По обе стороны от проема с пола поднимались веретенообразные гнезда, а в них лежали похожие на яйца объекты пятнадцатиметровой длины. Яйца светились тем же жемчужным сиянием, как внутренняя обшивка корабля класса «Гравитар». Как будто их создали на строительных платформах. И самый недавний след Первого консула вел к пустому гнезду посередине. Танака медленно обошла гнездо, но не обнаружила след, который вел бы от него.

— Так-так, малыш, — сказала она отсутствующему яйцу, — а ты что еще за хрень?

***

— Корабль — сказал доктор Очида.

Танака откинулась в кресле. Она заняла кабинет в Доме правительства, устроив там базу операции, со штатом в десять человек и приоритетным доступом к любому должностному лицу империи. Оформлен кабинет был стандартно, но на видном месте она повесила на стену гравюру Аммона Фицволласа «Артемида-охотница», в ярко-зеленых цветах со всплесками кроваво-красного.

— Вы уверены?

— В общем, не особо, — признался Очида. — Сейчас на месте работает спецотряд, как вы просили. Как только они закончат, мы будем знать больше, но мы уже видели похожие структуры. В системе Персефона. На Бара-Гаоне. В Сварга-Локе. В Семи королях. Встречаются не повсеместно, но не так уж редко. Похоже, значительная часть артефактов — это средства передвижения, и в особенности по данным Семи королей мы видим...

— Значит, все-таки корабль.

— Это упрощение. Мы считаем, что это были транспортные капсулы, но...

— Они могли летать?

— Местоположение и конструкция указывают на то, что могли, — кивнул доктор Очида.

— И как же этот корабль можно отследить?

Очида подался вперед. Кресло под ним заскрипело, и он заморгал как сова.

— Отследить?

Танака сжала кулак, так чтобы ученый не заметил, и постаралась говорить ровно:

— Если мне нужно узнать, куда отправился корабль. У его двигателя есть сигнатура, по которой его можно обнаружить? Что-то вроде энергетического профиля?

Очида покачал головой, как будто малышка попросила у него единорога.

— Мы пока не разгадали местную систему транспортировки. Хотя и пытались. Но с тех пор как сошел с орбиты «Эрос», мы понимаем, что это как-то связано с отделением местной инерции от внешней. У этих кораблей нет двигателя как такового. Похоже, речь идет об управляемой гравитации, когда нелокальная область проходит через нормальное пространство и...

— Ладно, — прервала его Танака, не врезав ухмыляющемуся ученому по морде только благодаря грандиозному волевому усилию. — Значит, у него нет энергетического следа. Тогда каким образом его можно найти?

— «Эрос» тоже был невидимым для радаров, если помните.

— Вы перечислили кучу того, что мне не подвластно. Сообщите уже хоть что-нибудь, что мы можем.

Очида передернул плечами.

— «Эрос» можно было по крайней мере увидеть визуально. Если корабль пройдет мимо любого светового телескопа, его можно увидеть. Конечно, после атаки состояние планетарной обороны оставляет желать лучшего, так что...
Очида сжал губы, показывая собственное бессилие.

— Хорошо, спасибо, — сказала Танака.

— Не за что.

— Я о том, что вы свободны.

Очида удивленно моргнул, но ушел. Уже хорошо.

У Танаки ломило все тело. Она только начала, а зона поисков расширилась с Лаконии до транспортной сети, которая может привести буквально куда угодно в тысячу триста миров, и нет очевидного решения, как сузить эту территорию. Танака чувствовала, как от раздражения между лопатками скрутило мышцы. Она достала блокнот и начала обдумывать варианты. Результаты радиоэлектронной разведки ясно показывали, что изображения оставшихся кораблей-яиц нужно разослать повсюду, где есть телескопы. На станции. На корабли. Повсюду рядом с вратами.

«Голос вихря», единственный оставшийся корабль класса «Магнетар», выполнял функции импровизированной планетарной обороны. Первым делом на него. Если на нем видели корабль-яйцо, это хотя бы даст ей представление, куда тот направился. В конце концов, Дуарте мог полететь и куда-то внутри системы. Танака не могла знать наверняка, что он направляется к вратам.

И что потом? Гоняться за кораблем, который не видят радары, и не оставляющим энергетический след. То есть, действовать вслепую. Но если бы она хотя бы поняла, в каком направлении он полетел, то могла бы составить список возможных целей. Нужно поговорить с его камердинером и адмиралом Трехо — не намекнул ли Дуарте, куда хочет попасть.

Или... Может быть, гоняться за ним — не лучший вариант. Лучше поставить ловушку. Возможно, у Дуарте и нет определенного места назначения. Если Первый консул что-то ищет, это можно использовать в качестве приманки.

Записи о текущих операциях были строго засекречены. Трехо, вероятно, единственный имеет полный доступ, но он дал ей ключевые факты. Пять оперативных групп пытаются вернуть Терезу Дуарте. Танака читала их отчеты, но в то время мозг уже был занят разработкой стратегии. До своего воскрешения Дуарте подал единственный знак, что он еще в сознании — разделался с Паоло Кортасаром. И, по словам присутствовавшей там доктора Окойе, это произошло, потому что он тревожился о судьбе дочери. Нетрудно предположить, что первым делом он попытается найти девочку. Разве она — не самая логичная приманка?

Это уж точно проще, чем гоняться за пропавшим кораблем.

Самая обнадеживающая зацепка нашлась в оперативном отчете разведки. Дальняя родственница покойной жены Дуарте возглавляла школу-пансион в Новом Египте и болтала с некоторыми людьми, входящими в подполье. Если бы девчонка была у Танаки, она бы поместила ее именно туда. К тому же скоро начинается новый школьный семестр. Вполне логично прятать девочку-подростка среди множества других подростков.

Танака вызвала список руководства операции. Командует ей капитан Ноэль Мугабо на фрегате «Ястреб».

Точнее, командовал. До этого момента.

Она вызвала своего адъютанта и не дала ему даже заговорить.

— Свяжитесь с «Ястребом» и сообщите, что я принимаю на себя оперативное командование их миссией в Новом Египте. И найдите мне быстрый корабль. Где есть кресла-амортизаторы с дыхательной жидкостью.

И соедините меня с Новым Египтом.

 

Глава шестая. Наоми

Амос — некий объект, бывший когда-то Амосом — улыбался, ожидая, пока автодок закончит свою работу. Зацепившись за поручень, Наоми наблюдала, как бегут распаковывающиеся цифры и сканы. Красный, желтый, редко зеленый, медицинский эквивалент пожатия плечами. Робот явно рассматривал Амоса как корзинку, полную странностей и неожиданностей. Часть из этих странностей уже были, когда Амос вернулся с Лаконии. Часть странностей новые, отклонения от предыдущих. А насколько это серьезно, оставалось только догадываться. По таким существам, как он, нет никаких сравнительных данных, как нет и подобных ему существ, кроме пары у Элви Окойе. Не с чем сравнивать.

За прошедшее после возвращения Амоса время Наоми часто об этом думала.

— Я в норме, — сказал он.

— Хорошо. Но тебе все же стоит побыть здесь. Вдруг опять повторится.

Взгляд полностью черных глаз чуть сместился. Трудно было сказать, он сфокусировался на ней или на чем-то другом. Без зрачков и радужки глаза казались и всевидящими, и в то же время слепыми.

— Вряд ли в ближайшее время меня снова начнет трясти.

— Тебя уже достаточно потрясло. И не только это. Много всего. Лучше разобраться, что с тобой, пока в самый неподходящий момент не случится новый припадок.

— Ясно. Только это больше не повторится.

— Ты не можешь знать, пока мы не знаем, почему так случилось.

— Угу.

Они помолчали. Слышен был только гул очистителей воздуха и мурлыканье автодока.

— Или знаешь?

— Что знаю, босс?

— Знаешь, отчего случился припадок?

Амос поднял широкую сероватую ладонь в жесте «может да, может нет». И улыбка стала чуть шире, точно так, как стала бы прежде, но на полсекунды позже, чем у прежнего Амоса.

— У меня было предчувствие. Из таких, которые сами собой появляются в моей новой голове. Была заминка какая-то. Не думаю, что это опять случится.

Наоми попробовала ответить улыбкой, но вышло натянуто.

— Не настолько обнадеживающе, как тебе кажется.

— Ты считаешь, что я — не он, да?

Наоми отметила местоимение. Он. Не «ты считаешь, что я — не я».

— Я даже не понимаю, о чем это ты.

— Все нормально. Я понимаю. Я ушел таким, как всегда. А вернулся с этими глазами и этой кровью. И мой мозг выдает такое, чего раньше не мог. Было бы странно, если бы у тебя не возникло сомнений.

— А ты сам?

— Что я?

— Ты все еще человек?

Его улыбка могла означать что угодно.

— Не уверен, что вообще когда-то им был. Но точно знаю, что это все еще я.

— Значит, так и есть, — сказала она, заставляя себя наклониться и поцеловать его лысую голову так, как сделала бы, не будь у нее сомнений. Если это правда, и это Амос, тогда все правильно. Если нет, и это не он, тогда кем бы он ни был, лучше пусть поверит, что она его приняла. — Все равно, ты лучше подожди еще час, прежде чем возвращаться к работе.

Он вздохнул.

— Как скажешь.

Наоми сжала его плечо. Твердое. Было ли оно таким раньше? Амос всегда был сильным. Проводил в корабельном спортзале не меньше времени, чем Бобби, а она почти жила там. Наоми не могла сказать наверняка, изменился ли он или это ее разум ищет отличия. Строит их независимо от того, есть они или нет.

— Я присмотрю за тобой, — сказала она.

Что бы это ни значило, это была не ложь.

Пространство колец — не то место, где можно расслабиться. Было время, когда оно стало транспортным узлом для путей человечества к звездам, и тогда казалось хотя бы относительно безопасным. Все, что приближалось к краям сферы, определенной вратами, исчезало бесследно, но без всякой реакции.

А потом она появилась. Аннигиляция. Теперь корабли стремились пройти кольцо как можно быстрее, задавая угол транзита еще до входа, изо всех вил торопясь выйти из дальних врат. Это было совершенно неправильно, возникала опасность стать летучим голландцем, но минимизировало время, проводимое в сверхъестественном месте.

Множество кораблей входили и выходили сквозь кольца, направляясь в тысячу разных систем, и все были в разной степени связаны с торговлей. Все шли по своим делам и не проявляли никакого интереса к Наоми и ее ноше. «Роси» оставался на месте. Каждый проведенный здесь час грозил опасностью, что пространство колец опять закипит, уничтожив все, что оказалось внутри. Но прежде чем уйти, команде «Роси» нужно было решить, куда. И план должен быть более детальным, чем просто «не умереть».

Наоми работала на командной палубе, паря в воздухе в позе лотоса, со скрещенными ногами над креслом-амортизатором. Вокруг нее, будто водоросли в огромном резервуаре с водой, колыхались ремни, а на экране перед ней раскинулась паутина подполья. Когда Наоми планировала атаку Лаконии, было легче. Ломать всегда проще, чем строить.

После поражения Лаконии в ее собственной системе, на родной планете, империя старалась укрепить ту власть, которую еще удерживала в руках. Трехо блокировал верфи и каналы поставок, насколько это было возможно с оставшимися у него силами. А Наоми пыталась из собранных для битвы организаций и структур создать нечто вроде сети, самоуправляемой и устойчивой. Новостные ленты Сола, Бара-Гаона, Оберона и Сварги-минор постоянно говорили, что Лакония наращивает свое присутствие. Хотя не вполне ясно, почему кого-то там интересовали задворки вроде Сварги. Очередь сообщений, казалось, была длиной с руку.

— У них все время один и тот же повод для недовольства, одно и то же снова и снова, — сказала с экрана Джиллиан Хьюстон, капитан флагмана, похищенного подпольем. Она вела себя как ребенок, хотя была старше, чем Наоми, когда та поступила на «Кентербери», целую вечность назад. — Система Байфан на грани самодостаточности, но весь вопрос в том, с какой стороны. Они не желают слушать, когда им указывают, как торговать, и совершенно не собираются мириться с ограничениями, которые не принимают другие системы. И должна сказать, что сочувствую им. Мы здесь, чтобы защищать свободу. Я не уверена, что свобода — это когда тебе не позволено решать самому, на какой риск ты готов пойти.

Наоми покрутила головой, стараясь ослабить мышечный зажим у основания черепа. Она уже в третий раз смотрела этот доклад, пытаясь найти изящный дипломатичный ответ, который все ускользал. Не получилось.

Вместо этого она лишь больше напрягалась и злилась. Зажатая шея и тяжесть в груди давили на плечи и вынуждали сутулиться, боль затаилась в опущенных уголках губ. То было физическое проявление раздражения, которое вышло далеко за пределы сообщения Джиллиан или ее собственного, так и не составленного, ответа.

Наоми все время возвращалась к недоброй мысли — вот если бы подполье состояло из одних только астеров, проблема была бы вполне разрешима. А если и нет, она точно знала бы, что решение существует. Да, астеры до безобразия независимы, зато понимают, как важно полагаться на окружающее сообщество. Вовремя не заменить уплотнение означало не только подвергнуть риску жизнь раздолбая, пренебрегающего работой. Отказ системы — гибель всего экипажа.

Миры-колонии вели себя так, будто их безопасность могла существовать отдельно от безопасности всех других кораблей и систем. Не так уж трудно понять, что небольшие ограничения и упорядочивание — только на пользу всем. Но выходцы из внутренних миров смотрели на это иначе. Для них улучшение означало, что тебе станет лучше, чем соседу, а не общее улучшение для обоих.

Она понимала, что это несправедливо и даже не совсем верно. Ее раздражение выливалось в неприятие и трайбализм. Поэтому она до сих пор не ответила Джиллиан, хотя и должна, как фактический лидер подполья. Чего ей на самом деле хотелось, так это перевести камеру на Джима, и пусть он от души прочтет очередную маленькую проповедь о том, что все они единый народ, и только объединившись, выйдут на новый уровень в общей борьбе. После всего, что им довелось увидеть и преодолеть, только Джим и мог в это верить.

Но Джим только что к ней вернулся. Позволив себе видеть в нем полезный инструмент для работы, она пренебрегла бы данным им шансом. Нужно восстановить их связь как нечто неприкосновенное и недоступное для всего остального мира.

Возможно, у астеров тоже есть некоторый эгоизм.

Наоми начала запись.

— Спасибо за отчет, Джиллиан. Пожалуйста, передай твоим друзьям из системы Байфан, что я услышала и поняла их обеспокоенность. Я полностью понимаю их потребность в безопасности, а также справедливой организации торговли через систему врат. Цель – минимизировать транзит сквозь врата, для этого колонии должны перейти на самообеспечение, причем чем скорее, тем лучше. Здесь их интересы полностью совпадают с нашими. Я прилагаю презентацию о том, почему соблюдение протоколов есть лучший и самый безопасный путь для всех нас, ты можешь распространять ее дальше. Надеюсь, в системе Байфан ее уже видели.

Но может, они хоть на этот раз к ней прислушаются.

А может быть, древний враг создателей колец сообразит, как уничтожить все человечество, и все в этом мире будет неважно. Да, фатализм имеет свою мрачную привлекательность. Отчаяние и безнадежность могут показаться чуть ли не успокоением.

Наоми прослушала свое сообщение заново, решила, что звучит слишком официально и, прежде чем отослать, еще четыре раза его переделала. А очередь входящих по-прежнему выглядела бесконечной.

Она помассировала кисти рук, надавливая на ноющие мышцы в основании больших пальцев, пока на экране воспроизводилось следующее сообщение. У губернатора Туана были ввалившиеся щеки, острые как у терьера скулы, влажные лягушачьи глаза, сероватая темная кожа и неестественная вымученная улыбка. Наоми подумалось, что, имей он другой характер, то не казался бы таким уродливым. Наверное, тогда бы она была снисходительнее.

— От имени управляющего совета Фирдоуса хочу поблагодарить вас за предложение. Я очень заинтересован в планировании надежной и взаимовыгодной торговли.

Туан на экране театрально нахмурился.

«...Но», — мысленно сказала Наоми.

— Однако документ в нынешнем виде вызывает очень серьезные опасения. Необходимо его детально обсудить. В свете этого я хотел бы предложить провести встречу на высшем уровне. Несмотря на то, что Фирдоус пока не полностью самодостаточен, мы способны создать неплохие условия и будем счастливы вам их предложить. На время переговоров вам и вашим коллегам предоставят самые современные и роскошные виллы.

Наоми переместила это сообщение во второстепенную очередь. Лимит объяснений, как сотрудничество спасет всех от смерти, на сегодня она уже исчерпала.

Следующее входящее сообщение заставило ее остановиться. Оно было из Сола. От Кита.

Единственный ребенок Алекса от второго брака уже стал взрослым мужчиной, но Наоми видела его новорожденным. Как и весь экипаж «Роси», она помнила и хорошо знала его мать. Кит, смотревший в камеру, походил на мать — высокие резкие скулы Гизеллы, ее царственный лоб и брови. Но когда Кит двигался, Наоми видела в нем сходство с Алексом.

— Привет, — начал он. — Знаю, мы давно не общались. И дела такие, что... теперь вряд ли будем общаться чаще. Но мне нужно сообщить тебе кое-что.

Сердце у нее сжалось, она приготовилась принять удар. Если Кит обратился к ней, значит, это касается Алекса или сильно ранит его, и Кит хочет быть уверенным, что с ним рядом будут те, кто может утешить, даже если он решит оставить все при себе.

— Понимаешь, — продолжал Кит, — в системе Сол не так много возможностей получить контракт на работу в планетарной инженерии. Там, где есть места, по полсотни претендентов на каждое. Да, я помню, что должен держаться в тени...

Наоми нахмурилась, стараясь вспомнить, когда говорила ему такое.

— ... но нам тут предложили контракт на геологическое исследование в Ниуэстаде. Акционерная компания «Якобин-Блэк». Неплохая компания. Занимаются промышленным строительством, инжинирингом микроклимата, и мне кажется, для нас это был бы хороший карьерный ход. Но теперь из-за этого тебе будет сложнее нас навещать. А я знаю, что ты хотел бы повидать внука, ведь Рохи беременна.

Кит широко улыбнулся, словно вспомнив старую шутку, и Наоми остановила воспроизведение. Облегчение теплом растекалось по её венам. Она откинулась в кресле, и пружины скрипнули под её весом, а потом вызвала рубку.

— Алекс! Ко мне, кажется, попало твое письмо. Сейчас перешлю.

Но он уже спускался по лестнице.

— Что там?

— Тут твое письмо. В разведданных из бутылки, но адресовано тебе. От Кита.

На его лице ненадолго появилась улыбка.

— Так включай его.

Наоми перемотала сообщение в начало и опять запустила. Зная, что впереди, она смотрела на Алекса и увидела потрясение и счастье от такой вести, и слезы в глазах. Кит ещё какое-то время продолжал говорить, рассказывал Алексу о датах отъезда в Ниуэстад и об ожидаемом сроке рождения ребенка. И еще какие-то не особенно важные новости о Гизелле и о жизни на Марсе. А потом Кит сказал «люблю тебя, папа», сообщение кончилось, и Алекс опустился на кресло-амортизатор рядом с Наоми.

— Ну и дела, — широко улыбнулся Алекс. — Скоро стану дедом. Не ожидал.

— Да, ты дед.

Он минутку подумал и покачал головой.

— Я хотел сказать, что слишком молод, чтобы быть чьим-то дедом, но ведь на самом деле это не так?

— Да, — сказала Наоми. — Ты, пожалуй, даже слегка запоздал им стать.

— Я не сразу встал на правильный курс. Боже. Кит — славный мальчик. Надеюсь, его брак будет прочнее моего.

— Вы разные. Не скажу, что он не способен все испоганить, но даже если и так — он испоганит все по-своему, а не как ты.

На мгновение у Наоми мелькнула мысль о собственном сыне, погибшем вместе со своим отцом и Вольным Флотом. Вспоминать об этом было почти не больно. Нет, не так. По-прежнему больно, но теперь это слабая боль, а не нож в живот. Время лечит или хотя бы дает зарасти старым шрамам.

Звякнул автопилот, и Алекс поднялся с кресла.

— Я подумал, что Гизелла, выходит, станет бабушкой. — Он ухмыльнулся. — И, наверное, страшно из-за этого злится.

— Наверное, не считает себя похожей на бабушку, — сказала Наоми.

— Ты становишься очень дипломатичной, — ответил Алекс и направился к лифту. Снова оставшись одна, Наоми извлекла из входных данных сообщение Кита и направила его в очередь Алекса. Собралась было сделать копию для себя, но не стала — письмо предназначалось не ей.

Тихо щелкнуло уведомление, из ее очереди поступило новое сообщение. Она выстроила систему флажков, которые помогали справляться с входящим потоком. На этом был темно-золотистый флажок, что значило «дом». Вопросы и проблемы, касавшиеся только «Росинанта» и их небольшой семьи. Вернее, того, что от этой семьи осталось.

Наоми ждала это сообщение. В его заголовке содержались незаметные знаки, отметки, которые подполье использовало для подтверждения подлинности. Получено через ретрансляторы Нового Египта, как она и надеялась. Ничего подозрительного. Со всем, что касалось дочери Первого консула Уинстона Дуарте, Наоми обращалась как со змеями и плутонием.

Проверив протоколы и подлинность сообщения, она изолировала свою систему связи и, вознеся безмолвную молитву Вселенной, расшифровала послание. Всего одна строка текста.

«Прием на осенний семестр подтвержден».

 

Глава седьмая. Джим

— Почему я слышу об этом только сейчас? — спросила Тереза.

Джим не мог сказать, вызвано ли напряжение гневом, страхом или чем-то иным, но оно покрывалом окутало плечи девочки. Пристальный остановившийся взгляд был сосредоточен где-то над его правым плечом. Со времен Лаконии Джим знал, что это ее способ внимательно вслушиваться.

Странно было думать, что именно Джим провел с ней больше времени, чем все остальные. Они оба прожили годы в Доме правительства — она как дочь Первого консула, он пленником. Или может быть, они оба были пленными, каждый в своем роде.

— Это я виноват, — сказал Джим. — Не хотел даже рассматривать то, что, возможно, не сложится.

В ее взгляде блеснул вопрос.

— И расстраивать тебя не хотел, — добавил он.

— Но сложилось же.

— Это школа-пансион в системе Новый Египет. Пресвитерианская академия Сохага...

— Меня не интересует религиозное образование, — перебила она.

— Оно не религиозное. То есть, там есть и службы, и уроки религии, но необязательные.

Тереза минуту раздумывала над этим, словно откусила кусочек и решала, не выплюнуть ли его.

— И кузина, — сказала она.

— Элизабет Финли. Она кузина твоей матери, а о твоем отце, наверное, была невысокого мнения. Это вроде как идеальный вариант. Она знает, кто ты, и позаботится о твоей безопасности. У нее нет личных причин преклоняться перед Лаконией, и поэтому нам незачем беспокоиться, что она тебя выдаст по сходной цене.

— Значит, вы ее проверяли?

— Подполье сделало все, что могло. Она кажется нам надежной.

И к тому же в Новом Египте нет серьезного присутствия ни Лаконии, ни подполья. Это тоже плюс.

Взгляд Терезы опять уплыл за его плечо — она думала.

Как и все каюты на «Роси», комнатка Терезы была рассчитана на марсианского военнослужащего тех времен, когда это еще что-то значило. Джим привык к спартанской обстановке для себя или для остальных. Но для девочки-подростка это было почти как тюрьма. Джим в пятнадцать учился на втором курсе Высшей школы Северного Френчтауна и ломал голову лишь над тем, как поспать утром лишних двадцать минут, как не выдать полное отсутствие интереса к урокам химии мистера Лорена и пойдет ли с ним на свидание Деливеранс Бенавидес. В те времена вся Монтана казалась ему слишком тесной. У Терезы было всего несколько квадратных метров.

— А что будет с Ондатрой?

— Финли говорит, что с ней не будет проблем. У них есть и другие студенты с питомцами. В основном, служебными, но это неважно.

— Ну, не знаю, — сказала она. — Мне здесь нравится. И Амос меня обучает. И еще здесь меньше неопределенности. Я же не знаю тех людей. И не думаю, что смогу довериться им.

— Понимаю, — ответил Джим. — Только это военный корабль. И мы на войне. И хотя ты вытащила нас из огня, мне неловко использовать тебя как щит.

— Я хороший щит.

— Согласен. Но я с этой игрой покончил.

— Почему? — спросила она. — Знаю, ты не хочешь, но ведь получилось. И дальше будет получаться, по крайней мере, несколько раз. Почему ты отказываешься от собственной защиты?

Джима удивила искренность ее тона.

— Щит берет удар на себя, — сказал Джим. — По щитам стреляют. Для того они и нужны. Однажды кто-нибудь решит вывести «Роси» из строя, пробив его двигатель. Или что стоит рискнуть и ударить пару раз из рельсовой пушки. В этом весь расчет — враг задумается, и да, с тобой меньше вероятность, что нас пристрелят. Но я не хочу, чтобы ты погибла ради меня. Мне такое не по душе.

Тереза наклонила голову, словно услышала незнакомый звук.

— Тебя это беспокоит.

— Ага. Вроде того.

Если Джим ожидал от нее излияния чувств — благодарности или восторга, или хоть уважения к его честности, то выбрал не ту девушку. Тереза изучала его как незнакомую разновидность бабочки. Это не было неуважением, но и уважением тоже не назовешь. Джим увидел, что она приняла решение, и ждал, пока она не произнесла его вслух.

— Если я поеду, и мне там не понравится, я смогу вернуться?

— Вероятно, нет, — сказал он. И спустя мгновение добавил: — Нет.

На ее лице отразилась печаль, недолгая, но глубокая. Джим чуть лучше понял, с какой потерей предлагал ей смириться.

— Я должна подумать, — сказала она. — Когда нужен ответ?

Придя к Джиму с новостью, Наоми попросила его сообщить об этом Терезе. Ни о чем не спрашивать и не торговаться с ней. Именно сообщить. И вот что у него получилось. Он почесал затылок.

— До начала семестра несколько недель. Я хотел бы доставить тебя туда пораньше, чтобы ты успела привыкнуть и познакомиться, но если нам придется лететь на тяге...

— Понимаю, — отозвалась она. — Я не буду долго тянуть.

Он по поручням выбрался из каюты и заскользил по коридору. Услышал, как за ним закрылась дверь. Корабль затих. Наоми ожидала в рубке. Джим собрался признаться ей, что пятнадцатилетняя девочка вынудила его предоставить ей выбор. ехать в школу или... или, как он предполагал, остаться на корабле. Что не входило в планы Наоми. Вряд ли это его вина, но он все же чувствовал, что не справился.

Проходя мимо каюты Алекса, он услышал плывущий из-за двери знакомый голос: «Но теперь из-за этого тебе будет сложнее навестить нас. А я знаю, что ты хотел бы повидать внука, ведь Рохи беременна». Алекс часто улыбался с тех пор, как пришло это сообщение, но Джим знал, что тут было что-то еще. Он хотел порадоваться за друга и считал, что неплохо это изображает. Он похлопывал Алекса по спине и шутил про деда, отчего его друг улыбался.

Сказать по правде, Джима поражал оптимизм Кита. А на самом деле «поражал» подразумевало ужас. Пока Алекс болтал о внуке и гадал, не родился ли тот еще и насколько будет крупным, и придумывал имена, которые могли бы выбрать Кит с женой, Джим видел лишь еще одно тело в общей груде, когда наступит конец. Еще один младенец, чье дыхание остановится, когда затаившийся враг разрешит головоломку. Еще одна смерть.

Может, это было неправильно, ведь «последние времена» много раз наступали и прежде — и чума, и ядерная война, и коллапс поставок продовольствия, и перемещение «Эроса». У каждого поколения свой апокалипсис. Если бы люди из-за этого перестали влюбляться и рожать детей, перестали мечтать и праздновать, перестали жить тем, что им отведено — все уже давно бы закончилось.

Но на этот раз все иначе. Им теперь не выжить, не справиться. И кроме него это понимал только Амос. Значит, Амос — единственный, с кем он мог поговорить.

Джим направился вниз, к реактору и двигателю. В воздухе ощущался сладковатый запах силиконовой смазки. Тихий лай Ондатры привлек его на инженерную палубу. Собака кольцом кружила в воздухе, нос на несколько сантиметров не доставал до хвоста. Пасть была разинута в широкой собачьей улыбке.

— А сосиски так и нет, — сказал Джим, и собака негромко тявкнула.

— Ей на самом деле это неважно, — заметил Амос. — Она просто рада, что ты пришел.

Джим одной рукой придержал собаку, а другой погладил.

— Знаешь, я сказал бы, что завести собаку на корабле — это очень плохая затея, но мне нравится, что она здесь. В смысле, сейчас, когда мы под тягой, даже больше.

Амос, в сдвинутых на лоб темных очках и с газовой горелкой в руке, поднялся от рабочей станции. В ней остался зажатый гидравлический клапан с полосой подпалины на керамике, где еще не остыл металлогерметик.

— Она очень смущается, когда мне приходится отводить ее к космическому столбику.

— Куда-куда?

— Фраза такая, означает «туда, где собаки писают», — сказал Амос. — Это не я придумал. Просто подписан на группы в сети.

— Потому что на кораблях много щенков, — сказал Джим Ондатре. — Ты не одна такая.

— А еще они лучше нас справляются с атрофией, — сказал Амос, снял очки и убрал в чемодан с инструментами. — Это как-то связано с тем, что они стоят на земле на всех четырех, я так думаю.

— Может быть. Когда она нас покинет, я буду скучать, — сказал Джим, а потом кивнул в сторону клапана. — Проблемы с подачей воды?

— Никаких. И не будет. Минерализация действует на герметик. Можно подождать, пока станет совсем плохо и возникнет небольшая эрозия, можно новый наложить, понимаешь?

— Доверяю авторитетному мнению. Мне достаточно.

Амос убрал на место газовую горелку и достал из кармана тряпку для полировки.

— Нужно убираться из медленной зоны. У меня мурашки по черепу от того, что мы здесь болтаемся.

— Да. Как только Наоми разберется с полученными данными, она решит, куда нам идти, — сказал Джим. — Я беспокоюсь за девочку.

— Да. Я тоже.

— Понимаешь, мне легко забыть, как много она потеряла. Прежде чем она оказалась у нас, каждый ее шаг контролировался до миллиметра. Всего несколько месяцев здесь — только чтобы привыкнуть и твердо встать на ноги — и опять глобальное изменение. Это много. Ей же пятнадцать. Можешь представить, каково столкнуться со всем этим в пятнадцать?

Амос посмотрел на него так, словно услышал что-то смешное.

— Переживаешь за Кроху? С ней все будет в порядке.

— Думаешь? То есть... что вообще нам известно о той школе, куда ее отправляем?

— Мы знаем, что в нее стреляют реже, чем в нас.

— А кроме этого?

Пока они разговаривали, Амос намотал тряпку на большой палец, крепко сжал клапан и начал стирать подпалины.

— Кроха старается понять, кто она. Черт, какая она. Она думала об этом и на Лаконии. И здесь. В этом смысле ничего не изменится, когда она уедет в ту школу. Вопрос в том, где она больше узнает о мире — в закрытой школе хрен знает где или под ракетным обстрелом, вместе с кучкой трухлявых революционеров.

— Вряд ли мы такие уж революционеры.

— И гложет тебя вовсе не это, — продолжил Амос, повышая голос, чтобы не дать Джиму сменить тему. — Мы оба это знаем.

Не успел Джим ответить, как по всему кораблю зазвучал голос Алекса.

— Привет всем. Я надеялся... я хочу устроить небольшое собрание. На камбузе. Если вы сможете. Э-э-э... спасибо.

Амос удовлетворенно оглядел клапан, повернул так и этак, прежде чем в последний раз провести по нему тряпкой и снова вставил его в зажим.

— Тебе нужно поставить его на место?

— Не, — сказал Амос. — У меня сейчас запасной держит линию.

— Тогда, думаю, нам стоит пойти посмотреть, что там с Алексом.

— Он чего-то хочет, но сначала будет десять минут извиняться.

— Это да, — сказал Джим. — Интересно, о чем он собрался просить.

Когда они вошли в камбуз, в условиях гравитации Алекс бы шагал взад-вперед. Тереза уже была там, плавала у стены, не касаясь ее. Руки скрещены, губы плотно сжаты, то и дело шевелясь в какой-то гримаске. Если Джим понял правильно, он сказал бы, что она говорит с собой и едва обращает внимание на остальных. Амос сел за стол, закрепился магнитными ботинками и освободил руки, чтобы держать Ондатру. Собака выглядела вполне довольной тем, что бо́льшая часть ее стаи собралась вместе.

Последней вошла Наоми, взяла себе грушу с чаем и кивнула Алексу, чтобы начинал.

— Ну вот, — сказал Алекс. — Вы же все слышали про Кита и Рохи?

— Вроде ты что-то упоминал, — мягко поддел его Джим.
Алекс улыбнулся.

— Значит, я подсчитал и уверен, что ребенок уже родился. Знаю, тут у нас сейчас куча дел. Наша работа очень важна. И рискованна. Я на это подписывался и ни разу не думал, что это обычный контракт. Никогда он не был обычным.

Вздох у Амоса получился почти неслышным. Но Алекс все же услышал, и Джим понял, что старый пилот решил пропустить вступление.

— Выходить на связь опасно и для него, и для нас, но мне так хотелось бы... послать моему мальчику сообщение, понимаете? Может, получить фото внука. Я не знаю, что у нас есть или что от нас требуется подполью. Если мы не можем... я просто хотел спросить. Понимаете, если это возможно, а я даже не спрошу...

Джим обернулся к Наоми, вопросительно поднял подбородок. Наоми отпила чай из груши.

— Это значило бы сунуть нос за врата Сол, — сказала она. — Мы могли бы получить оттуда узконаправленный луч через проверенные ретрансляторы.

— Теперь все врата примерно на одинаковом расстоянии, — вступил Джим. — То есть, нужно просто продолжать делать вид, что мы на том же фальшивом контракте. Даже если в системе Сол есть силы Лаконии, мы нигде не затеряемся в трафике лучше, чем там. Там столетиями сформированная инфраструктура и полно кораблей. Остаться там незамеченными куда проще, чем в Аркадии или Фархоуме.

— Риска больше, — вставил Алекс, но он просто хотел показать, что не обидится, если они скажут «нет».

Джим, Наоми и Амос летали с ним достаточно долго, чтобы это понять. Не обидится. Но огорчится. И уж если им все равно суждено умереть, ни к чему упускать такой шанс.

— Думаю, мы должны пойти, — сказал Джим.

— А я думала, мы забросим Терезу в школу, а потом направимся на Фирдоус, — сказала Наоми.

— Врата Сол — вот они, — сказал Джим. — Короткий рывок. Если прямо за вратами не будет охраны, сбросим скорость сразу после перехода.

Амос почесал шею.

— Водой мы запаслись на Кроносе. За реакторную массу можно не беспокоиться. Время можно нагнать, если дольше идти на тяге по пути в Новый Египет и обратно. Правда, топливных гранул и очистителей воздуха маловато, но для этого небольшой крюк не критичен.

— Хорошо, — согласилась Наоми. — Ненадолго идем к вратам Сол, чтобы связаться с Китом, после — в Новый Египет. А припасы пополним в Фирдоусе.

— А тебе так подходит, Кроха? — спросил Амос.

Тереза вынырнула из глубины своих мыслей. На глазах у нее были слезы. Не так много, но все же заметно.

— Да. Отлично. Да.

Алекс весь расплылся от облегчения. А когда он заговорил, голос был хрипловатый и тонкий.

— Я вам так благодарен. Правда. Если бы вы отказались, я понял бы, но... спасибо.

— Семья прежде всего, — сказала Наоми.

Это могло значить многое. Джим точно не знал, что именно она имела в виду.

Подготовка «Роси» заняла меньше часа, даже с учетом того, что Амос менял и тестировал починенный клапан. Алекс пел в рубке, будто зяблик на утренней зорьке. О мелодии речь не шла, это было музыкальное излияние удовольствия и предвкушения. Амос, Тереза и Ондатра оставались в машинном отделении. Джим пытался представить, что сейчас чувствует девочка. Одиночество. Гнев. Отверженность. Он надеялся, что неправ. Или что к этим чувствам примешиваются и другие — ожидание, любопытство, надежда. Он надеялся, без всякой на то причины, что они имеют значение, что Тереза каким-то чудом проживет достаточно долгую жизнь и успеет разобраться со сложностью своей души.

Они шли к системе Сол на тяге в половину g вместо обычной трети, и Наоми вздохнула. Джим сперва решил, что она думает о том же.

— Через врата идет слишком много кораблей, — сказала она. — Мы подаем плохой пример.

Он взглянул на тактический экран. Да, конечно, Наоми права. За то время, пока они находились в относительной неподвижности и Наоми оценивала данные, сквозь врата прошло больше десяти кораблей, все рвались на тяге по каким-то делам, по их мнению, стоившим риска. Или просто этого риска не понимали. Или им все равно.

— Знаешь, что был еще один инцидент? — спросила Наоми. — Пришло сообщение от Окойе. Это произошло в системе Гедара.

— Сколько уже раз?

— Двадцать, кажется. Около того.

Алекс наверху разразился радостными переливами. Что-то светлое, оживленное, как весна. Будто слышишь послание из другой вселенной.

— Окойе с этим разберется, — сказала Наоми, отвечая на молчание Джима. — Если кто-то сможет, так только она.

В тот момент, когда они нырнули к трепещущей поверхности, составляющей врата Сол, позади, сквозь врата Лаконии, ворвался быстрый транзитный корабль, развернулся и начал маневренное ускорение. Джим следил за ним, ожидая направленного на них луча с требованием сдаваться. Луча не было.

— Похоже, мы ускользнули как раз вовремя, — сказала Наоми.

— Чуть не попались, — ответил Джим. — Сколько раз нам еще повезет?

Они прошли сквозь врата Сол прежде, чем успели увидеть, куда направляется тот корабль.

 

Интерлюдия. Спящая

Она спит, и сон уносит ее, она уплывает назад, в глубину времен, где еще нет разума. Она словно возвращается к тем истокам, о которых поколениями вещали праматери, мягко и навсегда тонет в черном всеобъемлющем океане. Вместе с ней еще двое, их нет, а потом они снова здесь, рядом с ней и внутри нее, словно полузабытая песня, которая кружит в памяти. Она расширяется, как птичка-нектарница расправляет крылья, чтобы уловить больше солнечного тепла и света, но здесь нет ни солнца, ни света, пока еще нет, есть лишь холодная тьма, просторная и мягкая, как постель.

Ей многое известно.

Когда-то, так далеко, что невозможно даже представить, все было вот как: твердыня холода сверху, а снизу твердыня жара, и между ними, непримиримыми, лежала вселенная. И спящей снятся потоки и сила, и кровь ее — это кровь океана. И соль ее — это соль океана. Рукой, обширной, как континенты, и нежной, как ее кожа, она ласкает жгучий жар под собой и успокаивающий холод вверху. Тянутся эпохи, когда нет ничего живого, и вдруг оно возникает. Возможно, их сразу много, но этот сон — откуда-то из середины, он снится ей, поскольку там течет извилистый путь, несущий ее к началу, но медленно, медленно, медленно.

Спящая уплывает, и прочие плывут вместе с ней. Их стало больше — маленьких пузырьков прошлого вокруг и внутри нее, плывущих в том же потоке, что и она, в том, что есть она. Два соприкасаются, становясь одним, и снова разделяются надвое, снова и снова. Она равнодушно смотрит и слышит лепет в благословенной прохладе без света — праматери шепчут, что здесь рождается страсть. Щенячья радость созидания ради созидания, когда не из чего созидать, кроме как из самих себя.

И спящая забывает, и погружается в медленное течение. Приходит к безвременью и невидимости, и жаждет чего-то насыщеннее, чем вода. К ней понемногу поднимаются отголоски пиров и насыщают на десятилетия, ей снится, как она спит в безопасности, в потоке вечности. Ее руки тянутся к пяткам, пальцы касаются пальцев ног. Она — дитя, созданное из пузырьков соленой воды... и кто-то другой называет их... клетками? Слова ничего не значат, теперь она чувственна и без каких-либо языков.

Еще нет света — пока нет, но есть бушующий и бурлящий яростный жар далеко внизу. Он кипит, порождая странный каменный привкус, несет ее и уносит прочь, и становится ею. Сверху холод, где ничто не течет, бесконечная стена, огибающая вселенную. Появляется постоянная рябь, и поток течет внутри потока, и чувствуют его не все. Как поручень в воде, нечто, созданное из ничего, и она плывет по нему, направляет и стремится вперед. Маленькие пузырьки прошлого усложняются, соединяясь друг с другом. И впервые за все время она ощущает усталость.

Смотри, смотри, шепчут ей праматери. Ощути, как нечто медленно падает, скользит вниз, в самый жар, вот истинно безрассудный гений. — Это важно, повторяют они, и спящая погружается глубже, и все прочие вместе с ней. Поднимается вверх пузырь, полный шума, болезни и лихорадки, остывает, превращаясь в ириску на языке, мириады насекомых оглашают радостным хором летнюю ночь. Это тысяча новых игрушек, обернутых в ленты и кисею. Это кофе, конфеты, это первый неловкий поцелуй, очень-очень осторожное прикосновение. И она понимает, что пройдет всё снова, что она, дитя пузырей, снова добровольно сгорит и опять залечит раны. Она жаждет стать другой через жар и боль.

Так было, когда мы были девчонками, говорят праматери. Спящей снится, что она понимает.

— Ладно, ребята, — говорит кто-то, — давайте-ка все точно по инструкции.

 

Глава восьмая. Элви

Фаиз парил у ее стола, просматривая записи. Каждый раз, когда его что-то озадачивало или вызывало сомнения, между бровей появлялась складка.

— И что, ты что-то понимаешь в этой хрени? Я совершенно сбит с толку.

В записях имелись сканы мозга и тела Кары и сканы БИМа, но для Элви самым важным было интервью с Карой. На него ушло несколько часов, она задавала вопросы, а Кара отвечала устно или записывала ответ. И хотя это была наименее объективная часть данных, именно она взволновала Элви больше всего.

— Да. То есть, кажется да, — ответила Элви и помолчала. — Есть пара идей.

Фаиз закрыл окно с отчетом и повернулся к ней.

— Может, поделишься со мной? Я вообще не понимаю, что это.

Элви собралась с мыслями. Экзобиология была не первой ее специализацией. В полузабытые древние времена, от которых сейчас ее отделяло всего лишь несколько бурных, полных перемен десятилетий, она поступила в Мировой колледж Седжона, поскольку у них была лучшая из доступных программ по медицинской генетике. Если быть честной, не так уж она любила медицинскую генетику. В пятнадцать лет она увидела Амали уд-Даулу в роли медицинского генетика в фильме «Пригоршня дождя» и весь следующий год пыталась сделать себе такую же прическу. Безуспешно. Странная алхимия подростковой впечатлительности превратила ее неосознанную идентификацию с актрисой из развлекательной программы в интерес к тому, как нити ДНК превращаются в патологии.

Мысль о том, что такая мелочь, как отсутствие одного спаренного основания, становится протекающим сердечным клапаном или слепым глазом, была интригующей и жуткой в равной степени. Элви решила, что это ее страсть, и следовала ей с преданностью человека, верившего, что идет по пути, назначенному судьбой.

Она записалась на курс по внеземным полевым исследованиям, поскольку ее куратор однажды упомянул, что на Марсе или спутниках Юпитера и Сатурна гораздо больше вакансий для новоиспеченных генетиков. Элви поняла намек.

Лекции проходили в маленькой комнате с желтым ковром в пятнах от воды. На настенном экране выгорел пиксель, отчего казалось, что на нем сидит муха. Профессор Ли уже три года как вышел на пенсию и вел занятия лишь потому, что они ему нравились. Либо его энтузиазм оказался заразным, либо таким способом судьба определила ее в нужное место в нужное время. Независимо от причины — или ее отсутствия, — как только профессор Ли рассказал о первых исследованиях внеземной жизни в океанах Европы, мозг Элви вспыхнул, будто ей что-то подсыпали в хлопья, которые она съела на завтрак.

К ужасу матери и куратора, она сменила специализацию на экзобиологию, в то время чисто гипотетическую. По словам куратора, с точки зрения карьерных перспектив, уж лучше бы она училась настраивать рояли.

И так оно и было, пока не сдвинулся «Эрос». С тех пор каждый на ее программе был обеспечен работой пожизненно.

Сейчас Элви была старше, чем профессор Ли, когда рассказывал о Европе и первых робких попытках доказать, что древо жизни на Земле не единственное во всей вселенной. Она видела то, о чем не могла и мечтать, побывала в таких местах, о существовании которых и не подозревала, и оказалась — благодаря случайности и Джеймсу Холдену, будь он неладен, — на острие самых важных исследовательских проектов в истории человечества.

Как странно, что все это вернулось к лекции профессора Ли о Европе. Холодной, мертвой Европе, где, как выяснилось, никогда не было жизни, но она все равно открыла для Элви вселенную.

Элви зацепилась за поручень. Она давно привыкла к невесомости, но все же ей не хватало возможности ходить туда-сюда.

— Ладно. Что ты знаешь о модели медленной жизни?

— Теперь я знаю о ее существовании.

— Ясно. Основы. Ладно. Итак, существует диапазон скорости метаболизма, что можно увидеть на примере животных. С одной стороны, мы имеем нечто быстрое, с высокими темпами размножения, вроде крыс или кур, а с другой — черепах с очень длинной продолжительностью жизни и гораздо более медленным метаболизмом. Все древо жизни находится в этом диапазоне. Оно предсказывает, что в низкоэнергетической среде эволюционируют организмы, которым требуется очень мало энергии. Низкий метаболизм, низкое размножение. Долгая жизнь. Медленная жизнь.

— Космические черепахи.

— Ледяные черепахи. На самом деле, очень холодные морские слизни. Или медузы. Скорее всего, нечто близкое к нейтральной плавучести. Дело не в этом. Теоретически, что-то могло бы эволюционировать в среде с очень малым количеством доступной энергии и с очень... назовем это «неторопливым» ощущением времени. Вот его и искали «Терешковы».

— Потрясающе, просто огонь, — безучастно произнес Фаиз.

— «Терешкова-1» и «Терешкова-2» были первыми долгосрочными экспедициями на Европу. Они искали внеземную жизнь.

— И не нашли.

— Нашли кое-какие прекурсоры аминокислот, но не жизнь.

— То есть, космические черепахи не с Европы.

Раздражение вспыхнуло и погасло. Они оба устали. Оба находились на единственном корабле в незаселенной системе, и любую помощь можно было ждать в лучшем случае несколько недель. И Элви не слишком-то хорошо все объяснила. Она вздохнула, расправила плечи и продолжила:

— Не с Европы. Но, может быть, они похожи на тех, кого мы искали. И есть еще кое-что. «Терешковы» искали и другую форму жизни — организмы, которые живут в глубоких кратерах.

— А, этих я знаю. Черви и всякие штуки, живущие рядом с вулканическими жерлами. Они используют энергию оттуда вместо солнечного света.

— Да, а также получают кучу биологически интересных минералов.

— Стоит заговорить о вулканизме, и я сразу понимаю, что к чему, — сказал Фаиз.

— Вот что описывает Кара. Такой биом. Смотри, она говорит о холоде вверху и жаре внизу. Похоже на ледяную оболочку влажного планетарного спутника с горячим ядром. А между ними — свободная вода. А когда она говорит, что чувствует, как оно начинает создавать больше себя, это... Не знаю. Какой-то вид размножения. Митоз или почкование.

— И то, что она чувствовала вкус камней, — вмешался Фаиз. — Минералы и нутриенты всплывают снизу. Ты думаешь, там и те, и другие. Эти медленные черепахи...

— Медузы.

— ... и организмы из кратеров, только они ниже.

— Как то, что мы искали на Европе.

Складка на лбу Фаиза разгладилась. Элви хотелось продолжать, но она знала своего мужа. Он что-то обдумывает, и если она заговорит, просто ее не услышит. Раздавались лишь гул корабля и щелканье очистителя воздуха, пока Фаиз не издал похожий на кашель смешок.

— Ладно, я знаю, о чем думал, — сказал он. — Насчет этой штуки в воде.

— Поручня?

— Да, именно. Это произошло после... черт... вкушения камней? Серьезно, надо было взять с собой и аспиранта по поэзии. Дерьмо какое-то, а не данные.

— Ты о чем-то там думал.

— Да, прости. Может, этот поручень в воде — какое-то импрессионистское, эмпирическое описание поглощения железа, ведущего к магнитной навигации.

— И вот это, в конце, — сказала Элви. — Когда нечто опускается вниз, в жару, и возвращается со шрамами, но и с этим... откровением, что бы это ни было. Что если это медленная жизнь впервые ищет богатую нутриентами среду? Намеренно ищет пищу вместо того, чтобы просто натыкаться на нее. Думаю, Кара переживает эволюционную историю этого организма. Алмаз...

— Спасибо, что не называешь его изумрудом.

— ... показывает ей, как они появились на свет. Так же как мы стали бы объяснять, что такое жизнь, существу, которое никогда не видело ничего подобного, начав историю с органической химии, чтобы у нас был общий контекст.

Фаиз замер, складка на лбу вернулась. Элви оттолкнулась от стены, повернулась, чтобы ухватиться за край стола, и остановилась. Фаиз увидел выражение ее лица и покачал головой.

— Нет, в этом есть смысл. Некоторый. Я понимаю, что это могло бы быть самой лучшей стратегией обмена информацией и все такое. Просто... Ладно, предположим, создатели протомолекулы довели нас до момента, где они в виде хомячков прячутся от динозавров. Не хочу быть сволочью, но... и что?

Элви не знала, что ожидала от него услышать, но точно не это.

— А то, что мы узнаем кое-что о том, кто они такие. О происхождении вида, который распространился по всей галактике и преодолел кучу всякой ерунды, которую мы считали законами физики. Это немало.

— Немало. Я понимаю. Но, милая, это же так далеко в прошлом. Если бы Кара могла спросить у алмаза пять наилучших способов не дать чудовищам вне пространства и времени уничтожить все живое, такое начало было бы куда лучше.

— Только если она сможет понять ответ.

— И если они знали. А факты намекают, что вряд ли. Та хитромудрая ловушка с гамма-лучами в системе Текома больше похожа на дробовик, привязанный к дверной ручке. Даже если мы узнаем всё о космических медузах, хватит ли нам этого?

Они замолчали. Элви знала эту тяжесть в центре живота. Теперь она всегда была там. Менялось только то, насколько Элви ее замечала. Она ожидала, что муж спросит «Что мы здесь делаем?» и собиралась ответить «Все, что можем», но он удивил ее.

— Все будет хорошо.

Она рассмеялась, не потому что поверила, а потому что это была очевидная неправда. И потому что он хотел утешить ее, а она нуждалась в утешении. Он взял ее за руку и притянул к себе. Обхватил ее, и она позволила себе прижаться к мужу, пока они не поплыли вместе, его голова на ее плече, его бедра под ее бедрами, будто близнецы в одном плодном пузыре. Вряд ли этот образ мог понравиться другим людям, но он нравился ей. А когда Элви была наедине с Фаизом, другие люди не имели значения. Его дыхание пахло дымным чаем.

— Прости, — прошептала она. — Малыш, прости меня.

— За что?

— За все это.

— Это не твоя вина.

Она прижалась щекой к его голове, почувствовала, как волосы царапают кожу. По глазам текли слезы, и кабинет плыл, будто она находилась под водой.

— Я знаю. Но не знаю, как все исправить, а должна.

Элви почувствовала его легкий вздох.

— Мы отчаянно пытаемся выиграть на последней минуте.

— Мы продвигаемся. Мы уже знаем намного больше.

— Ты права. Я расстроен. Я не хотел ругать проект, — сказал Фаиз. — Если ответы где-то и есть, то они здесь.

Элви кивнула, надеясь, что это правда, и что растущее ощущение, будто она упускает нечто важное — критическое — в записях, ее не обманывает. И что она найдет это в нужное время.

Позже, когда Фаиз ушел немного поспать, она просмотрела пакет отчетов от Очиды. Рабочая группа по физике высоких энергий подготовила свежие данные. Последние результаты комплексного моделирования показывали возможные связи между атакой на «Тайфун», увеличением количества виртуальных частиц в системе Текома и первой потерей сознания после того, как «Буря» уничтожила станцию «Паллада». Геофизическая экспедиция, обычно занимающаяся добычей полезных ископаемых вокруг Юпитера, пыталась найти ту магическую «пулю», которая уничтожила «Бурю».

Ее собственная группа вычислительной биологии готовила исследование, в котором во всех населенных системах будут вести круглосуточное МРТ-сканирование испытуемых в надежде поймать момент отключения сознания врагом. И все отчеты прогонялись через мощные алгоритмы поиска шаблонов на Земле, Марсе, Лаконии и Бара-Гаоне в надежде, что искусственный интеллект уловит то, что упустили люди.

Это была самая большая и дорогостоящая исследовательская работа в истории человечества. Миллион человек рылся в стоге сена размером в тысячу триста планет, надеясь, что где-то там есть иголка.

Иногда Элви задавалась вопросом, не таков ли был план Дуарте с самого начала. Нажимать и нажимать, пока решение проблемы кольца врат не станет первостепенной задачей всего человечества. Он всегда считал, что рано или поздно придется разобраться с этим, а люди демонстрируют наилучшие результаты, когда на кону выживание. Было ли это волей Первого консула или нет, но у человечества имелась проблема, которую оно пыталось решить. И Джеймс Холден, будь он неладен, каким-то образом умудрился назначить ее ответственной за это.

Она не знала, возбуждает ли ее мысль об огромных усилиях или успокаивает. Возможно, и то, и другое.

Дойдя до конца пакета, Элви закрыла экран. Как главе Директората по науке, ей нужно утвердить или прокомментировать пару десятков вопросов, и она это сделает. Но только после того, как поест и поспит. Если сможет уснуть.

Элви проплыла по коридорам корабля. Кара и Ксан были на камбузе с Харшааном Ли и Квинном де Бодаром. Наливая себе чечевичную похлебку, Элви наблюдала за ними.

— Майор, — поприветствовал Харшаан Ли, когда она подплыла ближе.

— Доктор, — ответила Элви и сделала глоток супа. «Сокол» производил хорошую еду. Чечевица казалась почти свежей, хотя, скорее всего, была изготовлена из текстурированного белка грибов.

— Мы обсуждали «Волшебника Кенджи», — сказал Квинн. — Это развлекательная передача из системы Самавасарана.

— Не видела, — сказала Элви, и Ксан, медленно крутясь вокруг своей оси, пустился пересказывать историю. Что-то про тайную космическую станцию, построенную ангелами, которая также была воплощением человеческих желаний в физической форме. И много песен, одну из которых Ксан спел. Кара подхватила припев. Элви слушала и, к собственному удивлению, начала расслабляться. Энтузиазм Ксана и его добродушная, детская самовлюбленность, помещавшие его в центр любого разговора, по-настоящему радовали. На несколько минут Элви вынырнула из невеселых мыслей. До чего легко забыть, что этот семилетний ребенок такой уже больше сорока лет.

Элви вернулась к себе почти с сожалением.

— Кара? — она кивнула на другую сторону общей комнаты. — Могу я отвлечь тебя на секунду?

Девочка, которая не была девочкой, замерла в своей обычной манере. Это длилось всего мгновение, но каждый раз производило жутковатое впечатление. Затем она кивнула и осторожно двинулась в указанном Элви направлении. Элви бросила пустую грушу в утилизатор и полетела навстречу. Ксан тревожно моргнул черными глазами, и Элви, как она надеялась, ободряюще махнула рукой.

— Что у вас на уме, док?

Непринужденная манера девочки всегда вызывала у Элви теплые чувства. Для существа, десятилетиями сидевшего в клетке и подвергавшегося экспериментам социопата, Кара очень быстро доверилась Элви.

— Пара вопросов. Я хотела узнать, как ты себя чувствуешь. Последнее погружение было... Мы увидели несколько интересных показаний. Как будто ты как-то иначе синхронизировалась с нашим большим зеленым другом. Больше похоже на нелокальную реакцию, чем на световую задержку.

— Да. — Кара ответила так быстро, что почти перебила Элви. — Я тоже это почувствовала.

— И поскольку мы не знаем, что это, мне нужно знать, как ты себя чувствуешь. Все хорошо?

— Все хорошо. Это было... не знаю. Приятно. Как будто так и надо.

Элви уже это знала. Она видела на сканах, как соединение влияет на уровень эндорфинов Кары. Говорить, что БИМ хочет, чтобы девочка вернулась, было бы антропоморфизмом. Не было причин считать, что у него имелась какая-то воля или намерения. Но он хотел, чтобы девочка вернулась.

Где-то в глубине души Элви понимала, что следующие слова будут ошибкой. И все равно решила ее совершить.

— Учитывая это, я бы хотела пересмотреть расписание сессий. Если мы сможем сократить промежутки между погружениями на день или два...

— Было бы здорово, — сказала Кара. — Не думаю, что есть причины этого не делать. Я справлюсь.

Ее улыбка была такой искренней, такой человеческой, что Элви не могла не улыбнуться в ответ.

— Вот и хорошо. Я поговорю с командой, и мы составим новое расписание. Может, попробуем еще раз прямо завтра?

Кара слегка вздрогнула от волнения, а Ксан тревожно нахмурился. Более чем тревожно. Грустно. Элви взяла руку Кары и сжала ее пальцы, и Кара сжала в ответ. Человеческий жест, такой же древний, как сам их род.

— Все будет хорошо, — сказала Элви, не понимая, что повторяет слова Фаиза, пока не произнесла их вслух. И сама им не веря.

— Я знаю, — ответила Кара.

 

Глава девятая. Кит

С экрана смотрел отец с красными от радостных слез глазами. Может, Алекс Камал когда-то так же плакал над Китом, но Кит тогда был младенцем. Он этого не помнил, и потому происходящее сейчас казалось откровением.

— Я так горжусь тем, что делаете вы с Рохи. Вашей жизнью. Это... это... трудно понять, что значит создать семью. Привести в мир нового человека. Но теперь, когда вы это сделали, я надеюсь, ты увидишь, что мы любили тебя. И я, и твоя мать. Это ошеломительно. Это все, на что я надеялся. И я знаю... знаю... что из тебя выйдет хороший отец. Лучше меня.

— Ох, черт, папа, — прошептал Кит. — Ты что, опять?

— Все плохое, что было, не имеет отношения к тебе. К тому, как сильно я любил тебя. Как люблю. Я просто переполнен чувствами. Я так счастлив. Так счастлив за тебя.

Сообщение закончилось. Оно длилось целых пять минут, и Кит не был уверен, что у него хватит духу посмотреть его еще раз прямо сейчас. Отцу легко романтизировать его жизнь. Расстояния и политическая опасность их контактов означали, что Алекс видит лишь малую часть очень большой картины.

Кит посмотрел, который час. Сказать было особенно нечего, и бОльшую часть он в любом случае не хотел бы перекладывать на плечи Алекса. Если бы тетя Бобби была жива, он мог бы обратиться к ней. Она умела видеть суть. Сочувствие без сентиментальности. А отец тащил на себе слишком много, и Кит не мог не пытаться его уберечь.

Он начал запись.

— Привет, — сказал он в камеру. — Я ценю то, что ты подошел достаточно близко, чтобы обменяться сообщениями почти в реальном времени. Обычно я отправляю тебе сообщение и просто надеюсь, что ты его получишь... Черт.

Кит остановил запись и удалил ее. Ему не хотелось начать новый круг самобичевания Алекса за то, что он мало общался с Китом в подростковом возрасте. В этом было больше вины его отца, чем обиды Кита. Просто у него сейчас было слишком много дел, чтобы взваливать на себя бремя эмоционального благополучия еще одного человека.

Но он должен что-то сказать.

Звонок в дверь на время его спас. Он отключил связь и приказал двери открыться. Его мать вошла в квартиру, как делала всегда. Статная женщина с крепким подбородком, она размахивала благородством своих черт, как дубиной. Кит любил ее и всегда будет, но больше всего любил, когда она смотрела на него с экрана.

— Где мой малыш? — поинтересовалась она с широкой улыбкой.

Она не имела в виду Кита.

— Рохи меняет ему подгузник. — Кит указал подбородком на дальнюю комнату. — Выйдет через минуту.

— Рокия! — крикнула Гизелла. — Бабушка спешит на помощь.

Рохи терпеть не могла, когда кто-то не из ее кровной семьи называет ее полным именем. С того дня, как его мать это обнаружила, она не называла невестку иначе. Кит понимал, что она делает это в знак любви и принятия. Но он понимал и то, что это демонстрация власти. Очевидное противоречие его не смущало, в отличие от Рохи, но он с этим вырос. Дисфункции и идиосинкразии детства стали самоочевидными нормами взрослой жизни.

Кит слушал голоса Гизеллы и Рохи и лепет Бакари. Он не мог разобрать слов, но понимал интонации. Властность матери, компенсирующая ее неуверенность в себе. Вежливая доброта Рохи, скрывающая ее раздражение. И гуление ребенка, еще слишком непривычное, чтобы означать для Кита что-то, кроме его собственной радости и усталости.

Через минуту все трое появились в комнате — его мать, жена и сын. Гизелла уже держала Бакари на бедре. Улыбка Рохи была натянутая, но терпеливая.

— Бабуля здесь, — сказала Гизелла. — Я все контролирую. Вы, голубки, идите и наслаждайтесь своим свиданием, пока я играю со своим идеальным мальчиком.

— Мы вернемся после ужина, — сказал Кит.

— Не торопитесь, — отмахнулась Гизелла. Рохи едва заметно закатила глаза. Кит поклонился матери, поцеловал смущенного сына в макушку, где еще не зарос родничок, и они с Рохи вышли в общий коридор и закрыли за собой дверь. Напоследок они услышали плач Бакари, сообразившего, что родители уходят.

— Свидание? — спросила Рохи, когда они направились в сторону транспортного узла.

— Так проще, чем «Нам с Рохи нужно поговорить», — ответил Кит. — Она бы полчаса втолковывала, что разводиться плохо. А так — никаких нравоучений.

Он надеялся, что Рохи рассмеется, но ее кивок был резким, коротким и деловым. Она не взяла его за руку и не отвела взгляда от дорожки. В общем коридоре было светло, растения шевелили широкими листьями под дуновением ветерка от воздухоочистителей. Кит и Рохи устроились в «Атерпол» на Марсе, понимая, что это второй в системе Сол центр исследований после Земли и более благоприятное место для беременности, чем любая из более отдаленных станций, за исключением, пожалуй, Ганимеда. Гизелла была в восторге, и Рохи тоже, поначалу.

Они пришли в свою любимую лапшичную. На небольшом помосте сидел прыщавый молодой человек с домброй, наигрывая тихую мелодию. Посетители за столиками его игнорировали. Кит сел напротив Рохи, и они тоже не обращали внимания на музыку.

— Хочешь сначала заказать? — спросил Кит, старательно сохраняя нейтральный тон.

— Да, — ответила Рохи.

На то, чтобы ввести заказ в систему и получить подтверждение, потребовалось не больше пары секунд. Следующие три минуты они сидели молча, пока старый Джандол не принес миски — яичный ролл с лимонной травой для него, ком-чьен-ка для нее. То, что жена заказала именно это блюдо, кое-что значило для Кита. Джандол кивнул им обоим, не заметив напряжения или игнорируя его, и вернулся в кухню. Рохи склонилась над миской.

— Ну, — сказал Кит, — выкладывай, что у тебя на уме.

— Выслушай меня, ладно?

Он кивнул.

— Думаю, нам нужно отложить заключение контракта еще раз.

— Рохи...

— Нет, дослушай. — Она подождала, пока не убедилась, что Кит промолчит. — Я знаю, что на Марсе только треть g, но она постоянная. Постоянная гравитация очень важна в первые несколько месяцев развития. Его внутреннее ухо все еще формируется. Начинается рост костей. В течение следующего года ему предстоит пройти через множество фундаментальных изменений, а на борту даже самого быстрого корабля нам все равно придется несколько месяцев жить в невесомости. Я не хочу, чтобы он вырос с каким-нибудь синдромом низкой гравитации. Не хочу начинать жизнь малыша с изменения его тела, которое уменьшит его возможности в будущем. Нет, если только не буду вынуждена.

— Я понимаю.

— Я смотрела расписание. Три других части команды могут занять наше место на «Прайсе». Мы никуда не опоздаем, если вылетим на «Наг-Хаммади».

— Если вообще вылетим, — заметил Кит.

— Я не предлагаю вообще от всего отказаться. Не предлагаю отменить контракт. Я говорю не об этом.

Рохи смахнула крупную слезу, катившуюся по щеке, будто та предала ее.

Кит глубоко вздохнул и заговорил, очень осторожно.

— Ты плачешь.

— Да. Что ж, я напугана.

— Чего ты боишься?

Она с недоверием посмотрела на него. Как будто ответ был очевиден.

Так оно и было, но Кит считал важным, чтобы она произнесла это вслух.

— Я считаю, что ты рушишь свою карьеру, — сказала Рохи.
То, что она сказала «свою», а не «наши», говорило о многом. Кит думал, что понимает, куда движутся их отношения, и теперь получил этому подтверждение. Уголки губ Рохи опустились, и он на мгновение увидел, какой она была в детстве, задолго до их знакомства.

— Ладно. Моя очередь?

Она кивнула.

— Во-первых, я — не мой отец. А ты — не твои матери. Я не собираюсь принимать те же решения, что они. Ты и Бакари для меня на первом месте, всегда. Я не собираюсь бросать вас, даже если этим разрушу карьеру.

— Я просто...

Он взял Рохи за руку.

— Выслушай меня.

Она кивнула. Следующую слезу она проигнорировала.

— Я знаю, что сейчас не самое подходящее время, — сказал он. — Но оно никогда не настанет. Всегда будет что-то мешать. Развитие Бакари или здоровье моей матери, или конференция, на которую мы не сможем вернуться, или что-то еще. Всегда будет что-нибудь.

— Пока Лакония не решит развязать еще одну войну. Или пока нас всех не убьют инопланетяне.

— Все это не в моей власти, — сказал Кит. — Я могу лишь по-прежнему вести себя так, будто вселенная продолжит существовать, и планировать свое будущее. На Ниуэстаде 1,2 g. Ему будет тяжело, да и нам тоже. Акционерная компания «Якобин-Блэк» — хорошая фирма и занимается тем, чем нам хотелось бы, но это не значит, что мы обязаны. Мы можем разорвать контракт и найти что-то еще. Или можем полететь и постараться сделать все возможное. Есть множество программ помощи детям с гравитационными изменениями. И я буду вставать и ходить с тобой в спортзал каждое утро, если хочешь. Если останемся здесь, найдем другую работу. Мы можем заниматься чем угодно. Но будем делать это вместе.

Глаза Рохи покраснели, и она вытерла слезы салфеткой.

— Это глупо.

Кит взял ее за руку.

— Тебя пугают разговоры о балансе между семьей и работой, и это нормально. Я это понимаю, и я люблю тебя, и слезы — это просто часть разговора. Ты же не станешь осуждать меня, если придет моя очередь плакать.

— Я просто не хочу все портить, — сказала Рохи — А вдруг мы все ему испортим?

Кит погладил костяшки ее пальцев большим пальцем, как делал, когда она не могла заснуть.

— Но мы все равно испортим. Никто не идеален. Каждый несет в себе то, что его родители сделали бы по-другому, если бы знали. Или если бы были людьми получше. Или если бы просто все было иначе. Это нормально. Я такой, какой есть, отчасти из-за плохих решений, принятых мамой и папой, и если бы они поступили по-другому, то все равно совершили бы какие-то ошибки, и они стали бы частью меня. Мои родители не были идеальными, и мы не идеальны.

— А он идеален. Бакари идеален.

— Это правда.

Они посидели молча. Подошел Джандол и предложил завернуть остатки еды с собой. Кит покачал головой, и старик пожал плечами и вернулся на кухню.

Наконец Рохи вздохнула и подалась вперед. Ее голос потерял напряженность.

— Ладно. Спасибо.

— Только не извиняйся.

— Я не извинялась.

— Но собиралась.

Она улыбнулась, и он понял, что буря миновала.

— Собиралась.

Кит набрал полный рот лапши. Лимонная трава казалась настоящей, лапша была мягкая и соленая. Она немного остыла, но Киту было все равно. Рохи вздохнула и расслабленно откинулась в кресле.

После ужина они медленно пошли домой. Рохи взяла Кита за руку, и он прижался к ней. Это напомнило время, когда они встречались, только глубже. Полнее. И такую вот жизнь променяли на что-то другое обе их родительские группы. Кит не мог их понять.

Дома Гизелла сидела на диване и просматривала на ручном терминале новости шоу-бизнеса. Когда они вошли, она прижала палец к губам и кивнула в сторону детской.

— Уснул минут десять назад. Хорошо поел. Славно покакал. Смеялся, играл, поплакал секунд пятнадцать и отключился.

— Спасибо, мама, — сказал Кит, и Гизелла встала и обняла его.

— Это не ради тебя, — тихо сказала она, чтобы слышал только он. — Я напитываюсь внуком, пока могу. Запасаюсь на зиму.

Когда Гизелла ушла, Рохи тихо удалилась в свой кабинет, а Кит сел за стол и открыл входящие сообщения.

Затем он включил камеру.

— Привет, пап. Я тоже тебя люблю. Спасибо, что смог подлететь поближе, чтобы послать сообщение. Я знаю, как это трудно. И люблю тебя за это. Растить ребенка — это самое страшное, что я когда-либо делал, и мне это нравится. Мне нравится иметь ребенка. Нравится быть отцом.

Я знаю, вы с мамой не хотели, чтобы все так обернулось. Но, что бы ни случилось, я всегда знал, что вы меня любите. Я научился этому от вас. Если я смогу передать только это, уже хорошо. Это великолепное наследство. Самое лучшее.

Он попытался найти еще слова, но мозг заполнила усталость. Он пересмотрел запись, отправил, почистил систему, как делал всегда после получения чего-нибудь из подпольной сети, принял душ и собрался спать.

Рохи не было в спальне. Кит нашел ее у детской кроватки, смотрящей на маленькую жизнь, которую они создали вместе. Мягкий круглый животик Бакари поднимался и опускался во сне. Кит постоял там вместе с женой и сыном.

— А он сильный парень, да? — сказала Рохи.

— Да. И родители его любят.

— Ладно. Пойдем.

 

Глава десятая. Фаиз

Планетарная геология — не та специальность, на которую обычно поступают ради карьеры серого кардинала. Не так уж много общего между анализом осадочных пород на первом курсе и умением заставить людей бороться за ваше влияние в вопросах жизни и смерти. Добавьте политическое воздействие на империю, простирающуюся на всю галактику, и общего станет еще меньше.

Но, сам того не желая, Фаиз все же вляпался во все это.

Он парил в личной каюте Ли с грушей виски в руке. Виски было вязким и торфянистым, слишком резким, чтобы пить во время перегрузки. Несколько недель в невесомости притупили вкусовые рецепторы, и сейчас это виски было в самый раз. Ли, заместитель Элви, выводил на экран сообщение из дома. То есть, с Лаконии. Несмотря на то, что Фаиз прожил там много лет, он так и не привык считать ее домом.

— Вот, — сказал Ли, отталкиваясь от своего стола.

— Ладно, и кто это? — спросил Фаиз.

— Его зовут Гальван уд-Дин, руководит исследованиями в экстраполяционной физике.

— Ясно. То есть, я не пойму ни слова, верно?

— Я попросил его изложить версию для образованного дилетанта.

На экране появился одетый в рубашку без воротника узколицый мужчина с длинной, аккуратно подстриженной бородой. Он слегка кивнул в камеру.

— Спасибо за ваше время, доктор Саркис. Я действительно это ценю.

Поскольку это была запись, Фаиз позволил себе вздохнуть.

— Хотел поделиться с вами кое-какими гипотезами, собранными моей рабочей группой. Думаю, вы сочтете их весьма перспективными, — сказал узколицый человек и явно собрался с мыслями. Выражение его лица стало таким, какое Фаиз видел у школьных учителей, пытающихся быть дружелюбными. — Как вам, я уверен, известно, свет является мембранным феноменом на поверхности времени.

Фаиз осушил грушу с виски и протянул руку за следующей. Ли уже держал ее наготове.

В течение получаса уд-Дин приводил удивительно понятные доводы в пользу того, что медленно живущие медузы Элви закончили свое эволюционное развитие как сложная, обширно распределенная структура, похожая на мозг, полагавшаяся на контринтуитивный постулат о том, что при замедлении времени далекая звезда испускает фотоны, которые мгновенно поглощает наблюдатель, даже если человеку со стороны, такому как Фаиз, кажется, что прошли годы. Ограничивающим элементом в такой системе всегда будет масса, и поэтому технологии перемещения массы — манипуляция инерцией, кольцо врат — должны были стать приоритетными, и, судя по всему, так и случилось.

К концу презентации Фаиз разволновался не меньше, чем уд-Дин, и даже не допил вторую порцию виски.

— Хочется верить, что вы понимаете, — сказал уд-Дин, — почему я возлагаю такие надежды на эти исследования. Вот почему я вынужден просить вас о помощи. Новые распоряжения Директората по науке отдают нас в подчинение полковнику Танаке... Я не оспариваю тот факт, что Первый консул имеет абсолютное право направлять наши усилия, как считает необходимым, но он прислушивается к вашему мнению. Если бы вы могли убедить его не прерывать наши исследования, если это не является критичным для империи, то я... Я говорю все это лишь потому, что чувствую — мы находимся на грани прорыва, и мне бы не хотелось, чтобы Первый консул принимал решение относительно нашей рабочей группы без полного понимания ситуации. Спасибо. Благодарю вас за уделенное время.

Уд-Дин нервно облизал губы и завершил сообщение. Как это мило, притворяться, что этим балаганом все еще правит Первый консул, подумал Фаиз, но не сказал этого вслух. Кое-что слишком опасно даже для серого кардинала.

— У меня таких шесть штук, — сказал Ли. — От рабочих групп и ведущих исследователей, получивших приказ делать все, что скажет Танака. Кое-кому из них она уже поменяла задачу.

— Они же знают, что мы ни хрена не можем с этим поделать, верно? Потому что мы буквально не можем ни хрена. У тебя есть сведения о том, чем занимается Танака?

— Да, — ответил Ли и подчеркнуто не стал развивать эту тему. — У нас целая куча первостепенных задач наивысшего приоритета. Мы не сможем выполнить все.

— Я это понимаю. Но не Элви их ставит. Она весьма либерально позволяла ставить цели экспертам.

— Но она — почитаемая святая Святого Духа Дуарте, — сказал Ли. — Люди хотят, чтобы она вступилась за них.

— И просят меня попросить ее. Нет, не так. Просят меня попросить ее, чтобы она попросила его. Или, фактически, Трехо.

— Да.

— Учитывая, как у нас все происходит, меня поражает, что человечество сумело изобрести колесо. Я поговорю с ней, но ты в курсе, в каком она сейчас состоянии.

— В курсе. Спасибо, доктор Саркис.

— Продолжайте пичкать меня выпивкой, и вы вскружите мне голову, доктор Ли.

Тонкая улыбка Ли выражала эмоциональную близость настолько, насколько он вообще был способен. Фаизу он нравился.

Коридоры «Сокола» гудели и светились. Фаиз пробирался по ним от одного лаконийского синего поручня к другому. Некоторые молодые члены экипажа носились, как астеры, от перекрестка к перекрестку, не касаясь ни одной стены. Фаиз так не мог. За последние пару десятилетий более интересной задачей стало добраться туда, куда шел, с целыми и невредимыми хрящами.

Особенность опыта в том, что его невозможно передать. Уинстон Дуарте начинал карьеру в отделе логистики марсианского флота, где, очевидно, его одаренность недооценили. Несложно понять, как гениальность в этой области помогала ему в постройке империи. Ему это удалось, и, захватив образцы протомолекулы и экспертов, которые могли ее использовать, он достаточно приручил инопланетную технологию, чтобы подмять под себя все человечество. На какое-то время, во всяком случае.

То, что он был хорош в чем-то — даже лучшим из миллиардов — не делало его хорошим во всем. Он просто стал слишком могущественным, чтобы ему можно было отказать. И поэтому, когда он решил превратить себя в бессмертного бога-императора, не ради собственной выгоды, а чтобы бескорыстно обеспечить человечеству постоянное стабильное руководство, необходимое, дабы взять штурмом небеса и убить Бога, он уже убедил себя самого и всех вокруг, будто он и впрямь настолько велик, как утверждает молва.

Лишь несколько человек знали, насколько наперекосяк пошел этот план. Одной из них была Элви. Другим Фаиз.

Войдя в коридор лаборатории Элви, Фаиз услышал, что она разговаривает с Карой. Дверь в кабинет была открыта, Кара парила между рабочим местом и медицинскими сканерами. Лицо девушки — девочки — светилось от волнения, она жестикулировала, как будто пыталась вложить в слова больше смысла, чем могли вместить простые слоги. Элви была пристегнута к креслу-амортизатору и делала заметки. Они напоминали Фаизу бабушку и внучку, сроднившихся в процессе решения какой-то сложной загадки, разве что внешне не выглядели даже дальними родственницами. Прежде чем он смог разобрать, о чем они говорят, Фаиз все понял по интонации. Восторженная и увлеченная. Или разгоряченная и маниакальная.

— А потом пришло это ощущение... света? — говорила Кара. — Как будто мы съели глаза, и это дало мне способность видеть.

— Это подходит, — сказала Элви.

— Неужели? — спросил Фаиз. — Что куда подходит? Я только что много узнал о свете, и он, оказывается, очень странный.

Улыбка Элви не была раздраженной, а Кары — лишь слегка.

— Думаю, наши морские слизни достигли важной вехи, — сказала Элви. — У них уже был способ обмена информацией путем прямого физического переноса, подобно тому, как бактерии обмениваются плазмидами. Если мы все правильно поняли, они установили взаимовыгодные отношения, или успешный паразитизм с маленькой слизистой пробкой, которая способна спускаться в вулканические кратеры и подниматься обратно.

— Фу, гадость, — сказал Фаиз, вплывая в комнату. Троим в ней было слишком тесно, но Кара ухватилась за стену и освободила ему место. — А глазные яблоки-то тут причем?

— Они собирали эволюционные инновации из более быстрой экосистемы. Нечто на глубине кратера придумало рудиментарный инфракрасный глаз, с помощью которого оно могло ориентироваться. Слизни взяли его, добавили механизм сигнального белка, и внезапно им больше не нужно было вставлять друг в друга плазмиды, чтобы обмениваться информацией. Они могли использовать инфракрасный семафор.

— Нет, это был свет, — сказала Кара.

— Может, биолюминесценция, — согласилась Элви. — На этом этапе очень медленные существа получают возможность говорить очень быстро. И начинают гораздо меньше походить на медуз и больше на свободно плавающие нейроны. Кроме того, мы уже видим стратегию отправки полубиологических агентов в негостеприимные биомы и вживления набора инструкций во все живое, что они там обнаружат. Что, с некоторой натяжкой, начинает походить на миссию протомолекулы на Фебе. — Элви замолчала, и улыбка сменилась печалью. — Но ты ведь пришел поговорить не об этом?

— Невероятно полезный рассказ, но я действительно пришел поговорить о другом, — согласился Фаиз.

— Кара, мы можем ненадолго прерваться?

Темные глаза на долю секунды застыли, а затем быстро взглянули на Фаиза.

— Конечно.

Кара выплыла в коридор, закрыв за собой дверь кабинета. Фаиз подлетел к медицинским сканерам. Данные Кары так и оставались на экранах. Фаиз посмотрел на кривую метаболитов стресса. Он бы и понятия не имел, что это, если бы Элви не объяснила.

— Они не такие высокие, как кажется, — сказала Элви, будто защищаясь. — Мы даже не знаем, какова верхняя граница для таких, как она.

— Я не знал, что сегодня еще одно погружение, — сказал Фаиз.

— Она этого хотела. Но ты пришел и не за этим, ведь так?

Фаиз выключил экраны, повернулся к Элви и зацепился ногой за поручень.

— Танака становится проблемой.

Элви выглядела усталой и до того, как он это сказал. Теперь она выглядела еще хуже.

— Что происходит?

— Она перераспределила четыре рабочих группы и сменила им задачи. Вместо фоновой проверки они теперь ищут артефакт, который то ли покинул Лаконию, то ли нет, и проводят глубокое сканирование мозга Трехо в поисках... Я не знаю, чего.

— Следов вмешательства, — сказала Элви. — Свидетельства прямой нейронной связи, вроде той, что была у Джеймса Холдена и остатков детектива Миллера на Илосе.

— Так ты знаешь?

Элви беспомощно развела руками.

— Она выше меня по рангу.

— Но это ты руководишь Директоратом по науке.

— Это больше не имеет значения. Прямо сейчас ее приказы — все равно что слово Божье.

— Ученые хотят, чтобы ты защищала их от бюрократии.

— Они хотят, чтобы я уговорила Дуарте через голову Трехо отменить ее допуск, — возразила Элви. — Но с этим планом есть проблема.

— Та, что Дуарте не существует?

— Да, чтобы я могла что-то у него попросить, Танака сначала должна его найти.

Фаиз помолчал. Он не хотел задавать следующий вопрос, но это было необходимо.

— Думаешь, в реальности все обстоит именно так?

Вздох Элви означал, что она разделяет его мысли и подозрения.

— Ты спрашиваешь, считаю ли я, что Танака на самом деле ищет версию Дуарте, вышедшую из комы и исчезнувшую?

— Или Трехо скормил нам дезинформацию и ждет, дойдет ли она до подполья? Возможно, это проверка. Возможно, Дуарте сейчас в Доме правительства созерцает тарелку овсянки. Мы этого не узнаем, пока доктор Ли не получит приказ всадить нам по пуле в затылок. Мы находимся высоко в пищевой цепи, но Трехо остается авторитарным деспотом, и такое случалось уже не раз.

— Я не могу об этом беспокоиться, — сказала Элви. — Не могу играть в игру. Мне не хватит ни сосредоточенности, ни энергии.

— Ты можешь больше не отправлять наши результаты Джиму и Нагате.

Элви кивнула, но не в знак согласия.

Фаиз прижал кончики пальцев к глазам.

— Детка, — начал он.

Но Элви его перебила:

— Это происходит чаще, чем мы думали.

— Что? Что происходит?

— Инциденты, как в Гедаре. Мы наблюдаем лишь самые очевидные. Мы всегда регистрируем те, что отключают сознание, но я заставила Очиду поискать совпадения для других аномалий, вроде изменения скорости света в Гедаре. И такое происходит постоянно.

— Что значит «постоянно»? — спросил Фаиз, но внутренне уже весь похолодел.

— Изменения в аннигиляции виртуальных частиц в системах Патрия, Фелисите и Куньлунь. Изменения скорости света в системах Самнер и Фархоум. Изменение массы электрона в системе Хаза почти на две минуты. Массы электрона! В системе Заповедник на шесть секунд на одну десятую процента увеличилась гравитация.

— Ладно, твои слова меня просто убивают.

— А это всего за двадцать четыре часа. Сущности, которые это делают, стучатся во все окна в поисках способа уничтожить нас, и я не знаю, как нам защитить от атак наши, мать их, физические константы. Вопрос времени, когда они придумают, как вызвать вакуумный распад или что-то в этом роде. Так что я буду продолжать делать все, что в моих силах, в том числе и обмениваться данными. Потому что если таким способом нам может повезти, оно того стоит. А если бедному доктору Ли придется убить меня, то все это хотя бы перестанет быть моей проблемой.

— Ладно, я понял.

— Трехо борется за то, чтобы удержать империю. Я борюсь за то, чтобы у нас осталось нечто, напоминающее вселенную с живыми существами.

— Я понял, — повторил Фаиз, но Элви уже не могла остановиться, пока не сбросит напряжение.

— Если есть шанс, один на миллиард, что я сумею разобраться, меня устраивает. Если за это придется заплатить — пусть так. Я даже думать об этом не стану. Просто открою бумажник и достану то, что вселенная захочет забрать. Вот за что мы платим. Так что я действительно очень сильно надеюсь, что Дуарте вышел из своего состояния и занялся тем, чем там занимаются наполовину протомолекулярные императоры на пенсии, потому что в таком случае Трехо не будет плести дворцовые интриги, пока я работаю. Но кто знает, как все обстоит на самом деле? Я — точно нет.

Она затихла, продолжая сердито мотать головой. Фаиз покрепче ухватился за поручень.

— Как я могу помочь?

— Просто продолжай делать свое дело. Помоги мне делать мое. И надейся, что нам улыбнется удача.

— Ладно. Это я могу.

— Прости. Я не хотела...

— Не извиняйся. Ты права. Я понял.

Элви взяла его за руку. Ее кожа была холодная и сухая. Она так похудела, что Фаиз чувствовал, как натягиваются сухожилия.

— Прости, что втянула тебя в это.

— Это и правда жуткая жуть, зато компания хорошая.

— Я бы ни с кем не хотела встретить конец света, кроме тебя.

— Потому что у меня симпатичная задница? Это мое секретное оружие.

Элви выдавила улыбку.

— Ты меня раскусил.

— Я этими булками орехи могу колоть, — сказал Фаиз. — Вряд ли ты станешь их есть, но тем не менее...

— Люблю тебя, — перебила Элви. — Хватит меня подбадривать. Пришли ко мне Кару, нужно закончить работу.

Он нашел Кару в их общей с Ксаном каюте. Дети плавали между койками, Ксан болтал о чем-то из развлекательных каналов. На лице Кары отражалась извечная вежливая скука старших братьев и сестер. Это странным образом успокаивало — видеть что-то привычное, учитывая окружающую обстановку. Когда Фаиз кашлянул, радость на лице девочки была такой же явной, как разочарование ее брата.

— Доктор Окойе освободилась? — спросила Кара, и в вопросе слышалось нетерпение, от которого Фаизу стало слегка не по себе.

— Да, освободилась. Прости, что я вас прервал. Нужно было срочно с ней кое-что обсудить.

— Ничего страшного. Но мне надо идти.

Фаиз посторонился и дал девочке выплыть наружу. Какое-то мгновение Кара не летела в сторону, а падала головой вперед, и у Фаиза сбойнуло чувство равновесия, как это иногда случалось. Он схватился за поручень, и через несколько вдохов ощущение прошло.

— Что-то не так? — спросил Ксан.

— Нет, я просто... мне никогда не привыкнуть к жизни в невесомости. Я провел детство в гравитационном колодце, и это въелось навсегда.

— Я слышал о таком, — ответил Ксан, затем повернулся и коснулся потолка, чтобы переместиться к полу. Фаиз не мог разгадать выражение лица мальчика. Ксан был ребенком уже несколько десятилетий, и, учитывая его детский ум и глубину пережитого опыта, невозможно было понять, кто он на самом деле. Его сестра тоже была такой. Невозможно было считать их детьми, но и не считать тоже. Магнитные ботинки Ксана сцепились с палубой, и он повернулся так, будто двигался при гравитации.

— А ты как? — спросил Фаиз. — В твоем мире все в порядке?

— Я волнуюсь за Кару, — без колебаний ответил Ксан. — Она все время возвращается какой-то другой.

— Да? В каком смысле «другой»?

— Измененной. Та штука, которая ее учит, еще и превращает ее.

Фаиза окатило холодом. Он постарался сохранить шутливый тон.

— Во что она ее превращает, как ты думаешь?

Ксан покачал головой. «Я не знаю».

— Увидим, — сказал он.

 

 

Отправить