Глава 9
У Нади на губах блуждает улыбка. Блондинка торжествует победу, ей кажется, что это она меня соблазнила. Торопливо переступая, идём по накалённому солнцем песку.
Надя добирается до кромки пляжа. Она отряхивает подошвы и обувает красные шлёпанцы-вьетнамки. У неё маленькие изящные ступни.
От волнения мне перехватывает горло, становится трудно дышать. Умом понимаю, что всё идёт правильно. Скоро Алик избавится от навязчивого спермотоксикоза и перестанет садиться в незнакомые машины с сомнительными девушками.
Идеальный вариант во всех отношениях. Никаких последствий и обязательств. Через пару недель она уедет и забудет о фотографе из забытой богом дыры навсегда. Для неё это просто приключение. Курортный роман. Ничего серьёзного.
Но тело реагирует по-другому. Сердце глухо бухает в груди, разгоняя кровь так, что она стучит в барабанных перепонках. Ничего подобного я не испытывал до сих пор ни рядом с коварной Лизой, ни с эффектной Подосинкиной, и, даже когда целовал клофелинщицу Ирину, хотя та действовала на мозги почище алкоголя.
Наверное, всё потому, что Надя для Алика — первая. Организм выплёскивает в кровь адреналиновый коктейль. Реакция "бей или беги". Бить некого… Как бы в этом случае не убежать. Сложно жить в 17 лет.
Мы поднимаемся по склону и идём вдоль берега. Вокруг жужжит и стрекочет луговое разнотравье. Надя касается ладонью макушек больших белых соцветий. Мы оба молчим, даже не смотрим друг на друга.
— Эй, Алик, вы куда? — кричит вслед Женёк
— Шш-ш-ш, что орёшь? — перебивает его понятливая Юлька, — без тебя разберутся.
Наш небольшой лагерь стоит на полянке, окружённой лесом. С двух сторон это светлый березняк, который просматривается насквозь. С третьей — поросшая густым кустарником сосновая роща. Среди деревьев вьётся тропинка. К ней мы и подходим
— Как ты думаешь, малина уже пошла? — Надя поглядывает на меня.
Мы останавливаемся у кромки леса.
— Нужно посмотреть, — отвечаю.
Моя блондинка лукаво прикусывает губку. Это как пароль и отзыв.
Что за глупые разговоры про малину, думаю невпопад. Она же колючая как сволочь. Неужели умней повода придумать нельзя? Малина…
После залитой солнцем поляны в лесу прохладно и сумрачно. Редкие солнечные лучи пронзают кроны и застывают, словно что-то материальное. Как будто их можно пощупать. В их плотном свете вьётся мошкара.
Музыка за спиной звучит глухо и неразборчиво. С каждым шагом она становится тише.
Мы идём среди деревьев. Светлая макушка Нади с задорной короткой стрижкой мелькает впереди. Время от времени она оборачивается, словно проверяя, на месте ли я. Не заблудился ли, или не испарился самым неожиданным образом.
— Смотри, земляника! — Надя бросается вперёд и садится на корточки.
Между деревьями всё заросло плотным ковром зелёных листьев. Среди них мелькают красные бусины. Вряд ли их здесь часто собирают.
— Какая крупная, — восхищается девушка, — и как много её! Иди сюда, открывай рот!
Присаживаюсь рядом с ней. Ягоды пахнут свежестью и хвоей. Я успеваю поцеловать Надины пальцы. Она хихикает смущённо. Потом срывает травинку и принимается нанизывать на неё земляничины сладким шашлычком.
Моё взрослое и циничное сознание боится всё испортить случайным словом или действием. Не хочу оказаться слоном в хрупкой посудной лавке юношеских чувств.
Среди листвы пробирается деловитая пятнистая козявка. Подхватываю её пальцем.
— Божая коровка… полети на небо… там твои детки… кушают котлетки!
— Конфетки! — смеётся Надя.
— Тоже мне, мать! — возмущаюсь я, — детей одними конфетами кормить, котлетки пусть кушают!
— Тебе бы только есть! — девушка хохочет. — Сразу про котлеты! Бедная твоя жена будущая, не прокормит тебя.
Вот и что они сразу на женитьбу переходят? Сначала Лида, теперь эта ещё… Карма у Алика такая, что ли…
Жучок доползает до подушечки пальца и расправляет тонкие крылья. Надя заворожённо следит за ним. Целую её в полуоткрытые губы. Они пахнут земляникой. Мои, наверное, тоже.
Её руки, сначала несмело, а потом всё уверенней гладят меня по плечам, пальцами зарываются в волосы. Она ведёт себя с милой решительностью опытной соблазнительницы. Городской "штучки" которая станет самым ярким событием в жизни сельского паренька.
В этот момент моё сознание практически отключается.
… Что ты делаешь… нет… прекрати… не надо… оххх… как хорошо… пожалуйста… не останавливайся…
Я стягиваю с себя футболку и расстилаю её прямо посреди земляничной поляны. Есть масса способов заниматься сексом в лесу, но у меня нет никакого желания выступать в качестве инструктора. Слишком много потом будет вопросов о моей осведомлённости. Да и просто не до того сейчас.
Время вокруг нас останавливается.
Прямо перед моим носом крохотная гусеница пытается залезть на травинку. Она складывается, как циркуль, а потом раздвигается, нащупывая присосками дорогу.
Мир снимают с паузы. В нём снова появляются звуки, кроме нашего дыхания и Надиных стонов. Кажется, она ещё кричала. Надеюсь, что мы отошли достаточно далеко.
— Больно как, — жалуется Надя.
— Больно? — переспрашиваю, — почему?!
Чёрт, я что-то сделал не так? А вдруг она была девственницей, а я, идиот, не заметил?! Нет, я не мог такое пропустить! Сознание подростка моментально скатывается от эйфории к панике.
— Шишка у меня под попой, — объясняет она, — впивается.
— А раньше?!
— Раньше я её не заметила, — удивлённо говорит она, — вообще не до неё было. Теперь синяк будет, наверное.
Она залезает ладонью вниз, а сама при этом прижимается ближе ко мне. Обнимаю её, чувствую всем телом.
— Пора вставать, — говорю с сожалением, — лес, всё-таки. Надо ещё сейчас осмотреть друг друга на предмет клещей. Пока голые — удобнее всего.
— Нет в тебе, Алик, никакой романтики, — фыркает Надя, — тут же рай земной. А ты про клещей.
— Попадёшь в больницу с боррелиозом, — пугаю её, — придётся тебе туда апельсины таскать.
— Зачем, апельсины? — искренне удивляется блондинка, — а главное, где ты их возьмёшь?!
Вот что значит — расслабился. Совсем забыл, в какое время живу. Здесь в ящиках из-под цитрусовых скорее можно Чебурашку найти, чем сам положенный продукт.
— У нас в районе теплица есть, — выдумываю на ходу, —экспериментальная. Там много чего выращивается, и апельсины тоже.
— Я люблю апельсины, — заявляет Надя, — или ты их только в больницу носишь?
— Сейчас несезон, вроде, — отговариваюсь я, — их к Новому году растят. Прямо к праздничному столу.
— А-а-а… — девушка огорчённо качает головой, — а у чего сезон?
— У шашлыка нашего сезон, — говорю, — пойдём, а то всё без нас съедят.
— Юлька может, — подтверждает блондинка, — она страсть какая прожорливая. И куда в неё столько помещается… а тут лишний пирожок съешь, и всё…
Она с тоской гладит себя по безупречному животику. Как и многие девушки с идеальной фигурой, Надя считает, что она толстая.
— Чистое мясо и овощи, идеальная диета, — говорю уверенно, — не то, что ваши оладушки со сгущёнкой.
Отдалённые звуки из динамика магнитофона ещё доносятся до нас, так что заблудиться нереально. Хотя мы оба сейчас не против немного потеряться. Мы идём, сплетя пальцы, и останавливаемся под каждым деревом.
Нас приклеивает друг к другу, словно внутри появились магниты. Целуемся, как будто проверяем, что эта неожиданная связь между нами не прервалась, не осталась там, на земляничной поляне.
— А я ещё ехать не хотела, — рассказывает по дороге Надя.
— Почему? — удивляюсь я,
Нам сейчас совершенно всё равно, о чём говорить. Просто нравится слышать друг друга.
Я знаю, что это пройдёт. Через две или три недели она уедет в город, а ещё через месяц даже не будет вспоминать обо мне. Помню, что у меня самого в жизни были десятки таких Надь… Кать…Наташ и Кристин…
Помню, но не хочу думать об этом, гоню от себя это знание и у меня получается. Виной тому моё подростковое тело, которое выдаёт на всё свой собственный набор эмоций и реакций, с которым совсем непросто совладать. Или сама эпоха, как ни крути, всё же менее грязная и циничная, чем та, в которой я жил.
— Думала, что скучно будет, — объясняет она мне, — какие тут развлечения в вашем захолустье.
— И как?
— Не скучно, — Надя кладёт мне руку на плечо, и мы снова целуемся. — И вообще, ребята по вечерам под гитару песни поют, истории разные рассказывают. У нас есть такие, кто в экспедициях весь Союз объехал, — добавляет она, очевидно, чтобы я сильно не загордился.
— Романтика, — киваю головой, полностью игнорируя её подначку. — А сами раскопки, как?
— Надоело, — блондинка морщит носик, — отщепы, трапеции, нуклеусы… я вообще археологию с третьего раза сдала, — кокетливо хвастается она.
— А зачем на истфак пошла? — удивляюсь.
— Родители настояли, — вздыхает Надя. — Я сама на журфак хотела. Но отец настоял, говорит, что только так я смогу пойти "по его стопам", —она явно цитирует, высоко подняв подбородок и нахмурив брови.
Понимающе киваю.
— Почему ты не спрашиваешь, кто мой отец? — интересуется девушка.
Она возвращает меня в реальный мир, далёкий от "Незнайки в Солнечном городе" и других детских книжек про "победившее коммунистическое завтра".
Истфак не зря называли "партийным факультетом". Скифское золото и новгородские берестяные грамоты там сейчас интересуют только отдельных энтузиастов.
Тут изучают марксизм-ленинизм, истмат и диамат, таинственные науки советской эпохи, которые как астрология и алхимия в средневековье обещали дать ответы на все вопросы и дать знатокам в руки рычаги, управляющие вселенной и историческим процессом.
Диплом истфака — это пропуск в мир "кабинетов из кожи", должностей, служебных Волг и спецпайков. Случайные абитуриенты сюда поступают редко, и исключительно, с выдающимися результатами. Номенклатуре тоже нужна свежая кровь.
В большинстве своём, это чьи-то детки, которые постигают "единственно верное учение" и в то же время налаживают те самые связи, которые позволят будущим ректорам или парторгам звонить судьям и прокурорам, с которыми они когда-то ели из одного котла и пили самогон из одной фляги.
А ещё тут можно выгодно выйти замуж или жениться. И второй вариант намного более частый. Если "дворняжка" в номенклатурной семье рискует оказаться в роли бесплатной служанки, поговорку про "девушку и деревню", придумали ведь не сами девушки, правда?
То, папам дочек нужны башковитые "наследники". Желательно послушные и благодарные, которые всегда будут помнить, кому обязаны своей карьерой. Так что, Надя, прости, мне наплевать, кто твой отец.
— А что, твой папа — профессор археологии?! — изображаю круглые от удивления глаза.
Надя приподнимается на носочки и чмокает меня в губы.
— Обожаю тебя, — неожиданно сообщает она.
— За что? — обалдеваю слегка.
— С тобой так легко, — говорит она с невероятной женской логикой, — легко и весело, мне еще ни с кем так не было. Пошли у Юльки шашлык отбирать.
Пока нас не было, народу в лагере прибавилось.
— А что Серёжа здесь делает? — задаёт Надя великолепный в своей наивности вопрос.
Из незваных гостей мне знаком только "старшак" Серёжа. Он хмур, всклокочен и сильно пьян. Метровый дрын квадратного сечения в руке говорит о серьёзности намерений. Врукопашную этот говнюк сойтись со мной не решается. Это некоторым образом льстит.
Непонятно, как он нас нашел. Проследил, что ли, говнюк.
За спиной у Серёжи переминается с ноги на ногу "группа поддержки". Ещё четверо "слонов", хорошо подогретые и прихватившие с собой черенки от лопат. Мстительный урод обеспечил себе абсолютное численное преимущество.
Разговор ведётся на повышенных тонах. Гости интересуются "где этот хрен с фотоаппаратом". Возмущённая Юлька посылает их на три буквы. Серёжа взывает к её совести, их отношениям в прошлом и к корпоративной археологической этике.
По его словам, такие, как она с подругами, позорят исторический факультет, Белоколодицкий Государственный университет и всё советское студенчество в целом. Женька молчит, напряжённый, как электричество.
Разговор идёт недавно, даже сломать ничего не успели.
— Заблудились, парни? — мы подходим ближе.
"Старшаки" как по команде оборачиваются. По нашим лицам, по тому, как переплетаются наши руки, по тому, что мы выходим из леса, они сразу обо всём догадываются. То, о чём не догадываются — красочно додумывают себе сами.
— Алик, не надо, — блондинка повисает у меня на руке. — Мы попросим, и они уйдут.
Правда, наивная. Говорят, это свидетельство чистоты души.
Мне пришлые гости не нравятся категорически. Разговорами тут не закончится. Слишком они взвинчены и слишком пьяны. Девчонкам, может, ничего не будет. Один факультет, последствий не избежать. Да и не по их душу они сюда заявились.
Хотя бухло и звериные инстинкты могут привести к непредсказуемым последствиям. Бывает, тихие домашние мальчики дуреют от безнаказанности и ломают жизнь и себе, и своим случайным жертвам.
Да и не факт, что это потом вылезет наружу. "Насколько активно ты выражала своё несогласие", — спросит следак, глядя с осуждением. "Слышал ли он то, как ты сказала своё "нет". Мальчики и девочки без взрослых… дело молодое… увлеклись…
— Алик! — умоляет Надя.
Видно, у меня выражение лица совсем нехорошее стало.
Серёжа окидывает взглядом нас с Женьком. Расклад явно не в нашу пользу. Он не спешит, понимая, что никто никуда не денется. Зачем быстро все заканчивать, если можно покуражиться?
— О, шашлычок! — он картинно потягивает носом, — Хорошие ребята… подготовились… А бухлишко у вас есть? — он разворачивается к Женьке. — Что толстый? Зассал? Да ты не боИсь, Дадим вам пару поджопников, чтоб знали, как чужих девок уводить, и отпустим.
— Серёга, остановись, — говорит Юлька. — Не дури!
Её лицо белеет. Девочка-оторва оказывается куда опытнее в житейских делах, чем моя блондиночка. Расслабленный тон Серёги пугает её больше, чем ругань до этого.
— Серый, может это… не надо? — говорит один из парней.
Он худой, очкастый и самый трезвый. Остальные молчат, позволяя приятелю солировать. Пока они сами ни в чем не уверены, но в любой момент качели у них в башках могут качнуться в нужную сторону. Тогда ситуация понесётся, как телега с горы.
— Заткнись, шалава! — орёт Серёжа.
— Слышь! — встревает Женька.
Пьяный археолог толкает его рукой в плечо. Женьку качает, но он удерживается на ногах. Это ещё не драка, но уже прелюдия к ней. Только гопники бьют сразу. Приличным мальчикам надо раззадориться, чтобы стать подонками.
Отталкиваю повисшую на мне Надю и задвигаю её за спину. "Только бы мясо не перевернули, суки". — бьется в голове нелепая мысль. Страха нет, и у меня на то имеется веская причина.
— Твою мать! — один из "старшаков" спотыкается о растяжку брезентовой палатки, — ннна, сука! — он мстительно пинает колышек, выбивая тот из земли.
Из палатки раздаётся тихое ойканье, а потом сдавленное ворчание. Словно кто-то не слишком умный разбудил спящего в берлоге медведя.
